Символичность субъекта

Связанное с возникновением символа изменение сознания нельзя трактовать лишь как продукт деятельности самосознания. Новое «видение» действительности не является необходимым результатом, продуктом интеллектуальных усилий. Возникший символ есть обретение разумом нового предмета, и только в этом смысле он является изобретением.

В этой связи интересно обратить внимание на трактовку сознания представителями Марбургской школы неокантианства. То, что предложили неокантианцы, является попыткой решения задачи, с которой мы в данный момент имеем дело. Мышление есть всегда отношение к «другому». Как говорил, скажем, Маркс, сознание есть отношение к действительности со знанием. Но если той действительности, к которой мы относимся, о которой мыслим, еще нет, то как возможна мысль «о» предмете? Отвечая на этот вопрос, неокантианцы предполагают, что существование предмета мысли имеет конструктивный характер. П. Наторн, например, писал, что «существование есть понятие чистого мышления; оно есть понятие той определенности предмета, которая уже ничего не оставляет неопределенным»^[172]. Одно дело — отражать в сознании объект, который нам дан в опыте, и совсем другое — понять возникновение мысли как результат неотражательного процесса. Если мы и не можем согласиться с положением об абсолютной «сделанности» существования предмета мысли (в чисто идеалистическом толковании), то все же необходимо признать, что мышление способно порождать идеи безусловных существований («которая... ничего не оставляет неопределенным») как вещей в себе (поскольку мы не имеем знания «о» них). В творческих актах мышления предмет рождается как некое существование «само по себе», как факт сознания сам по себе. Возможный предмет мысли еще не отделен от мысли.

Конкретизируя представление о сущности мышления как отсылании к «другому», Э. Кассире? говорит о том, что фундаментальной основой мышления является создание знака, символа, ибо акт образования знака связан с установлением отношения данного к «другому», с отсыланием к «другому». Простое физическое явление превращается из «впечатления» в «выражение»: «Частное чувственное содержание, не переставая быть таковым, приобретает власть представлять универсальное для сознания»^[173]. Рассматривая человека как существо, творящее символы, Кассирер указывает, что «символическая система есть не просто расширение реальности, но ее новое измерение»^[174]. При этом заметим, что человек не только производит символы, но и сам производится символами. Символ конституирует определенные состояния сознания. Процесс возникновения символа из материала предметного бытия внешнего мира детерминирован как активностью мышления, так и бытием предметов мира, а точнее — их «встречей». Эта «встреча» есть образование нового измерения реальности, в котором существует субъект знания.

Символ есть свидетельство субъектного существования в мире. Символ как репрезентация идеи безусловного в эмпирической реальности указывает и выражает то в предметах мира, что мы в них не знаем. Воспринимая какой-либо предмет, мы его знаем, и он для нас поэтому определен. Но предмет становится символом, когда он, как таковой (как предмет), не узнается. Он не узнается в своей знаемой определенности. Как неузнаваемый он указывает нам на то, чем он в нашем опыте не является. Путь образования предмета-символа — это намеренное или бессознательное неузнавание предмета как формы бытия природы. Поэтому верно, например, И. П. Меркулов говорит о том, что творческие акты сознания связаны с образованием символа. Им отмечается, что субъективно неосознаваемая стратегия порождения нового знания сводится к поиску «третьего в сравнении» — символических образов, метафор, обладающих дополнительным смысловым содержанием^[175].

В ранее рассмотренном нами примере анализа движения брошенного тела у Аристотеля и у Филопона перемещение тела в пространстве — это уже не столько перемещение, как таковое, сколько знак, которым выражается «бестелесная кинетическая мощь», а конкретно круговое движение — уже не просто чувственно данное круговое движение небесном сферы, но символ абсолютного и безусловного «перводвижения». Предмет-символ отсылает нас к «другому» — к тому, чем сам предмет не является, к тому, что нам не известно как бытие мира. Эта символически существующая и незнаемая нами «вещь в себе» может со временем получить какой-то предметный физический смысл (например, импульса), но до тех пор она имеет для нас чисто символическое и в этом смысле природно-небытийное существование. Но не всегда такое оказывается возможным и допустимым. Так, например, анализируя во второй главе парадокс измерения, мы отмечали, что нельзя знать, чему «на самом деле» равна длина того предмета, который выполняет роль эталона измерения длины. Выступая в качестве универсального и абсолютного масштаба измерения всех длин, эталон существует не только как предмет, но и как знак величины протяженности. Его длина — это символ, с помощью которого выражается любая конкретная протяженность тел. Его длина имеет для нас чисто символическое значение. Если бы мы «знали», какова «на самом деле» величина протяженности эталона длины, то тогда он уже не выступал бы в качестве условия эмпирического измерения и сам должен был бы быть эмпирически обусловленным посредством отношения к другому эталону. Незнаемое бытие предмета-символа существует лишь каксмыслсимвола. То, что ранее называлось в предметном бытии «вещью в себе», в действительности открывается нам как смысл предмета, ставшего символом. А смысл, как известно, не дан в форме знания «о» (предмете).

Предмет, который обрел смысловое измерение, становится средством формообразования мыслительной деятельности, он демонстрирует свою продуктивную функцию. Предмет-символ — это не объект познания. Относительно него теряют смысл процедуры описания, объяснения, обоснования. Он становится объектомпонимания. Понимая, интерпретируя смысл символа, мы можем выработать некоторое предметное представление, знание «о».

Конструктивное значение понимания особенно подчеркивалось М. Хайдеггером. Через понимание открывается потенциальная возможность бытия, через понимание человек «пробивается к бытию»^[176]. Нельзя, например, брать в качестве объекта познания аристотелевский «перводвигатель».Он не является тем, что можно изучать, ибо как безусловное он не предполагает возможность какого-либо опыта относительно себя (опыта практического или умозрительного). Как предмет познавать его невозможно (его можно, однако, рассматривать как феномен истории познания), а значит, нельзя и иметь знание «о» нем. Но можно его мыслить, истолковывая его смысл, и в результате этого образовывать представления.

В предоставлении себя в качестве объекта понимания, в своей открытости смысловым измерениям предмет-символ демонстрирует свою продуктивную функцию. Мысля в символе и посредством символа, человек «репродуцирует» или эксплицирует смысловое содержание символа. Символ, как настойчиво разъяснял А. Ф. Лосев, есть принцип конструирования и конституирования, он «есть та обобщенная смысловая мощь предмета, которая, разлагаясь в бесконечный ряд, осмысливает собою и всю бесконечность частных предметов, смыслом которых она является»^[177]. Бог, Мировое дерево, Должное, христианская Любовь, первоэлемент, перводвигатель, вечный двигатель, абсолютное пространство и абсолютное время и др. — все это примеры предельных продуктивных символов, репрезентирующих различные идеи безусловного в той или иной сфере нашего опыта и жизнедеятельности. Они не могут быть предметно практически реализованы, опредмечены во внешнем мире, ибо по своему происхождению они не являются объектными существованиями и не извлечены из опыта. Символ как репрезентант идеи безусловного в опыте продуцирует смысл, связанный с той или иной проблемной ситуацией, ради разрешения которой этот символ возник. Экспликация скрытого в символе смысла есть не просто извлечение «готового» смысла, а образование в деятельности субъекта с символом смыслового «поля», становящегося одновременно «пространством» существования субъекта знания. Смысловое «поле» — это пока лишь манифестация бытия субъекта знания, невозможного в эмпирической действительности. Так, скажем, нельзя быть Богом на земле, но благодаря символу «Бог» человеку открывается определенный смысл .бытия природы и собственного бытия, смысл повседневной жизни, состоящей из поступков, желаний и переживания обстоятельств бренного земного существования. Можно, конечно, придать объективный онтологический смысл идее «Бога», натурализировать его, представить в качестве реальной, но сверхъестественной силы (образ Христа), но это уже будет шаг из сферы смысла в сферу религии как формы культуры. Неслучаен факт многообразия религий на фоне универсальной идеи Бога.

Символы не являются идеальными объектами, о которых можно думать как о предмете, находящемся перед нашим умственным взором. Когда делаются такие попытки, то возникают недоразумения. Например, когда Богу приписывается способность быть всемогущим, то в сфере мыслимого опыта возникает абсурдная ситуация, связанная с тем, что Он может создать такой камень, который Бог, как всемогущее существо, не в состоянии сам поднять. Абсурд получается и тогда, когда, например, смысл Должного у Канта редуцируется в представление о том, что действия и поступки человека совершаются, невзирая на внешние обстоятельства (иногда только в этом видят смысл категорического императива). Но выраженному символом безусловному нельзя приписывать предикаты реального бытия. Игнорирование этого и приводит к отмеченным выше странностям истолкования Бога и Должного. В этой связи важным представляется различение смысла и значения символа. Рассудок постоянно тяготеет к образности, к представлению, стремится представить смысл в форме конкретного предметного действия, переживания, вещи, что можно было бы разглядывать, созерцать, с чем можно было бы действовать как с предметом. Рассудок обращен на то, что называется значением символа. Значение есть некий предмет, о котором мы что-то знаем благодаря символу. Ухватившись за конкретное представление, рассудок объявляет символ условным, вторичным, а его смысловую глубину фантазиями. Другим полюсом символа, отличным от значения, является смысл. Недопустимо, не впадая при этом в ошибку, смешивать, отождествлять эти два полюса (что очень характерно для так называемого здравого рассудка). Как верно отмечал С. С. Аверинцев, «смысл символа нельзя дешифровать простым усилием рассудка, в него надо «вжиться». Смысл символа не существует в качестве некоей рациональной формулы, которую можно «вложить» в образ и затем извлечь из образа»^[178]. Смысл — это не то, что символ обозначает как знак, а то, чем выражается идея безусловного. Последняя является не предметом представления, а формой, способом существования сознания. Она мыслит в нас как неотделимое от нас орудие мысли.

Если говорить о естествознании, которое также полно символами безусловного, то его специфика видится в том, что смысл, называемый часто физическим, химическим или биологическим, должен быть всегда предметно представлен в форме вещи, свойства или отношения. Мысленные эксперименты являются средством интерпретации смысла символа, поиском его физического «смысла», точнее, предметного значения. Яркий пример — мысленные эксперименты Галилея, с помощью которых дается истолкование фундаментальных символов классической механики. Благодаря этому практический опыт может быть организован так, что найденный «априори» смысл становится предметно созерцаемым в природе, хотя до Галилея никто не видел той «размерности» бытия природы, которая открывается истолкованием смысла, например, такого символа, как окружность с бесконечным радиусом^[179]. Попутно заметим, что с Галилея начинается новый этап в развитии естествознания, на котором вырабатываются собственные научные процедуры истолкования смысла — мысленные эксперименты, в то время как до Галилея эта функция истолкования принадлежала вненаучным социокультурным факторам^[180]. Следует, далее, иметь в виду, что истолкование смысла может приводить к различным предметным значениям символа. Так, филопоновский символ «бестелесная кинетическая мощь» может бить истолкован и как символ импульса, и как символ энергии.

Рожденный в творческом акте символ есть, как уже говорилось, манифестация субъектного существования, в котором нет еще различия субъекта и объекта, поскольку еще нет знания «о». Это существование субъекта знания есть, таким образом, существование символическое. Представление о рождающемся в акте творчества субъекте знания как символическом человеке конкретизирует тезис о субъекте как невозможном человеке. Ранее мы пытались показать, что рождающееся в творческом акте знающее бытие не может отождествляться ни с одной формой бытия познаваемого мира. Знающее бытие возникает как разрешение проблематичности существования человека в условиях запрета, противоречия. Человеческое существование рождается в условиях «невозможности быть ни «А», ни «не-А», невозможности быть в определенной форме бытия в мире. Новой рождающейся формой существования в мире, не совпадающей с самим миром, может быть лишь форма неприсутствия в мире, каковой является символическая форма. Человек «выталкивается» из мира не за его (мира) физические «пределы», по как особая «вещь» этого мира. Ее особенность в том, что она, как знающее бытие, является всеобщей формой и мерой выражения познаваемого бытия мира. Подобно тому, как золото выталкивается из мира в качестве особого товара, становясь всеобщей мерой стоимости товаров, становясь символом стоимости и выполняя функции всеобщей формы выражения стоимости, средством обращения и т. д., так же и человек, подчиняясь той же логике символического формообразования^[181], становясь знающим бытием, выступает как «мера всех вешен». Знающее бытие как универсальная мера бытия природы и всеобщая форма выражения этого бытия (в знании) существует символически. Знающее бытие человека есть то, что указывает на «другое», отсылает к «другому», к тому, что человек знает или может знать.

Своим творчеством Галилей и Ньютон создали символического человека «Галилей—Ньютон» как субъекта знания механических процессов природы. Такой символический человек не является возможным (теоретическим) субъектом, он существует в символах познаваемого мира. Предмет природы, став символом, является тем, что мыслит в нас. Мыслящее Я существует в этом предмете, посредством этого предмета-символа, а «предмет-идея» существует в Я, как Я. Истолкование предметных символов есть понимание субъектом своего собственного бытия во вновь открывшемся мире. Например, истолкование предметных символов в учении Галилея идет параллельно и одновременно с истолкованием бытия знающего субъекта. Сальвиати в беседах с Сагредо и Симпличио убеждает себя и их в том, как можно рационально мыслить новый мир, как его можно воспринимать, видеть, как и какие опыты возможны в этом мире, т. е. как возможен субъект познания.

Косвенным свидетельством символичности субъекта знания являются те проблемы, с которыми мы сталкиваемся в процессе обучения, образования. На образование мы, как правило, смотрим как на систему организации, передачи знаний от людей знающих к людям незнающим. Как можно стать знающим? Современная педагогика уже не считает ученика «чистой доской» и признает невозможность передачи знания без активного участия ученика. Самые большие трудности возникают тогда, когда речь идет не о дополнительных сведениях об уже знакомом и понятном мире, а когда речь идет о формировании нового «видения» действительности, основываясь на новой картине мира. Тут ученики часто проявляют неблагодарность, не в состоянии понять такие «вещи», как сила инерции, инерциальная система отсчета, квант действия и т. д. Эти представления действительно очень сложны для понимания. Весь предшествующий опыт учеников сопротивляется новым фундаментальным представлениям. Педагогические методики нацелены, как правило, на то, чтобы «уговорить», а иногда и просто «заговорить» ученика, демонстрируя конкретные опыты, которые должны показать наличие той реальности, которая отражена в новой теории. Эти методики забывают о важном обстоятельстве, состоящем в том, что видеть мир по-новому можно лишь при условии, что вы уже не видите его по-старому. Для того, чтобы «внести» новые фундаментальные представления о мире, необходимо для них «освободить место». Этому служат попытки учителя показать ученику, что прежние его представления оказываются мнимыми, иллюзорными в новой сфере действительности (как это, например, делается при переходе от изучения классической физики к изучению неклассической). В этой связи любопытно привести высказывания Б. Ф. Поршнева о том, что при замещении предмета знаком «прежде чем «заменять», слово должно было освобождать место для замены, т. е. «отменять» те реакции, те действия организма, которые прежде вызывались этими раздражителями, т. е. тормозить их»^[182]. Это означает, что Слово учителя должно выполнять тормозящую функцию относительно реакции ученика на демонстрируемые опыты, которые ему уже были в той или иной степени известны. Первая задача заключается в том, чтобы сделать мир неузнаваемым, показать недействительность тех представлений, которые прежде были у ученика. Перекодируя восприятие действительности, подставляя новые символы, учитель затем предлагает истолковать эти новые символы. Результатом такого истолкования и должны быть новые представления о мире. Участием ученика в истолковании происходит «втягивание» сознания в новую реальность мира. Как музыкальное ухо не слышит гнетущего шума в симфонии Моцарта, как глаз художника не видит «пачкотню» и маразм в картинах Сезанна, так и ученик на уроках физики перестает «видеть» больший вес в предметах больших размеров. Глядя на термометр, ученик видит не столбик ртути, а величину температуры и т. п. Ученик стал другим субъектом знания. Прежние формы бытия превращены в символические существования, утратив свою «подлинность». Ученик становится знающим субъектом постольку, поскольку сумел отождествить себя с учителем, воплощенным в символических предметах, приняв «учительские» символы истолкования бытия мира. Прояснить смысл сказанного позволяет следующее соображение П. Рикёра. Он формулирует апорию: «Как происходит, что «я», задающее границы мира, соединяется с именем, обозначающим индивида, этому миру принадлежащего? Как могу я сказать «Я, Поль Рикёр?»^[183]. Подобно тому, разъясняет свое решение апории П. Рикёр, как с помощью календаря мы соединяем свой момент настоящего «теперь» с определенной «датой», т. е. с позицией в системе возможных дат, зафиксированных в календаре, так и «Я», указывающее на меня, отождествляется с одним из индивидов, существующих в данный момент в мире.

В реальном научном познании учителей как носителей знания нет. Здесь состояние «Я знаю» возникает на основе отождествления «Я» человека с тем существованием, которое заключает в себе знание. Ясно, что это отождествление не может иметь характера сознательного акта (как в примере с календарем, который приведен выше). Отождествление имеет характер естественного неосознаваемого слияния со знающим существованием. Таким существованием является символическое бытие предмета внешнего мира. Сознание человека «сливается» с таким предметом, оно существует в символе и только посредством символа. В этом смысле знающий человек чуть ли не буквально предстает как символическое существование. Но символически присутствовать в мире («внутри» мира) — значит находиться, как говорит П. Рикёр (следуя здесь Виттгенштейну), на «границе мира», т. е. существовать в форме отсутствия в мире.

Глобальные фундаментальные символы как бы «вытягивают» человека из его непосредственного бытия в мире, устремляя его сознание в область мирского «небытия»: к Благу, Добру, Красоте, Богу, Абсолютной истине, Любви и т. д. Ту же роль выполняют символы в науке (вечный двигатель, абсолютная система отсчета и т. д.). Только благодаря этим символам (символам разумного существования) человек может по-человечески реализовать себя в мире, поступать в мире как подлинно человеческое существо, т. е. как существо свободное, несводимое ни к физической, ни к биологической, ни к экономической или какой-либо другой сущности, соответствующей той или иной форме бытия самого познаваемого мира. В противном случае уделом остается есть, пить, спать и что-то делать, чтобы опять-таки есть, пить и спать. Символически отождествляя свое Я с Иисусом Христом, человек обретает возможность быть христианином; идентифицируя свое Я с Абсолютной системой отсчета, человек становится потенциально носителем знания о закономерностях механических процессов и явлений природы и т. д., и т. п.

До тех пор, пока символ продуцирует смысл человеческого существования (в том числе и в физике!) как существования разумного, пока он позволяет открывать все более глубокие пласты этого смысла, он ничем не заменим. Лишь другой более универсальный символ может «поглотить» старый символ, и тогда последний может прекратить свое существование. Рассматриваемые символы не могут быть отменены. Ложных или истинных символов нет. Наука, поскольку она базируется на смыслообразующей функции предметов-символов, ничем не отличается от таких форм сознания, как мораль, искусство, религия и прочее. Она в не меньшей мере есть смысло-образующее начало существования человека в мире. Отличием науки является то, что смыслообразующее начало касается прежде всего деятельности, в которой природа, внешний мир являются объектом присвоения.

Понятие символического человека как субъекта знания означает, что в процессе научного творчества в результате возникновения нового знания возникает особое смысловое измерение мира, каковое образует «пространство» существования субъекта знания. Это «пространство» отлично от физического пространства реальности природы и не является частью последнего. Это «пространство» является, так сказать, сверхфизическим, его можно было бы назвать символическим или мета-физическим. Мета-физическое «пространство» структурировано системой субъектных символов. В определенном нами ранее смысле мета-физичсское «пространство» есть «пространство» небытия природы. Или, как уже говорилось, мета-физическое измерение—это смысловое измерение природы. Благодаря этой размерности природы субъект знания дистанцируется от познаваемого мира в форме отсутствия «внутри» мира. Мыслящее, 3нающее Я находится на границе физического мира. Новое измерение мира рождается в спонтанных творческих актах познания. Мета-физическое измерение творится самим субъектом познания, он .в этом измерении рождается сам. Рождение, как уже говорилось, связано с превращением предметной реальности в реальность символическую. Одна сторона предметов присутствует в природе, а другой стороной они существуют в смысловом измерении. «Предметы-идеи», такие как уже отмечавшиеся Бог, Добро, Должное, вечный двигатель, абсолютное пространство и др., существуют «в» природе как недостижимые в ней и для нее границы, пределы. Но для человека они («предметы-идеи») являются условиями существования в природе в качестве существа свободного, самоопределяющегося, разумного, знающего и действующего на основе знания. Скажем, существование инерциального движения имеет в классической механике только тогда смысл, когда существует абсолютная система отсчета, которая, как известно, не может быть определена как реальность природы. Придание понятию абсолютной системы отсчета онтологического смысла ведет к неразрешимым противоречиям в научной теории (даже в рамках механики Ньютона). Точно так же известные нам термодинамические процессы и законы возможны в природе и могут быть осмыслены нами при условии несуществования в природе вечного двигателя. Но примечательно, что без идеи вечного двигателя обойтись нельзя, без нее не сформулируешь ни один из фундаментальных принципов, законов термодинамики (суть которых как раз в отрицании возможности создания вечного двигателя).

Подобные «предметы» выступают как «вещи в себе», т. е. мыслятся какнезнаемые существования объективного мира (но невозможные по законам природы), поэтому о них нельзя говорить, что они «на самом деле» существуют в мире природы. Эти особые существования представляют собой абсолютные трансцендентальные условия возможности опыта в природе. Но эти условия совпадают с существованием субъекта знания. Таким образом, трансцендентальное Я классической философии является в нашей интерпретации рожденным в акте творчества символическим субъектным существованием, которое выступает в качестве безусловного условия определенности бытия мира как предмета познания. Трансцендентальное существование в нашем контексте может быть определено как мета-бытие, которое не существует само по себе в отрыве от бытия. Но мета-бытие является условием понимания смысла бытия. Трудно удержаться, чтобы не процитировать Лао-Цзы, говорившего о том же самом, правда, не пользуясь категорией смысла: «Из глины делают сосуды, и, поскольку сосуды внутри пусты, появляется возможность использовать их. Двери и окна выдалбливают, чтобы построить дом, и, поскольку дом внутри пуст, появляется возможность использовать его. Поэтому наличие предметов приносит пользу, а имеющаяся в них пустота делает их годными к употреблению»^[184]. Пустота здесь символ небытия. В этом отрывке до непосредственной наглядности доведена мысль о том, что человек существует там, где нет вещества материи, т. е. в пространстве пустоты (в доме можно жить, если он пуст; более того, пустота есть условие существования дома). Кроме того, здесь говорится о том, что вещи имеют для нас значение лишь благодаря своему небытию, своей пустоте.

Онтология символического человека характеризуется в науке самодостаточностью, уникальностью, необратимостью, безусловностью. Частично уже рассматривались эти характеристики. Дополнительно отметим, что рассматриваемые символические существования, однажды возникнув, остаются существовать в сознании науки, поэтому не имеет смысла дублирование их. Процесс их возникновения необратим, поскольку это творческий процесс. Смысл самодостаточности, уникальности и необратимости передается спинозовским понятием «натура натуранс» — природой порождающей, производящей. «Субстанцией» и формой такого существования является время, которое есть единство творящего и творимого, существования и несуществования. Субъект знания существует лишь в постоянном производстве себя в деятельности конкретных людей. Он не существует в готовом и неизменном виде, которым можно завладеть как наличным предметом. Человек знающий — это всегда рождающий в себе субъекта знания. Для этого необходимо приобщаться к уже выработанным символическим структурам. Перечисленные характеристики «натура натуранс» присущи, как считает А. Н. Чанышев, существующему небытию^[185]. «Небытийное», смысловое измерение бытия есть то, что требует каждый раз продуктивной деятельности истолкования смысла. В науке со временем формируютсяправила воспроизводства смысла, и символ канонизируется.

После того, как смысл отлился в некое конкретное представление, в образ и стал знанием «о», он обретает форму понятия — скажем, понятия импульса, энергии, инерциальной системы отсчета и т. д. В знании «о» природа представлена конструктивно: как что-то созданное, сделанное. К примеру, символическое выражение А+Б=В «порождает» выражения 2+2=4 и т. п. в качестве своих предметных значений. Смысл такого рода «порождения» А. Ф. Лосев разъясняет так: «Порождает ...значит «понимает ту же самую объективную вещь, но в ее внутренней закономерности, а не в хаосе случайных нагромождений. Это порождение есть только проникновение в глубинную и закономерную основу самих же вещей, представленную в чувственном отражении, только всегда смутно, неопределенно и хаотично»^[186]. Важно здесь не то, что неопределенное становится определенным, а то, что, проникая в закономерную основу вещей, мы теоретически реконструируем прежние представления о явлениях, которые не менее определенны, но иначе определены, чем на основе прежней теории^[187]. Таким образом, знаемый нами в понятиях мир предстает как «натура натурата», т. е. как природа порожденная, произведенная. Смысл, из которого рождается знание «о», уходит как бы в тень. Как «тень» смысл остается в дисциплинарной структуре науки в образе «химер», странных интеллектуальных образований типа вечного двигателя или абсолютного пространства. Однако наука несет на себе отпечаток порождающего символа. Так, природные явления, предметы рассматриваются как обусловленные физическим законом. Уже закон берет на себя функцию «творца»: основываясь на знании законов, теоретик «выводит» следствия, наблюдаемые в опыте. Неслучайно, что в высказываниях встречаются выражения типа «закон определяет», «закон вынуждает», «закон обусловливает» и т. п. И все, что происходит в мире, понимается как происходящее «в силу закона».

Эйнштейн как-то высказал глубокую мысль о том, что одним из самых главных и интересных для физика вопросов является вопрос о том, сделал ли Бог лучший выбор в момент творения Вселенной. За шутливой формой вопроса скрыта принципиальная методологическая установка. Сама возможность такого вопроса означает, что в науке любая реальность природы рассматривается как обусловленная. Условным мыслится и весь мир в целом — что ясно из эйнштейновского вопроса. Вопросы «почему» и «как», «каким образом» относительно вещи природы означают, что мы должны понять и объяснить существование вещи как возможное в силу того-то и того-то. Научная теория говорит о том, как и почему данная в опыте вещь возможна, исходя из знаемых условий, законов и т. п. Мы сначала мыслим эту вещь как бы несуществующей. Есть пока лишь условия возможности вещи. Теоретик пытается сконструировать существование вещи, исходя из этих условий ее возможности. Так, сначала мы думаем о глине, из которой, подобно гончару, «лепим» чашу, кувшин; из куколки «лепим» бабочку; из силы тяжести «лепим» движение падающего тела и т. д. Таким образом, для физика природа является «натура натурата», которая «лепится» из условий — трансцендентального существования субъекта знания. С каждой новой фундаментальной теорией природа «творится» заново.

Идея творца физике в принципе не нужна, ибо он всегда находится за гранью бытия природы — в небытии. Существование субъекта знания является субъектным онтологическим условием бытия природы, понимаемой и познаваемой человеком. Законы природы, данные нам в форме знания «о», — это законы того, что может происходить и происходит в силу определенных условий. Они — эти законы — отличаются от законов «природы творящей», которые порождаются самой этой «природой», относящейся к человеческой субъективности.

Подведем итог. В данной главе были рассмотрены творческие акты сознания как производство субъекта знания. В онтологическом плане это есть возникновение символического человека. В процессе истолкования символического существования смысловое содержание обретает форму знания «о»: понятия, закона и т. д. Продуктом истолкования является, следовательно, и субъект знания «о», и соответствующий ему объект. Знание «о» трактуется нами как субъективная форма «неприсутствия» человека в познаваемом мире. Но при этом возникает новая теоретическая проблема. Как может человек действовать в реальном мире, основываясь на знании «о» мире? Ведь условием существования знания «о» является неприсутствие субъекта знания в мире. Здесь мы имеем дело с проблемойразумного существования в мире. Она может быть сформулирована в форме силлогизма: неприсутствие в мире является условием существования знания «о» мире, но знание «о» мире является условием существования человека разумного в мире, поэтому неприсутствие в мире является условием разумного существования в мире. Дальнейшее наше исследование будет связано с обоснованием этого парадоксального силлогизма. Решение этого парадокса важно для понимания того, как возможен опыт, основанный на научном знании. Парадокс разрешается, на наш взгляд, в той области, которую мы, следуя М. К. Мамардашвили, называем культурой науки. До сих пор речь шла в основном о науке как познании. Анализу происхождения и функционирования культурных форм в науке посвящена следующая заключительная глава. В ней также будет проанализирована проблема, которую мы до сих пор отодвигали на задний план: как смысл в процессе истолкования превращается в значение, знание—в знание «о», «предмет-идея» — в идею «о» предмете. Это проблема возникновения научного понятия.