Научный руководитель – заслуженный деятель науки

Республики Башкортостан

доктор философских наук, профессор Камаев Рашит Бурханович

 

Уфа

 

 

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение........................................................................... 3.

 

Глава I. Определение понятий «социальная сущность философии» и «социальная роль философии»............................................... 11.

§1. Философия как форма осознания социальных интересов......................................... 11.

§2. Социальная сущность философии как ее классовая принадлежность......................... 14.

§3. Социальная роль философии............................................................................... 23.

Глава 2. Ницше о себе...................................................... 24.

§1. Философия Ницше – философия господ................................................................ 25.

§2. Социальная мифология Ницше. Его расизм и антисемитизм..................................... 62.

§3. Ницше настоящий и Ницше выдуманный............................................................... 79.

§4. Резюме философии Ницше.................................................................................. 91.

Глава 3. На кого и как повлиял Ницше.............................. 92.

§1. Влияние ницшеанства на идеологию нацизма......................................................... 92.

§2. Идеология других разновидностей европейского фашизма первой половины XX

века и ницшеанство............................................................................................... 110.

§3. На кого еще влиял Ницше................................................................................. 113.

§4. Влияние ницшеанства на взгляды современных фашистов...................................... 121.

Глава 4. Классовый характер философии Ницше............... 130.

§1. Ницшеанство – философия монополистической буржуазии..................................... 130.

§2. Причины популярности ницшеанства среди гуманитарной интеллигенции................. 139.

 

Заключение.................................................................... 148.

 

Список использованной литературы............................. 150.

 

 

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность темы диссертации обусловлена прежде всего спецификой той социальной ситуации, в которую поставило себя современное человечество. Мир на пороге третьего тысячелетия - это арена крайне обострившейся борьбы «воль к власти» на всех уровнях и во всех сферах общественной жизни. В сфе­ре экономики борьба между финансовыми группами за передел мира вновь вспыхнула с такой же силой, как и накануне каждой из двух мировых войн. В политической сфере эта борьба принимает обличье борьбы между союзами государств за сферы своего влияния, идущей сегодня с таким накалом, что многих людей уже пугает призрак третьей мировой войны. Ожесточилась борьба между разными этническими и конфессиональными группами. Обост­рилась борьба между людьми не только на уровне больших групп и организа­ций, но и на личном уровне: житель современного мегаполиса, зачастую не знакомый со своими соседями по подъезду, гораздо более одинок в толпе себе подобных, чем даже житель большого города пятьдесят лет назад (не говоря уже о члене крестьянской общины или средневековой цеховой корпорации), и потому гораздо менее связан моральными нормами в отношениях со всеми остальными людьми, чем его предки. Жизнь современного большого города - это такая война всех против всех, которая по своей всеобщности не имеет аналогов во всей предыдущей истории человечества; и эта жизнь является чрезвычайно благоприятной средой для произрастания агрессивных индиви­дуалистов. Именно сегодня крайне интересным объектом для исследования являются такие философские учения, в которых, как в ницшеанстве, всё вра­щается вокруг вопроса о власти; именно сегодня не только интересно, но и полезно выявить, благодаря чему подобные философские учения приобретают популярность и как они воплощаются в тех или иных результатах деятельно­сти отдельных людей и целых организаций. Конец XX века чреват философ­скими учениями, подобными ницшеанству, и в начале третьего тысячелетия мы будем свидетелями появления новых Ницше; а это значит, что имеет смысл заранее подготовиться к этому, чтобы они не застали нас врасплох и чтобы каждый из нас был готов сразу определить своё отношение к их учениям. Ко­гда мы пытаемся определить социальную сущность и описать социальную роль ницшеанства, то как раз и занимаемся такой подготовкой.

Чем отличается наше время от начала века или от конца 30-х годов - так это ещё и меньшей степенью организованности классовой борьбы рядовых наёмных работников, пролетариев. Традиционные организации рабочих (социалистические и коммунистические), ранее выступавшие против наличной системы отношений собственности и власти, в большинстве своём уже интег­рировались в неё и превратились в консервативную (зачастую даже реакцион­ную) силу, а новых революционных организаций, сравнимых с ними по попу­лярности среди масс, пока ещё не существует. Однако свято место пусто не бывает; и когда в тех или иных странах недовольство пролетарских масс по каким-нибудь причинам усиливается, то его пытаются организовать и возгла­вить - то с большим, то с меньшим успехом - фашисты, старающиеся создать себе имидж радикальных борцов за права трудящихся и даже мимикрирующие под революционеров. Идео­логия и организационные формы фашизма очень привлекательны для личности того типа, который в изобилии произрастает в железобетонных джунглях ме­гаполисов, - для агрессивного индивидуалиста, который хотя и бежит от оди­ночества в толпе, однако способен существовать в сплочённой общности лишь в том случае, если она построена по законам жёсткой иерархии, где отношения между людьми исчерпываются господством и подчинением. Не случайно, но вполне закономерно то, что сегодня в ряде стран мира фашизм набирает силу. И это также делает тему нашей диссертации актуальной: известно, что фило­софия Ницше в своё время очень сильно повлияла на идеологию фашистских партий во многих странах, и было бы небезынтересно выяснить, благодаря чему такое влияние стало возможным и продолжается ли оно сегодня.

Степень разработанности проблемы. Проблема определения социальной сущности и раскрытия социальной роли ницшеанства – это проблема, наилучшим образом поставленная в рамках исторического материализма, марксистской социальной философии. Немарксистские философы, как правило, не превращают философию Ницше в объект социально–философского исследования: они либо соотносят те или иные ее положения со своими взглядами, либо рассматривают ее в историко–философском аспекте. Таким образом, в числе предшественников автора диссертации оказываются в основном философы– марксисты.

Социальная сущность и роль философии Ницше как общественного явления заинтересовала философов – марксистов довольно рано: этой проблемы касались уже Ф. Меринг, Л. Троцкий (оставивший в своем обширном литературном наследии краткие, но фундаментальные замечания по данному вопросу) и другие философы международной социал–демократии начала XX века (напр. Д. Койген и М. Фалькенфельд). Позднее интерес марксистской мысли к ницшеанству усилился в связи с возникновением фашизма, и прежде всего – его германской разновидности, нацизма, идеология которого испытала наибольшее, по сравнению с другими разновидностями фашизма, влияния ницшеанства. Среди зарубежных марксистов в этой связи следует прежде всего выделить Д. Лукача и Ю. Хабермаса. Однако наиболее основательные исследования социальной сущности и роли философии Ницше были предприняты в СССР: до второй мировой войны – А. Луначарским, М. Лейтейзеном, Б. Бернадинером; после нее – С. Одуевым, чья книга "Тропами Заратустры" внесла немалый вклад в изучение рассматриваемой нами проблемы.

Накануне и после распада СССР, вследствие реванша немарксистской философии, труды советских марксистов – ницшеведов были… даже не подвергнуты критике, а просто оплеваны, а философия Ницше – искаженно интерпретирована с целью создания образа Ницше как "надклассового гуманиста". Особенно неприглядную роль сыграли при этом К. Свасьян и Л. Немировская; с легкой руки их и подобных им "мыслителей" (Н. Козлова, М. Литвака, А. Патрушева и др.) извращенные представления о философии Ницше широко распространились среди читающей публики. Традиции объективного, научного исследования социальной сущности и роли философии Ницше вот уже десять лет как забыты в российской философии. Данная диссертация – попытка возродить их, опираясь на лучшие работы марксистов, писавших о Ницше (прежде всего советских), и в то же время привлекая, в числе других источников информации, работы ряда философов – немарксистов, писавших о Ницше (Н. Абрамовича, Е. Анчел, Н. Бердяева, В. Битнера, Е. Браудо, В. Вересаева, Ж. Делеза, В. Дудкина, Г. Зиммеля, И. Ильина, В. Йезингауса, А. Лихтенберже, Х. Ортега–и-Гассета, Г. Рачинского, А. Риля, В. Розанова, В. Соловьева, Е. Трубецкого, Л. Фишера, А. Фулье, М. Хайдеггера, Р. Шельвина, Л. Шестова, В. Щеглова, К. Ясперса и др.).

Одним из аспектов исследования социальной роли философии Ницше является социально – психологический. В центре его – вопрос о социальной обусловленности популярности ницшеанства среди некоторых слоев капиталистического общества, основные интересы которых ницшеанство вовсе не выражает (например, такой прослойкой является гуманитарная интеллигенция). Особенности психологии этих социальных слоев, благодаря которым философия Ницше оказывается психологически привлекательной для них, были исследованы Э. Фроммом и В. Райхом, в работах которых объясняется происхождение этих особенностей. Таким образом, труды Фромма (в первую очередь его книга "Анатомия человеческой деструктивности", которая с полным правом может быть названа не только психологической, но и социально – философской работой) и Райха (прежде всего его книги "Сексуальная революция" и "Психология масс и фашизм" - также не только психологические, но и социально-философские работы) прямо касаются разработки темы нашей диссертации.

Целью диссертации является определение социальной сущности ницшеанства (философии Ницше и его прямых последователей) как общественного явления и краткое описание той роли, которую последнее сыграло в общественной деятельности людей XX века. Достижение поставленной цели предполагает решение следующих взаимосвязанных задач:

1) обосновать понятия "социальная сущность философии" и "социальная роль философии";

2) обосновать методологию определения социальной сущности философии;

3) раскрыть социальную сущность ницшеанства;

4) разоблачить искаженные интерпретации философии Ницше;

5) показать социальную роль ницшеанства.

Объектом исследования является философия Ницше, изложенная в его трудах, а также произведения философов и политических идеологов, программные документы и периодические издания политических организаций, испытавших влияние ницшеанства.

Предметом исследования является социальная сущность и социальная роль ницшеанства как общественного явления.

Теоретическую и методологическую основу исследования составили работы К. Маркса, Ф. Энгельса, В. Ленина, Л. Троцкого, А. Луначарского, М. Лейтейзена, С. Одуева, Д. Лукача, Э. Фромма, В. Райха. В диссертации используется метод исторического материализма - "классовый подход" (то есть выяснение того, существенные интересы какого класса общества отражает данная философия, и того, какие классы использовали ее как орудие своей борьбы) и "принцип партийности" в изучении социальной сущности и роли философии (то есть рассмотрение философии как орудия практической деятельности социальных групп и общественных организаций). При этом авторская интерпретация "классового подхода" отличается от традиционно–марксистской тем, что в центре внимания при этом оказываются отношения управления (что совсем не характерно для подавляющего большинства марксистских философов). Теоретические основы данной интерпретации изложены автором диссертации в двух статьях, опубликованных в журнале "Экономика и управление" в 1999 и 2000 гг.

Научная новизна исследования заключается в следующем:

1) доказано, что именно для интересов разных классов – в отличие от профессиональных, этнических, конфессиональных и пр. групп – существенно быть различными, что интересы разных классов различаются с необходимостью, а не случайным образом (тогда как различия между интересами этнических, конфессиональных, профессиональных и пр. групп несущественны, случайны, преходящи). В основу доказательства положено исследование отношений управления между классами, что не характерно для марксистской традиции (из которой в общем и целом вырастает методология данного исследования);

2) исходя из сказанного выше, доказано, что различные философские учения с необходимостью отличаются друг от друга тем, существенные интересы каких именно классов – а не этносов, профессиональных, конфессиональных и т.д. групп – они выражают. Тем самым доказано, во-первых, что философские учения обладают отличающимися друг от друга социальными сущностями, а во-вторых – что последние являются классовыми (а не этническими, профессиональными, конфессиональными и т.д.) сущностями. Итак, у философии есть социальная сущность, которая есть не что иное, как ее классовая сущность, принадлежность ее тому или иному классу общества;

3) на базе исследования философии Ницше, взятой в ее развитии и диалектической противоречивости, показано, что Ницше вполне сознательно использовал классовый подход как методологию своих философских исследований – и столь же сознательно ангажировал себя в качестве философа господствующих имущих классов;

4) рассмотрены различные точки зрения философов–марксистов, полемизировавших друг с другом по вопросу о классовой сущности ницшеанства – и доказано, что ницшеанство является по своей социальной сути философией именно монополистической буржуазии, а не обломков класса феодалов, не мелкой буржуазии и т.д.;

5) показана социальная роль ницшеанства на протяжении XX века. Доказано, что, повлияв на идеологию большинства вариантов фашизма (в том числе современного русского и украинского фашизма), ницшеанство сыграло роль, вполне адекватную своей социальной сущности; влияя же на философию и идеологию буржуазного либерализма и мелкобуржуазного гуманизма в его различных вариантах (например, анархизма), ницшеанство играло социальную роль, более или менее неадекватную своей социальной сущности (поскольку Ницше, в отличие от либералов и тем более от мелкобуржуазных идеологов, крайне последовательно выразил существеннейшие интересы монополистической буржуазии);

6) доказана несостоятельность попыток представить Ницше "надклассовым гуманистом", ставящим во главу угла "личность вообще". На конкретных примерах показано, что те, кто предпринимает подобные попытки, искажают и даже зачастую откровенно фальсифицируют учение Ницше;

7) введены в научный оборот многие литературные источники по идеологии современного русского и украинского, классического итальянского, английского и североамериканского фашизма, а также современного российского крайне правого консерватизма, ранее не исследовавшиеся российскими философами;

8) впервые исследованы социально – психологические причины популярности ницшеанства, зачастую неадекватно воспринимаемого, среди гуманитарной интеллигенции капиталистического общества. Доказано, что этими причинами являются элитарное самосознание и комплекс неполноценности гуманитарной интеллигенции, чрезвычайно обострившиеся при монополистическом капитализме и придавшие психологии этого социального слоя шизоидные черты, родственные психопатологическому стилю философствования Ницше.

Научно – теоретическая и практическая значимостьисследования заключается в следующих его достижениях:

а) возможность использования дополнительно обоснованного и обновленного "классового подхода" при исследовании социальной сущности различных философских учений;

б) разоблачение фальсификаций учения Ницше, чрезвычайно распространившихся за последнее десятилетие в российской философской и психологической литературе;

в) введение в научный оборот большого количества ранее не подвергавшихся политологическому и философскому исследованию литературных источников по идеологии крайне правых политических организаций и движений;

г) разоблачение тех иллюзий, которые гуманитарная интеллигенция создала себе о себе самой; честное, без умолчаний раскрытие тех непримиримых противоречий в психологии гуманитарной интеллигенции, которые являются следствием ее места в обществе ("инженеры человеческих душ" – и в то же время слуги господствующего класса) и причиной ее психологической слабости (а также одной из причин ее социальной импотенции).

Апробация научных результатов диссертации. Ряд положений и выводов данного исследования докладывались:

на региональной научно – практической конференции "Философия, наука и техника в свете новой культурной парадигмы" (Уфа, февраль 1997 г.):

на Уфимской научно – практической конференции "Преподавание культурологии в высших учебных заведениях" (май 1997 г.);

на конференции молодых ученых, проведенной Институтом сравнительной политологии РАН – "Россия на пороге XXI века: от кризиса и конфликтов к информационному обществу?" (Москва, февраль 1999 г.).

Диссертация прошла обсуждение и была рекомендована к защите на кафедре социальной философии философского факультета Московского государственного университета (ноябрь 2000 г.).

Структура диссертации. Работа состоит из введения, четырех глав (первая включает в себя три параграфа, вторая и третья – по четыре, четвертая – два), заключения и библиографии.

 

Глава I. Определение понятий

«социальная сущность философии»

и «социальная роль философии».

1.Философия как форма осознания социальных

интересов.

 

Обладает ли философия «социальной сущностью»?.. В последнее десятилетие среди интеллигентов бывшего СССР считается дурным тоном не только отвечать утвердительно на этот вопрос, но даже ставить его. Избавленная от обязанности облекать свои мысли в марксистские фразы, интеллигенция руками и ногами отталкивается ото всего, что хотя бы отдалённо напоминает ей «классовый подход». Однако неприязнь не есть аргумент. Истина и философская мода могут расходиться друг с другом; и чтобы проверить нынешнюю моду на истинность, попробуем побыть немодными – поставим вышеназванный вопрос и попытаемся беспристрастно решить его.

 

* * *

Люди философствуют ради того, чтобы жить со смыс­лом. А что такое «жить со смыслом»? Это значит жить, имея перед собой осознанную систему целей, ради которых ты живёшь. Тех целей, к которым направлены не только отдельные действия данного человека, но вся его сознательная дея­тельность на том или ином этапе жизни (начиная с того момента, когда чело­век поставил себе эти цели, и кончая его смертью или появлением у него но­вых целей, нового смысла жизни), взятая в целом. Цели, составляющие смысл жизни, связаны друг с другом глубокой внутренней связью и образуют орга­ническое единство (потому мы и говорим о едином смысле жизни, а не о мно­жестве таких смыслов на каждом данном этапе жизни человека), цель жизни.

Философствуя, человек сознательно ставит перед собой цель жизни. Это означает, что он осознаёт (более или менее адекватно) те интересы, которые определяют - посредством ли, без посредства ли философии - направление его деятельности.

Трудно определить, что такое «интерес». В философской литературе этот термин определяется различным образом – например, как «понятие, характеризующее объек­тивно значимое, нужное для индивида, семьи, коллектива, класса, нации, об­щества в целом» [206, c.131]. Или как «объективно обусловленный мотив деятельности субъекта (отдель­ного человека, класса, общества), направленной на удовлетворение определён­ных потребностей»[209, c.186]. Однако что «объективно нужно» или «объек­тивно не нужно» человеку? Его потребности часто бывают так противоречи­вы... Например, нужно ли наркоману принимать наркотик? Не нужно - потому что наркотик разрушает его здоровье, убивает его; и вместе с тем настолько нужно, что если лишить наркомана со стажем его привычного зелья, то он может умереть от сердечного приступа во время «ломки». Которую же из этих двух взаимоисключающих потребностей одного и того же субъекта признать «объективной», а которой - отказать в этом статусе? Какая из них порождает действительный интерес субъекта, а какая - «кажущийся», «иллюзорный»?

Чтобы не попасть в заколдованный круг неразрешимых антиномий, при­дётся признать, что одному и тому же субъекту могут быть присущи взаимоис­ключающие, но при этом одинаково объективные потребности. Этим потребно­стям соответствуют столь же взаимоисключающие и столь же объективные интересы. Что же такое «интерес»? Это способ удовлетворения той или иной потребности данного субъекта, взятый в том аспекте, в каком он сам является потребностью этого субъекта. Причем этот субъект вовсе не обязательно должен быть разумным и социальным: не всякий интерес социален и опосредствован сознанием. Например, потребность волка - насыщение; способ её удовлетворения - поедание других животных, который при этом тоже оказывается потребностью волка; поедание других животных и есть интерес волка. Как видим, бывают потребности первого, второго и т.д. порядка; по­требность последующего порядка есть способ удовлетворения потребности предыдущего порядка, то есть выступает по отношению к ней как интерес. И такого рода потребности второго и т.д. порядков присущи как людям, так и неразумным асоциальным субъектам – животным.

Итак, интерес - это понятие относительное. Тот или иной способ действий является интересом данного субъекта лишь в силу своего отношения к одной из потребностей последнего (будучи способом ее удовлетворения), к нему самому, взятому в целом (будучи его потребностью), и к тем условиям, в которых данный способ действий реализуется (и в которых он только и может являться способом удовлетворения одной из потребностей субъекта).

Собственно человеческие интересы, в отличие от животных, есть инте­ресы практические. Это означает, во-первых, что способы удовлетворения человеческих потребностей есть способы сознательного, целенаправленного изменения действительности. А во-вторых, это означает, что всякий человече­ский интерес социален. О какой бы человеческой потребности мы ни вели речь - всегда в число существенных условий, определяющих её, входит система отношений между людьми в процессе их практической деятельности. Какой бы способ деятельности, ставший потребностью данного человека, мы ни рас­сматривали - всегда обнаружим, что к числу существенных причин, сделавших его потребностью этого человека, принадлежит место последнего в вышеупо­мянутой системе отношений. Далее, эта система {система социаль­ных отношений) всегда входит в число существенных условий, в которых протекает человеческая деятельность. Наконец, всякий акт любой практиче­ской деятельности ставит человека в какие-то социальные отношения (к дру­гим людям и к самому себе как к части социума) - либо в те же, что имели место до совершения этого акта, либо в какие-то новые. Таким образом, чело­веческий интерес становится самим собой лишь в той или иной системе соци­альных отношений, на которую он в свою очередь воздействует. По отношению ко всякому человеческому интересу верно утверждение: «В интересе постоянно присутствует элемент сопоставления человека с человеком, одной социальной группы с другой» [208, с. 168]. Всякий человеческий интерес социален в той или иной мере, но всегда по сути, а не просто по форме своего проявления. Если у сущности какого-либо интереса нет хотя бы одной социальной стороны, то это не человеческий интерес.

Итак, философия обладает социальной сущностью уже в силу того, что посредством философии осознаются человеческие интересы, социальные по своей сути. Как же определить социальную сущность философии?

 

 

2. Социальная сущность философии как ее

классовая принадлежность.

Философия как форма мышления порождена цивилизацией – таким типом общества, где человек гораздо чаще становится волком другому человеку и самому себе, чем внутри первобытной общины*[*]. Цивилизованное

общество раздирается антагонистическими противоречиями, в которых прогресс (усложнение) одной из образующих единство противоположностей осуществляется за счёт регресса (упрощения) другой. Борьба разнообразных антагонистических противоположностей идёт и в каждом человеке, и внутри малых и больших групп людей, и в обществе в целом. Члены всякого цивилизованного социального организма делятся на множество групп, среди противоречий между которыми очень много антагонистических (иначе говоря, многие интересы членов одной такой группы несовместимы со многими интересами членов другой группы; эти интересы взаимно исключают друг друга). Эти группы отличаются друг от друга по множеству признаков: этническому, профессиональному, классовому и т.д., - иногда по одному из них, иногда сразу по нескольким. Зачастую антагонистическое противоречие между такими группами не предполагает различия интересов и целей членов этих групп. Например, если мы возьмём две народности, находящиеся на одном и том же уровне развития, делящиеся внутри себя на одни и те же классы и при этом политически независимые друг от друга, то мы не сможем назвать их интересы различными, даже если эти народности воюют друг с другом: картины интересов внутри них одинаковы, просто некоторые интересы, присущие одному из народов в целом или какой-либо его части, направлены против таких же интересов другого народа или его аналогичной части. Представим себе два одинаковых автомобиля, сталкивающихся друг с другом; нечто вроде этого имеет место и в данном примере.

Всегда и при всех условиях различными являются интересы членов таких двух групп, одна из которых состоит из начальников, а вторая - из их подчинённых. Интересы начальника и его подчинённого (особенно такого подчинённого, который, в свою очередь, не командует другими людьми) очень сильно отличаются друг от друга и тогда, когда они совместимы друг с другом, и тогда, когда взаимно исключают друг друга. Начальник почти всегда заинтересован в том, чтобы управлять (если это не так, то он очень скоро перестаёт быть начальником); подчинённый порой бывает больше заинтересован в том, чтобы подчиниться начальнику, нежели в том, чтобы бунтовать против него, а порою – наоборот; в первом случае интерес подчинённого более-менее совместим с интересом начальника, во втором – их интересы антагонистически противоположны, но в обоих случаях они различны.

Часто бывает так, что разные этнические, конфессиональные, профессиональные и т.п. группы находятся друг с другом в отношениях господства и подчинения (прежде всего политического). Однако отношения такого рода не определяют сущность подобных групп. Например, если в 1938 – 45 гг. немецкая нация политически господствовала над чешской, а затем отношения между ними изменились, то от этого обе нации не перестали быть самими собой. Если в древней Индии варна священнослужителей-брахманов политически господствовала над варной ремесленников-вайшьев, а сегодня брахманы и ремесленники в Индии юридически равноправны, то от этого профессиональнаясущность обеих групп не изменилась: и священнослужители, и ремесленники остались самими собой. Если в Османской империи мусульмане политически господствовали над христианами, а в современной Болгарии дело обстоит скорее наоборот, то от этого ни мусульмане, ни христиане не перестали быть самими собой. Таким образом, мы видим, что для интересов членов разных этнических, конфессиональных, профессиональных и т.п. групп не обязательнобыть различными; конечно, различия обычно имеют место, часто они бывают очень важны, но, тем не менее, они всегда более или менее преходящи, а потому несущественны.

Но есть и такие социальные группы, господствующая или подчинённая роль которых существенна для них. Это – классы, отличающиеся друг от друга:

1) по своему месту в исторически определённой системе общественного производства;

2) по своему месту в системе отношений собственности на производительные силы;

3) по своей роли в общественной организации труда;

4) по способам получения и

5) размерам той доли общественного богатства, которой они располагают.

(Ленин дал это классическое определение классов общества в работе «Великий почин» [109, с.15]. Здесь мы воспроизводим его, несколько усовершенствовав формулировку второго признака).

Как видим, различия по первым четырём признакам заключают в себе различия по месту в системе отношений управления экономической, – а также политической и всякой другой – деятельностью. Это значит, что представители любого данного класса всегда и всюду, когда и где он существует, привсяких условиях, в которых он остаётся самим собой, занимают строго определённое место в системе отношений управления человеческой деятельностью. Если француз, буддист или химик остаются самими собой независимо от того, господствуют ли они или подчиняются, то пролетарий, переставая подчиняться капиталистам, тем самым перестаёт быть пролетарием. Следовательно, интересы членов господствующего и подчинённого классов обязательно так или иначе отличаются друг от друга; иными словами, для этих интересов существенно быть различными.

Конечно, это не означает, что всякое различие между интересами представителей господствующего и подчинённого классов существенно. Это не означает также, что если взять два класса – господствующий и подчинённый, - то различия между интересами их представителей всегда и везде, при любых условиях будут одни и те же. Напротив, в разное время и в разных местах интересы представителей одних и тех же классов различаются по-разному, и далеко не все из этих различий существенны. Например, у представителей подчинённого класса может преобладать то один интерес – быть покорными своим господам, - то другой: бунтовать против господ. Соответственно интересы господ и подчинённых различаются то одним, то другим образом.

Мы уже говорили о том, что у одного и того же субъекта могут быть взаимоисключающие интересы. Так, у подчинённых сплошь и рядом одновременно присутствуют два таких интереса: подчиняться и бунтовать. Какой из них преобладает в данный момент в данном месте – зависит от конкретных условий. Иногда заинтересованность в подчинении своим господам может полностью исчезать у большинства представителей подчинённых классов. Это происходит тогда, когда совпадают три условия: I) представители господствующего класса не только не способствуют своим руководством выживанию подчинённых классов, но, напротив, влекут их к гибели; 2) представители подчинённых классов организованы в такую силу, которая способна свергнуть старую элиту и расчистить дорогу для формирования новой системы отношений собственности и управления; 3) представители господствующего класса не способны успешно противостоять этой силе. А вот заинтересованность в бунте никогда не исчезает полностью у большинства представителей подчинённых классов (хотя и может временами очень сильно уменьшаться по сравнению с заинтересованностью в подчинении). Причина этому та, что все (даже самые благодетельные) начальники везде и всегда ограничивают удовлетворение тех или иных потребностей своих подчинённых; поэтому лишь самые преданные или самые запуганные подчинённые не испытывают ни малейшей потребности в том, чтобы пойти наперекор своему начальнику.

Хотя у всякого из нас, цивилизованных людей, имеются взаимоисключающие интересы, тем не менее в большинстве случаев мы находим в себе силы выбрать один из нескольких альтернативных способов действия и следовать этому способу. Иными словами, интересы субъекта, взаимодействуя друг с другом, порождают определённые установки [см.207, с.708], задающие направление его действий. Установка субъекта гораздо более изменчива, чем каждый из тех интересов, которые, взаимодействуя, порождают её: стоит только одному интересу чуть-чуть ослабеть, а другому немного усилиться – и вот перед нами уже совершенно другая комбинация интересов, порождающая новую установку, очень не похожую на старую. Бывает так, что один и тот же устойчивый, постоянный и всеобщий для членов данного класса интерес, взаимодействуя с их же более изменчивыми, ситуативными, партикулярными интересами, порождает взаимоисключающие установки – и у разных членов одного и того же класса, и даже у одного и того же человека в разное время. Так, история любой революции полна примеров того, как одни члены подчинённого класса бунтуют против своих господ, другие в то же самое время верно служат последним и даже борются с повстанцами, а некоторые переходят из лагеря в лагерь – и даже, случается, по несколько раз.

Из того, что именно для интересов разных классов (а не каких-либо других разных социальных групп) существенно быть различными, прежде всего следует, что по своей социальной сущности различаются философии, теоретически выражающие интересы не разных народностей и наций, религиозных конфессий, профессиональных групп и т.п., а именно разных классов. Из этого в свою очередь следует, что социальная сущность философии определяется через её принадлежность тому или иному классу: «социальная сущность» и «классовая сущность» философии есть одно и то же. Та или иная философия принадлежит данному классу не потому, что все установки или все интересы членов этого класса отражены в ней, - это невозможно, - а потому, что теоретически выражает самые существенные интересы большинства его членов. Например, у всех подчинённых классов заинтересованность в бунте более постоянна, устойчива и всеобща, чем заинтересованность в подчинении (хотя и реже преобладает над последней – это один из мириадов парадоксов цивилизованного общества) – а значит, и более существенна; следовательно, даже если почти все члены данного подчинённого класса в тот или иной исторический период ведут себя покорно и смиренно, тем не менее философией этого класса не может быть философия, проповедующая покорность и смирение. Философия всякого подчинённого класса обязательно даёт установку на более или менее последовательный бунт в экономике, политике, религии, науке, искусстве, в самой философии. Напротив, философия всякого господствующего класса даёт установку управляющим – на то, чтобы управлять, а управляемым – на то, чтобы покорно подчиняться*[†]. И чем лучше та или иная философия разграничивает две морали – мораль господ и мораль подчинённых, - чем реже она обращается с проповедью кротости и смирения « не по адресу» (то есть не только к рабам, но и к господам тоже), тем более последовательной философией господствующего класса она является.

Когда мы говорим «Эта философия принадлежит такому-то или такому-то классу», - всегда следует помнить, что подобным способом выражения можно пользоваться лишь в переносном смысле. Дело в том, что не всякий класс является единым субъектом. Класс – это группа людей, чьё положение в системе общественных отношений сходно по пяти признакам, перечисленным выше; но сходство ещё не означает единства. Единым субъектом тот или иной класс становится лишь тогда, когда его члены принадлежат к нему лишь благодаря своей принадлежности к некоей единой организации (как, например, номенклатура в СССР являлась господствующим классом благодаря принадлежности своих членов к владеющему производительными силами страны госаппарату, стержнем которого являлся партаппарат [см. 39]); однако большинству классов подобная организация никогда не была присуща. Поэтому когда, например, мы говорим о “ классовом интересе”, то мы имеем в виду одинаковые интересы большинства членов данного класса, а вовсе не обязательно единый интерес единого субъекта. Таким образом, слова: “ Эта философия принадлежит такому-то классу “- означают лишь то, что она теоретически выражает самые существенные из тех интересов, которые одинаковы для большинства членов данного класса.

Следует отметить еще одно важное обстоятельство. Мыслитель, чья философия принадлежит тому или иному классу, далеко не всегда сам является представителем этого класса. Бывает и так, что мыслитель принадлежит к одному классу, но в силу тех или иных обстоятельств своей индивидуальной судьбы он теоретически выражает в своей философии такие интересы, которые совпадают с самыми существенными интересами другого класса. Нечто подобное, как это правильно подметил Маркс, происходит и с теми политическими деятелями, которые, будучи членами одного класса, волей судеб оказываются политическими представителями совсем другого класса:

“ ... не следует думать, что все представители демократии - лавочники или поклонники лавочников. По своему образованию и индивидуальному положению они могут быть далеки от них, как небо от земли. Представителями мелкого буржуа делает их то обстоятельство, что их мысль не в состоянии преступить тех границ, которых не преступает жизнь мелких буржуа, и потому теоретически они приходят к тем же самым задачам и решениям, к которым мелкого буржуа приводит практически его материальный интерес и его общественное положение. Таково вообще отношение между политическими илитературными представителями класса и тем классом, который они представляют” [122, с. 148].

Определяя социальную сущность некоей философии, мы прежде всего устанавливаем ее принадлежность господствующим, подчиненным или промежуточным классам. Но нет никаких принципиальных препятствий тому, чтобы мы пошли дальше и установили принадлежность данной философии какому-то определенному классу (или сразу нескольким определенным классам - не исключен и такой вариант) либо на всех этапах его развития, либо на каком-то одном из них. Как устанавливать эту принадлежность, из чего при этом исходить - зависит от тех конкретных социальных условий, в которых возникла и развивалась данная философия. Однако некоторые общие правила можно вывести и здесь. С одной стороны, не может принадлежать данному классу философия, возникшая в обществе, где этот класс не существует даже в зародыше или в форме малых остатков. Так, ни один европейский средневековый мыслитель никак не может быть философом монополистической буржуазии. С другой стороны, если некий мыслитель сформулировал свою философию, когда тот или иной класс еще не совсем сформировался (но уже начал формироваться) или уже исчезает (но еще не совсем исчез), то эта философия вполне может принадлежать данному классу. Например, философ, живший во второй половине XIX века, вполне мог бы быть философом монополистической буржуазии.

Легче всего определять социальную сущность той или иной философии, когда создавший ее мыслитель высказывал свои суждения по экономическим и политическим вопросам. Однако не существует принципиальных препятствий для того, чтобы определить классовую сущность философии такого мыслителя, который занимался, например, только философскими проблемами естествознания или искусства. Какая бы сфера бытия ни попала в поле зрения философа, он всегда теоретически обосновывает определенные установки, задающие то или иное направление деятельности людей в данной сфере бытия. А уж найти существенную связь между этими установками и социальным положением тех или иных классов (которая всегда есть, хотя иногда она более, а иногда - менее заметна) - это, как говорится, дело техники.

При определении классовой сущности той или иной философии нужно всегда иметь в виду, что философия может служить тем или иным людям не только для того, чтобы помочь им самим сориентироваться в мире и выбрать направление деятельности, но и для того, чтобы навязать другим людям такой образ действий, который выгоден для первых. Мы уже видели, что философия, проповедующая смирение и покорность подчиненным, есть философия господ. Очень часто бывает, что одному и тому же классу принадлежат очень разные философии: просто они выполняют разные функции в процессе удовлетворения одного и того же интереса. Так, для того, чтобы повесить на стену картину, нужны такие разные орудия, как молоток и гвоздь; то же и с философскими учениями.

 

 

3. Социальная роль философии.

Что же касается понятия “ социальная роль философии “, то с его определением дело обстоит гораздо проще, чем с “ социальной сущностью “. В этом понятии фиксируется то, как именно и в каких масштабах та или иная философия реализуется в разнообразной деятельности отдельных людей и целых организаций. Описать влияние данной философии на жизнь людей, на исторический процесс, показать, кому, для чего и с какими последствиями она послужила, - это и значит охарактеризовать ее социальную роль.

Социальная роль философии не обязательно адекватна ее социальной сущности. Философией, выражающей интересы одного класса, могут вдохновляться деятели искусства, ученые и идеологи политических организаций, принадлежащие к совсем другим классам, - и приспосабливать ее (с той или иной степенью извращения) к интересам и установкам своих классов. Любая система идей может быть приспособлена для обоснования любого образа действий; об этом нам свидетельствует, например, современная российская политическая арена, на которой мы видим организации, называющие себя “ левыми “ и “коммунистическими “, пользующиеся марксистской фразеологией и большими блоками, изъятыми из марксистской теоретической доктрины, - и при этом проводящие такой политический курс, который по своей сути является крайне правым, а зачастую даже фашистским.

Социальная роль той или иной философии в конечном счете обусловливается причинами, лежащими не в сфере идей, но в сфере общественных отношений - и зачастую действующими вразрез с внутренней логикой данного философского учения. Вот почему бывают возможны фашисты, вооруженные марксистской доктриной (хотя и донельзя извращенной), и либералы, отстаивающие идею о биологической обусловленности неравенства людей. В нашу задачу не входит подобный анализ причин, обусловивших ту социальную роль, которую сыграла философия Ницше; об этих причинах мы будем говорить лишь вкратце, уделяя большее внимание описанию этой роли. В свою очередь, описанию социальной роли философии Ницше мы уделим меньше внимания, чем анализу социальной сущности этой философии: ее социальная роль достаточно хорошо исследована и освещена, а вот вопрос о социальной сущности ницшеанства до сих пор вызывает жаркие споры.

 

 

Глава 2. Ницше о себе.

1. Философия Ницше – философия господ.

Смысл философствования Ницше, как он сам его понимал, был сформулирован этим мыслителем через посредство созданного им литературного героя - Заратустры:

“ Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его?

... Сверхчеловек - смысл земли. Пусть же ваша воля говорит: да будет сверхчеловек смыслом земли!

... Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, - канат над пропастью.

В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель.

... Я люблю всех тех, кто является тяжелыми каплями, падающими одна за другой из темной тучи, нависшей над человеком: молния приближается, возвещают они и гибнут, как провозвестники.

Смотрите, я провозвестник молнии и тяжелая капля из тучи; но эта молния называется сверхчеловек “ [141, т. 2, с. 8 – 11].

В чем же заключается, как и на основе чего осуществляется переход от животного к сверхчеловеку (иными словами, возвышение человека до сверхчеловека)?

“ Человечество не представляет собою развития к лучшему, или к сильнейшему, или к высшему, как в это до сих пор верят. “ Прогресс “ есть лишь современная идея, иначе говоря, фальшивая идея. Теперешний европеец по своей ценности глубоко ниже европейца эпохи Возрождения, поступательное развитие решительно не представляет собою какой-либо необходимости повышения, усиления.

Совсем в ином смысле, в единичных случаях на различных территориях земного шара и среди различных культур, удается проявление того, что фактически представляет собою высший тип, что по отношению к целому человечеству представляет род сверхчеловека. Такие счастливые случайности всегда бывали и всегда могут быть возможны. И при благоприятных обстоятельствах такими удачами могут быть целые поколения, племена, народы “ [там же, с. 634].

«Всякое возвышение типа « человек» было до сих пор - и будет всегда - делом аристократического общества, как общества, которое верит в длинную лестницу рангов и в разноценность людей и которому в некотором смысле нужно рабство. Без пафоса дистанции, порождаемого воплощенным различием сословий, постоянной привычкой господствующей касты смотреть испытующе и свысока на подданных, служащих ей орудием, и столь же постоянным упражнением ее в повиновении и повелевании, в порабощении и умении держать подчиненных на почтительном расстоянии, совершенно не мог бы иметь места другой, более таинственный пафос - стремление к увеличению дистанции в самой душе, достижение все более возвышенных, более редких, более отдаленных, более напряженных и широких состояний, словом, не могло бы иметь места именно возвышение типа «человек», продолжающееся « самопреодоление человека», - если употреблять моральную формулу в сверхморальном смысле. Конечно, не следует поддаваться гуманитарным обманам насчет истории возникновения аристократического общества (т. е. этого возвышения типа «человек» - ): истина сурова. Не будем щадить себя и скажем прямо, как начиналась до сих пор всякая высшая культура на земле! Люди, еще естественные по натуре, варвары в самом ужасном смысле слова, хищные люди, обладающие еще не надломленной силой воли и жаждой власти, бросались на более слабые, более благонравные, более миролюбивые расы, быть может занимавшиеся торговлей или скотоводством, или на старые, одряхлевшие культуры, в которых блестящим фейерверком остроумия и порчи сгорали остатки жизненной силы. Каста знатных была вначале всегда кастой варваров: превосходство ее заключалось прежде всего не в физической силе, а в душевной, - это были более цельные люди (что на всякой ступени развития означает также и “ более цельные звери “) – [там же, с. 379].

«Порядоккаст, высший господствующий закон, есть только санкция естественного порядка, естественная законность первого ранга, над которой не имеет силы никакой произвол, никакая «современная идея». В каждом здоровом обществе выступают, обусловливая друг друга, три физиологически разнопритягательных типа, из которых каждый имеет свою собственную гигиену, свою собственную область труда, особый род чувства совершенства и мастерства. Природа, а не Ману отделяет одних - по преимуществу сильных духом, других - по преимуществу сильных мускулами и темпераментом и третьих, не выдающихся ни тем, ни другим - посредственных: последние, как большинство, первые, как элита. Высшая каста - я называю ее кастой немногих - имеет, будучи совершенной, также и преимущества немногих: это значит - быть земными представителями счастья, красоты, доброты. Только наиболее одаренные духовно люди имеют разрешение на красоту, на прекрасное; только у них доброта не есть слабость. Pulchrum est paucorum hominum*[‡]: доброе есть преимущество. Ничто так не возбраняется им, как дурные манеры, или пессимистический взгляд, глаз, который все видит в дурном свете, или даже негодование на общую картину мира. Негодование - это преимущество чандалы; также и пессимизм. «Мир совершенен» - так

говорит инстинкт духовно одаренных, инстинкт, утверждающий жизнь: “несовершенство, все, что стоит ниже нас, дистанция, сама чандала, - все принадлежит к этому совершенству”. Духовно одаренные, как самые сильные, находят свое счастье там, где другие нашли бы свою погибель, - в лабиринте, в жестокости к себе и другим, в исканиях; их удовольствие - это самопринуждение; аскетизм делается у них природой, потребностью, инстинктом. Трудную задачу считают они привилегией; играть тяжестями, которые могут раздавить других, - это их отдых ... Познание для них форма подвижничества. - Такой род людей более всех достоин почтения - это не исключает того, что они самые веселые, радушные люди. Они господствуют не потому, что хотят, но потому, что они сушествуют; им не предоставлена свобода быть вторыми. Вторые - это стражи права, опекуны порядка и безопасности, это благородные воины, это прежде всего король, как высшая формула воина, судьи и хранителя закона. Вторые - это исполнители сильных духом, их ближайшая среда, то, что берет на себя все грубое в господстве, их свита, их правая рука, их лучшие ученики. Во всем, повторяю, нет ничего произвольного, ничего “ деланного "; все, что не так, то сделано, - природа там опозорена... Порядок каст, иерархия, только и формирует высший закон самой жизни; разделение этих типов необходимо для поддержания общества, для того, чтобы сделать возможными высшие и наивысшие типы, - неравенство прав есть только условие к тому, чтобы вообще существовали права. - Право есть привилегия. Преимущество каждого в особенностях его бытия. Не будем низко оценивать преимущества посредственных. Жизнь, по мере возвышения, всегда становится суровее,

-увеличивается холод, увеличивается ответственность. Ремесло, торговля, земледелие, наука, большая часть искусств, одним словом, все, что содержится в понятии специальной деятельности, согласуется только с посредственным - в возможностях и желаниях; подобному нет места среди исключений, относящийся сюда инстинкт одинаково противоречил бы как аристократизму, так и анархизму. Чтобы иметь общественную полезность, быть колесом, функцией, для этого должно быть естественное призвание: не общество, а род счастья, к которому способно только большинство, делает из них интеллигентные машины. Для посредственностей быть посредственностью есть счастье; мастерство в одном, специальность - это естественный инстинкт. Было бы совершенно недостойно более глубокого духа в посредственности самой по себе видеть нечто отрицательное. Она есть первая необходимость для того, чтобы существовали исключения: ею обусловливается высокая культура” [там же, с. 685 – 686].

Итак, Ницше вполне ясно и недвусмысленно утверждает, что духовное совершенствование человека - “ достижение все более возвышенных, более редких, более отдаленных, более напряженных и широких состояний “- обусловливалось, обусловливается и всегда будет обусловливаться “ аристократическим “ (иными словами, классовым) обществом. Возвышение человека до сверхчеловека возможно лишь для немногих и достигается благодаря тому, что большинство людей, представляющих собою “ посредственности “ и остающихся таковыми, порабощаются и эксплуатируются этими немногими (между которыми существует разделение труда: высшие из них - мыслители, учителя, творцы духовных ценностей - лишь потребляют плоды этой эксплуатации, которую непосредственно осуществляют их “лучшие ученики”, правители и воины, “ берущие на себя все грубое в господстве “). Эти немногие, аристократы духа и меча, оказываются способными к самосовершенствованию, во-первых, благодаря навыкам господства и управления (Ницше совершенно однозначно выводит “ стремление к увеличению дистанции в самой душе “ из “ пафоса дистанции, порождаемого воплощенным различием сословий “, а этот последний - из практики господства и манипулирования), а во-вторых - благодаря избытку досуга и богатства, обеспечиваемому эксплуатацией усредненного большинства:

“ Богатство необходимо созидает аристократию расы, ибо оно позволяет выбирать самых красивых женщин, оплачивать лучших учителей, оно дает человеку чистоту, время для физических упражнений и прежде всего избавляет от отупляющего физического труда. В этом смысле оно создает все условия для возможности через несколько поколений научиться благородно и красиво ступать и даже поступать: большую свободу духа, отсутствие всего жалко-мелочного, унижения перед работодателем, грошовой скупости” [141, т. I, с. 450-451].

Вполне естественно, что эксплуатацию и насилие Ницше считает сущностью всякой жизни, всюду и во все времена; а отрицание эксплуатации и насилия отождествляется им с отрицанием самой жизни.

“ Взаимно воздерживаться от оскорблений, от насилия и эксплуатации, соразмерять свою волю с волей другого - это можно считать в известном грубом смысле добронравием среди индивидуумов, если даны нужные для этого условия (именно, их фактическое сходство по силам и достоинствам и принадлежность к однойкорпорации). Но как только мы попробуем взять этот принцип в более широком смысле и по возможности даже сделать его основным принципом общества, то он тотчас же окажется тем, что он и есть, - волей к отрицанию жизни, принципом распадения и гибели. Тут нужно основательно вдуматься в самую суть дела и воздержаться от всякой сентиментальной слабости: сама жизнь по существу своему есть присваивание, нанесение вреда, преодоление чуждого и более слабого, угнетение, суровость, насильственное навязывание собственных форм, аннексия и по меньшей мере, по мягкой мере, эксплуатация, - но зачем же постоянно употреблять именно такие слова, на которые клевета наложила издревле свою печать? И та корпорация, отдельные члены которой, как сказано ранее, считают себя равными - а это имеет место во всякой здоровой аристократии - должна сама, если только она представляет собою живой, а не умирающий организм, делать по отношению к другим корпорациям все то, от чего воздерживаются ее члены по отношению друг к другу: она должна быть воплощенной волей к власти, она будет стремиться расти, усиливаться, присваивать, будет стараться достигнуть преобладания - и все это не в силу каких-нибудь нравственных или безнравственных принципов, а в силу того, что она живет и что жизнь и естьволя к власти. Но именно в этом пункте труднее всего сломить общие убеждения европейцев; теперь всюду мечтают, и даже под прикрытием науки, о будущем состоянии общества, лишенном “ характера эксплуатации “, - это производит на меня такое впечатление, как будто мне обещают изобрести жизнь, которая воздерживалась бы от всяких органических функций. “ Эксплуатация “ не является принадлежностью испорченного или несовершенного и примитивного общества: она находится в связи с сущностью всего живого, как основная органическая функция, она есть следствие действительной воли к власти, которая именно и есть воля жизни “ [141, т. 2, с. 380-381].

Из этого с необходимостью следует, что

“ в хорошей и здоровой аристократии существенно то, что она чувствует себя не функцией (все равно, королевской власти или общества), а смыслом и высшим оправданием существующего строя - что она поэтому со спокойной совестью принимает жертвы огромного количества людей, которые должны быть подавлены и принижены ради нее до степени людей неполных, до степени рабов и орудий. Ее основная вера должна заключаться именно в том, что общество имеет право на существование не для общества, а лишь как фундамент и помост, могущий служить подножием некоему виду избранных существ для выполнения их высшей задачи и вообще для высшего бытия: ее можно сравнить с теми стремящимися к солнцу вьющимися растениями на Яве, - их называют Sipo Matador, которые охватывают своими ветвями ствол дуба до тех пор, пока не вознесутся высоко над ним, и тогда, опираясь на него, вволю распускают свою крону и выставляют напоказ свое счастье “ [там же, с. 380].

Согласно Ницше, “ степень и характер родовитости человека (иными словами, его классовая принадлежность. - В. Б.) проникает его существо до последней вершины его духа “ [там же, с. 292]. В том числе и до той области его духа, которая ответственна за моральные устои этого человека.

“ Странствуя по многим областям и утонченных и грубых моралей, господствовавших до сих пор или еще нынче господствующих на земле, я постоянно наталкивался на правильное совместное повторение и взаимную связь известных черт - пока наконец мне не предстали два основных типа и одно основное различие между ними. Есть мораль господ и мораль рабов; спешу прибавить, что во всех высших и смешанных культурах мы видим также попытки согласовать обе морали, еще чаще видим, что они переплетаются одна с другою, взаимно не понимая друг друга, иногда же упорно существуют бок о бок - даже в одном и том же человеке, в одной душе. Различение моральных ценностей возникли либо среди господствующей касты, которая с удовлетворением сознает свое отличие от подвластных ей людей, - либо среди подвластных, среди рабов и зависимых всех степеней. В первом случае, когда понятие “ хороший “ устанавливается господствующей кастой, отличительной чертой, определяющей ранг, считаются возвышенные, гордые состояния души. Знатный человек отделяет от себя существ, выражающих собою нечто противоположное таким возвышенным, гордым состояниям: он презирает их. Следует заметить, что в этой морали первого рода противоположение “ хороший “ и “ плохой “ значит то же самое, что “ знатный “ и “ презренный “, - противоположение “ добрый “ и “ злой “ другого происхождения. Презрением клеймят человека трусливого, малодушного, мелочного, думающего об узкой пользе, а также недоверчивого, со взглядом исподлобья, унижающегося, - собачью породу людей, выносящую дурное обхождение, попрошайку-льстеца и прежде всего лжеца: все аристократы глубоко уверены в лживости простого народа. “Мы, правдивые “ - так называли себя благородные в Древней Греции. Очевидно, что обозначение моральной ценности прилагалось сначала к людям, и только в отвлеченном виде и позже перенесено на поступки; поэтому историки морали делают большую ошибку, беря за исходную точку, например, вопрос: “ почему восхвалялся сострадательный поступок? “ Люди знатной породы чувствуют себя мерилом ценностей, они не нуждаются в одобрении, они говорят: “ что вредно для меня, то вредно само по себе “, они сознают себя тем, что вообще только и дает достоинство вещам, они созидают ценности. Они чтут все, что знают в себе, - такая мораль есть самопрославление. Тут мы видим на первом плане чувство избытка, чувство мощи, бьющей через край, счастье высокого напряжения, сознание богатства, готового дарить и раздавать: и знатный человек помогает несчастному, но не или почти не из сострадания, а больше из побуждения, вызываемого избытком мощи. Знатный человек чтит в себе человека мощного, а также такого, который властвует над самим собой, который умеет говорить и безмолвствовать, который охотно проявляет строгость и суровость по отношению к самому себе и благоговеет перед всем строгим и суровым. “Твердое сердце вложил Вотан в грудь мою “, говорится в одной старой скандинавской саге; и вполне верны эти слова, вырвавшиеся из души гордого викинга. Такая порода людей годится именно тем, что она создана не для сострадания, - отчего герой саги и предостерегает: “ у кого смолоду сердце не твердо, у того оно не будет твердым никогда “. Думающие так знатные и храбрые люди слишком далеки от морали, видящей в сострадании, или в альтруистических поступках, или в desinteressement отличительный признак нравственного; вера в самого себя, гордость самим собою, глубокая враждебность и ирония по отношению к “ бескорыстию “ столь же несомненно относятся к морали знатных, как легкое презрение и осторожность по отношению к сочувствию и “сердечной теплоте“. - Если кто умеет чтить, так это именно люди сильные, это их искусство, это изобретено ими. Глубокое уважение к древности и родовитости - все право зиждется на этом двойном уважении, - вера в предрассудки, благоприятствующие предкам и неблагоприятствующие потомкам, есть типичное в морали людей сильных; и если, обратно, люди «современных идей» почти инстинктивно верят в “ прогресс “ и “ будущее “, все более и более теряя уважение к древности, то это уже в достаточной степени свидетельствует о незнатном происхождении этих “ идей “. Но более всего мораль людей властвующих чужда и тягостна современному вкусу строгостью своего принципа, что обязанности существуют только по отношению к себе подобным, что по отношению к существам более низкого ранга, по отношению ко всему чуждому можно поступать по благоусмотрению или “ по влечению сердца “ и, во всяком случае, находясь “ по ту сторону добра и зла “, - сюда может относиться сострадание и тому подобное. Способность и обязанность к долгой благодарности и долгой мести - и то и другое лишь в среде себе подобных, - изощренность по части возмездия, утонченность понятия дружбы, до известной степени необходимость иметь врагов (как бы в качестве отводных каналов для аффектов зависти, сварливости и заносчивости, - в сущности, для того, чтобы иметь возможность быть хорошим другом) - все это типичные признаки морали знатных, которая, как сказано, не есть мораль “ современных идей “, и оттого нынче ее столь же трудно восчувствовать, сколь трудно выкопать и раскрыть. - Иначе обстоит дело со вторым типом морали, с моральюрабов. Положим, что морализировать начнут люди насилуемые, угнетенные, страдающие, несвободные, не уверенные в самих себе и усталые, - какова будет их моральная оценка? Вероятно, в ней выразится пессимистически подозрительное отношение ко всей участи человека, быть может даже осуждение человека вместе с его участью. Раб смотрит недоброжелательно на добродетели сильного: он относится скептически и с недоверием, с тонким недоверием ко всему “хорошему “, что чтится ими - ему хочется убедить себя, что само счастье их не истинное. Наоборот, он окружает ореолом и выдвигает на первый план такие качества, которые служат для облегчения существования страждущих: таким образом входят в честь сострадание, услужливая, готовая на помощь рука, сердечная теплота, терпение, прилежание, кротость и дружелюбие, - ибо здесь это наиполезнейшие качества и почти единственные средст

Развернуть

Открыть в широком формате