Символы Супер-Эго

Итак, если мы рассматриваем трансформацию, то есть сублимацию, предгенитальных первичных импульсов в русло дисциплинированной деятельности, получения знаний как одного из наиболее важных аспектов процесса взросления, происходящего в латентный период, то протекает эта трансформация под влиянием тех целей, что ставит перед индивидом Супер-Эго, и под его контролем. Несмотря на то что у революционных философов и либертианцев стало модным призывать ликвидировать Супер-Эго, отменить всякие авторитеты, смести власти и разбить оковы, в которые человечество себя заковало, мы тем не менее видим, что люди нуждаются в путеводителе и третейском судье, способном оценить их поступки и направить их мысли.

Действительно, символы Супер-Эго практически всеохватны, нет личности или культуры, которую бы не контролировали или не направляли эти символы. Как сказал Лакан: "Символы на самом деле окутывают жизнь человека, как сетью, окутывают так плотно, что они еще до его рождения соединяют тех, кто даст ему жизнь, чьей "плотью и кровью" он станет; окутывают так плотно, что они вносят в его жизнь вместе с даром звезд (если не фей) знак его судьбы; так плотно, что дают определения, будет ли он верным человеком или предателем, а также даруют законы и правила, которые будут сопровождать его по жизни везде, где его еще нет, и даже после его смерти, где его уже не будет".*

* Жак Лакан. Функция и область речи и языка в психоанализе. Экри.

Как структуралист, Лакан принимает символику как данность, как структуру обозначений, действующих в различных культурах и определяющих человеческие отношения и модели поведения в рамках этих культур. И хотя верно, что культурные горизонты человека населены символами, структуралисты считают эти символы независимой объективной сущностью, не принимая во внимание те душевные и мыслительные процессы, которые их порождают. По мнению Лакана, после опубликования "Толкования сновидений" Фрейда стало ясно, что человек живет по внутреннему закону, который не он сотворил, но который, напротив, творит его самого. "Он наполнен знаком, но он его не создал".

Действительно, символы Супер-Эго кажутся вечными и универсальными, беспричинными, но побуждающими, вневременными и в то же время действующими в том или ином конкретном времени. Однако задача психоанализа – не просто описать эти символы и то, каким образом они определяют характер индивида или культуры, но также показать, как они сами формируются психикой и как проецируются вовне, превращаясь как бы в объективные или божественные законы.

Здесь уже говорилось, что Супер-Эго рождается не в период формирования Эдипова комплекса, но на самых ранних стадиях развития ребенка, что каждая фаза развития либидо рождает собственную конструкцию Супер-Эго. И хотя Эдипов комплекс формирует отеческое Супер-Эго, наиболее важное в условиях патриархальной культуры как центр совести и морали, тем не менее и оно есть лишь один из многих образов Супер-Эго. Предгенитальные Супер-Эго не исчезают, они продолжают действовать, но уже бессознательно, как некие подпольные движения души. Младенческие фиксации, энергия предгенитального либидо – нереализованные, но требующие выхода, перетекут в следующие фазы и повлияют на характер формирования Супер-Эго Эдипова периода. Поэтому наиболее важная структура Супер-Эго сохраняет многие компоненты более ранних фаз развития, многие черты детства индивидов, спроецированные на образы Супер-Эго.

Оральные черты либидо с их импульсами сосания, глотания, кусания создают символические образы всех этих действий. Так, например, орально-агрессивные импульсы выразятся во множестве символических образов типа злых лиц, клацающих зубами и клыками, горящих глаз, различных фигур в угрожающих позах с загребущими руками или когтистыми лапами. В большинстве этих разнообразных представлений очень отчетливо заметны мускульные импульсы агрессии. На первичном уровне, то есть прежде, чем они проецируются на родительские объекты, эти образы обычно представляются в виде разрозненных частей, а не целых фигур, например как зубы, челюсти, угрожающие глаза или руки и т.д. Только после проекции на родительские объекты они становятся символами Супер-Эго, выраженными в образах ведьм или демонов. В свою очередь открытый, жаждущий рот младенца находит свое символическое выражение в образе пещеры, в темной пасти которой исчезают предметы и люди, или трясины, готовой засосать детей, или, наконец, бездонного водоворота омута.

В поэме Шиллера "Ныряльщик" великолепно передан драматический образ моря в виде разверстой пасти, затягивающей людей в бездну:

Кто, рыцарь ли знатный иль латник простой,
В ту бездну* прыгнет с вышины?
Бросаю мой кубок туда золотой.
Кто сыщет во тьме глубины
Мой кубок и с ним возвратится безвредно,
Тому он и будет наградой победной...

* Слово "бездна" буквально переводится как "горло, пасть".

При первой попытке молодой герой возвращается и рассказывает о пережитых ужасах. Но, получив обещание короля отдать за него свою красавицу дочь, он ныряет вновь, чтобы уже не возвратиться. Позже я снова вернусь к этой поэме и покажу, как символы пожирающей пасти начинают ассоциироваться – на генитальном уровне – с образами кровожадной вагины.

В образном строе Иеронима Босха, особенно в его "Видении Ада", мир, находящийся под ужасным влиянием отца и матери, изображен в виде чудовищного родительского рта, олицетворяющего врата преисподней. Интересно заметить, что в патриархальных культурах родитель, пожирающий своих детей, представляется в образе отца, как, например, Зевс или Хронос, в то время как в мифологии примитивных кельтских или финно-угорских культур пожирательницей детей предстает фигура матери. В венгерской мифологии это мать-русалка, обитающая в реках и озерах и заманивающая людей в глубину. В этих культурах множество подобных образов водяных или русалок, и обычно, если люди вынуждены были пить воду в незнакомой деревне, они обязательно произносили молитву, чтобы отвести от себя злые намерения водяного божества: "Не делай мне зла, выбери кого-нибудь другого", – и часто добавляли к этому: "например, русского".

Среди различных патологий мы видим много психосоматических расстройств, связанных с органами поглощения и глотания. Одно из наиболее частых – "анорексия невроза" – связано, как я уже говорил, с орально-агрессивным типом инкорпорирования, который, будучи подавлен, приводит к сильнейшим спазмам горла и пищевода, делая процесс глотания трудным и болезненным. Людей, страдающих этой болезнью, преследуют навязчивые фантазии об искаженных злобой ртах, грозящих проглотить их.

Анальная фаза развития либидо вызывает сновидения и фантазии о грязной, скользкой поверхности, переполненных уборных, помещениях, заполненных грязью или фекалиями. Эти фантазии населены различными фигурами, представляющими фекалии, – чешуйчатыми змеями, червями, гномами, – которые в дальнейшем становятся мифологическими образами. Лица и фигуры гномов выражают озабоченность анальными функциями, голова наклонена вниз, вся фигура напряжена, как при испражнении, – грязные, измученные человечки. Нереализованное и неприемлемое либидо окрашивает все действия человека, он как будто все время ощущает фекалии, чувствует, что тело и руки запачканы, постоянно находится в тревожном состоянии, и все это часто мешает ему продуктивно работать. Эти состояния рождаются в результате невозможности сублимировать анальные импульсы, трансформировать фекальные субстанции в более приемлемые и интересные материалы.

Молодой человек 22 лет страдал от навязчивой идеи, побуждавшей его постоянно расчесывать свои волосы, чтобы прическа была идеальной, чтобы ни один волосок не выбился. Эта навязчивая идея преследовала его практически постоянно, все его внимание было посвящено этому священнодейству, отчего он был не в состоянии что-либо делать или общаться с людьми без того, чтобы не думать о том, как бы не испортилась прическа. На работе или в любом общественном месте он без конца бегал в туалет или другое укромное место, чтобы поправить прическу. И, даже будучи с девушкой, он не мог думать ни о чем, кроме того, в каком виде у него волосы. Если же он пытался побороть это, в нем поднималось невыносимое беспокойство. Нужно ли говорить, что он производил впечатление чрезвычайно застенчивого человека, который боится, что люди считают его странным, готовы смеяться и подшучивать над ним, и это состояние в конечном итоге вызвало острую паранойю. И хотя на самом деле он был весьма привлекательным молодым человеком, он сам чувствовал себя нечистым, "неприбранным" и, в общем-то, отвергнутым. Он был педантичен во всем – в одежде, в поведении, но его постоянно преследовал страх, что он неряшлив и портит все, к чему бы ни прикоснулся.

В процессе сеансов психоанализа он осознал, что на самом деле ему хотелось быть человеком совершенно противоположного типа, полным контрастом тому утонченному и педантичному образу, который он являл собой в реальности. Когда он постепенно понял, что может быть свободным и раскованным, ему стало доставлять удовольствие, когда ветер трепал волосы, он стал позволять себе ходить взъерошенным. Затем он понял, что ему хочется брать в руки вещи и делать с ними что-нибудь, даже при опасении, что есть угроза что-то испортить или спутать. Под гипнозом он чувствовал в руках сильное либидозное побуждение, но начинал тревожиться, если не знал, что с ними делать, что именно он хочет потрогать, как дотронуться до другого человека или как обращаться с тем или иным предметом. Я попросил его взять в руки кусок пластилина и попытаться слепить из него яблоко. Под гипнозом он это сделал и ощутил невероятную радость, когда сумел не только слепить яблоко, но и раскрасить его для пущей красоты в желто-красный цвет. Тогда я попросил его показать яблоко знакомой девушке, которая удивилась и обрадовалась его умению. Затем я попросил его показать это яблоко матери, и он регрессировал к состоянию маленького мальчика, принесшего матери яблоко. Она как будто бы правильно отреагировала, сказав, что яблоко красивое, но осталась холодна и безучастна. Собственно, она дала ему понять, что он не должен был этого делать, что у него был какой-то скрытый мотив. Постепенно пациент догадался, что на самом деле мать отчего- то сильно смущена. Вскоре мы добрались до момента, когда мальчик сидел на горшке, чувствовал удовольствие от освобождения кишечника и хотел потрогать фекалии. Он с гордостью глядел на мать, желая показать ей, что он произвел на свет. Но, к его расстройству, мать не прореагировала, скорее наоборот, отдалилась, смутилась и выказала признаки отвращения. Самым сильным его впечатлением осталось это ее смущение, он так и не понял, как же она относится к его гордости и его подарку. Я спросил его, что он сам почувствовал в этот момент, и он вспомнил, что и сам смутился и не знал, что же делать. Вся ситуация его озадачила настолько, что ему хотелось отстраниться от нее, не иметь с ней ничего общего. Он стал замкнут, напряжен, ему хотелось спрятаться, притвориться, что его нет, не хотелось показывать матери вообще ничего, ибо то, что он мог показать, оказалось неприятным, отвратительным.

Этот импульс пациента показать свое искусство произвести анальный продукт оказался связан с сильным нарциссическим побуждением быть каким-то особенным, нравиться окружающим, и эти два либидозных стремления переплелись. Когда он хотел показать матери свой анальный материал, чтобы добиться ее одобрения и восхищения, это, собственно, его нарциссическая сущность ждала одобрения и восхищения, ждала признания, что он прекрасен, что он совершенно особенный. То, что мать отвергла его анально-нарциссическое либидо, заставило его уйти в себя, глубоко спрятать его. Увидев ее смущение и отвращение, он отождествил себя с ней и сам стал ощущать смущение и отвращение к собственным желаниям. Чувствуя себя неприятным, он постоянно старался избавиться от своих ужасных эксгибиционистских желаний посредством навязчивых действий. Ему постоянно требовалось чиститься, поправлять одежду и прическу, чтобы выглядеть идеально.

Невротические навязчивые идеи и маниакальные действия могут претворяться и в коллективную одержимость, благодаря которой они получают общественное одобрение, как, например, религиозные обряды и ритуалы. Навязчивые обряды уничтожения, то есть преодоления влияния неприемлемого либидо, относятся одновременно и к орально-агрессивному и анальному импульсам, и часто они соединяются. Например, иудейский кошерный закон (кашрут) связан в первую очередь с запретом на кусание соска в момент сосания молока. Когда пьешь молоко, нельзя пожирать плоть, нельзя мешать кровь и молоко. Так что верующему приходится идти на все, чтобы разделить эти два разных действия. В то же самое время этот ритуал связан и с очищением. В иудаистских обрядах большую роль играют правила по очищению рук и тела, мытья кухонных принадлежностей. Табу на кровь, связанные с орально-агрессивным импульсом, выработали определенные ритуалы забивания животных таким образом, что сначала выпускается вся кровь и только тогда туша готова. То есть разделяются не только молоко и плоть, но и плоть отделяется от крови, ибо кровь одновременно и священна и запретна. Кровь предназначается лишь Богу, и в жертвоприношениях древних евреев кровь всегда предназначалась для Бога и была запретна для смертных. Искусство жертвоприношения, его тайные правила были прерогативой жрецов, посвященных в таинство. Запрет на кровопускание для остальных был защитным механизмом против человеческих жертвоприношений среди евреев и создал моральные нормы, запрещающие убивать людей, задолго до того, как подобные табу появились у других наций. Вот так из запретов, наложенных на орально-агрессивные и анальные импульсы, родились самые важные понятия гигиены и морали.

В главе, посвященной анальному либидо, мы обсуждали символическую трансформацию экскрементов в самые разнообразные объекты-заменители, такие, как земля, глина, песок, грязь и в дальнейшем золото и деньги. Мы заметили также, как нарциссическое либидо пытается найти свое выражение в таких анально-проективных объектах, как образы собственной личности. Именно так анальное и нарциссическое либидо смыкаются и создают внешние образы самого себя в различных фигурках и всевозможных любимых предметах. Более того, поиски бессмертия, желание защитить собственную нарциссическую сущность от разрушительного действия времени привели человека к тому, что он стал отождествлять себя с нерушимыми объектами. Это прежде всего камни, представляющие собой нечто цельное и постоянное, именно в них запечатлеваются образы, неподвластные времени.

С древнейших времен люди собирали камни и, видимо, чувствовали, что в них заключена живая душа. Древние германцы, например, верили, что после смерти дух умершего продолжает жить в надгробном камне. Возможно, как считал Юнг, обычай класть на могилы камни родился из символической идеи, что от умершего остается нечто вечное, лучше всего выраженное в камне. И обычай воздвигать каменные памятники знаменитым людям или по поводу важнейших событий, который мы находим практически у всех цивилизаций, скорее всего, восходит к тому же верованию. И тот камень, что положил Иаков на месте своего знаменитого сновидения, и камни, оставляемые людьми на могилах святых или героев, – все это выражает природу человеческого стремления к сохранению души через каменный символ. Во многих религиозных культах камни используются как место поклонения, как место, в котором заключен Дух Господень. Так и в исламском мире священный черный камень Кааба в Мекке стал местом паломничества всякого истинного мусульманина.

Если камни символизируют существо и целостность личности, то золото, драгоценности и деньги олицетворяют нарциссическое желание привлечь внимание, быть признанным. Блеск, сверкание и мерцание золота и драгоценных камней привлекают внимание, вызывают чувства удивления и восхищения. Того, кто обладает золотом, деньгами и драгоценностями, мир не может игнорировать, напротив, он становится центром внимания, к нему прикован интерес. Так, про удачливых людей говорят, что они родились с серебряной ложкой во рту (соотв. русской поговорке "родился в рубашке". – Перев.), известно также выражение "золотая молодежь", то есть люди, выделяющиеся среди других. В золоте и драгоценностях как символах сливаются анальное и нарциссическое либидо и реализуется младенческое представление о его анальном материале – блестящем, золотистом, великолепном выражении его личности.

На более высоком уровне нарциссической фазы развития либидо, когда самоощущение находит более персонифицированное выражение, образ собственной личности предстает в виде некоего гигантского сверхчеловека, способного объять всю вселенную. Поскольку во время этой стадии личность наполняется огромными порциями либидо, она становится центром внимания ребенка, наполняя его ощущением, что он сам и есть центр вселенной, вездесущий и всемогущий, способный преодолевать пространство и время. Символически это ощущение представляется в виде образов гигантской человеческой фигуры, заполняющей весь космос, всю вселенную. Эти образы – прототип маниакального состояния, при котором желания и мысли индивида являются для него главными и всесильными, не зависят от времени и места, от законов природы или человеческих законов и правил. Отсюда неудивительно, что фигура космического человека появляется во многих мифах и религиозных учениях.

В западной цивилизации образ космического человека связан с символической фигурой Адама, первочеловека. Существует иудейская легенда, что, когда Бог создавал Адама, он взял сначала по горсти красного, желтого, черного и белого праха земного из четырех сторон света, и, таким образом, Адам "простирался от одного конца света до другого". Когда он наклонялся, голова его была на востоке, а ноги на западе. Согласно другой иудейской легенде, все человечество с самого начала было заключено в теле Адама, то есть заключена была душа каждого, кто когда-либо будет рожден на земле. Так что душа Адама была "словно фитиль лампы, сотканный из бесчисленных нитей". В этом символе прекрасно отражена идея абсолютной общности всего человеческого существования.*

* См.: М.Л. фон Франц. Процесс индивидуализации // Человек и его символы / Под ред. К.Г. Юнга.

В Древней Персии подобный же первочеловек под именем Гайомарт изображался в виде огромной фигуры, источающей свет. Когда он умер, его тело рассыпалось на множество металлов, а душа превратилась в золото. Его семя пало на землю, и из него проросли первые люди в виде двух ростков ревеня. На Востоке и в некоторых гностических кругах Запада люди вскоре осознали, что космический человек есть скорее психический образ, нежели конкретная реальность. В индуистских преданиях, например, он есть нечто, что живет внутри человека и является единственно бессмертной его частью. Этот внутренний Великий Человек воспитывает индивида, ведет его от самого сотворения и до возвращения к первоначальному праху. В мифах Древней Индии эта фигура известна под именем Пуруша – слово это значит просто "человек, лицо". Пуруша живет в сердце каждого человека, и в то же время он наполняет собой весь космос. На Западе космический человек отождествлялся в значительной степени с Христом, на Востоке – с Кришной или Буддой. В Ветхом Завете эта же символическая фигура предстает как "Сын Человеческий", а в иудаистской мифологии его имя Адам Кадмон. В некоторых религиозных движениях поздней античности его называли просто Антропос (человек). Знаменательно, что Адам как космическая фигура наказан Богом за свои чрезмерные амбиции, и в результате этого наказания, когда он сталкивается с действительностью, его мания трансформируется в депрессию. Будучи родоначальником человечества, гордостью Господа, зеницей его ока и хозяином Рая, он вдруг проклят Богом, который говорит ему: "За то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: "не ешь от него", проклята земля за тебя: со скорбию будешь питаться от нее во все дни жизни твоей. Тернии и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою. В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты есть и в прах возвратишься" (Быт. гл. 3). Это четкое определение прямо направлено к тем маниакальным индивидам, чей нарциссизм выходит за пределы реальности и соперничает с Супер-Эго. Супер-Эго мстит за это, заставляя Эго впадать в депрессию. Маниакально-нарциссический индивид стремится уничтожить Супер-Эго и занять его место, в то время как при депрессии именно Супер-Эго уничтожает Эго или по крайней мере наносит ему сильнейший удар.

Когда ребенок достигает фаллической фазы развития либидо, нарциссические символы переносятся в основном на генитальную зону, и теперь она выражает всемогущество. Она становится центром внимания ребенка, который в свою очередь ожидает, что так же к ней относятся и все те, кто его любит. Нарциссические образы ее и ощущения ее власти играют важную роль не только в фантазиях ребенка, но и во многих мифах, как, кстати, и в структуре общества. Так, образ поднятого пениса становится не только центром либидозных ощущений, занимающих внимание и интерес ребенка, но и находит символическое выражение в самых различных памятниках материальной культуры. Высокие башни и шпили возвышаются над пейзажем или городом и символизируют значимость церквей или гражданских учреждений и монументов. Ребенок играет с саблями или стрелами, со всякими предметами удлиненной формы, которые дают ему ощущение силы и эротическое удовлетворение. Инструменты и оружие приобретают фаллическое значение, и то удовольствие, что испытывает человек от умения ими пользоваться, отражает возбуждение фаллического либидо. Нет мальчишки, который бы не любил помахать саблей или копьем или пострелять из лука, который не любил бы поиграть с паровозами или машинками; так же трудно найти мужчину, который не увлекался бы автомобилями – не только их удлиненной формой, но и возможностью преодолеть барьеры скорости и расстояния – или винтовками, ракетами и тому подобным оружием.

Фаллический символ отражает агрессивное самоутверждение, силу и превосходство, однако обычно он эгоцентричен и именно таким образом относится к обществу. Он проникает в окружение и завоевывает его, но не сливается с ним. Так, купцы времен Возрождения строили башни, чтобы показать свое положение в обществе, и высота этих башен давала понять, чего стоит ее владелец. Церковный шпиль, рассчитанный на то, чтобы служить обществу, руководить им, защитить его, – тоже фаллический символ, но он символизирует единство общества. Это действительно символ Богова пениса, который сообщает людям ощущение возвышенного образа, дает чувство общности и духовного единения всех тех, кто отождествляется с этим образом. Светское здание городской ратуши и даже заводские трубы отражают гражданские добродетели и производительные силы общества. Жители Сиднея, например, безмерно гордились огромной заводской трубой, извергавшей тучи дыма рядом с гаванью, ибо она символизировала для них собственные производственные возможности. С другой стороны, высочайшие небоскребы отражают в себе фаллическо-нарциссическое удовлетворение строителя чисто технологическими возможностями, абсолютно не принимающее во внимание потребности общества, члены которого вынуждены жить в состоянии изоляции, лишь подчиняясь технологической мегаломании. Поистине можно сказать, что конфликт между фаллической и генитальной фазами, играющий важную роль в развитии индивида, воспроизводится в общественно-культурной сфере. И будет ли общество идти по генитальному, то есть продуктивному, пути, в основе которого положительные ценности – забота, внимание, сотрудничество, или в нем будут преобладать самоутверждение, агрессивность, конкуренция и эксплуатация, в большой степени зависит от того, достигнет ли оно генитальной фазы как преобладающей формы либидозного самовыражения или зафиксируется на фаллической стадии.

Дело в том, что генитальные символы выражают чувства слияния с другим существом, преодоления преград и барьеров Эго, отделяющих одну личность от другой. Ощущение единения, когда человек полностью отдается другому без всяких сдерживающих моментов, – это одно из самых сильных и радостных чувств, доступных человеку. Как будто самый трудный акт, требуемый природой от индивида для продолжения рода, а именно полную отдачу, почти утрату себя, она компенсирует самым радостным, самым замечательным из возможных ощущений и чувством самореализации. Самоотдача и чувство единения с другим существом сопровождаются образами единения со всей вселенной, с природой, с космосом и с Богом. Природа наполняется этим любовным чувством, ей отдается человек, и она принимает его в свои вселенские объятия. Это океаническое чувство выражается в мистических томлениях, служащих подоплекой религиозных концепций и поэтической образности. Теряя себя, Эго как бы участвует в более общем единении с жизнью в целом, и как религия, так и искусство всегда пытаются воспроизвести духовное свойство этого ощущения. Все ограничения нарциссизма и фаллического самоутверждения преображаются в радость самоотдачи и слияния с другим существом или, на духовном уровне, с природой или со всем миром. Как в начале жизни младенец испытывает полнейшее удовлетворение и радость от материнской груди, так взрослые мужчина и женщина испытывают столь же полное и всеобщее наслаждение от слияния друг с другом. Воображение человека всегда находило в природных образах некие сексуальные черты. Земля, раскрытая плугом для того, чтобы принять в себя семя, которое она укроет, защитит и взрастит, – это тоже образ генитального слияния одной личности с другой, с природой и со всем живущим:

Радость, пламя неземное,
Райский дух, слетевший к нам,
Опьяненные тобою,
Мы вошли в твой светлый храм.
Ты сближаешь без усилья
Всех, разрозненных враждой,
Там, где ты раскинешь крылья,
Люди – братья меж собой.

Мать-Природа все живое
Соком радости поит.
Все – и доброе и злое –
К ней влечение таит.
Нам дает лозу и счастье
И друзей в предсмертный миг,
Малой твари – сладострастье,
Херувиму – Божий лик.

Фридрих Шиллер. Ода к радости

Но не все так безоблачно. Когда в репрессивных культурах накладываются определенные табу, когда радость омрачается сознанием греха, а восторг тонет в угрызениях совести, жизненные силы подтачиваются и душа человека регрессирует к младенческим формам самовыражения. В этом случае генитальные ощущения вновь наполняются фаллической агрессивностью, а Эго, испытавшее в какой-то степени возвышенную радость и сопереживание, возвращается к нарциссизму, выходя за его границы не иначе как через соревнование. Телесные радости обязательно сопровождаются чувством страха и напряжения, мышцы скованы, и нормальное объятие превращается в акт агрессии. Любовь вытесняется садизмом; единственной формой контакта остается нападение; вместо того чтобы открыться друг другу, люди избегают смотреть другому в глаза, опасаясь увидеть в них отражение собственной греховности. Люди теряют контакт с природой, перестают чувствовать и сопереживать, они в состоянии лишь нападать, стремясь подчинить себе природу или ближнего своего.

Открытые, свободные губы, вбирающие в себя космическую энергию, становятся напряженными и твердыми, их страстное желание любви и наслаждения вызывает смущение и растерянность, а зубы, чтобы почувствовать ощущение жизни, должны напасть и укусить. Либидо попадает под влияние садо- мазохистских импульсов и способно самовыразиться либо через криминальное поведение, либо через безумие, либо оно находит иные каналы самовыражения через жертвенные мифологии, религии или идеологии. Если генитальное либидо заблокировано и не имеет возможности открыто выразить себя, оно создает чувство тревоги с сопутствующим мускульным напряжением, что, в свою очередь, вызывает гнев и агрессию, иными словами, освобождение от напряжения может состояться лишь через садистские формы самовыражения, но это опять же блокируется авторитарным Супер-Эго. Патриархальное Супер-Эго представляет разрушительные импульсы как нечто, неотъемлемо принадлежащее человеческой природе, забывая, однако, что само в большой степени за это ответственно.

Можно возразить, что без подавления и запретов, налагаемых патриархальной культурой на либидозное удовлетворение, не было бы драматического развития религий и всплесков гениальности. Но при этом остается без ответа вопрос о том, смогла ли патриархальная культура предоставить достаточно сублимационных выходов для тех инстинктивных импульсов, которые она держала под контролем, дают ли ее культурные и духовные достижения возможность разрядки для той энергии, которой она перекрыла все естественные выходы.