Диалектика и общество

Диалектика и общество. В современном обществе индивиды, в массе своей, – наемные работники, то есть экономические нули. Государство и рынок являют для них «земной абсолют», за коим непременно стоит либо обожествляемый деспот, либо абсолют занебесный. А из господствующих направлений в современной политике одно признает только частную собственность, другое – только собственность государственную. Таким образом, современная политическая идеология в корне метафизична. Вместе с тем, в последние десятилетия ХХ века в ней произошло нечто подобное той методологической революции, которая наблюдалась в физике в его первые десятилетия.

Общественная мысль эпохи "постмодерна" явно не может оставаться на традиционных позициях метафизического здравого смысла. Остается выбор между иррационализмом (т. е по сути, релятивизмом) и диалектикой. Сегодня он делается скорее в пользу релятивизма, что для переходного периода закономерно и по-своему оправдано.

Однако построить на такой основе устойчивое общество невозможно по определению. Поэтому диалектика, во всяком случае, заслуживает пристального внимания социальных мыслителей. Об антидиалектичности современной идеологии наглядно свидетельствует судьба закона отрицания отрицания, с его идеалом синтеза противоположностей, чуждым любой односторонности. Против него ополчались и Е. Дюринг, и Т. Адорно, и К. Поппер; а Сталин в 1938 году просто изъял этот закон из диалектики.

Это был по-своему красивый, хирургически точный удар. Диалектика сразу обратилась в сомнамбулу способную только «творчески» выполнять команды политических гипнотизеров. Ф. Энгельс в «Анти-Дюринге» оценивал отрицание отрицания как «предельно (äuserst) общий и именно потому предельно широко действующий и важный закон развития природы, истории и мышления». Но само слово „ äuserst" у нас переводили как «весьма», и после Сталина данный закон в официальном марксизме никогда не признавался подлинно всеобщим.

Между тем, с законом отрицания отрицания связан ряд нетривиальных моментов в марксизме. Вопреки распространенному убеждению, в «Манифесте Коммунистической партии» нет требования уничтожить частную собственность. Даже в русских переводах «Манифеста» термин «уничтожить» закрепился только с 1939 года; а в оригинале говорится не об уничтожении, а о снятии частной собственности. «Снятие» – специальный диалектический термин, введенный Гегелем в связи с рассматриваемым законом, и означает он, как известно, сохранение отрицаемого в подчиненном виде. По существу, «Манифест» требовал уничтожить не частную собственность как таковую, а только ее господство над обществом. На тот же закон опирается главный научный вывод К. Маркса в первом томе «Капитала». «Капиталистическая частная собственность есть, – пишет Маркс, – первое отрицание индивидуальной частной собственности, основанной на собственном труде.

Но капиталистическое производство порождает с необходимостью естественного процесса свое собственное отрицание.

Это отрицание отрицания. Оно восстанавливает не частную собственность, а индивидуальную собственность на основе достижений капиталистической эры: на основе кооперации и общего владения землей и произведенными самим трудом средствами производства». Но и сам Маркс как идеолог, и его политические преемники не поняли этого вывода. Ф. Энгельс толкует индивидуальную собственность в приведенном отрывке как собственность только на предметы потребления, а не на средства производства.

Хотя и в контексте работы Маркса, и в контексте политэкономии вообще такая трактовка – явная нелепость, к ней присоединяются Ленин и другие представители марксизма. Тот же закон проясняет истоки и перспективы самой коммунистической идеи. Изначально она отражала ситуацию в коммунах – средневековых торгово-ремесленных городах, освободившихся из-под власти феодалов. Лат. communis означает общее (мое и каждого), а socialis – общественное, односторонне коллективное (не мое). В коммуне полноправный гражданин был, как правило, собственником средств обеспечения своей жизни и продолжения рода (ремесленная база или оборотный капитал), а община – собственником средств решения социальных задач.

Существовали частное предпринимательство и развитой рынок, но капитал не мог поработить общество, так как индивиды и государство были хозяйственно самостоятельны. Фактически это именно то устройство, которое Маркс предполагал в «Манифесте» и бессознательно описал в процитированном отрывке из «Капитала». Communa означает также община или общность. В современном буржуазном сознании это расценивается как тоталитарная общественная структура, в отличие от socium’а как структуры плюралистической; поэтому, напр преследуется коммунизм, но допускается социализм, как одна из тенденций внутри буржуазного сознания.

Действительно, коммуна и в ее средневековом историческом облике – целостное образование, в котором государство слитно с гражданским обществом, индивиды вовлечены в неформальные связи типа цеховой организации, и в подавляющем большинстве политически активны.

Но это не примитивная синкретическая целостность наподобие первобытной родовой общины или соседской общины азиатского типа, которые основаны на отсутствии личности или отсутствии индивидуальной собственности. Это целостность синтетическая, где экономически самостоятельные индивиды в своем свободном единении реализуют общественное призвание человека, как существа творческого.

Она выражает надорганический тип целостности (см. выше), лежащий за пределами современной социальной действительности и современного идеологического сознания. По существу, в коммуне повторилась античная форма собственности, как ее определял К. Маркс, а вместе с тем – и устройство классического полиса (естественно, в общих чертах). Не случайно именно в средневековых городах вызрела эпоха Возрождения античной культуры. – Но такая форма собственности выступает именно как продукт отрицания отрицания и как синтез в отношении к двум ранее развившимся типам собственности: односторонне индивидуалистической (по Марксу, германской), и односторонне коллективистской (азиатской). И в древности, и в Средние века этот синтез отмечен величайшим расцветом общества и культуры.

Но полис и коммуна имели ограниченную производственную базу и быстро пришли в упадок, а пролетарский коммунизм уже на утопической стадии фактически заменил communis на socialis, ибо другой общности пролетариям не дано. Эта подмена сохранилась и в марксистском «научном коммунизме». К. Маркс решился отличить коммунизм от социализма только по способу распределения продукта: якобы, уже не по труду, а по потребности.

Но в его собственной логике способ распределения не может существенно изменяться без смены формы собственности на средства производства. А в хрущевской Программе КПСС коммунизм прямо определен как «общественный строй с единой общенародной собственностью на средства производства». Фактически это определение не коммунизма, а только полного социализма; иначе и не могло быть в официальной программе социалистического государства.