Я чувствую себя опустошенным.
Пока я искал ответ на загадку Сфинкса, у меня возникло ощущение, что я коснулся дна мира и обнаружил, что в нем дыра, ведущая в никуда.
Я иду вперед по проходу, прорытому в желтых скалах. Тропа узкая, стены так высоки, что не видно солнца. Мне чудится, что скалы, между которыми я пробираюсь, в любой момент могут ожить и расплющить меня. Вдруг я останавливаюсь, и меня выворачивает. Я избавляюсь от всей пищи, которой так щедро накормила меня Гера. Моя душа опустошена, а теперь и тело.
Почему бы не отказаться от продолжения? Ведь я уже доказал, что смог пройти 99% пути, зайти так далеко, как никто еще не заходил. И мой отказ будет отличной насмешкой над судьбой. Я сделал это. Я разгадал загадку! Теперь мне не нужно идти дальше. Вот в чем настоящий шик. Уйти после того, как доказал, что можешь победить.
У меня припадок пофигизма.
Пофигизм – это болезнь, которой я страдал в прошлом. Она заключается в том, что ты по любому поводу начинаешь задавать себе вопрос «а зачем?».
Первый приступ пофигизма у меня случился, когда мне было 25, в Индии, в Бенаресе. Я плыл в лодке по Гангу с девушкой, на которой собирался тогда жениться. Проводник спросил меня, чем я занимаюсь. Я ответил, что работаю врачом. А он спросил: зачем ты стал врачом? Чтобы лечить людей. Зачем ты лечишь людей? Чтобы зарабатывать на жизнь. А зачем ты зарабатываешь на жизнь? Чтобы есть. Зачем ты ешь? Чтобы жить. А зачем ты живешь? Он задавал эти вопросы с хитрым видом, прекрасно зная, куда они меня заведут. Зачем я хочу жить дальше? Просто так. По привычке. Он закурил папиросу, набитую марихуаной, протянул ее мне и прошептал: «Ты мне нравишься, поэтому я дам тебе совет. Воспользуйся тем, что ты в святом городе Бенаресе, и покончи с собой. Так ты хотя бы попадешь в цикл перерождений. Во Франции ты никто. Покончив с собой в Индии, ты станешь сначала парией, а затем, проживая одну жизнь за другой, ты сможешь подняться выше и станешь брамином,
Этот разговор не прошел для меня бесследно.
Я встал утром – зачем? Я работаю – зачем? Может, лучше бросить работу? Бросить все – в этом заключена огромная сила. Посещавшие меня припадки пофигизма были тем сильнее, чем больше я мог потерять. Семья… Зачем? Профессия… Зачем? Здоровье… Зачем? И далее сама жизнь…
Приступы пофигизма стали регулярными. Они случались почти каждый год. Как правило, в сентябре, незадолго до моего дня рождения. Лето заканчивается, наступают первые пасмурные осенние дни.
Я иду дальше по коридору, который поднимается, петляя между каменных стен.
Зачем идти вперед? Зачем нужна встреча с Великим Богом? Зачем думать, если все явилось из ничего и все заканчивается ничем? Лучше положить конец этой суете. Наверное, горгона была права. Возможно, стать неподвижным изваянием – все равно что навсегда застыть в одной из асан.
Ноги сами несут меня, коридор заканчивается, и я оказываюсь на склоне горы.
У моих ног глубокий овраг.
Я заглядываю в пустоту.
Внизу я вижу Сфинкса. Еще ниже домик Геры, дальше статуи горгоны, маленькие оранжевые вулканы, а еще ниже маленькую белую точку – это Олимпия.
Если прыгнуть отсюда, падение будет долгим.
Я начинаю решительно карабкаться вверх.
Склон становится все более отвесным. Я подтягиваюсь на руках. Мне холодно. Я ищу, за что уцепиться, чтобы продолжить восхождение. Каждое движение вверх дается все труднее. Я отбил все пальцы о камни.
Я нашариваю ногой опору, но камень выскальзывает. Я теряю равновесие и падаю. В последний момент мне удается ухватиться за какой‑то выступ. Подо мной пропасть. Если я упаду, то пролечу не меньше сотни метров.
Неужели я теперь потреплю поражение?
Я замер, вцепившись в скалу. Руки затекли, мышцы сводит. Я делаю все, что могу, изо всех сил пытаюсь подтянуться, но мне не хватает опоры.
Сейчас я отпущу руки.
Если сейчас кто‑то сочиняет мои приключения, я прошу его перестать меня мучить. Если читатель читает роман обо мне, я прошу перестать читать. Я не хочу продолжения. У меня такое впечатление, что меня подвергают все более суровым испытаниям. Все, хватит! Я отказываюсь принимать участие в этом балагане. Роман обойдется без меня.
Я разжимаю пальцы.
И тут меня хватает мощная рука.
– Я же говорил тебе, ни в коем случае не лезь наверх!
Я поднимаю голову, чтобы увидеть, кто меня спас. Я не верю своим глазам. Это…
Он крепко держит меня и втаскивает на площадку.
Жюль Верн!
На нем рваная прожженная тога, в которой я видел его во время нашей первой встречи. Взгляд его светлых глаз ясен, вокруг глаз веселые морщинки.
– Я… Я думал, вы умерли, – бормочу я.
– Это не значит, что меня можно было не слушаться, – строго говорит он.
– Я видел ваше израненное тело, распростертое в долине. Вы упали с огромной высоты.
– Да, для смертного – это смертельно. Но мы все‑таки не смертные. После смерти, как тебе известно, нас забирают кентавры, приносят к Гермафродиту, и он превращает нас в химер. Но если ты не попадешь к нему…
Я внезапно вспоминаю, что многие мои раны заживали необыкновенно быстро. Рана на щиколотке совершенно прошла.
Жюль Верн кивает.
– Мы все‑таки боги. Через некоторое время наша плоть восстанавливается.
– Но следы копыт? Вас унес кентавр.
Жюль Верн хитро смотрит на меня.
– У каждой химеры есть душа. Это живые существа. Посмотри в глаза кентаврам, херувимам, грифонам. Даже Старшие боги… все они были когда‑то такими же, как мы. Существами со своими собственными убеждениями.
Верно. Сморкмуха много раз помогала мне. Значит, среди химер тоже есть непокорные.
– Кентавр, который явился, чтобы забрать меня, был раньше Эдгаром Алланом По, учеником из предыдущего, американского набора. Он тоже был писателем и из чувства солидарности не отвез меня в южный квартал к Гермафродиту, а предоставил укрытие, пока рана не зарубцевалась. Он даже лечил меня.
– Здесь можно лечить?
– Конечно! Светлячками из голубого леса. Они наполняют рану светом, который ускоряет процессы заживления.
Жюль Верн поднимет тогу и показывает живот, на котором нет даже шрама.
– Свет – это универсальное средство.
– Свет?
– Да, конечно.
– Люди всегда почему‑то думают, что нужно стремиться к любви. Это совершенно неверно, нужно стремиться к свету. Любовь субъективна, она может превратиться в собственную противоположность и стать ненавистью, непониманием, ревностью, шовинизмом. А свет – это то, что никогда не меняется.
– Как вы попали сюда?
– После того, как я выздоровел, Эдгар Аллан По прятал меня. Мы решили подняться по северному склону при помощи альпинистского снаряжения. Но он кентавр, он не смог уйти далеко, и его схватили грифоны. Там все находится под их контролем. Я сумел спрятаться в горах и продолжаю восхождение, когда стемнеет. Я питаюсь ягодами и цветами. Исследования о том, как выжить на необитаемом острове, оказались полезными. Я знаю, что съедобно, а что нет. Но главный мой секрет – я все делаю медленно. Любой может подняться быстро. А я поднимаюсь медленно, но уверенно.
– Но ведь сюда можно попасть только одной дорогой. Как вы прошли мимо Сфинкса?
Жюль Верн смеется.
– Не думаешь же ты, что больше никто не может отгадать загадку! Даже если Сфинкс уверяла тебя, что ты единственный, кому это удалось. Не нужно верить всему, что говорят. Особенно здесь, в Эдеме, царстве магии и иллюзии.
– Вы тоже поняли, что ответ был «Ничто»?
– Я разгадал загадку, как только услышал ее. Когда‑то давно нам загадывали ее в школе.
Моему самолюбию нанесен серьезный удар.
– Ладно, не будем же мы тут беседовать, как дома за чашкой чая. Есть дела поважнее. Раз уж ты сделал глупость и залез сюда, нужно извлечь из этого выгоду.
И он хлопает меня по спине.
Думал ли я когда‑нибудь, что явлюсь к Верховному Богу в компании с самим Жюлем Верном!
Мы лезем вверх, забивая в скалу крюки, подтягиваясь на веревках.
– Я хотел вам сказать, что прочитал все ваши книги, – говорю я.
– Спасибо, очень трогательно встретить преданного читателя в подобных обстоятельствах.
Я чувствую себя как член фанклуба рок‑звезды на концерте своего кумира. Я восхищался Раулем, Эдмондом Уэллсом, теперь я восхищаюсь Жюлем Верном.
Нас окружают желтые каменные пики, возвышающиеся над пропастями, и, если бы вершина, окутанная туманом, не приковывала к себе наших взглядов, можно было бы легко сбиться с дороги.
– В конце жизни я понял, что наука не спасет нас, тогда я заинтересовался областью духа, но было уже слишком поздно. Теперь, если бы мне представилась возможность снова стать писателем, я бы писал только о том, что сейчас вызывает такой интерес человечества.
– Об эзотерике?
– О Боге. О Верховном Боге. О том, кто наверху и смеется над нами с того самого дня, как зародилась жизнь.
Дальше мы поднимаемся молча.
Наконец мы взобрались туда, откуда начинается плотный туман. Я поднимаюсь первым, и мой спутник совершенно пропадает в тумане. К счастью, мы связаны веревкой.
– Как там, наверху? – спрашивает он.
– Пока мы связаны, все в порядке, – отвечаю я.
Мы движемся вперед в тумане и через некоторое время чувствуем, что склон стал не таким отвесным. Поднимаемся дальше, и вот под ногами плоская поверхность.
– Вы видите что‑нибудь? – спрашиваю я.
– Нет, ничего. Даже собственных ног не вижу.
– Может быть, нам взяться за руки?
– Нет, – возражает Жюль Верн. – Если впереди опасность, мы оба сразу погибнем. Лучше, наоборот, идти как можно дальше друг от друга. Я пойду первым.
Мы отправляемся дальше.
Я не вижу своих ног, но чувствую, что почва стала липкой и мягкой. Пахнет травой. Земля уходит из‑под ног, я проваливаюсь в холодную воду. Это похоже на болото.
Вдруг веревка дергается.
– Эй! Все в порядке?
Ответа нет.
Раздается всплеск и глухой удар, веревка дергается все сильнее и обвисает. Я тяну ее и вижу, что она обрублена.
– Эй! Жюль Верн! Жюль! Жюль!
Ответа нет.
Я зову снова и снова и наконец смиряюсь с тем, что он пропал. Вдруг, словно подтверждая мои опасения, раздается крик:
– СПАСАЙСЯ! БЫСТРЕЕ!
Это голос человека, написавшего «Путешествие к центру Земли».
Раздается душераздирающий вопль. Крики удаляются, словно писателя унес птеродактиль.
– А‑Р‑Р‑Р‑Р‑Р!
Я застываю на месте. И начинаю медленно погружаться в трясину. Медленно бреду вперед. Я уже не знаю, где север и юг, где запад, а где восток. Чтобы не удариться о дерево, я иду, вытянув вперед руки. Чтобы не провалиться в яму, я сначала нащупываю дорогу одной ногой и только потом делаю шаг. Я на равнинном участке и не вижу склона. Вскоре я нахожу обрывок тоги Жюля Верна и догадываюсь, что хожу кругами.
Я заблудился в тумане на горном плато.
Я останавливаюсь.
Вдруг я натыкаюсь на какие‑то перья.
Наклонившись, я вижу белого лебедя с красными глазами. Он спокойно смотрит на меня и словно чего‑то ждет. Я глажу его, и он плывет вперед. Я иду за ним. Лебедь скользит по болотной воде и выходит на сухой берег.
Я по‑прежнему следую за ним. Лебедь ведет меня туда, где туман уже не такой густой. Впереди склон, нужно идти вверх. Я поднимаюсь, языки тумана остаются позади. Передо мной вершина горы.