МОНТЕНЬ (Montaigne) Мишель Эйкем де (1533—1592) — французский мыслитель, юрист, поли­тик

МОНТЕНЬ(Montaigne) Мишель Эйкем де (1533—1592) — французский мыслитель, юрист, поли­тик. Из купеческой семьи; родовое имя — Эйкем. Пер­вый в семье носитель дворянского имени (по названию приобретенной в 15 в. прадедом М. сеньории Монтень). Изучал философию в Гийеньском коллеже и Университете Бордо. Продолжил обучение в Тулузском университете. Член парламента Бордо (с 1557). Дважды становился мэром Бордо. Интеллектуально сформировался под воздействием идей стоицизма и скептицизма. Основные сочинения: "Опыты" (в трех книгах — первая их редакция издана в 1580, оконча­тельная — в 1588), "Путевой журнал" (написан в жан­ре индивидуального дневника в 1580—1581, издан в конце 18 в.) и др. В 1676 "Опыты" М. были внесены Ватиканом в "Индекс запрещенных книг". Не стремясь к созданию собственной философской системы, высту­пил основоположником жанра философско-морализаторского эссе в европейской культуре. Был общеизвес­тен как глубокий знаток и тонкий интерпретатор клас­сической традиции: в "Опытах" М. были содержатель­но использованы более 3000 цитат античных и средне­вековых авторов. Целью творчества М. было написа­ние своеобычного "учебника жизни": по М., "нет ниче­го более прекрасного и оправданного, чем хорошо и честно исполнить роль человека". Предметом боль­шинства эссе М. являлось поведение человека в экс­тремальных ситуациях, раскрывающее как самые при­чудливые движения его души, так и самые разнообраз­ные патологии его характера (с точки зрения М., "ис­тинное зеркало нашей речи — это течение нашей жиз­ни"). М. сумел осуществить значимый поворот в систе­ме ценностей западноевропейского интеллектуализма: "хорошо заполненной голове" (Ф.Рабле) М. акцентиро­ванно предпочитал "правильно выработанный разум", воспитываемый на исторической эрудиции, склоннос­ти к парадоксам и двусмысленностям. Основания ми­ропонимания М. были изложены им, в частности, в эс­се "Апология Раймона Себона". Согласно М., природа человека двойственна: зачастую необузданные духов­ные устремления нейтрализуются физическими воз­можностями его тела. Осмысление и принятие этого как неизбежной данности позволяет людям ориентиро­ваться на идеал подлинно счастливой жизни — жизни в умеренности. Органы чувств человека — несовер­шенны ("кто знает, не лишены ли мы одного, двух, трех или нескольких чувств?"), способности нашего познания ограниченны — лишь один Бог, согласно М., — всеведущ. Неспособность людей четко опреде­литься в выборе между "Я знаю" и "Я не знаю" — ес­тественно трансформируется, по мнению М., в единст­венно правильно поставленный вопрос: "А что именно я

знаю/ , предполагающий воздержание от суждении, подлежащих дальнейшему рассмотрению. С точки зре­ния М., "... если хочешь излечиться от невежества, на­до в нем признаться... В начале всяческой философии лежит удивление, ее развитием является исследование, ее концом — незнание". Гносеологический скептицизм М. фундировался также на его мысли о том, что все живое (в том числе и люди) находится в постоянном изменении: существование человека неизбывно состо­ит из "движения и деятельности". При этом, М. пола­гал долгом любого индивида стремиться к самосовер­шенствованию, рассматривая самопознание как пер­вейшую обязанность человека. Как полагал М., "чело­век может быть лишь тем, кто он есть; он способен вы­думывать лишь в меру собственного опыта; какие бы усилия он не предпринимал, ему будет известна лишь собственная душа". Одоление людского невежества, по М., жизненно важно, ибо "люди ничему не верят так твердо, как тому, о чем они меньше всего знают", а "...не достигнув желаемого, они делают вид, будто же­лали достигнутого". ("Об истине же, — утверждал М., — нельзя судить на основании чужого свидетельства или полагаясь на авторитет другого человека".) Убеж­денность М. в идеях свободы и сословного равенства людей явила собой перспективнейшую компоненту эволюции идеала человеческого достоинства в рамках европейского менталитета: фраза М. "души императо­ров и сапожников скроены на один манер" использова­лась как эпиграф "Газеты санкюлотов" в 1792. По мне­нию М., "вся мудрость и все рассуждения в нашем ми­ре сводятся в конечном итоге к тому, чтобы научить нас не бояться смерти... Предвкушение смерти есть предвкушение свободы. Кто научился умирать, тот разучил­ся рабски служить". "Опыты" М. явили собой творчес­кую процедуру метафорического соединения мира на­стоящего и мира прошлого с одновременным новатор­ским экспериментом бессюжетного художественного "беспорядка". (По замечанию С.Аверинцева, "будучи в значительной степени платоническим по типу своего вдохновения, Ренессанс, в общем, избегал формализо­ванного порядка. Темы "Опытов" Монтеня по своей широте могут показаться своего рода разрозненной эн­циклопедией; нельзя, однако, зная Монтеня, вообра­зить, чтобы он пожелал увидеть разрозненное собран­ным. Так вот, если проводить классификацию по вы­шеназванному признаку, энциклопедисты, видевшие в том же Монтене своего предшественника, довольно не­ожиданно оказываются вовсе не в его обществе, но в обществе ненавистных им создателей средневековых схоластических сводов, какими были, например, Винцент из Бове, автор "Великого зерцала", или Фома Аквинский с обеими своими "Суммами".) Они оказались,

видимо, первым в христианской Европе светским пре­цедентом создания высокоэвристичного ризоморфного (см. Ризома) гипертекста — в силу глубинной укоренности в сопряженной культурной традиции используе­мой М. символики наряду с узнаваемостью в интеллек­туальных кругах личностного ряда ассоциаций. Мысль М. о том, что "эта книга создана мной в той же мере, в какой я создан ею" (см. Автор), была подхвачена Воль­тером: "Прекрасен замысел Монтеня наивным образом обрисовать самого себя, ибо он в итоге изобразил чело­века вообще". Известна увлеченность текстом "Опы­тов" М. многих лучших представителей европейской культуры и просвещения: у Шекспира обнаружено бо­лее 700 фрагментов из этого сочинения; навсегда поки­дая Ясную Поляну, Л.Н.Толстой взял с собой томик М.; увлекались М. Г.Флобер, А.С.Пушкин и др. Одной из "вечных истин" европейской культуры стала мысль М., предвосхитившая заключительные строки эпопеи "В поисках утраченного времени" М.Пруста: "И что толку становиться на ходули, ведь и на ходулях нам придется идти своими ногами. И на возвышеннейшем из тронов мира мы будем восседать на собственном седалище, и ни на чем другом".

A.A. Грицанов