Поучительный опыт

(теория и практика
осуществления этатистской модели
модернизации в странах Азиатско-
Тихоокеанского региона)

Понятия “этатизм”, “этатистский”, “этатистская модель” и т.п. в современной российской научной литературе и публицистике, как правило, употребляются в негативном смысле, ибо они отождествляются с насильственным вмешательством государства в экономическую жизнь общества. Это означает создание обширного государственного сектора экономики, овладение налоговыми, финансовыми, инвестиционными, кредитными средствами экономического регулирования, регламентацию хозяйственной деятельности, использование методов жесткого централизованного планирования, контроль за распределением и т.п. В социально-политической и правовой сферах этатизм обычно сводят к ужесточению бюрократического административного контроля; использованию суровых мер пресечения всех действий, направленных на подрыв общественного порядка, ограничению свобод и прав человека, преследованию инакомыслия. Между тем практика последних десятилетий в целом ряде стран Азиатско-Тихоокеанского региона свидетельствует о том, что подобная трактовка этатизма страдает упрощенчеством, отдает анахронизмом.

Есть этатизм и этатизм. Есть этатизм, который не оправдан никакими объективными причинами, когда он продиктован субъективными устремлениями политических лидеров, программными установками политических движений и партий. И есть другой этатизм — тот, который выступает как необходимое средство модернизации, помогающее преодолеть отсталость страны, прежде всего экономическую.

Очевидно, что в Советском Союзе модернизация была осуществлена на основе этатистской модели. Отвлекаясь от того, насколько она соответствовала конкретным историческим условиям тогдашнего периода, и не забывая о связанных с ее осуществлением огромных человеческих жертвах, нельзя вместе с тем не признать, что эта модель позволила превратить Советский Союз в развитое в индустриальном отношении государство. Однако если существование такой модели модернизации в 30–40-е годы еще как-то можно было объяснить, то сохранение ее в последующее время явно противоречило объективным потребностям развития советского общества. Гипертрофированная роль государства в экономической и политической жизни общества выражалась во многих формах. Централизованное планирование промышленного и сельскохозяйственного производства доходило зачастую до абсурда, когда план выпуска продукции определялся до мельчайших подробностей. Имели место диктат плана — в ущерб самостоятельности предприятий с акцентом на роль указаний сверху и диктат из Центра — в ущерб местной инициативе. Строгой регламентации подвергались многие стороны общественной жизни, государство порой вмешивалось в мельчайшие подробности личных взаимоотношений граждан. Так было не только в Советском Союзе, так было и в Китае в период после победы народной революции в 1949 году и вплоть до завершения “культурной революции” в 1976 году.

В этом случае возникает вопрос. Можно ли всегда обойтись без сильной, очень сильной роли государства на этапе создания индустриального и постиндустриального общества либо в период перехода от плановой экономики к рыночной. Практика таких стран, как Россия и Китай, подтверждают, что нельзя.

После 1991 года в России была значительно ослаблена роль государства в экономике, прекращено планирование промышленного и сельскохозяйственного производства, одномоментно произведен отпуск цен, в течение короткого периода времени запущен механизм рыночных отношений. Результаты “шоковой терапии” общеизвестны — громадный спад производства, обнищание значительной части населения и, как следствие, политическая и межнациональная нестабильность.

Совсем иные результаты демонстрирует опыт последних более чем двадцати лет развития Китайской Народной Республики. К концу 1978 года — началу периода реформ — страна резко отставала от ведущих индустриальных держав мира, подавляющее число населения жило в условиях бедности. В настоящее время КНР является динамично развивающимся, мощным в промышленном отношении государством. В нем произошел резкий скачок в росте промышленной и сельскохозяйственной продукции, создана современная индустрия, выпускается почти вся номенклатура промышленных изделий. Рынки западных стран, прежде всего США, полны китайскими товарами, решена продовольственная проблема; более того, сельскохозяйственная продукция экспортируется. Значительно улучшилась обеспеченность населения жильем, резко вырос его жизненный уровень^[cxxxiv], цены на основные продукты питания стабильные, инфляция сравнительно небольшая, имеются большие резервы иностранной валюты. Китай успешно доказал другим странам то, что не мог доказать Советский Союз — преимущество своей модели модернизации. Изобилие разнообразных товаров собственного производства и возможность их приобретения лучше любых лозунгов убеждают китайских граждан в преимуществах “социализма с китайской спецификой”.

Достижения Китая в осуществлении модернизации обусловлены правильным выбором стратегических целей и адекватных тактических средств в их осуществлении. При этом успех стратегии и тактики китайских коммунистов обеспечивался тем, что важнейшим методологическим принципом модернизации являлся принцип постепенности или, как принято говорить, градуализм.

Политика “шоковой терапии” была отвергнута сразу же, поскольку то, что могло подойти для сравнительно небольших стран, было явно неприемлемо для большой в территориальном отношении страны с громадным и многонациональным по составу населением. Сюда следует добавить большой разрыв в уровне развития различных регионов, отсутствие компетентных профессионально подготовленных кадров, очевидный недостаток финансовых, материальных ресурсов и, что очень важно, неразработанность многих теоретических вопросов и одновременно с этим сильное влияние догматических представлений.

Выдвинув в конце 1978 года в качестве стратегической перспективы в области промышленности, сельского хозяйства, науки и техники, военного дела задачу “четырех модернизаций”, китайское руководство на первом этапе сделало упор на развитие сельского хозяйства. Кооперативная форма хозяйства была ликвидирована, введен семейный подряд, при котором земля, оставаясь государственной собственностью, была передана в пользование крестьянским дворам сроком на 20 лет^[cxxxv].

Подобная мера, как принято говорить в Китае , “развязала жизненные силы крестьян”, в результате начался быстрый рост сельскохозяйственной продукции, который продолжается вплоть до настоящего времени. Как также принято говорить в Китае, “была решена проблема накормить людей”. Из более чем одного миллиарда трехсотмиллионного населения в Китае, по официальным данным, только 50 млн. человек испытывают проблемы с питанием. Поставив в качестве первой стратегической задачи решение продовольственной проблемы, китайские лидеры отчетливо показали, что, в отличие от советского руководства доперестроечных лет, а также М.С.Горбаева и Б.Н.Ельцина, они следуют ортодоксальным марксистским догмам. Достаточно вспомнить хрестоматийное высказывание Ф.Энгельса из “Людвига Фейербаха и конца классической немецкой философии” о необходимости иметь пищу, одежду, жилище, прежде чем заниматься наукой, искусством, политикой. Следует добавить, что к настоящему времени в Китае создана мощная отечественная индустрия по переработке сельскохозяйственной продукции. В крупных городах появилось большое количество современных торговых предприятий, где можно купить любые продукты.

В отличие от России в Китае отпуск цен на промышленные и особенно на продовольственные товары осуществлялся постепенно. В течение примерно десяти лет после начала реформ существовала карточная система. Первоначально регламентировался отпуск 36 видов товаров, по мере заполнения рынка их количество уменьшалось, причем данный процесс, мы повторяем, происходил постепенно, дольше всего сохранялись карточки на рис, муку, растительное масло.

Точно так же постепенно, а не одномоментно шел процесс создания других институтов рыночной экономики — частных предприятий в торговле и промышленности, фондовых и сырьевых бирж, инвестиционных компаний, коммерческих банков и т.п.^[cxxxvi]. Таким образом, рыночные отношения постепенно входили в жизнь китайского общества, что безусловно облегчало процесс приспособления к ним широких масс населения, делая этот процесс для него более или менее безболезненным.

В пользу постепенности осуществления модернизации говорило и такое немаловажное обстоятельство, как демографическое бремя — громадная численность китайского населения. Быстрый переход к рыночным отношениям неизбежно привел бы к появлению огромной армии безработных. После введения в деревне семейного подряда в сельской местности появилась избыточная рабочая сила. Частично эта проблема решается посредством создания предприятий местной промышленности, которая в последние годы получила в Китае большое развитие. Тем не менее число безработных растет. Неудивительно поэтому, что реформирование государственных предприятий идет медленно, на многих из них сохраняются “лишние рабочие руки” (яркий тому пример — государственные торговые предприятия в городах).

Постепенно шел и процесс формирования концепции модернизации, “социалистической модернизации”, как принято говорить в Китае. На уровне официальной идеологии эта концепция получила название “социализм с китайской спецификой” или “теория Дэн Сяопина”. Почему Дэн Сяопина? Потому что именно ему принадлежит главная заслуга в выработке концепции модернизации, он действительно является архитектором китайских реформ.

М.С.Горбачев и в период так называемой перестройки, и после нее постоянно делал и делает упор на то, что ему “мешали консервативные силы в партии”. Точно такую же позицию демонстрировал и Б.Н.Ельцин. Он постоянно обвинял своих политических противников, прежде всего коммунистов, в противодействии проводимым им реформам.

Было бы наивно предполагать, что в Коммунистической партии Китая, в ее руководстве не было людей, не согласных с курсом Дэн Сяопина, или просто колеблющихся, сомневающихся, не понимающих происходящих перемен. Такие люди были, и их численность была достаточно большой (дело сейчас не в персоналиях, а в существе вопроса). Но Дэн Сяопин сумел сделать модернизацию страны делом всей Коммунистической партии и всего общества. Проблема заключается не в наличии или отсутствии политической воли, которой, кстати, у Б.Н.Ельцина в отличие от М.С.Горбачева, кстати, хватало с избытком, а в отсутствии у них не только какой-либо цельной программы экономических и социальных преобразований, но и просто каких-либо серьезных продуманных идей, соображений на этот счет. Речь идет и о том, что и у М.С.Горбачева, и у Б.Н.Ельцина не было ясного, четкого представления, как подступиться к реформированию советской экономики. Провал реформ под лозунгами “ускорение”, “демократизация”, “больше социализма, больше демократии”, “шоковая терапия”, моментальная, мгновенная приватизация свидетельствуют в пользу нашего утверждения.

В отличие от М.С.Горбачева и Б.Н.Ельцина Дэн Сяопин не только четко представлял себе, от чего нужно отказаться, но и ясно видел узловые моменты социально-экономического развития китайского общества на ближайшую перспективу. Конечно, в 1977–78 гг., да и позднее у него не было оформленной программы модернизации, зачастую он шел неизведанным путем, действовал методом проб и ошибок (недаром в Китае любят говорить: “Мы ищем, пробуем”, “Мы в поиске”, и тому подобное), однако Дэн Сяопин знал точно, выражаясь словами В.И.Ленина, какое звено в данной цепи событий является главным, за какое звено необходимо ухватиться, чтобы вытащить всю цепь. Он обладал умением предугадывать события.

В этой связи достаточно сослаться на его действия в июне 1989 года. Приказ о вступлении войск на площадь Тяньанмынь был отдан лично Дэн Сяопином. Можно предположить, насколько трудным для него было это политическое решение, однако соображения о будущем Китая перевесили все негативные последствия его принятия. Очевидно, что Дэн Сяопин исходил из того, что политическая нестабильность, могущая возникнуть из-за затянувшегося пребывания на площади Тяньанмынь студентов, чревата серьезными осложнениями для дела модернизации страны.

Будучи харизматическим лидером, Дэн Сяопин умел навязывать свое мнение и свою политическую волю ближайшему окружению, партии и массам. Он говорил на простом, понятном для них языке, “не витая в эмпиреях”. Его меньше всего интересовало, насколько, с одной стороны, те или иные программные лозунги или практические мероприятия соответствуют ортодоксальным марксистским догматам, положениям из трудов классиков марксизма-ленинизма, а с другой стороны — совпадают с практикой “социалистического строительства” в Советском Союзе, в странах Восточной Европы, в Азии. Его интересовал конечный результат — насколько та или иная идея результативна в практическом смысле слова, имея под этим в виду, насколько она способствует росту экономического потенциала Китая, повышению жизненного уровня населения. Дэн Сяопин был прагматиком до мозга костей. Вспомним его высказывание: “Не важно, какого цвета кошка — черного или белого, важно, чтобы она ловила мышей”. Но нельзя также сказать, что прагматизм полностью определял его практические действия. Утилитарный подход Дэн Сяопина к социальной практике имел под собой глубокое основание — национальные интересы Китая. Дэн Сяопин был скорее великим китайским националистом, чем великим китайским марксистом, в лучшем случае великим китаизированным марксистом Китая. Будучи харизматическим лидером, Дэн Сяопин умел преодолеть консервативные догматические представления работников партийного и государственного аппарата, инерцию масс, устоявшиеся порядки и настроения.

Пример Дэн Сяопина подтверждает очевидный факт великой исторической роли политических лидеров в общественном развитии. Хотя принято говорить, что история не знает сослагательного наклонения, тем не менее можно предположить, что если бы не Дэн Сяопин, развитие Китая могло пойти по другому пути. В марксистской литературе, как правило, преувеличивалась роль народных масс в общественном развитии, а личности фактически отводилась второстепенная роль как простого выразителя их воли и устремлений. Обычно это облекалось в формулу: “личность выражает общественные потребности эпохи”, причем часто ссылались на известное высказывание Ф.Энгельса о том, что выдающаяся историческая личность появляется тогда, когда в этом есть общественная необходимость. Тезис о фатальной предопределенности появления великих персонажей истории несомненно страдает серьезными изъянами, о чем свидетельствует история России последних десяти лет. Но в случае с Дэн Сяопином этот тезис действительно “работает”. Дэн Сяопин появился именно в тот момент, когда предстояло решать грандиозную задачу смены модели социально-экономического развития Китая.

К тому, что мы говорили о нем выше, следует добавить и следующее. Дэн Сяопин, безусловно, обладал выдающимися интеллектуальными способностями, талантом организатора и политического руководителя, умением безошибочно принимать нужные решения. Эти качества ценили в нем не только его сторонники, но и те, кто не разделял его взгляды по тем или иным вопросам. К последним можно отнести и самого Мао Цзедуна, который в начале 60-х годов был не согласен с позицией Дэн Сяопина по ключевым вопросам экономического и политического развития в стране. Именно поэтому в начале культурной революции он был объявлен “вторым человеком в партии и государстве, находящимся у власти и идущим по капиталистическому пути” (“первым человеком” оказался Лю Шаоци), и был отправлен в ссылку в деревню. Однако в 1972 году Дэн Сяопин был возвращен в Пекин, где занял пост заместителя Премьер-Министра (то есть Чжоу Эньлая). Факт этот свидетельствует о том, что как бы Мао Цзэдун в тот или иной момент ни относился к нему, он высоко ценил его организаторские способности.

К достоинствам Дэн Сяопина следует отнести его способность самокритично оценивать свою деятельность, умение извлекать уроки из допущенных ошибок. В 1957 году, занимая пост генерального секретаря партии, он был одним из инициаторов и руководителей “движения борьбы против правых элементов”, в ходе которого многие члены партии и беспартийные, преимущественно представители интеллигенции, были репрессированы. Впоследствии, видимо, под влиянием негативных результатов этого движения Дэн Сяопин стал противником действий левацкого характера. Ему было присуще чувство нового, он постоянно выступал с неординарными предложениями, явно противоречащими ортодоксальным марксистским догмам.

Достаточно сказать, что еще в 1981 году (!) Дэн Сяопин заявил, что интеллигенция является частью рабочего класса, включив ее тем самым в состав руководящей политической силы общества. В те годы советский официальный марксизм из книги в книгу, из статьи в статью продолжал повторять одну и ту же мысль о том, что интеллигенция является социальной прослойкой, историческое предназначение которой состоит лишь в том, чтобы обслуживать либо буржуазию, либо рабочий класс. Придав интеллигенции новый, более высокий социальный статус, Дэн Сяопин тем самым выводил ее из-под удара различных идеологических и политических кампаний. Именно этим соображением, по-видимому, он тогда руководствовался. Что же касается того, насколько данное положение соответствовало бытовавшим тогда внутри и вне Китая марксистским догмам, — это его не интересовало. Ему нужно было сделать интеллигенцию активной силой модернизационного процесса, для чего требовалось переломить существовавшее среди части партийных работников нигилистическое к ней отношение.

Творческие представления Дэн Сяопина формировались под влиянием негативного опыта “большого скачка” и “культурной революции”. Очевидно и то, что он пришел к своей модели общественного развития Китая в результате осмысления опыта модернизации других стран и регионов Восточной Азии, в том числе Тайваня, независимо от того, говорил он об этом или нет. Их опыт привлекал его потому, что между ними и Китаем было много общего в историческом развитии, культурных ценностях. Печальный опыт социальных экспериментов первых двадцати лет существования КНР убедил Дэн Сяопина в пагубности избранного партией курса. Достижения “четырех драконов” дали возможность осознать новые перспективы в случае изменения модели модернизации.

Прежде всего Дэн Сяопин понял, что в такой стране, как Китай, ключ к решению всех внутренних проблем лежит в деревне, поэтому он начал реформы с преобразований в сельском хозяйстве. Далее, Дэн Сяопин решительно пошел на открытие Китая для внешнего мира, развитие широких экономических, торговых, научных связей с другими странами, прежде всего с США, Японией, Западной Европой. Наконец, он осознал органические пороки советской модели общественного развития, отказавшись от тех мифов, которым поклонялся Мао Цзэдун, боровшийся против Советского Союза не только по национальным причинам, но и потому, что его руководители якобы изменили принципам социализма, вступили на путь ревизионизма. Что же касается Дэн Сяопина, то он отказался от советской модели не по идейно-политическим, а по чисто прагматическим, экономическим мотивам: все страны, избравшие ее модель, неизбежно оказывались в кризисном состоянии.

Как мы уже отмечали, формирование концепции “социализма с китайской спецификой” или создание “теории Дэн Сяопина” также шло постепенно. Если сравнить ее нынешнее содержание с тем, которое вкладывалось в нее еще десять лет назад, не говоря уже о более раннем периоде, то между ними очевидно большое различие. На рубеже 70–80-х годов в этой концепции не было ни слова о рынке, употреблялось понятие “социалистическая плановая экономика”. Позднее при интерпретации этого понятия начинают говорить о возможности существования при социализме рыночных отношений, при этом вначале подчеркивалась первостепенная роль плана. Наконец, появляется понятие “социалистическая рыночная экономика”, которая означает сосуществование плана и рынка.

Точно так же обстояло дело с частной собственностью: первоначально допускалось ее фактическое существование, однако в теоретическом плане о ней предпочитали не говорить. Постепенно само понятие “частная собственность” было легализовано, она была объявлена равноправной формой собственности, а в марте 1999 года упоминание о ней было включено в Конституцию КНР. Таким образом, развитие теории шло вслед за развитием практики.

В настоящее время концепция китайского пути к социализму состоит из следующих положений:

— освобождение мышления от пут догматизма; практика — критерий истины;

— в строительстве социализма следует придерживаться собственного пути, исходить из национальных особенностей Китая;

— преодоление отсталости Китая в экономическом и культурном отношении требует весьма продолжительного периода времени;

— центральный вопрос реформы всех общественных отношений — это развитие экономики, производительных сил;

— особый упор на развитие науки и техники;

— существование при социализме рыночной экономики — нормальное, закономерное явление, не есть что-то противоестественное;

— использование форм и методов управления экономикой, характерных для капиталистического общества, не есть следование по капиталистическому пути;

— реформы невозможны без осуществления политики открытости для внешнего мира;

— необходимость создания специальных экономических зон и районов как средство привлечения иностранного капитала, техники, технологии и методов управления;

— через зажиточность части населения и районов к зажиточности всех.

Конечно, концепция “социализма с китайской спецификой” включает больше положений, мы привели здесь лишь те, которые, на наш взгляд, являются основными.

Первое положение было выдвинуто еще в 1978 году, когда в масштабах всей страны была развернута кампания “практика — единственный критерий истины”. Казалось бы, что выдающегося содержится в этой простой формуле, чтобы заставлять изучать ее всех членов компартии и “демократических партий”, преподавателей и студентов вузов, сотрудников научных учреждений и даже рядовых граждан, в общем, буквально все население страны. Дело в том, что в течение многих лет китайская пропаганда внедряла в сознание масс набор неких общих истин о социализме, которые основывались на догматическом истолковании идей классиков марксизма, а также отдельных положений И.В.Сталина. Одновременно высказывания Мао Цзэдуна по тем или иным политическим и теоретическим вопросам были объявлены истиной в последней инстанции. В результате китайские партийные и государственные кадры страдали узостью мышления, находились в плену упрощенных схем. Чтобы начать масштабную перестройку всей системы общественных, и прежде всего экономических отношений, необходимо было, как тогда говорили в Китае, “освободить мышление” от пут догматизма, заставить людей, и в первую очередь кадровых работников, мыслить по-новому. Одновременно было необходимо убедить массы в том, что хотя Мао Цзэдун был великим политиком и теоретиком, отнюдь не все его идеи являются научными, и единственным критерием истины является практика. Именно она свидетельствует об истинности или ложности того или иного теоретического положения.

Вскоре после завершения многомесячной кампании о роли практики в июне 1981 года было решено принять специальное, очень пространное постановление “О некоторых вопросах истории партии”^[cxxxvii], в котором роль Мао Цзэдуна оценивалась согласно принципу “три к семи” (“сань ти кай”), где “три” означало ошибки, а “семь” — заслуги. Однако в этом постановлении положительно оценивалась деятельность Мао Цзэдуна в основном в период до завоевания компартией власти в стране. Что же касается периода после 1949 года, то согласно постановлению здесь в его деятельности преобладали ошибки. Тем самым открывался путь к выдвижению теоретических положений и осуществлению политической практики, которые не были связаны с предшествующим периодом развития КНР, то есть к отказу от многих положений, выдвигавшихся Мао Цзэдуном. Тем самым открывался путь к созданию новой теоретической программы модернизации китайского общества, нашедшей впоследствии выражение в “теории Дэн Сяопина”.

Второе положение также было очень важно с точки зрения оценки как пути, пройденного Китаем после 1949 года, так и всей предшествующей истории компартии. Ошибки и недостатки, допущенные “в период социалистического строительства”, были отнесены не только на счет Мао Цзэдуна, они были объявлены результатом того, что Китай “слепо следовал советской модели развития”, в частности в методах реформирования сельского хозяйства (кооперирование), индустриализации (преимущественное развитие тяжелой промышленности в ущерб легкой и т.п.). Тем самым была подчеркнута необходимость создания собственной китайской модели социализма.

В тридцатые годы Мао Цзэдун выдвинул идею китаизации “марксизма” в целях его приспособления к национальным особенностям Китая, за что впоследствии был обвинен советскими теоретиками в мелкобуржуазной ревизии марксизма-ленинизма, отступлении от его всеобщих принципов. Между тем именно благодаря такому “отступлению” китайская компартия одержала победу над Гоминьданом. Как известно, классической догмой марксизма являлось признание руководящей роли пролетариата в социалистической революции. Механическое следование этому положению не один раз приводило китайских коммунистов в 20–30-е годы к поражениям.

Именно поэтому Мао Цзэдун в качестве руководящего принципа китайской революции выдвинул идею “окружения города деревней”, что позволило КПК, опираясь на крестьянство, создать мощную Красную армию, установить свою власть вначале в деревне, затем постепенно завоевать города и тем самым добиться окончательной победы. (Впоследствии советские теоретики опять-таки обвиняли Мао Цзэдуна в отступлении от всеобщих принципов марксизма, утверждая, что победа над Гоминьданом была одержана КПК не по классическим марксистским догмам.) Начиная с 1978 года в Китае неизменно подчеркивается необходимость учета национальных особенностей Китая при осуществлении целей модернизации. В последнее десятилетие в лексикон китайских политиков и ученых вошло понятие “гоцин”. Это очень широкое понятие, включающее в себя весь комплекс социально-культурных особенностей страны, в данном случае — Китая. “Необходимо учитывать “гоцин”, “необходимо исходить из “гоцин”, “все, что мы делаем, должно соответствовать “гоцин”, и т.п. Так сегодня говорят и пишут в Китае.

В этой связи интересен следующий примечательный факт. В китайских теоретических работах последних двадцати лет совершенно не упоминается так называемая ленинская теория некапиталистического пути развития^[cxxxviii]. Мы говорим “так называемая”, поскольку в действительности В.И.Ленин никогда не создавал подобную теорию, да и не мог создать. В отличие от того, что ему приписывала позднее официальная советская историография, он не допускал возможности победы социализма в одной отдельно взятой стране, увязывая ее с торжеством мировой пролетарской революции. Созданная советскими теоретиками теория некапиталистического пути развития страдала упрощенческим подходом к сложным, противоречивым реалиям отставших в своем развитии стран, не учитывала их социально-исторические и культурные особенности. Например, согласно этой теории кооперирование объявлялось единственно возможным методом реформирования сельского хозяйства, в ней отсутствовало всякое упоминание о рыночных отношениях, более того, частная собственность фактически исключалась из элементов экономической системы общества. Естественно, что распад Советского Союза немедленно привел к исчезновению стран, строящих социализм, минуя капитализм, а также стран социалистической ориентации. Тем самым была подтверждена мифологичность теории некапиталистического пути развития.

Третье положение означает, что построение социалистического общества согласно китайским представлениям возможно лишь в весьма отдаленной перспективе, может быть, через 100–150 и более лет. Отсюда заявление о неизменности особого статуса Сянгана (Гонконга) и Аомыня (Макао), по крайней мере, в течение ближайших 50 лет.

Четвертое и пятое положения подчеркивают первостепенную важность экономических отношений в развитии общества, строящего социализм. Понятие “классовая борьба” практически исчезло со страниц китайской печати. Неизменно подчеркивается единство всех социальных групп, слоев и классов. Национальная буржуазия признана равноправным участником социалистического строительства. В стране нет никаких ограничений для осуществления любым гражданином частнопредпринимательской деятельности, разумеется, в рамках закона, в том числе и членами партии; уже сложившийся и постоянно растущий социальный слой “новых китайцев” (многие из его представителей состоят в КПК) имеют равные гражданские и политические права с другими членами общества.

Шестое положение свидетельствует о понимании китайской компартией роли научно-технического прогресса в развитии общества. В Китае функционирует широкая сеть академических и отраслевых институтов по различным областям естественных и общественных наук, создана современная система высших учебных заведений. Большое значение придается использованию новейшей техники и технологий.

Седьмое и восьмое положения выступают наглядным свидетельством “прорыва” китайских политиков и ученых в теории — “лилунь тупо”. Как известно, вплоть до середины восьмидесятых годов рынок, частная собственность в марксистской литературе объявлялись несовместимыми с духом социализма.

Китайские теоретики отбросили эти марксистские догмы, как не отвечающие условиям их страны. Что касается таких форм и методов, используемых в капиталистической экономике, как коммерческие банки, фондовые и сырьевые биржи, акционерные компании, акции, инвестиционные фонды и т.п., то они объявлены чисто техническими средствами, не имеющими отношения к природе общественного строя, а потому могущие существовать и при социализме.

Девятое и десятое положения имеют принципиальное значение, поскольку коренным образом меняют стратегический курс Китая по отношению к внешнему миру. “Политика открытости” создает необходимые предпосылки для сотрудничества с капиталистическими странами в разных областях, в том числе в военной. Естественно, что приоритет отдается экономическим и научно-техническим связям. Считая себя развивающейся страной, Китай заинтересован во внешней экономической, финансовой, научно-технической, технологической помощи. Немаловажную роль играют здесь специальные экономические зоны и районы.

В специальных экономических зонах и районах, число которых в начале восьмидесятых годов составляло всего лишь четыре, а к настоящему времени выросло в несколько раз, создаются высокотехнологичные производства, отрабатываются новые принципы и методы хозяйствования, естественно, рыночные. Они выступают как бы испытательным полигоном для реформы экономической системы всей страны. Благоприятным фактором, способствующим развитию этих зон и районов, а также всего Китая, является наличие богатой китайской зарубежной диаспоры, для деятельности которой в стране созданы все необходимые правовые и политические условия. В результате специальные экономические зоны и районы превратились в развитые промышленные центры. Один пример: расположенный рядом с Сянганом Шэньчжэнь за двадцать лет из маленькой деревушки превратился в современный город, имеющий миллионное население, развитую промышленность и социальную инфраструктуру.

Хотя большинство иностранных капиталовложений в экономику Китая по-прежнему принадлежит зарубежным китайцам (преимущественно из Сянгана^[cxxxix] и Тайваня), однако объем иностранных инвестиций из Японии, Германии, США, Франции и других стран растет из года в год.

В Китае представлено большинство ведущих транснациональных компаний мира, созданы тысячи совместных предприятий или предприятий со стопроцентным участием иностранного капитала. В отличие от России подавляющее большинство товаров, продающихся в Китае, отечественного производства. Исключение составляют некоторые марки автомобилей, электробытовой и аудивизуальной техники, ряд видов спиртных напитков и табачных изделий. Приведем лишь один пример: большой популярностью в стране пользуется автомобиль “Сантана”, выпускаемый в Шанхае совместно с концерном “Фольксваген”. Он стал едва ли не главным транспортным средством государственных и партийных функционеров. В самом Шанхае это основной вид транспорта.

В Китае широко используют иностранных специалистов не только в чисто производственном процессе, но и в области управления промышленными предприятиями, реформировании экономической, финансовой и банковской систем. В некоторых городах создаются даже консультативные советы при местных правительствах с участием иностранных предпринимателей. Первый такой совет был создан при мэре Пекина. Его назначение — использование зарубежного управленческого опыта и привлечение иностранных инвестиций.

Однако следует подчеркнуть одно важное обстоятельство. Все принципиальные решения по экономическим вопросам как на местах, так и в Центре, принимаются исключительно самими китайцами. Естественно поэтому, что эти решения адекватны социально-экономическим условиям Китая. Например, около десяти лет тому назад было принято решение о развитии промышленности в сельской местности. Оно было продиктовано необходимостью дать работу избыточной крестьянской массе. В результате этого поистине исторического решения (другими словами его оценить трудно) китайского руководства буквально по всему Китаю появились тысячи небольших предприятий, преимущественно легкой и пищевой промышленности, на которых работают бывшие крестьяне. Эти предприятия получили название “сяньчжэнь тие” (буквально “предприятия в волостях и поселках”). В сельской местности было построено также определенное число предприятий обрабатывающей промышленности^[cxl]. Продукция многих предприятий местной промышленности имеет высокое качество и значительная часть ее идет на экспорт.

Наконец, одиннадцатое положение. Оно имеет важное идеологическое значение. В течение многих лет в стране культивировалось упрощенное понимание идей социального равенства и социальной справедливости, согласно которому не должен существовать разрыв в уровне доходов различных слоев населения. Как стали говорить позднее, существовал культ “большого общего котла” (“да го фань”), из которого каждый получал поровну. С началом реформ в обществе возникает процесс имущественной дифференциации, что, учитывая бытовавшие прежде настроения, привело к “болезни красных глаз” (“хун янь бин”) — социальной зависти. В этих условиях выдвижение лозунга “через зажиточность части населения и районов — к зажиточности всех” укрепляло социальную стабильность, поскольку общество гарантировало своим членам равные возможности и достижения обеспеченной, зажиточной жизни. И здесь многое, если не главное, зависело от самого человека, его умения реализовать свои способности. Такая мысль подспудно проводилась китайской пропагандой. Неудивительно, что на рубеже 80–90-х годов стихийно возникло новое массовое движение “сяхай”, что означает “заняться торговлей” (дословно “окунуться, броситься в море”). В этот период большое количество китайцев, преимущественно молодых интеллигентов, рабочих и крестьян, стало заниматься бизнесом. Многие из них преуспели на этом поприще, выросли в крупных предпринимателей, торговцев, причем на вполне законных основаниях.

В настоящее время достижения Китая в модернизации никем не ставятся под сомнение, даже противниками социализма. Естественно, напрашивается вопрос возможны ли они были при другом политическом режиме, в частности при “демократическом”, в условиях существования многопартийной системы, прямых выборов на всех уровнях, осуществления свободы слова в западном его понимании? На наш взгляд, ответ может быть однозначно отрицательным. Этатистская модель модернизации адекватна нынешним социокультурным условиям Китая. В случае быстрой демократизации по западным стандартам его неминуемо ожидал бы хаос, дезинтеграция, возможно, даже гражданская война и распад. Конкретный исторический контекст диктовал именно тот путь развития китайского общества, который избрали его руководители. Они учитывали наличие большого количества неграмотных; низкий уровень политической культуры и образованности населения; большой региональный разрыв в уровне развития; существование достаточно прочных феодальных и дофеодальных представлений и нравов; почти полное отсутствие кадров, подготовленных по экономическим вопросам; неразвитость транспортной сети; национальные и региональные проблемы, сопряженные с местным национализмом и регионализмом; наконец, отрицательное влияние на все сферы общества периода “культурной революции”.

В этих условиях было просто безумием избирать иную, чем этатистскую, модель модернизации, избирать иные, чем авторитарные методы управления. Лучшим критерием соответствия той или иной модели развития общественным потребностям является ее результативность. Сопоставление китайского и советского, а также российского опыта последних двух десятилетий, безусловно, свидетельствует в пользу первого. Следует учитывать также, что есть авторитаризм и авторитаризм. В случае с Китаем авторитарные методы используются для обеспечения нормального функционирования общества и его модернизации. В условиях России, где политический режим представляет причудливое сочетание демократических и авторитарных методов, последние, как, впрочем, и первые, используются для проведения политики, неадекватной социально-экономическим условиям страны, но адекватной целям сохранения власти возникших финансово-экономических групп.

Очевидно, что реализация этатистской модели модернизации была связана с существованием сильной Коммунистической партии Китая, которая выступала организатором всех социально-экономических преобразований в стране. Принимаемые наверху, в Пекине, решения благодаря наличию мощной сети партийных организаций на местах, в государственных учреждениях и общественных организациях быстро становились достоянием широких масс населения. Они проводились в жизнь благодаря настойчивости и воли партийного руководства всех уровней и энергии рядовых членов партии. Уже принятые решения не обсуждались, они становились директивами к действию.

В этой связи небезынтересно вновь вспомнить сетования М.С.Горбачева по поводу того, что его реформы провалились ввиду сопротивления “консервативных сил партии”. В действительности дело обстояло иначе. Когда М.С.Горбачев стал руководителем Советского Союза, в КПСС существовало безусловное подчинение нижестоящих партийных органов вышестоящим. Такой порядок продолжал существовать и в первые годы “перестройки”. Можно указать в этой связи на печально знаменитую антиалкогольную кампанию 1985–86 гг. Хотя многие, если не большинство партийных руководителей, сомневались в целесообразности проведения этой кампании, они тем не менее ревностно ее осуществляли. Подобное поведение объяснялось партийной дисциплиной, многолетней практикой безусловного выполнения решений ЦК КПСС, а фактически Политбюро партии. Невыполнение их грозило жесткими мерами, в лучшем случае освобождением от занимаемого поста. В этих условиях любое решение М.С.Горбачева в 1985–87 гг. было бы выполнено. Вопрос заключается в том, что в то время у М.С.Горбачева (в отличие от Дэн Сяопина) не было каких-либо серьезных предложений по модернизации советского общества. Когда же в 1987 году в результате его непродуманных действий произошло ослабление партийной дисциплины, то уже не могло быть и речи о существовании обязательности выполнения решений центральных органов партии. Вот тогда действительно не только консервативные силы, но и “демократические партии”, все стали “играть в свою игру”, не заботясь об интересах страны.

К началу реформ Коммунистическая партия Китая была многомиллионной партией. Трудно представить себе, чтобы все ее члены были совершенно похожи друг на друга в своих мыслях, стандартах поведения, жизненных привычках, что они не имели никаких индивидуальных различий. Опыт общения автора данной статьи со многими китайскими коммунистами позволяют ему сделать вывод об индивидуальной специфике социопсихологического облика каждого из них. Тем не менее в силу исторических причин приверженность партийной дисциплине и подчинение авторитету вышестоящего руководителя занимает в их иерархии ценностей особое место.

В отличие от Советского Союза, в котором Горбачев считал реформирование партиипредпосылкой модернизации, Дэн Сяопин и его коллеги полагали, что сам процесс модернизации приведет к реформированию партии, что эти два процесса должны идти одновременно. Они исходили из абсолютно верной посылки, что поскольку время не ждет, то нельзя начинать реформы только после подготовки достаточного количества кадров. Их следует готовить в процессе реформирования общества. Коммунистическая партия Китая реформировалась в ходе модернизации.Те, кто оказался не на высоте поставленных задач, постепенно уходили с руководящих партийных и государственных постов, а их место занимали лица, как правило, более молодые, лучше разбиравшиеся в современных экономических, политических и идеологических реалиях. При этом старых, догматически консервативно настроенных работников не исключали из общественно-политической жизни, как это зачастую практиковалось в Коммунистической партии Советского Союза. Многие заслуженные члены партии, по объективным и субъективным причинам “не поспевавшие за ходом реформ”, переводились на положение советников, для чего были созданы специальные комитеты во главе с Центральным Комитетом, находившимся в Пекине. Они просуществовали примерно 10 лет, пока не завершился первый этап смены поколений партийных руководителей.

Процесс модернизации преобразовал Коммунистическую партию Китая, буквально изменил ее облик. В настоящее время, если говорить о руководителях в центре и на местах, то это — высокообразованные люди, имеющие значительный практический опыт, необходимые познания в экономической области, рыночных отношениях. Компартия Китая двадцать лет назад и Компартия Китая в настоящее время по своему кадровому составу, в сущности, представляют две различные организации, они схожи только по названию.

Неверно думать, что принятие общепартийных и общегосударственных решений в Китае является уделом лишь небольшого числа людей, которые отдают приказы и директивы, а населению и партийным массам остается их исполнять. В этот процесс вовлечено большое количество партийных, государственных, научных работников. При ЦК КПК, правительстве существуют специальные учреждения, выполняющие прогностические и консультативные функции. Аналогичные организации имеются и на местах — в провинциях, городах центрального подчинения. В подготовке важных политических, экономических и идеологических документов принимают участие сотрудники институтов Академии общественных наук (АОН) Китая. Ее важная роль в политической жизни страны подчеркнута назначением в 1986 году на пост ее Президента члена Политбюро ЦК КПК. Следовательно, процесс принятия политических решений в Китае — это плод коллективного творчества. Они являются результатом длительного обсуждения многих людей. Именно во время одного из таких обсуждений “наверху” заметили нынешнего Премьер-Министра Чжу Жунци, в начале 80-х годов бывшего заведующим сектором одного из экономических институтов АОН Китая.

Этатистская модель модернизации, как мы уже отмечали в начале статьи, предполагает определенные ограничения свобод и прав человека в западном их понимании, использование мер для пресечения общественных действий, противоречащих существующим порядкам, в данном случае — Конституции и законам, действующим в КНР.

В Китае в течение длительного периода времени отсутствовала свобода передвижения по стране, для выезда за пределы места постоянного проживания необходимо было получить специальное разрешение властей. В настоящее время таких ограничений для жителей городов практически не существует, однако по прибытии в другой город на работу они должны зарегистрироваться в органах полиции. Что касается крестьян, то они могут проживать в городах только в качестве сезонных рабочих. Кстати, именно благодаря их труду и осуществляется в основном промышленное и гражданское строительство в городах. В случае отсутствия сезонной работы в городе крестьянин не может находиться в нем длительное время, поскольку рискует быть высланным домой в сельскую местность. Подобное ограничение свободы передвижения крестьян обусловлено объективными причинами. В случае предоставления им такой свободы в уже и так перенаселенных китайских городах^[cxli] быстро начнется рост населения, что добавит новые проблемы к уже существующим, связанным с городской инфраструктурой, безработицей, криминогенной обстановкой и т.п. Однако в последнее время и здесь произошли определенные подвижки: было принято решение, разрешающее крестьянам строить дома в волостных городах. Это решение было продиктовано тремя соображениями: во-первых, “разгрузить деревню”, во-вторых, позволить крестьянам, имеющим деньги, стать горожанами и, в-третьих, изменить облик маленьких городов.

Необходимо отметить следующее обстоятельство. С началом реформ и ростом благосостояния населения широкое распространение внутри страны получает туризм, в основном связанный с посещением исторических достопримечательностей, которых в стране очень много. В последние годы начался массовый выезд китайских туристических групп за границу — Сянган^[cxlii], страны Юго-Восточной Азии, а также Австралию, США, страны Западной Европы.

На Западе много говорят и пишут относительно подавления прав и свобод национальных меньшинств в Китае, в частности в таких районах, как Тибет и Синьцзян. Согласно Конституции КНР в Китае существует пять автономных районов, проживающие вне их национальные меньшинства имеют равные права с собственно китайской, т.е. с ханской нацией. В Конституции КНР признается право нации на самоопределение, однако в ней никогда не было пункта относительно права выхода национальных автономий из состава Республики^[cxliii].

Действительно, в Тибетском и Синьцзян-Уйгурском автономных районах существуют определенные проблемы^[cxliv]. Они обусловлены многими причинами: историей взаимоотношений с Центральным китайским правительством, социально-культурными и национально-психологическими различиями между собственно китайцами и жителями этих районов, ошибками, допущенными центральной властью в период “большого скачка” и “культурной революции”, недостатками в кадровой политике.

Возникает, однако, важный вопрос — можно ли оценивать существующие в этих районах проблемы, например в том же Тибете, с точки зрения универсальных прав и свобод человека? После воссоединения Тибета с Китаем в 1950 году многие традиционные нормы жизни, стандарты поведения, стереотипы сознания тибетцев стали подвергаться эрозии. Это было естественным явлением, поскольку в ранее отсталый район приходила намного более передовая цивилизация. Достаточно сказать, что тогда в Тибете продолжали существовать и феодальные, и рабовладельческие порядки, сопряженные с соответствующими культурными ценностями. Понятно, что начинающиеся социальные изменения не могли устроить значительную часть тогдашней национальной элиты. Следует подчеркнуть, что Далай-лама и его окружение в 2001 г. уже не те, кем они были более 40 лет назад в 1959 году в момент вооруженного восстания против Центрального правительства. Тогда они были рабовладельцами и феодалами с соответствующей их статусу идеологией. Теперь после многих лет пребывания за границей, длительного общения с политическими и культурными деятелями Запада и Востока, знакомства с западными демократическими традициями мировоззрение Далай-ламы и окружающих его людей стало совершенно иным.

Но и Тибет после 1959 года и особенно после 1978 года претерпел значительные изменения. С началом реформ политика центрального правительства в отношении Тибета стала более взвешенной, более продуманной, более адекватной историческим и культурным условиям автономного района. Однако власть многовековых традиций продолжает довлеть над сознанием и поведением тибетцев. Новые, более прогрессивные веяния, ценности с трудом воспринимаются старой национальной элитой, состоящей в основном из религиозных деятелей. Она продолжает оказывать свое влияние на рядовых тибетцев, провоцируя их на антиправительственные выступления. Однако распространение новых, передовых культурных ценностей, вопреки мнению определенной части общества, нельзя рассматривать как подавление прав и свобод граждан, а борьбу с этими ценностями как прогрессивное действие. Следует подчеркнуть, что мероприятия китайских властей в Тибете во многом совпадают с тем, как в аналогичных случаях поступают в западных странах. Во Франции, например, девочкам из мусульманских семей запрещено посещать школу в черных платках, поскольку это противоречит общепринятым правилам. Точно так же восстановление шариатского суда в Чечне после 1996 г. не может рассматриваться как проявление демократии, а запрещение его — как подавление прав и свобод человека. Между прочим, Центральное Китайское правительство сохранило в Тибете традиционную религиозную структуру.

Следует подчеркнуть, что при всех издержках национальной политики китайских коммунистов в автономных районах, особенно в период до 1979 г., нельзя отрицать того очевидного факта, что они, эти районы, за прошедшие 50 с лишним лет совершили громадный рывок в своем социальном, экономическом и культурном развитии. Были, в частности, подготовлены тысячи кадровых работников, специалистов различного профиля из числа представителей коренных национальностей. С этой целью были созданы специальные институты в автономных районах, а также Центральный институт национальностей в Пекине, в котором готовятся и кадровые работники из числа китайской (ханьской) нации для работы в национальных автономиях.

Раньше в Советском Союзе в силу длительного периода конфронтации, а теперь и в России — по причине прозападной ориентации значительной части ее руководства — население страны получало и продолжает получать весьма скудную информацию о процессах, происходящих в Китайской Народной Республике, зачастую она (информация) носит тенденциозный характер^[cxlv]. Под влиянием западной пропаганды среди определенной части российского общества сложились стереотипы об ограничении творческой активности китайской интеллигенции, преобладании догматических представлений в общественных науках.

Действительно, в Китае существуют определенные ограничения, своего рода табу на обсуждение ряда проблем и тем. Речь идет, главным образом, о “четырех основных принципах”. Они означают следующее: “твердо придерживаться социалистического пути, твердо придерживаться принципов диктатуры пролетариата, т.е. демократической диктатуры народа, твердо придерживаться руководящей роли коммунистической партии, твердо придерживаться марксизма-ленинизма, идей Мао-Цзэдуна”. Фактически в последнее время к руководящему принципу “идеи Мао Цзэдуна” добавилась “теория Дэн Сяопина”. Эти четыре принципа являются основополагающими принципами китайской политической системы, они незыблемы, не могут быть поставлены под сомнение, их нельзя подвергать ревизии. Однако в рамках этих принципов возможны любые теоретические дискуссии, выдвижение любых новых неординарных идей и положений, в том числе и противоречащих по содержанию, но не обязательно по форме, тем, которые присутствовали в работах классиков марксизма, Мао Цзэдуна.

Особенно это касается дискуссий по проблемам национальной культуры, соотношения традиций и новаторства. Например, широко обсуждается проблема о возможности использования конфуцианства для модернизации китайского общества. Что касается экономической теории, то здесь существует самый широкий спектр мнений и идей, идущих в русле мировой экономической мысли. Каждый год в Китае публикуются тысячи книг по общественным наукам, каждый вуз или научный институт имеют свои журналы.

В китайских средствах массовой информации (газеты, радио, телевидение) до сих пор существуют определенные идеологические клише, однако на этом основании неправильно считать, что китайская пропаганда застыла на уровне 70-х годов, представляет, как и раньше, набор скучных и банальных истин. В стране издаются тысячи рассчитанных на любой вкус журналов и газет (для женщин, молодежи, детей, пожилых людей и т.д.). Хотя западные средства массовой информации недоступны рядовому китайцу, он тем не менее получает более или менее объективную информацию о событиях в мире. В последние годы в открытую продажу поступает ежедневная газета “Цанькао сяоси” (Справочные новости). Раньше она была газетой, распространявшейся исключительно по учреждениям и организациям. В ней печатаются переводы статей из зарубежных газет и журналов. В стране существует более разветвленная и с большим, чем в России, количеством каналов сеть телевидения.

Совершенно иным за последние годы стал интеллектуальный и социально-психологический облик китайской молодежи, прежде всего городской. Она стала раскованной, более современной; по стандартам своего поведения, вкусам, привычкам она во многом похожа на молодежь других, в том числе западных стран.

Конечно, среди китайской интеллигенции есть люди, которые являются сторонниками западной модели общественного развития, западной демократии. Именно они являлись идейными вдохновителями студенческого движения второй половины восьмидесятых годов. Однако их программа оторвана от реалий своей страны. То, что они предлагают — многопартийность, неограниченная свобода печати, собраний и т.п., — представляет собой слепок западной политической системы. Осуществление такой программы в современном Китае неизбежно приведет к кризисным явлениям в обществе, политической и, как следствие этого, экономической нестабильности. Главное заключается в том, что у представителей “китайского демократического движения” нет каких-либо заслуживающих внимания предложений относительно развития экономической системы страны. Подобное обстоятельство не удивительно, поскольку лидерами этого движения являются писатели, журналисты, ученые и т.п. Они — не профессионалы ни в области политики, ни в области экономики, что самое главное. Поэтому в случае их прихода к власти страной стали бы действительно “управлять кухарки”. Все, что они могли бы предложить в экономической области, в настоящее время успешно реализуется китайским руководством. Бездумное, без учета конкретной социально-культурной обстановки реформирование политической системы страны может обернуться крупными социальными потрясениями. Китайские руководители, безусловно, учитывают печальный опыт развития Советского Союза, России в последние пятнадцать лет. Следовательно, права и свободы человека при всей их несомненной универсальности существуют тем не менее в определенном социально-историческом и культурном контексте, поэтому не могут быть реализованы одномоментно.

Однако было бы неправильным предполагать, что политический режим в Китае остается неизменным на протяжении последних 20-и лет. Выборы Президента, провинциальных и городских властей по-прежнему остаются непрямыми, хотя и тайными. Вместе с тем выборы местных органов власти на уровне деревень и волостей в настоящее время уже являются прямыми при соперничестве нескольких кандидатов.

В начале 90-х годов с приходом нового руководства Вьетнам фактически избрал китайскую модель общественного развития. Так же, как и в Китае, реформы были начаты с сельского хозяйства. Были распущены кооперативы, земля передана крестьянам в пользование (но не в собственность), они (крестьяне) стали полностью ответственными за ведение своего хозяйства, результаты своего труда. Отношения с государством строятся на основе экономических расчетов: крестьянин обязан уплачивать ему определенный налог.

Как и в Китае, во Вьетнаме провозглашена “политика открытости” в отношениях с внешним миром, в результате чего в стране появились сотни иностранных компаний, совместных предприятий, представлены ведущие фирмы западных стран. Вьетнамская государственная авиакомпания работает во многих странах мира^[cxlvi]. В стране развернулось массовое гражданское и промышленное строительство, повысился жизненный уровень населения. Как и в Китае, вьетнамское руководство проводит регулярные консультации с ведущими учеными, на которых обсуждаются принципиальные теоретические и практические вопросы. Успехи Вьетнама за последние десять лет в деле модернизации очевидны.

Конечно, этатистская модель модернизации не может решить всех проблем. Многие политологи считают, что коррупция, существующая в Китае и Вьетнаме, является неизбежным следствием однопартийной системы, характерной для этой этатистской модели. Как показывает практика модернизационного процесса в России после 1991 года, коррупция может существовать и при так называемом демократическом режиме, многопартийной системе. Но если в Китае и во Вьетнаме борьба с коррупцией действительно ведется, то в России все сводится к словесным рассуждениям о необходимости борьбы с ней. В течение последних лет китайская печать регулярно сообщает о судебных процессах против коррупционеров из числа работников партийного и государственного аппарата, в том числе самого высшего уровня. Так в 1998 году к 12 годам тюремного заключения был приговорен бывший член Политбюро ЦК КПК мэр Пекина. Во Вьетнаме недавно прошел судебный процесс над руководителями полугосударственных фирм — членами Коммунистической партии, обвиненными в хищении имущества, денежных средств на общую сумму 270 миллионов долларов. Этатистская модель модернизации характерна не только для стран Азии, в которых у власти находятся коммунистические партии. Ее избирают политические режимы, антикоммунистические по своей природе. Яркий тому пример — Тайвань, провинция Китая, с 1949 года существующая де-факто независимо от центра.

В течение почти сорока лет — с 1950-го по 1988-й год на Тайване существовал авторитарный режим, который жестко контролировали не только политическую, но и экономическую жизнь общества. Все основные экономические проекты осуществлялись по инициативе и под руководством высших органов Гоминьдана и назначенного ими правительства. Именно они вырабатывали стратегию экономического равзития, в том числе четырехлетние, шестилетние и десятилетние планы, в ходе реализации которых строились приоритетные объекты. Именно они, особенного в 50–60-е годы изыскивали средства для этих объектов. Именно они, наконец, определяли политику преобразований в сельском хозяйстве, проводили, в частности, аграрную реформу.

Решения по экономическим и политическим вопросам принимались небольшим числом лиц. На острове существовал однопартийный режим Гоминьдана, всякое проявление оппозиционности, как, например, создание газет и журналов, независимых от правительства, жестоко подавлялось. Представительные органы власти отсутствовали, функции Национального собрания были чисто номинальными. По своей организационной структуре Гоминьдан был похож на КПСС (строгая централизация, культ вождя и т.п.). Однако именно благодаря реализации этатистской модели модернизации Тайвань смог добиться впечатляющих успехов в социально-экономическом развитии.

И здесь, как впоследствии в материковом Китае, важную роль играла личность политического лидера. В течение двадцати пяти лет Тайванем руководил Чан Кайши. Отвлекаясь от исповедуемых им мировоззренческих принципов, антикоммунистических по своей сути, нельзя не признать одного очевидного обстоятельства: он сумел извлечь необходимые уроки из ошибок политики Гоминьдана до 1949 г. Именно поэтому Чан Кайши, как впоследствии Дэн Сяопин, начал модернизацию с реформирования сельского хозяйства, что позволило создать основу развития промышленности и инфраструктуры. Обладая большим честолюбием и харизматическим даром, Чан Кайши сумел подчинить своей политической воле усилия многих людей, заставил их поверить в правильность своего курса. Зачастую он действовал, применяя методы, используемые в Советском Союзе в 30–40-е годы, безжалостно расправляясь с теми, кто выступал против его политики. Как показала последующая история Тайваня, курс Чан Кайши оказался адекватным тогдашним социально-экономическим условиям Тайваня.

В 60–80-е годы этатистская модель модернизации была избрана и в Южной Корее правившими там военными режимами. Так же, как и на Тайване, государство контролировало развитие экономики, строго регламентировало деятельность промышленных предприятий. Здесь также существовали планы развития страны, под постоянным контролем государства находились вопросы внешней торговли^[cxlvii].

В Южной Корее, как и на Тайване, заслуга в развитии сильного частного сектора принадлежит государству. Все ныне известные в мире корейские компании “смогли встать на ноги” благодаря его поддержке. Развитие целого ряда отраслей тяжелой промышленности финансировалось правительством. Многие базовые предприятия являлись, а некоторые являются и в настоящее время, государственными, например известный во всей Азии металлургический комбинат “Поско”.

Финансовый кризис в странах Тихоокеанского региона 90-х годов обусловлен многими факторами, прежде всего внешними, он не связан с этатистской моделью модернизации. Этот кризис говорит лишь о необходимости гибкого маневрирования, быстрого изменения экономического курса в соответствии с меняющейся обстановкой.

Конечно, автор данной статьи далек от идеализации этатистской модели модернизации, она не является универсальной, однако для целого ряда стран именно эта модель стала неизбежностью, ибо только она помогла и помогает решать назревшие социально-экономические проблемы. Подтверждение тому опыт исторического развития Китая, включая Тайвань, Вьетнама и других стран Азиатско-Тихоокеанского региона. Очевидно, что данная модель социального развития не решает всех существующих проблем^[cxlviii]. Однако беспроблемных моделей модернизации не бывает, как не бывает и беспроблемных обществ.