Последний критерий: от субъекта к практике

В одном смысле места заполнены и заняты реальны­ми существами лишь в той мере, в какой структура «акту­ализирована». Но в другом смысле мы можем сказать, что места уже заполнены и заняты символическими элемен­тами на уровне самой структуры; а порядок мест вообще определяют дифференциальные отношения этих элемен­тов. Следовательно, до любого заполнения и любой вто­ричной оккупации реальными существами существует первичное символическое заполнение. Мы вновь находим парадокс пустой клетки: последняя — это единственное место, которое не может и не должно быть заполнено, пусть даже символическим элементом. Она должна хра­нить совершенство своей пустоты, чтобы перемещаться относительно себя и циркулировать, проходя через эле­менты и разнообразия отношений. Символическое долж­но быть своим собственным символом и вечно манкиро­вать свою собственную половину, которая была бы спо­собна занять пустоту. [Однако эта пустота не является не­бытием или, по крайней мере, это небытие не является бытием негативного, это позитивное бытие «проблемати­ки», объективное бытие проблемы и вопроса). Вот почему Фуко может сказать: «Возможно мыслить лишь в этой пустоте, где уже нет человека. Ибо эта пустота не озна­чает нехватку и не требует заполнить пробел. Это лишь развертывание пространства, где, наконец, снова мож­но мыслить»³⁴.

Если же пустое место не занято термином, оно тем не менее сопровождается — не будучи ни оккупированным,

³⁴ Фуко М. Слова и вещи. С.438.

ни заполненным — в высшей степени символической ин­станцией, которая следует за всеми его перемещениями. И двое, инстанция и место, не прекращают манкировать и таким образом сопровождать друг друга. Субьект — это именно инстанция, которая следует за пустым местом: как говорит Лакан, он является менее субъектом, нежели под­чиненным—подчиненным пустой клетке, фаллосу и его пе­ремещениям. Его ловкость бесподобна или должна быть таковой. Поэтому по сути субъект является интерсубъек­тивным. Объявить о смерти Бога или даже человека — это еще ничего не означает. Что важно — так это как объя­вить. Уже Ницше показал, что Бог умирает несколькими способами; и что боги умирают — но от смеха, намерева­ясь говорить о Боге, что он Единственный. Структурализм вовсе не являются мыслью, уничтожающей субъекта, но такой, которая крошит и систематически его распределя­ет, которая оспаривает тождество субъекта, рассеивает его и заставляет переходить с места на место: его субъект всегда кочующий, он сделан из индивидуальностей, но внеперсональных, или из единичностей, но доиндивидуальных. В этом-то смысле Фуко и говорит о «рассеянии», а Леви-Стросс может определить субъективную инстан­цию только как зависящую от условий Объекта, при кото­рых системы истины становятся обратимыми и, следова­тельно, «одновременно приемлемыми для нескольких субъектов»³⁵,

Исходя из этого могут определиться две важные ак­циденции структуры. Или пустая клетка и двигатель более не сопровождаются кочующим субъектом, который под­черкивает их пробег; и пустота клетки становится лаку­ной, действительной нехваткой. Или наоборот, клетка за­полнена, оккупирована тем, кто ее сопровождает, и ее под-

³⁵ Levi-Strauss С. Le cru et !e cuit. P. 19.

вижность теряется в результате оседлой, или заморожен­ной, полноты. Также можно было бы сказать в терминах лингвистики, что то «означающее» исчезло, и поток оз­начаемого не находит более означающего элемента, ко­торый его скандирует, то «означаемое» рассеялось и цепь означающего не находит более означаемого, которое по ней пробегает; два патологических аспекта психоза³⁶. Еще можно было бы сказать в теоантропологических терми­нах, что то Бог заставляет увеличиваться пустыни и роет в земле лакуну, то человек ее заполняет, он оккупирует ме­сто и в этой тщетной перестановке заставляет нас пере­ходить от одной акциденции к другой: вот почему человек и Бог— это две болезни земли, то есть болезни структуры.

Важно знать, при каких условиях и в какие моменты эти акциденции определяются в структурах того или иного порядка. Рассмотрим снова анализ, проведенный Альтюс­сером и его сотрудниками: с одной стороны, они показы­вают, как в экономическом порядке на приключения пус­той клетки [Стоимость как объект = х) накладывают отпе­чаток - товар, деньги, фетиш, капитал и т.д., — все, что ха­рактеризует капиталистическую структуру. С другой — они демонстрируют, каким образом в структуре рождаются противоречия. Наконец, как реальное и воображаемое, то есть реальные существа, занимающие места, и идеоло­гии, выражающие создаваемый ими образ, четко опре­делены игрой этих структурных приключений и противо­речий, которые из них вытекают. Конечно, не то чтобы про­тиворечия были воображаемыми: они являются подлинно структурными и определяют эффекты структуры в ее соб­ственном внутреннем времени. Так не будем говорить о противоречии, что оно является видимым, но скажем, что

³⁶ См. предложенную вслед за Лаканом С. Лекером схему: «A la recherche des principes d'une psychotherapie des psychoses». L'Evoliition psychiatrique. 1958.

оно производно: от пустого места и от своего становле­ния в структуре. Согласно общему правилу, реальное, во­ображаемое и их отношения всегда порождаются вторич­но благодаря функции структуры, которая начинаете того, что имеет свои первичные результаты в себе самой. По­этому совсем не извне приходит в структуру то, что мы только что назвали акциденциями. Наоборот, речь идет об имманентной «тенденции»³⁷. Речь идет об идеальных со­бытиях, которые составляют часть самой структуры и сим­волически принимают вид ее пустой клетки, или субъекта. Мы называем их «акциденциями», чтобы лучше отметить не случайный или внешний характер, а их характер весь­ма специального события внутри структуры, поскольку последняя никогда не сводится к простой сущности.

Отсюда в структурализме встает ансамбль сложных проблем, касающихся структурных «мутаций» (Фуко) или «форм перехода» от одной структуры к другой (Альтюс­сер). Всегда в зависимости от пустой клетки дифферен­циальные отношения приобретают новые значимости или вариации, а также единичности, пригодные для новых кон­ститутивных распределений другой структуры. Вдобавок нужно, чтобы противоречия были «разрешены», то есть чтобы пустое место было освобождено от символических событий, которые его скрывают или заполняют, чтобы оно было отдано субъекту, который должен его сопровождать на новых дорогах, не занимая и не опустошая его. Поэто­му существует структуралистский герой: ни Бог, ни чело­век, ни личный, ни универсальный, он — без тождества, сделанный из неперсональных индивидуальностей и до-индивидуальных единичностей. Он обеспечивает расщеп­ление структуры, затронутой избытком или недостатком, он противопоставляет свое собственное идеальное собы-

³⁷ О марксистских понятиях «противоречие» и «тенденция» см. анализ Э.Балибара: Balibar Е. Lire le Capital. Т.Н. Р.296 sq.

тие тем идеальным событиям, которые мы только что оп­ределили³⁸ . Пусть новой структуре свойственно не во­зобновлять приключения, аналогичные тем, что были со старой, не создавать вновь смертельные противоречия — это зависит от силы сопротивления и творчества данного героя, от его ловкости в следовании и сохранении пере­мещений, способности разнообразить отношения и пере­распределять единичности и все еще продолжать бросать игральную кость. Эта точка мутации определяет именно праксис (praxis) или, скорее, само место, где праксис дол­жен обосноваться. Ибо структурализм неотделим не толь­ко от произведений, которые он создает, но и от практики (pratique) в отношении продуктов, которые он интерпре­тирует. Пусть эта практика является терапевтической или политической — она означает пункт перманентной рево­люции, или перманентного перемещения.

Эти последние критерии — от субъекта к праксису — являются самыми неясными, это критерии будущего. В шести предшествующих характеристиках мы хотели толь­ко собрать в систему то общее, что есть у весьма незави­симых друг от друга авторов, обращаясь при этом к со­вершенно разным областям. И также собрать теорию, ко­торую предлагают сами авторы относительно этого обще­го. На различных уровнях структуры реальное и вообра­жаемое, реальные существа и идеологии, смысл и проти­воречие являются «эффектами», которые следует понять в результате «процесса», собственно структурного разли­чаемого производства: странный статический генезис для

³⁸ См. Мишель Фуко «Слова и вещи». С.291-292: струк­турная мутация, «если она должна анализироваться, причем тщательно, не может быть ни объяснена, ни даже выражена одним словом; она является главным событием, которое рас­пределяется по всей видимой поверхности знания и может быть прослежена шаг за шагом по ее знакам, потрясениям, результатам».

физических «эффектов» [оптических, звуковых и т.д.). Книги против структурализма [или против нового романа) не имеют ровно никакого значения; они не могут поме­шать продуктивности структурализма, которая есть про­дуктивность нашего времени. Никакая книга против чего бы то ни было ничего не значит: имеют значение только книги «за» что-то новое, книги, которые могут его создать.

мистерия Ариадны по Ницше¹

Дионис поет:

«Будь рассудительна, Ариадна! У тебя — маленькие уши, у тебя — мои уши:

Вложи в них ответное слово;

Не с ненависти ли к себе начинается любовь? Я — твой лабиринт..»²

Как иные женщины существуют между двумя мужчи­нами, так и Ариадна существует между Тезеем и Диони­сом. Она переходит от Тезея к Дионису. Ариадна начинает с того, что ненавидит Диониса-Быка. Но покинутая Тезе­ем, которого она вела по лабиринту, Ариадна похищается Дионисом и открывает другой лабиринт. «Кто, кроме меня, знает что такое Ариадна?»³ Значит ли сказанное, что Ваг­нер — это Тезей, Козима — Ариадна, а Ницше — Дионис? Вопрос что? обращен не к личностям, но к силам и волям.

¹ Перевод по изданию Gilles Deleuze. Critique et clinique. Paris. 1993, p.126-134 выполнен Соколовым Е.Г. Цитаты из работ Ф.Ницше приводятся по изданию: Ф.Ницше. Сочинения в 2-х томах. М. 1990

² Образумься, Ариадна!

Малы уши твои, мои уши твои:

Умное слово вмести!

Если не ненавидишь себя, как любить?

Я твой лабиринт...»

Дионисовые дифирамбы. Жалоба Ариадны. [Перевод В.Микушевича. по изд.: Ф.Ницше. «Так говорил Заратустра. Стихотворения.» М. 1993. С.409]

³ Ницше Ф. Ессе Homo. «Так говорил Заратустра» // т.2. С.752

Тезей, вероятно, является моделью текста «О возвы­шенных» II книги «Так говорил Заратустра». В нем речь идет о герое, ловко разгадавшем загадки, посетившем ла­биринт и победившем быка. Возвышенный человек пред­восхищает теорию высшего человека IV книги. Возвышен­ный человек именуется «кающимся духом», т.е. также, как позже станет называться одна из частей высшего чело­века [Чародей). И характеристики возвышенного челове­ка — сосредоточенный дух, тяжеловесность, привычка взваливать не себя бремя, пренебрежение к Земле, не­способность смеяться и играть — перекрывают атрибуты высшего человека как такового.

Хорошо известно, что ницшевская теория высшего человека — это критика, объектом которой является наи­более глубокая и опасная мистификация гуманизма. Выс­ший человек претендует на то, чтобы вести человечество к совершенству, к завершению. Он намеревается восста­новить все человеческие качества, преодолеть отчужде­ние, реализовать человека тотального и поставить его на место Бога, сделав человека могущественной силой, ко­торая утверждает и утверждается. Но в действительности, человек, став высшим человеком, совершенно не будет знать, что же означает утверждать. Он сам будет лишь ут­верждением карикатуры, потешного маскарадного костю­ма. Высший человек полагает, что утверждать — значит носить тяжести, взваливать на свои плечи груз, выдержи­вать испытания, брать на себя бремя ответственности. Позитивность оценивается как вес того, что он несет, а утверждение смешивается с усилием натянутых мускул⁴. Реально все, имеющее вес; утвердителен и действенен

⁴ См.: Ницше Ф. «Так говорил Заратустра». книга III [«О духе тяжести»] и «По ту сторону добра и зла», 213: «Мыслить и от­носиться серьезно к делу, понимать с трудом — это вещи для них имеют общую связь: только в таком виде и переживали они это явление» (Т.2. С.338).

лишь тот, кто несет груз! Поэтому и животными высшего человека являются не бык, но осел и верблюд—животные пустыни, обитатели пустынной поверхности земли, при­способленные для таскания тяжестей. Бык был побежден Тезеем, т.е. возвышенным, или высшим человеком. Но Те­зей намного слабее быка, он лишь плетется у быка в хво­сте. «Он должен был бы работать как вол: и его счастье должно бы разить землею, а не презрением к земле. Бе­лым волом хотел бы я его видеть, идущим, фыркая и мыча, впереди плуга, — и его мычание должно бы хвалить все земное!... Стоять с расслабленными мускулами и распря­женной выей — это и есть самое трудное для всех вас, вы, возвышенные!»⁵. Возвышенный, или высший человек по­беждает животных, загадывает загадки, но он не ведает, что сам является загадкой и животным. Он не знает, что утверждать — не означает таскать тяжести, впрягаться, взваливать на свои плечи существующее, но, напротив, распрягаться, освобождаться, разгружать все живущее. Не нагружать жизнь тяжестью высших, даже и героичес­ких, ценностей, но создавать новые ценности, которые стали бы ценностями жизни, сделав ее легкой и утверди­тельной. «Необходимо, чтобы он забыл свою героическую волю. Я знаю, она — прекрасна на высоте, но она не по­зволяет подняться высоко!» Тезей не подозревает, что бык [или носорог) обладает одной высшей истиной: провор­ное в глубине лабиринта животное, бык и на вершинах себя ощущает прекрасно, он распрягает и утверждает жизнь.

По Ницше, воля к власти включает два аспекта: ут­верждение и отрицание, эти силы обладают двумя каче­ствами: действием и противодействием. Высший человек как раз и предстает как утверждение, он — высший пре­дел человеческого бытия. Но такое бытие—только исклю-

⁵ Ницше Ф. «Так говорил Заратустра» («О возвышенных») // Т.2. С. 84-85

чительная комбинация отрицания и противодействия, от­рицательной воли и силы противодействия, нигилизма и нечистой совести со злобой. Оно есть продукт нигилизма, который сам себя нагружает, являясь силой противодей­ствия, несущий тяжесть. Отсюда и возникает иллюзия лож­ного утверждения. Высший человек заявляет, что имеет отношение к познанию, претендуя исследовать его лаби­ринты и дебри. Но такое познание оказывается лишь ли­чиной морали, а нить лабиринта — моральной нитью. Мо­раль же, в свою очередь, есть лабиринт-личина религиоз­ного и аскетического идеала. От аскетического идеала - к моральному, от морального — к идеалу познания: везде мы встретим развитие одного и того же стремления, которое убивает быка, что значит отвергает жизнь, сокрушает ее тяжестью и сводит к силам противодействия. Высший че­ловек уже не нуждается даже в Боге для того, чтобы впрячь человека. Посредством гуманизма человек замещает Бога: а идеал морали и познания — аскетическим идеа­лом. Во имя героических ценностей и ценностей гуманиз­ма человек сам себя нагружает и впрягается в ярмо.

Высший человек многолик: прорицатель, два короля, человек с пиявками, чародей, последний папа, самый бе­зобразный человек, добровольный нищий и тень. Эти пер­сонажи составляют последовательность, серию, танце­вальный хоровод. Они отличаются друг от друга по месту, которое занимают вдоль длины нити, по форме идеала, по специфическому грузу противодействия и отрицательной тональности. Но сущность у них одна и та же: они — силы обмана, вереница фальсификаторов, искажающих исти­ну; они — ложь, с неизбежностью порождающая лишь ложь. Даже правдивый человек — фальсификатор, ибо под волей к истине он скрывает подлинный мотив - сумрач­ную страсть осуждать жизнь. Что касается создания нео­быкновенной галереи фальсификаторов, то, вероятно,

только Мелвиля можно сравнить с Ницше⁶: высшие люди происходят из «Великого Космополита», где один мошен­ник потакает другому, и если даже обман разоблачается, то лишь для того, чтобы утвердить заново могущество лжи. Обман и притворство, не содержатся ли они уже в самом образе правдивого человека?

Пока Ариадна любит Тезея, она примыкает к силам, отвергающим жизнь. Тезей — великий мошенник, Дух от­рицания, отрицательная модель в форме ложного утвер­ждения. Ариадна есть Анима, Душа, но душа противодей­ствующая, или—сила злобной мести. Ее прекрасная песнь остается жалобой. В «Так говорил Заратустра» песнь Ари­адны вначале звучит из уст Чародея — фальсификатора par excellence, гнусного старика, натянувшего маску мо­лодой девушки. Ариадна—сестра, но сестра, которая ис­пытывает ненависть к своему брату-быку. Через все про­изведения Ницше проходит патетический призыв: не до­веряйте сестрам! Именно Ариадна держит путеводную нить — нить марали — в лабиринте. Ариадна — Паук, та­рантул. И снова слышен возглас Ницше: «Повесьтесь на этой нити!» [«Воля к власти» III, 408, пер. Бианки]. Необхо­димо, чтобы сама Ариадна воплотила в реальность про­рочество [в некоторых версиях мифа покинутая Тезеем Ариадна чуть было ни повесилась).

Что же означает— Ариадна покинута Тезеем? Лишь то, что соединение отрицательной воли и сил противодей­ствия, духа отрицания и противодействующей души, не является последним словом нигилизма. Настанет время, когда воля к отрицанию разорвет свой союз с силами про­тиводействия, их покинет и даже обернется против них. Ариадна вешается, она хочет погибнуть. Следовательно, «полночь» — фундаментальный момент, предваряющий двойное превращение, как если б абсолютный нигилизм

⁶ См.: Melvile, The Confidence Man,

уступил место своей прямой противоположности: уничто­женные самими же собой силы противодействия, стано­вятся силами действия, а отрицание превращается в кар­динальную точку чистого утверждения, полемической и игровой формой утверждающей воли, перешедшее теперь в услужение избыткам жизни. Нигилизм «побежден самим собой». Предмет нашего разговора — не анализ того, как именно происходит такое двойное обращение нигилизма, наша цель — проследить как это выражается в мифе об Ариадне. Покинутая Тезеем Ариадна чувствует, что при­ближается Дионис. Дионис-бык — чистое и многократное утверждение, утверждение истинное, т.е. утвердительная воля. Дионис ничего на себе не таскает и ничем себя не обременяет. Напротив, он всем облегчает жизнь. Дионис умеет делать то, что высшему человеку не ведомо — сме­яться, играть, танцевать, т.е. то, что как раз и означает «ут­верждать». Дионис — сама Легкость, которую не встре­тить в человеке, особенно, в высшем человеке или в воз­вышенно герое. Она свойственна только сверхчеловеку или сверхгерою, располагающихся по ту сторону челове­ка. Было необходимо, чтобы Тезей покинул Ариадну: «Это и есть тайна души: только когда герой покинул ее, прибли­жает к ней, в сновидении, — сверхгерой»⁷. Под ласками Диониса душа становится активной. С Тезеем она была так тяжела, но с Дионисом сбросила груз, обрела легкость, удлинилась и вознеслась до небес. Ариадна теперь пони­мает: то, что она недавно принимала за деятельность, яв­ляется лишь актами мести, подозрительности и надзора [нить], противодействием нечистой совести и злобы; или, более радикально, то, что она считала утверждением, есть лишь личина, манифестация тяжеловесности, привычка считать сильным лишь того, кто взваливает на свои плечи

⁷ Ницше Ф. «Так говорил Заратустра» («О возвышенных») // Т.2. С.85

бремя и несет груз. Ариадна разочарована: Тезей даже не был настоящим Греком, но, скорее, в буквальном смысле, неким Немцем, что слывет греком⁸. Но Ариадна осознает свое разочарование в тот момент, когда оно уже ее не бес­покоит: Дионис приближает, он — истинный грек. Душа становится активной, одновременно и в Духе проявляет­ся подлинная сущность утверждения. Тогда-то и песня Ариадны обретает полностью свой смысл: преобразив­шись от близости с Дионисом и став Анимой, Ариадна соотносится теперь с Духом, который говорит «Да!». Дио­нис добавляет последний куплет к песне Ариадны и песня становится дифирамбом. Согласно основной установки Ницше песня изменяет свою природу и смысл в зависи­мости оттого, кто ее поет—чародей в маске Ариадны или сама Ариадна на ухо Дионису.

Почему Дионис нуждается в Ариадне? Почему ему необходимо быть любимым? Дионис поет песнь одиноче­ства, он ищет невесту⁹. Дионис является прежде всего богом утверждения, следовательно, ему необходимо вто­ричное утверждение для того, чтобы само утверждение было бы утверждено. Чтобы удвоиться, утверждение с не­обходимостью должно вначале раздвоиться. Ницше ясно различает два утверждения, когда говорит: «Вечное утвер­ждение Бытия, вечно я—твое утвержденье». Дионис — ут­верждение Бытия, но Ариадна — утверждение утвержде­ния, вторичное утверждение, или действенное становле­ние. С этой точки зрения, все знаки Ариадны, деформи­рованные Тезеем, при соотнесении их с Дионисом меня­ют свой смысл. Не только песнь Ариадны прекращает быть выражением мстительной злобы. Для того, чтобы стать

⁸ См.: фрагменты в предисловии «Человеческому, слиш­ком человеческому» [Т.2. С.232-239], а также вступление Ариадны в «Воли к власти», книга II, 226

⁹ См.: Ницше Ф. «Так говорил Заратустра», книга II [«Ноч­ная песнь»)

действенным поиском, утвердительным вопросом («Кто ты... Именно меня, меня ты хочешь? Меня всю?»), лаби­ринт также должен измениться: теперь он уже больше не является лабиринтом познания и морали, лабиринтом-дорогой, где, берясь за нить, запутываются, он — не путь того, кто намеревается убить быка. Лабиринт становится самим белым быком, Дионисом-быком: «Я —твой лаби­ринт». Если точнее, лабиринт — это теперь ухо Диониса, ухо-либиринт. Чтобы слышать дионисийское утверждение Ариадне необходимо иметь уши такие же как и у Диониса. Но и не только. Столь же необходимо, чтобы и она утвер­дила утверждение в ушах самого Диониса. Дионис гово­рит Ариадне: «V тебя маленькие уши, у тебя — мои уши:

вложи в них ответное слово» - Да! Вдобавок случается даже, что Дионис шутя говорит Ариадне: «Почему твои уши не стали еще длиннее?»¹⁰. Так он напоминает ей о заб­луждениях, которые у нее были, когда она любила Тезее, а именно: тогда Ариадна полагала, что утверждать означа­ет таскать на себе груз, т.е. поступать и действовать по-ослиному. В действительности же Ариадна, будучи с Дио­нисом, приобрела маленькие и круглые уши, пригодные для вечного возвращения.

Лабиринт уже больше не является архитектурным строением, он становится звуком и музыкой. Шопенгауэр определил архитектуру как функцию двух сил: силы несу­щей и силы несомой, опоры и тяжести, даже когда они имеют тенденцию смешиваться друг с другом. Но когда Ницше все больше и больше отходит от старого фальси­фикатора, Вагнера-чародея, то именно музыка выступа­ет оппозицией архитектуры: она становится Легкостью, чистой невесомостью¹¹. Не является ли трехсторонняя история Ариадны свидетельством некоей антивагнеров-

¹⁰ Ницше Ф. «Сумерки идолов» // Т.2. С. 603

¹¹ см. Ницше Ф. «Казус Вагнер»

ской легкости, более свойственной Оффенбаху и Штрау­су, чем Вагнеру? Заставить танцевать кровли домов, рас­качиваться балконы — это то, что в высшей степени свой­ственно Дионису-музыканту. Безусловно, и со стороны Аполлона и со стороны Тезея также доносится музыка. Но она определяется территориями, атмосферами, родами деятельности, этносами: песнь труда, похоронный марш, танцевальная музыка,развлекательная, застольная, ко­лыбельная... Такая музыка — как маленький «надоедливый мотивчик», имеющий свой вес¹² . Чтобы освободить му­зыку, необходимо подойти к ней с другой стороны, оттуда, где пространства дрожат и рушатся строения, где этносы смешиваются, где высвобождается могучая песнь Зем­ли, где великий Ритурнель изменит, подхватив и повторив, все арии и все мотивы. Дионису не ведома никакая иная архитектура, кроме архитектуры течения и прохождения. Покидать пространства по зову Земли, повинуясь дуно­вению ветра-не это ли сущность песни кактаковой? Каж­дый из высших людей покидает свои владения и направ­ляется к гроту Заратустры. Но лишь один дифирамб слы­шится везде на Земле, обнимая ее всю. V Диониса не боль­ше своей отдельной территории, ибо он — на Земле по­всюду¹³ . Звучащий лабиринт — это песнь Земли, Ритур­нель, персонифицированное Вечное возвращение.

Но почему две стороны противостоят друг другу как истина и заблуждение? Не исходит ли с обеих сторон одна и та же ложная сила? А Дионис-Космополит, не является

¹² Даже своим животным Заратустра говорит: вечное воз­вращение, — «вы уже сделали из этого уличную песенку?» [«Так говорил Заратустра». кн.Ill «Выздоравливающий» // Т.2. С. 158

¹³ К вопросу о «святилище», т.е. о территории Бога, см.:

Jeanmaire. «Его можно встретить везде, и везде он — не у себя... Он проникает неприметно, но не навязывается от­крыто»

ли он великим, «по истине» самым великим, фальсифи­катором? Искусство, — не высшая ли сила лжи? Между вершиной и основанием, одной стороной и другой, проле­гает огромное различие-дистанция, которая должна быть утверждена. Как паук не прекращает плести свою паути­ну, а скорпион — жалить, так и каждый высший человек устанавливает себе определенный, свойственный лишь ему, подвиг, который повторяет наподобие циркового но­мера [поэтому IV книга «Так сказал Заратустра» органи­зована так же, как и гала-концерт «Несравненных» Р.Русселя, как спектакль марионеток или опереточное пред­ставление). В самом деле, каждый из участвующих мимов есть только неизменная модель, фиксированная форма, которую всегда можно назвать истинной, хотя она в той же мере «ложна» как и любые ее повторения Это напоминает то, что происходит с поддельщиком живописных про­изведений: он копирует точную и определенную форму оригинала, такую же ложную как и копии с нее: от него ус­кользают метаморфозы или мгновенные трансформации оригинала, неподдающиеся четкой фиксации в каком-либо форме, приближенной к творению. Вот почему выс­шие люди—лишь самые низкие ступени воли к власти: «Вы означаете ступени; не сердитесь же на того, кто по вас поднимается на высоту свою!»¹⁴. В высших людях воля к власти предстает лишь как воля-обманывать, воля-брать, воля-господствовать, как истощенная больная жизнь, со­трясающая протезом. Д исполняемые ими роли —те же протезы, необходимые, чтобы удержаться на ногах. Один только Дионис, артист-творец, достигает силы, способной преобразовывать, которая, свидетельствуя о бьющей ключом жизнь, понуждает его находиться в постоянном становлении: Дионис доводит силу лжи до уровня, на ко-

¹⁴ Ницше Ф. «Так говорил Заратустра». Кн. IV, «Привет­ствие» // Т.2. С. 204

тором она проявляется уже не как форма, но как непрерывное изменение. Эти превращения — «мужество ода­ривать» или творение возможностей жизни»: трансмута­ция. Воля к власти сродни энергии. Волю, способную к само-преобразованиям, называют благородной. Ничтож­ны и низки те, кто умеет лишь переодеваться, наряжать в маскарадный костюм, т.е. принимать определенную фор­му и держаться всегда за один и тот же образец.

Для Ариадны переход от Тезея к Дионису — воп­рос клинический, вопрос здоровья и исцеления. Для Дио­ниса —также. Дионис нуждается в Ариадне. Он — чистое утверждение; Ариадна же — Анима, утверждение раздво­енное, «Да», отвечающее на «Да». Но, раздвоенное, утвер­ждение возвращается к Дионису уже как утверждение уд­военное. Именно в этом смысле Вечное возвращение есть результат соединения Диониса и Ариадны. Пока Дионис один, он еще боится мысли о Вечном возвращении, т.к. опасается, не восстановит ли оно уничтожающие жизнь силы противодействия и маленького человека [не важно, будет ли он называться высшим или возвышенным). Но когда с Ариадной дионисийское утверждение достигает полной реализации, Дионис в свою очередь понимает не­что новое, а именно: мысль о Вечном возвращении—уте­шительна, а само Вечное возвращение — избирательно. Вечное возвращение не происходит без изменений. Бу­дучи становлением, оно — результат двойного утвержде­ния, повторяющее лишь то, что утверждается, лишь то, что действенно. Ни силы противодействия, ни воля к отрица­нию не вернутся: они устраняются посредством превра­щения, посредством избирательного Вечного возвраще­ния. Ариадна забывает Тезея, для нее он уже - даже не скверное воспоминание. Никогда Тезей не вернется вновь. Вечное возвращение действенно и утвердительно; оно — союз Диониса и Ариадны. Поэтому-то Ницше и сравни-

ваетего не только с округлым «ушком», но с обручальным кольцом. Вот почему лабиринт есть кольцо, ушко, само Вечное возвращение, которое включает в себя лишь то, что действенно или утвердительно. Это уже не лабиринт познания и морали, но — лабиринт жизни и Бытия-как-жизни. Результат же союза Диониса и Ариадны — это сверхчеловек или сверхгерой, противоположность высше­му человеку. Сверхчеловек — житель пещер и вершин, единственное дитя, зачатое посредством уха, сын Ариад­ны и Быка.