Философия как наука. М.К. Мамардашвили мысль мысли

Философия как наука. М.К. Мамардашвили мысль мысли.

Взгляды М.С. Кагана на содержание понятия философии оличаются от точки зрения М. К. Мамардашвили.

Этого уникального философа всегда волновал единственный вопрос как можно помыслить то, чем мыслишь Или подумать то, чем думаешь.

В своих работах он признавал это невозможным, хотя из этой невозможности и рождается философия как некое профессиональное занятие.

В одной из лекций по истории философии, обсуждая фактически эту проблему, М.К.Мамардашвили замечает Существуют предметы и существует еще бытие существующего.

На первый взгляд, очень странная вещь, указывающая на то, что есть, видимо, еще нечто в мире, что требует своего особого языка для того, чтобы это нечто выразить. И этот особый язык есть метафизика. Или философия, что в данном случае одно и то же. И дальше он продолжает. Допустим, мы видим дом. Но если мы вдумаемся, видим ли мы его в действительности, то окажется, что не видим.

То есть мы можем видеть всякий раз лишь какую-то часть дома, в зависимости от выбора точки наблюдения. Это может быть его крыша, та или иная стена, двери и т.д. И тем не менее мы говорим, что видим дом. По смыслу самого термина, по законам существования нашего языка и его мысленных предметов, которые в языке выражаются, где все существует только целиком. И вот то, что мы видим, не видя, и есть бытие. Или, как сказал бы Платон, форма или идея. Бытийствуют только идеи. Не в том смысле, что существуют какие-то бесплотные призраки, называемые идеями, а именно в смысле их существования как бытия существующего.

В смысле горизонта возможностей нашего рассуждения о такого рода мысленных образованиях, когда принимается во внимание, что видение стены или угла дома, на основании чего мы заключаем, что видим дом, живет по законам восприятия и его научного изучения, а утверждение, что мы видим дом, хотя видим только стены и никогда целиком его не увидим, живет по законам философского понимания.

Философский акт, по мнению М.К.Мамардашвили, изначально, в принципе разворачивается на уровне рефлексии. Поскольку мысль или, точнее, то состояние, когда она случается, как единственное событие, помыслить самому мыслящему невозможно, а говорить об этом приходится, философы прежде всего попытались выявить и описать именно это состояние. По сложившейся традиции его называют обычно трансцендированием. То есть устремлением человека к чему-то поверх и помимо его ситуации, которую он воспринимает и которая на него воздействует.

Человек трансцендирует себя здесь и возникла проблема, ибо если есть трансцендирование, то, казалось бы, должно быть и трансцендентное, то есть где-то вне человека, в некоей высшей реальности существующее что-то в виде чистых предметов или сущностей платоновских идей. Но дело в том, говорит философ, что к этим идеальным сущностям еще нужно прийти. А пока слово трансцендентное мы не имеем права употреблять, так как трансцендирование означает лишь, что человек превосходит или выходит из себя. А как можно это описать Как можно вообще выйти из себя На какую точку для этого нужно встать И М.К.Мамардашвили вслед за Платоном вопреки распространенному мнению, что якобы у Платона была теория идей в прямом, натуралистическом смысле этого слова отвечает да, человек не может выйти из себя. То есть нет такой точки, на которую можно было бы встать и как бы со стороны, с этой точки, на себя посмотреть.

Есть трансцендирование, но нет трансцендентного.

Есть действие в человеке какой-то силы в виде мысли, но приписывать ей цель и направление в виде предмета мы не имеем права. Как не имеем права и представить себе ее зеркальное отражение. Можно находиться в состоянии трансцендирования, но завоевать точку зрения и рассмотреть, увидеть трансцендентное невозможно. Как же быть Вот здесь и появляется знаменитая проблема рефлексии, по поводу которой философ говорит следующее. Мы имеем субъекта и имеем какую-то деятельность трансцендирования.

И эта деятельность в которую трансцендентное как бы включено может быть ухвачена только актом сознания, на уровне рефлексивного высказывания о том, что содержится в трансцендировании. Или, точнее, на уровне рефлексивного дублирования проявления этой силы. У Платона это рассуждение проводится, как известно, в форме теории воспоминания. Трансцендирование можно только дублировать оно происходит спонтанно и появляется его рефлексивный дубль, который воспроизводится механически, не иначе.

Нельзя описать трансцендирование со стороны, можно лишь задать его сознание. И это сознание тот материал, из которого строятся философом действительные или истинные понятия о вещах внешнего мира. Анализ сознания, таким образом, и есть орудие философствования и то, с чем оно работает. Разумеется, подобный подход, или акт понимания, из которого исходит М.К.Мамардашвили, развивая свою философию, заметно отличается от других форм и способов постижения невидимого. Например, от религиозной формы, основывающейся на откровении и вере в Бога. В религии, с тех пор как существует Библия, вера, как правило, не предполагает рефлексии.

Об этом свидетельствует хотя бы судьба одной из первых формулировок известной в богословии проблемы так называемого герменевтического круга, принадлежащей Августину Надо верить, чтобы понимать, и понимать, чтобы верить. Спустя примерно семь столетий у Ансельма Кентерберийского XI в. эта формула приняла уже такой вид Я не стремлюсь понять, чтобы уверовать, но верую, чтобы понять. То есть рефлексии здесь может и не быть, хотя мистический опыт, питающий и поддерживающий религиозное сознание, может сохраняться.

Точно так же как не обязательна рефлексивно-экзистенциальная процедура и для ученого, имеющего дело с конструированием теории. Акт самосознания или понимания и в данном случае носит обычно догматический характер. Философствование же в принципе, по мнению М.К.Мамардашвили, исключает подобную ситуацию. В философии нужно мыслить, чтобы существовать, быть. Лишь это является гарантией удержания себя в структуре рефлексии.

Но что значит быть Или, как уже сказано, обладать неким горизонтом возможностей, чтобы рассуждать философски Допустим, что бытие выражается в терминах оккультного знания, то есть неких тайных природных сил, во взаимоотношение с которыми человек вступает. С точки зрения философа, в этом нет ничего предосудительного, если личность действительно обладает уникальными способностями. Но он вправе спросить а не связывает ли это ее свободу воли и не лишает ли ума ее поклонников Ведь они начинают в таком случае вести себя в зависимости от бытия потусторонних сил, которым приписываются некие особые качества.

Между тем для философа бытие-в-мысли исключает возможность наделения последнего какими-либо качествами. Об этом важно помнить, поскольку и в христианской религии в форме допущения откровения проблема рефлексии также нашла, естественно, если и не сходное с философией, то яркое разрешение, на что указывает и что подтверждает культурная устойчивость и своего рода демократическая доступность структуры христианского божества и связанного с ним религиозного акта самосознания человека.

Ведь что такое личностное ощущение и познание в христианстве бытия Божьего Согласно богословию, это обоюдно заинтересованная встреча Бога и человека во имя спасения человечества, запечатленная в символе креста. Подобная выразительность и, если угодно, метафизическая ясность символа веры, основой которой является искупленное страдание, для философа очевидна.

Однако и в данном случае он вправе теперь уже себе сказать следующее. Но ведь вера, вырастающая из откровения, легко догматизируется, становится фактом культуры. А философ не мистик, хотя порой он может, видимо, сожалеть об этом, и не богослов. Мир невидимого, трансцендентного, видится ему иначе, и верить в это иначе, как гражданин, он считает абсурдным. Кстати говоря, это последнее обстоятельство станет для М.К.Мамардашвили в какой-то момент, на что читатель, несомненно, обратит внимание, тем не менее и своего рода истоком понимания равнозначности, эквифинальности духовного усилия философа религиозной свободе мистика, в бытийно-личностном акте раскрывающего предельные возможности обожения человека.

Итак, философская рефлексия всегда начинается с тайны невидимого и кончается невидимым. Философ, по определению, Фома неверующий. И его удел продолжать спрашивать, либо молчать. Всякое серьезное философствование подобно попыткам барона Мюнхгаузена вытащить себя из болота за волосы.

Но философия, по мнению М. К. Мамардашвили, возможна. Философ неизбежно приходит и решает свою жизненную задачу в той мере, в какой он выталкивается своим предназначением на границу культуры и открывает сквозное, большое время, тайну времени. Он один переживает в этот момент всю муку с трудом выговариваемого слова, ибо только ему известна вся мера его неведения. Свою конкретную жизненную задачу, реализуемую средствами философии, М.К.Мамардашвили определяет как поиск гражданства неизвестной родины22 Сенокосов, Ю.П. Проблема сознания и философское призвание. Ю.П.Сенокосов Вопросы Философии. 1998 8, с. 34 . После сказанного выше, мне думается, направленность и путь такого поиска очевидны.

Но интересно и важно другое каким образом он осуществляет этот поиск в историческом контексте развития философского знания. Попытаемся, хотя бы в общих чертах, реконструировать этот путь. По мере знакомства с работами М.К.Мамардашвили невольно поражаешься не столько легко просматриваемому в них замыслу раскрыть существование преемственности в европейской философии, сколько мастерству, с которым это делается.

Философ убежден, что традиция это не просто подражание прошлому, когда-либо случившемуся, что связь, если она существует, между старым знанием и новым, создающая видимость непрерывности в его развитии, в действительности случается как бы поверх или, точнее, вне знания, на основе рефлексивной процедуры.

Он исходит из того, что в истоках европейской культуры лежат два исторических начала античное и христианское. Если античность оставила в наследство Европе веру в завоевания человеческого ума, то христианство внесло в западное сознание не менее динамичный элемент идею нравственного восхождения человека. Именно эти два начала определяют своеобразие европейской культуры ее динамизм, специфическую, гибкую систему интеллектуальных и духовных ценностей и понятий, ее способность к проектированию и регулированию социальных процессов.

Целеполагание предметной мыслительной деятельности в Европе шло сразу как бы по нескольким направлениям, в нескольких измерениях. Если в Индии оно шло преимущественно на основе психологических смысловых различительных знаков, в Китае социально-упорядочивающих, то в странах Европы на основе и тех, и других, и третьих, которые можно назвать научно-порождающими. А поскольку к тому же напряженность экзистенциальной ситуации разрешилась здесь в свое время по направляющей, а не круговой, внеисторической схеме, то это и позволяет, очевидно, более легко психологически изобретать европейцу во имя спасения разные предметы мысли, касается ли это сферы науки, искусства, философии и т.д. То есть более широко и свободно ориентироваться в социально-историческом пространстве и времени.

Но это как бы одна сторона проблемы, рассматриваемая М.К.Мамардашвили на примере жизни и творчества Платона, Декарта, Канта, Маркса и других европейских мыслителей, а также на основе обращения к текстам Евангелия и их философского анализа.

А есть и иная, фактически выходящая за рамки философии и имеющая отношение уже к ее социальной функции, социальной форме. Развивая духовную традицию европейской мысли, М.К.Мамардашвили не устает повторять в своих работах, что следование этой традиции неизбежно предполагает не только знание того, что становление гражданского общества и появление философии вещи взаимосвязанные, но и реализацию этого знания.

Кроме того, философия является, по определению, свободным занятием и лишь в этом своем качестве становится созидательной силой, помогая совершенствованию людей. В истории Нового времени он выделяет особо две фигуры Декарта и Канта, считая, что каждый из них внес свой вклад именно в такое понимание традиции. При этом в Декарте он видит прямого наследника античной философии утратившей некогда характер откровения, с ее интересом к природе бытия и познания, а в Канте великого продолжателя этой же линии в философии, но взявшего уже на себя труд обоснования вообще всякой человеческой претензии на то, чтобы что-то познавать, морально судить и т.д и тем самым сделавшего фактически эту традицию необратимой.

Характеризуя основания их философии, в своей статье Сознание и цивилизация он пишет в жизни всегда случается некоторое простейшее и непосредственно очевидное бытие я есть. Оно, подвергая все остальное сомнению, не только обнаруживает определенную зависимость всего происходящего в мире в том числе в знании от собственных действий человека, но и является исходным пунктом абсолютной достоверности и очевидности для любого мыслимого знания33 Мамардашвили, М.К. Сознание и цивилизация М.К.Мамардашвили Природа 1988 11, с. 52 . В этом смысле человек, замечает философ, как раз и способен сказать я мыслю, я существую, я могу. Если же этот принцип не реализуется или каждый раз не устанавливается заново, то все неизбежно заполняется нигилизмом, который можно коротко определить как принцип только не я могу могут все остальные другие люди, Бог, обстоятельства, естественные необходимости и т.д Т.е. принцип cogito утверждает, что возможность способна реализоваться только мной при условии моего собственного труда и духовного усилия к своему освобождению и развитию И второе, столь же важное обстоятельство, раскрываемое уже на примере Канта. В устройстве мира, пишет он далее, есть особые интеллигибельные умопостигаемые объекты измерения, являющиеся в то же время непосредственно, опытно констатируемыми, хотя и далее неразложимыми образами целостностей, как бы замыслами или проектами развития.

Сила этого принципа в том, что он указывает на условия, при которых конечное в пространстве и времени существо может осмысленно совершать акты познания, морального действия, оценки, получать удовлетворение от поиска и т.п Обратимся для иллюстрации этого положения к таким умопостигаемым объектам, как жизнь и сознание, поскольку они наиболее часто фигурируют в текстах М.К.Мамардашвили, когда он говорит или рассуждает о возможностях осмысленного понимания.

В самом деле, что такое жизнь Ведь не все, что мы испытываем или думаем, живо. Уже на уровне нашей интуиции, подчеркивает М.К.Мамардашвили, мы знаем, что не все живо, что кажется живым, хотя бы потому, что мы кому-то подражаем, говорим чужими словами, повторяем чужие мысли и т.д. То есть в жизни подчас очень трудно отличить то, что мы переживаем или испытываем сами, от того, что испытывают другие.

Хотя словесная оболочка нашего чувства одна и та же, в ней может и не присутствовать наше личное жизненное переживание.

Более того, как было сказано в самом начале, практически каждое наше жизненное состояние неизбежно дублируется и на уровне уже слова, жеста, поступка умирает.

Следовательно, мертвое может существовать не только в каком-то ином мире, не после того, как мы умираем, а оно участвует в самой нашей жизни, является ее частью. Как говорил Гераклит, жизнь есть смерть, а смерть есть жизнь.

Они взаимопереплетены. В нашей душевной жизни всегда присутствуют некие мертвые отходы или мертвые продукты самой жизни. И часто они могут занимать все ее пространство, не оставляя места для проявления непосредственного живого чувства, живой мысли или поступка. Это едва ли не основной, доминирующий мотив и нерв всей философии М.К.Мамардашвили, связанной с его настойчивым и страстным поиском гражданства неизвестной родины, то есть жизни. Так что же такое жизнь Биолог скажет, что фундаментальное свойство живого это воспроизведение себе подобного, и будет несомненно прав, поскольку его интересует научная сторона проблемы.

Философ же ответит, что жизнь есть усилие во времени. Что нужно совершать постоянное духовное усилие, чтобы оставаться живым, и также будет прав, ибо отождествление жизни с духовным, сознательным принципом, являющимся продуктом рефлексии, лежит в самой основе философского акта. Чувство жизни равносильно фактически чувству бесконечности неопределенности, и лишь духовное усилие в момент встречи такого чувства или переживания с мыслью претворяет неопределенность в некую гармонию, способную облагораживать человека, его поведение, психику, социальные отношения и т.д. По мнению М.К.Мамардашвили, декартовское cogito одно из ярких проявлений именно такой гармонии в новой европейской культуре, не случайно получившее название рациональности от лат. ratio пропорция, мера. Это как бы пример или образец символа схождения конечного и бесконечного в нашей жизни, соразмерного человеку в том смысле, что это возможно.

Если такое схождение грамотное неважно, случается ли это в сфере философии, науки, религии или искусства, то оно обязательно воспроизведет тот же символ красоты, веры, закона, мысли, который существовал и раньше.

Это как бы заложено в самой природе сознательного опыта человека, к которому обращен философ в своих занятиях. М.К.Мамардашвили считает, что философия никогда не стремилась к конструированию догматических познавательных схем мирового развития, предполагающих к тому же радикальное изменение общественных форм человеческого существования.

Напротив, ее интерес был направлен скорее на объяснение, расшифровку происходящих изменений с целью обретения человеком устойчивости в меняющемся мире, что имеет сегодня, безусловно, и свое историческое оправдание перед лицом последствий от внедрения в общественное производство всей той суммы научно-технических и социальных изобретений и открытий, которые были сделаны в последние два столетия.

Если духовные и интеллектуальные усилия мыслящего европейца еще сравнительно недавно были так или иначе связаны с задачей социального освобождения человека и овладения силами природы и именно это вызвало к жизни деятельный тип личности, реализовавшей себя в научно-техническом и социальном творчестве, то сегодня эти усилия подчинены задаче нового самоопределения, поиску новой гармонии, но теперь уже в условиях порожденного им и противостоящего ему мира. Отсюда растущий и все более глубокий интерес современного философа и специалиста к гуманитарным и метафизическим аспектам жизнедеятельности человека, выражением чего является в том числе и творчество М.К.Мамардашвили.

В таких работах, как Античная философия, Картезианские размышления и Кантианские вариации, обращаясь соответственно к Платону, Декарту и Канту, М.К.Мамардашвили показывает, что у философии есть свой собственный язык и сфера деятельности, связанные прежде всего с выявлением познавательных возможностей человека, которые он сводит к первоэлементам мысли и считает, что последние добываются философом всякий раз заново в процессе работы с самой же мыслью.

Философия, по его мнению, есть мысль мысли, или сознание возможности большего сознания. В работах Сознание и культура и Беседы о мышлении, развивая этот последний тезис, он подчеркивает, что сам язык разрешил некогда вопрос о сознании, соединив в этом слове значения двух слов состояние и знание.

То есть, хотя любое новое знание появляется в виде локализуемого объекта, на уровне предметного выражения, однако само его появление, связанное с определенным духовным состоянием человека, всегда остается тайной, которую и стремится раскрыть философ, создавая для этого специальный язык и аппарат анализа. Две указанные книги являются самостоятельным, оригинальным вкладом М.К.Мамардашвили в разработку этой сложной и важной проблемы. Свое дальнейшее развернутое обоснование на примере науки и искусства эта точка зрения находит в его книгах Символ и культура, Трактат о развивающемся знании и Психологическая топология пути. Центральная идея этих работ выявление онтологических оснований возможного примирения традиционного и нетрадиционного подходов к познанию мира и человека. 4.Философия и наука единство, а не тождественность. Проанализировав две точки зрения, модно сделать вывод о том, что представляется бесспорным, что будущее философии находится на путях объективного научного исследования.

Вопрос об соотношении философии и науки далеко не прост, тут нет единого мнения.

История науки и история философии хотя и движутся по своим особым орбитам, активно взаимодействуют, обогащая друг друга. Сильна и весьма опасна тенденция к их разрыву и противопоставлению, к переводу философии на рельсы беспринципного софистического политиканства, воинствующего иррационализма, мистики. Философия как таковая, как особый способ постижения истины подменяется расхожим дилетантским философствованием, ее дискурсивно-категориальный язык вытесняется вульгарным сленгом и постмодернистским чаромутием.

Вполне естественным является стремление приостановить, пресечь это посягательство на философию, противопоставив ему устои теоретического знания, его научный статус. Все дело в соблюдении конкретно-исторического подхода и недопущении излишней прямолинейности. Иногда эту проблему пытаются решать в альтернативном плане либо философия является наукой, либо не-наукой что сверх того, то от лукавого.

При таком подходе, не-наука толкуется расширительно, размыто, как нечто заведомо одиозное. Но ведь не все в сфере знания, что не принадлежит безоговорочно к науке, чуждо ей и тем более враждебно, антинаучно. Если следовать жестко-дихотомическому делению наука или ненаука, то выходит, что философия, не тождественная науке или же не вполне научная по своим параметрам не может считаться подлинной философией. Это, конечно, не так - не все то солнце, что в окошке.

Если философия и наука полностью сливаются, совпадают, то чем объяснить прочно укоренившееся различие этих понятий, откуда возникает сама проблема их взаимоотношения За этим стоит многое неодинаковость подхода к объекту исследования, набора познавательных средств и программ, исторических судеб. В древности эти различия только еще намечались, были неприметны философ и ученый специализирующийся в какой-то отдельной области обычно совмещались в одном лице как, впрочем, и философ с писателем, истоки у них были одни. Подобное совмещение имело место и в дальнейшем, но далеко не всегда.

По мере развития и усложнения знания шла его дифференциация, каждая из его отраслей обретала свое лицо. С тех пор как естествознание, достигнув экспериментально-инструментальной стадии, прочно встало на свои ноги и было признано эталоном научности, это размежевание не отрицая взаимосвязи все больше углублялось. И хотя наука и философия выступали в целом как сообщающиеся сосуды, тот факт, что ученый-экспериментатор глубоко мыслит, а философ обладает фундаментальной ученостью, не исключает заметного типологического различия наука все сильнее ассоциировалась с опытом, наблюдением, вычислением, а философия - с абстрактным умозрением, рефлексивной всеохватностью. Характерно, что объектом сатирических уколов выступал чаще всего не специалист-природовед, а витающий в облаках метафизик.

Однозначная характеристика философии всякой философии как науки только науки опирается в основном на чисто формальные соображения наличие у каждой из них своего пакета категорий, структуры и т.д. За основу тут берется скорее форма, фактура, чем конкретное содержание.

Но аппарат философии, ее инструментарий не может подменять ее реального а не нормативно декларируемого предмета. Научность при всем ее огромном неоспоримом значении - не цель и не итог, а средство и условие философского исследования. Опираясь на нее, философия только и должна еще начать решать свои собственные задачи.

Соотнося составляющие компоненты науки и философии, нельзя выносить за скобку главное как они увязываются в одно целое и как работают, каковы цель и результат, коэффициент полезного действия. С этой точки зрения, отнюдь не каждая философия может быть признана научной в строгом смысле этого слова. Вряд ли этот критерий применим, например, к воззрениям Кьеркегора и Ницше, Розанова и Шестова, к множеству других ярко талантливых философских теорий да и сами они не претендовали на такое признание у них была иная сверхзадача.

В отношениях философии и науки есть разные степени родства, широкая амплитуда сближений вплоть до прямого взаимоперехода конкретная наука может подниматься до широкомасштабных философских обобщений, а философия заполняться научным содержанием, становиться при определенных условиях своеобразной наукой. Научность не есть нечто неизменное, раз навсегда данное вроде прижизненной награды или звания, сохраняющих свое значение при всех обстоятельствах.

Это -динамически функциональное понятие, и подходить к нему следует исторически, с учетом времени и места, выясняя, где, когда и почему данное философское учение обрело статус науки, какова мера этой научности и как она соотносится с другими сторонами того же учения, еще не достигшими этого уровня ведь наука и философия развиваются неравномерно. Тут все не статуарно, а процессуально и происходит с переменным успехом. Возможны и попятные движения, регрессивные метаморфозы - от научности к донаучному и антинаучному состоянию.

Никакая философия от этого не застрахована. Научность не является панацеей. Нельзя также полагать, что становление философии наукой - стихийно складывающаяся, фатально предопределенная гармония. В действительности это весьма подвижное и относительное соответствие, требующее постоянной коррекции, наладки, настройки Становление философии наукой - исторический процесс. Наряду с тем общим, что их роднит, есть и немало различий. Выводы философии лишены большей частью однозначности и общезначимости, характерных для науки.

Они далеко расходятся в различных системах и направлениях. Сколько существует философов, столько же и порой значительно больше соревнующихся концепций. Этот разброс необязательно является знаком ущербности он во многом связан с естественным расхождением интересов и точек зрения, с диалогической природой философии Философия в отличии от науки, не открывает непосредственно законы природы и общества, а содействует их поиску и занимается их обоснованием, обобщением. Если наука целиком сосредоточена на объекте, природе вещей, а все субъективное, индивидуально окрашенное, личностное ее содержанию противопоказано она, по слову Эйнштейна, сторонится всего эмоционального, тщательно из нее элиминируется, то в философии, при всем ее внимании к объективному миру, субъективное начало играет очень важную роль, является необходимым компонентом процесса познания.

Философские понятия образуются в точке пересечения реального и идеального, сущего и должного, что связано с широтой, предельностью их диапазона и в этом смысле идеальностью.

Чем выше, дистанцированнее планка обобщения, тем идеальнее в логико-гносеологическом и аксиологическом отношениях понятие. Важную роль, в отличие от конкретных наук, играет здесь проблема идеала как духовной сверхзадачи, высшей цели стремлений. Идеал - движущий импульс и путеводная звезда философии. Важнейший отличительный признак науки составляют формализуемость, измеряемость, вычисляемость изучаемых ею величин и соответственно ее опытно-экспериментальная проверка.

Несколько иначе обстоит дело в философии. Критерий практики приложим, естественно, и к ней - в широкой перспективе и многоступенчатой системе опосредования но ее основные общемировоззренческие выводы не поддаются, ввиду своей всеохватности, строгой верификации. Во многом различны пути развития науки и философии. В науке имеет место общий исторический прогресс, хотя и протекающий неравномерно, поскольку на первый план выходят то одни, то другие отрасли знания.

Более поздние учения опираются на своих предшественников и могут в целом пойти дальше их, достичь более высоких результатов. Предыдущие воззрения творчески ассимилируются последующими, входя в них в диалектически снятом виде, как моменты новой, более всеобъемлющей системы. В истории философии такого общего, сквозного поступательного движения нет. Здесь большую роль играет глубинная индивидуация учений, школ и направлений, лидеры которых накладывают на них свой неповторимый отпечаток и которые не случайно носят их имя. Конечно, и наука отнюдь не безлика, и там корифеи задают тон, но мера этого влияния, характер этой связи существенно иные. Теория всемирного тяготения, например, навечно связана с Ньютоном, теория происхождения видов - с Дарвином, а теория относительности - с Эйнштейном, но в том же направлении двигались и другие ученые, принимая посильное участие в подготовке этих открытий.

Коль скоро общественная потребность обусловливает очередной поворот в развитии науки, необходимость тех или иных новаций, они закономерно осуществляются, если не данным ученым, то другими, идущими вслед за ним. Иначе - в философии.

Судьба творения и творца тут нераздельны. Личность великого философа пронизывает всю инфраструктуру его учения. Платон и Аристотель жили в одну эпоху, так же как Декарт и Спиноза, Кант и Гегель, однако их воззрения, хотя и связаны, сопоставимы, но вместе с тем совершенно самостоятельны и своеобразны это - разные системы, выношенные и выстроенные сугубо индивидуально, штучно, в единственном числе.

Одна из них выражает при всей исторической детерминированности и универсальности обобщений, духовный мир Платона, другая - Аристотеля, одна - Толстого, другая -Достоевского и т.п. Нельзя сказать, что Сократ, внесший много нового в философию, во всем превосходил своих предшественников - Гераклита и Демокрита, равно как Шеллинг - Спинозу или Гегель - Канта. Каждому - свое. Каждый выполнял свою роль и занимает свое место в истории, что, разумеется, не исключает их связи, преемственности.

Существует мнение, что одновременное признание философии наукой и мировоззрением страдает двойственностью, неполноценно. С этим нельзя согласиться. Философия является наиболее смыслоемкой сферой разделения духовного труда и всеобщей наукой наукой о всеобщем, и общетеоретическим мировоззрением, и формой общественного сознания, и квинтэссенцией духовной культуры в целом одно не исключает другого.

Нельзя быть настоящим философом не будучи мыслителем. Отсюда следует, что философия это не только и, может быть, не столько специальность профессия, но и призвание. У нее есть общее и с искусством. Это - прежде всего - особая значимость феномена созерцания как первообщения человека с миром включающего, наряду наблюдением, также переживание, творческое воображение, умонастроение, чувство сопричастности к Универсуму, моменты образно-метафорического и символического познания.

Это не говорит, разумеется, о совпадении философии с искусством у нее своя роль, своя стезя, своя судьба. Если наука составляет фундамент философии, то философия является ее логико-гносеологической пропедевтикой и вместе с тем универсально-проективным итогом. Ей в этом смысле принадлежит первое и последнее слово. Сравнивая их по масштабу обобщения, известный ученый А.А. Фридман писал, что мир физика бесконечно уже и меньше мира вселенной философа 44 . Вот почему признание философии наукой не означает, что она является только наукой и ничем иным. Однозначное сведение ее к этому признаку, призванное, по мнению сциентистов, возвысить философию, может привести при излишне прямолинейном настаивании на этом к обратному результату -ограничению ее возможностей и суверенитета.

Философия и наука тесно взаимосвязаны, в целом едины, но не тождественны. Философия и является наукой, н не является или не только является ею, выходит за эти и всякие другие доктринально-канонические рамки.

Кроме собственно научного отображения и объяснения притом весьма специфического, своеобычного объективной действительности, она включает - и это главное - ее обобщающее толкование и собственно человеческое духовно-нравственное и эстетическое отношение к ней. Не зря философия получила в древности название метафизики под метафизикой имелось, как известно, в виду то в познании, что находится вне физики, специальных, конкретно-научных знаний вообще. Энгельс переосмыслил этот термин, фиксируя лишь его методологический аспект, видя в метафизике антипода диалектики.

Это заострило проблему, актуализировало борьбу с антиэволюционными и особенно антиреволюционными взглядами, но обеднило понимание природы философской рефлексии метафизика стала восприниматься как анахронизм, нечто одиозное. К тому же за-предельность в упомянутом смысле не равнозначна сама по себе антидиалектике. Философия - особый тип способ миропостижения, характеризующийся дерзким прорывом за горизонт, выходом за рамки наличного бытия, его рутинности и суетности, за пределы любой ограниченности прежде всего - своей собственной, любых произвольно устанавливаемых табу. Эта ее за-предельность или, если угодно, своеобразная трансцендентность не убоимся этого понятия, употребляемого здесь не в традиционно-агностическом смысле не абсолютна, а внутрибытийна, имманентна бытию, адекватна его динамичной самообновляющейся натуре.

Это и позволяет философии, сочетая свою близость к другим областям знания с определенной самостоятельностью, дистанцированностью от них, быть объединяющим, координирующим и общеориентационным началом в духовной жизни, в культуре.

Она играет важнейшую роль в сведении воедино различных наук и отраслей знания, в преодолении разобщенности естественных и гуманитарных наук, в поисках и обосновании синтеза искусств, в осуществлении связей между наукой и искусством, а также между ними и моралью. Координационно-интегративную функцию философии высоко ценил М.М. Бахтин Место философии.

Она начинается там, где кончается точная научность и начинается инонаучность. Ее можно определить как метаязык всех наук и всех видов познания и сознания. Уместно предположить, что признание всеохватности и всеотзывчивости, принципиальной открытости и фаустовской неуспокоенности философии, ее деятельностного характера и функционально-динамической за-предельности или имманентной трансцендентности, проективности приобретет в дальнейшем новую остроту и откроет новые горизонты.