Марксизм и современный госкапитализм

В последнее десятилетие шквал атак обрушился на учение Маркса. Драма социализма в СССР и странах Европы с небывалой остротой поставила вопрос: способен ли марксизм — и тем более ленинизм как продолжение и развитие марксизма — и дальше выполнять миссию ориентира исторического развития, его столбовой дороги? Научный коммунизм снова и снова объявляют отвергнутыми, безнадежно устаревшим, да и классовый подход в целом — окончательно преодоленным достоянием прошлого, которому не остается места в современной науке.

Среди ниспровергателей немало тех, кто еще недавно издавал статьи и книги, где — не будем приуменьшать их заслуг — содержались свежие мысли, марксистские по смыслу, по духу. Эти люди служили марксизму. Потому, что ему служила власть. Она давала заработки и общественное положение. А они энергично полемизировали с противниками марксизма.

Но — сменилась власть. И от былых убеждений не осталось следа. А главным побуждением души стало — реабилитироваться от подозрений в марксизме.

И с таким же профессиональным умением, с той же хваткой они принялись служить новым богам, поставляя аргументы против марксизма, да еще уверяя всех и вся в благородстве своих новых помыслов.

На российскую публику хлынул поток концепций домашнего и иноземного происхождения: постсоветских, неокапиталистических, западнических, евразийских, вариантов глобальных и «национальных» идей и пр.

Все это идеологическое изобилие подается под аккомпанемент заклинаний анархранизме всякой идеологии и призывов довольствоваться в наш деловой век единственно здравым, как нас уверяют, профессиональным, прагматическим, «неидеологическим» подходом к решению общественных проблем. Духовное смятение выдают за неотъемлемый признак демократического плюралистического общества, а марксизм объявляют «собранием догм», не подходящих к изменившимся условиям стремительно развивающегося мира.

Марксистские принципы, действительно, не подвержены скоропреходящей идейной моде. Но здесь нет ничего общего с догматизмом. Наоборот, творческую силу и жизненность марксизма с самого начала обеспечивало взаимодействие теории и практики.

Марксизм — наука, и как всякая наука, он сложен, многогранен и имеет в каждый исторический период свой уровень развития. Как во всякой науке, в нем есть множество нерешенных проблем, белых пятен. Они могут быть прояснены с развитием самой марксистской науки, которая в свою очередь обусловлена общим уровнем исторического движения.

Маркс и Энгельс создали основы науки. Ленин развил их в марксизм XX столетия соответственно новой фазе истории (империализм). Ленин положил начало практическому осуществлению социалистического общества. Под его руководством начинался грандиозный путь, который привел страну первой социалистической революции к победе в величайшей из войн и к выходу на уровень сверхдержавы, а человечество — к глубоким преобразованиям, к созданию системы социалистических государств, ликвидации колониальных империй и, наконец, к выходу человека в космос.

Предмет марксизма — объективные законы истории и, значит, не только достижения, но и ошибки и поражения социализма. В нынешнем кризисе виноват не марксизм, а слабость его последователей, не сумевших справиться с проблемами, вставшими на рубеже нового тысячелетия. Марксизм и ныне остается наукой, теорией развития всех народов как единого целого, как детей одного рода людского, идущих общей дорогой, из отрядов человечества, определенных конкретными условиями их движения.

В наше нелегкое время задача марксистов — создать марксизм XXI столетия. Оставаясь верным его исходным принципам, предстоит извлечь уроки из катастрофы девяностых годов, выработать стратегию и тактику движения к генеральной цели в наступающем столетии.

Далеко нелишне сегодня еще раз перечитать классиков. Мы обнаружили многое, что поможет в решении проблем наших дней. Убежден, что одной из особенно важных и недооцененных глав ленинизма является концепция государственного капитализма, больше известная под именем новой экономической политики — нэпа.

Здесь хотелось бы поделиться некоторыми соображениями по этому вопросу.

Значение новой экономической политики двадцатых годов давно уже вышло за рамки только специфической российской хозяйственной реформы, спасшей страну в критический момент ее истории. XX век знал немало удачных хозяйственных реформ. И не только в социалистических государствах. Но историческое значение большинства из них осталось в локальных рамках.

В отличие от них нэп приобрела эпохальное значение. Ее опыт до сих пор пристально изучается за рубежом. Центральная фигура буржуазной политэкономии XX века Д.М.Кейнс, которого на Западе с почтительной иронией иногда именовали буржуазным Марксом, специально приезжал в СССР знакомиться с первым опытом планового хозяйства и с уважением оценивая его результаты. То же следует сказать о США, где Рузвельт и его окружение анализировали и использовали советский опыт при выработке «нового курса», который был призван спасти Америку от «великой депрессии» тридцатых годов.

По окончании второй мировой войны опыт нэпа стал руководством к действию для десятков социалистических и развивающихся государств.

И сегодня нэп остается событием, из которого и международная теоретическая мысль и социальная практика извлекают актуальные уроки. Особенно ценен опыт нэпа для современной России. Эта политика остается притягательной потому, что имеет глубокие корни в действительности и стоит на крепком научном основании.

Таким основанием стала теория империализма, выдвинутая в годы первой мировой войны. За серией чрезвычайных мер военного времени, которые привели буржуазный мир к невиданной централизации экономики и небывало жесткому контролю за производством и распределением со стороны государства, Ленин увидел новую ступень общественного развития — государственно-монополистический капитализм, которому суждено стать последней ступенью на переходе к социализму.

Ленин не остановился на этом выводе. Он установил, что государственный капитализм — не только последняя ступень в развитии буржуазного способа производства. Госкапитализм не сходит со сцены и сразу после социалистического переворота. Госкапитализм может быть эффективным инструментом в руках новой, рабочей власти.

Это было особенно верно для такой страны как Россия. В условиях, когда национализированная промышленность не могла удовлетворить и малой доли потребностей общества, а сельское хозяйство находилось в руках частных производителей — крестьян — в этих условиях запрет частного производства и частного обмена означил самоубийство для революции. Не запретить, а направить частное производство в рамки государственного капитализма — вот выход, предложенный Лениным.

Госкапитализм означал государственный контроль и регулирование частного капиталистического и мелкотоварного производства на начальной стадии революции, когда народная власть еще не овладела полностью экономической ситуацией, когда она вынуждена уживаться на более или менее длительное время с существованием буржуазных форм экономики с тем, чтобы использовать их, прежде всего для преодоления хозяйственной разрухи. При этом часть институтов государственно-монополитического капитализма (например, банки) может быть использована в структурах народной власти.

Вывод о госкапитализме стал новым словом в марксизме. До тех пор теория исходила из прогноза о существовании двух фаз коммунистического общества, но не было ясности в том, как будет совершаться переход к первой, социалистической, фазе. В XIX веке условия для такого понимания еще не назрели. В XX столетии революционная практика потребовала ответа на этот вопрос. Ответом и стал ленинский вывод о том, что непосредственный переход к социализму невозможен, что первой фазе коммунизма должен предшествовать предварительный период, приспосабливающий старую экономику к экономике социалистической.

И этот период есть государственный капитализм. Капитализм потому, что еще сохраняются обе основы буржуазного способа производства: частная собственность и товарное хозяйство. Но сохраняются под контролем государства нового типа — пролетарского государства.

Свои взгляды Ленин разрабатывал в эмиграции. С ними он вернулся в Россию, и в первый же день по приезде, 4 апреля 1917 года, изложил их на совещании руководства партии и партийного актива Петрограда. Здесь впервые прозвучал термин «государственный капитализм» в его ленинском понимании.

С этого времени Ленин со всей энергией разъясняет и развивает свой подход к революции и свой план действий: в Апрельских тезисах и на Апрельской конференции, в статьях: «Грозящая катастрофа и как с ней бороться?», «Удержат ли большевики государственную власть?», «О «левом» ребячестве и о мелкобуржуазности» и других, вплоть до «Очередных задач советской власти».

Государственный капитализм Ленин оценивал как гигантский шаг вперед и вернейший путь к социализму и как орудие пролетарской власти в борьбе с мелкобуржуазной анархией и разрухой в разоренной войной стране (т. 36, с. 299).

Гражданская война и интервенция положили конец относительно мирному развитию революции и задержали реализацию идеи госкапитализма на три года.

С приходом нэпа государственный капитализм стал основой экономической политики Советского государства. Фундаментальной уступкой со стороны новой власти явился возврат к рыночной экономике и возрождение на этой основе класса буржуазии (нэпманов в городе и кулаков в деревне).

Термины нэп и госкапитализм Ленин употреблял как равнозначные понятия. Государственный капитализм — это научное понятие нэпа. Оно подчеркивает не только национальный, российский, но и международный характер нэпа, ее место как закономерного звена во всеобщей исторической цепи развития человечества. В то же время в политическом обиходе широко утвердилось более популярное, тактически более спокойное название — новая экономическая политика.

После введения нэпа теория государственного капитализма получает подробную разработку в большом числе работ, начиная со знаменитой ленинской брошюры «О продовольственном налоге» и продолжаясь в выступлениях на X съезде и X партконференции, на III конгрессе Коминтерна, VII Московской губпартконференции, IX Всероссийском съезде Советов «Заметках публициста», XI съезде партии и еще ряде других материалов.

Хотелось бы обратить внимание на один момент. Мы точно знаем даже день, когда началась, когда была провозглашена эта политика. Сложней обстоит дело с ответом на вопрос, когда она завершилась. В нашей литературе осторожно и расплывчато говорится, что нэп пришла к концу в начале 30-х годов. Сталин на XVII съезде отметил, что государственно-капиталистического уклада, так же, как патриархального и частнокапиталистического, в стране больше не существует (т. 13, с. 309). Действительно, класс капиталистов был ликвидирован к этому времени в городе и деревне.

Но товарно-денежные отношения не были упразднены. Товарное хозяйство, лежащее в основе буржуазного общества, сохранилось, хотя и в урезанном виде.

Оно преобразилось в социалистический рынок, первый рынок — без капиталистов. Рынок интегрировался в социалистические распределительные отношения.

А ведь именно рынок являлся самой глубокой сущностью нэпа. Нэп не умерла полностью с переходом страны к социалистической фазе развития. Ее рыночная основа в преображенных, ограниченных формах осталась составной частью советского общественного строя.

Как говорил Сталин по другому поводу, дерево было срезано, а корни остались. Капиталисты были ликвидированы, но среда, стихийно рождающая капиталистов, осталась. И через несколько десятков лет сыграла роковую роль в крушении социалистического строя.

Сегодня, 80 лет спустя после введения нэпа, вопрос о государственном капитализме вновь встал в порядок дня.

В условиях, когда Россия отброшена к капитализму, когда это отступление привело страну к тотальной катастрофе — сегодня все сколько-нибудь значительные политические силы в России — и левые и правые — все сходятся на том, что только силная государственная власть может спасти страну.

Ведущие силы в правом мире отстаивают вариант российского государственно-монополитического капитализму, который призван упрочить союз государственной власти в первую очередь с порождающимся крупным финансовым и промышленным капиталом.

Начиная с Чубайса и Гайдара, все эти либералы и монетаристы, демократы и враги государственного тоталитаризма — все они сегодня обвиняют государственную власть за неспособность твердой рукой навести порядок и довести до конца реформы, ведущие к полной капитализации страны.

«Известия» на следующий день после выборов президента формулировала свои надежды без обиняков: Путин «обязан будет отказаться от однозных черт олигархического режима, сложившегося при Ельцине. Вряд ли это произойдет в пользу капитализма западной либеральной модели (для него нет пока в России социальный базы). Скорее в пользу капитализму государственного, где чиновники по-прежнему будут играть ведущую роль».

Государственному капитализму в буржуазном понимании предназначено вывести страну из «дикого капитализма» на дорогу «цивилизованного капитализма» и закрыть таким способом возможность возвращения к социалистическим порядкам — такова цель новой российской буржуазии.

А социалистические силы? Что они?

В обстановке, когда астнособственнические отношения уже глубоко проникли в жизнь страны, когда авторитет социализма ослаблен и когда жизненное значение приобретает мобилизация общественных сил на борьбу с полной капитализацией — в этих условиях ближайший шаг — государственный капитализм того типа, о котором говорил Ленин.

Сторона стоит перед выбором из двух вариантов госкапитализма.

Либо российский вариант государственно-монополистического капитализма под руководством новой буржуазии.

Либо госкапитализм как пролог социализма под руководством народной власти, выражающей интересы самых широких слоев народа.

Борьба этих двух противоположных курсов составляет суть нынешнего этапа классовой борьбы в стране.

О «нэпе-2000» как о цели коммунистов на ближайшем этапе российского развития заявило руководство КП РФ. Если коммунисты и их союзники придут к власти, будут восстановлены принципы нэпа на новом витке исторического развития, т.е. с учетом особенностей нынешней обстановки и исторического опыта.

Для прояснения этих проблем нужна теоретическая работа. Хотелось бы отметить три из них.

Во-первых, нужен анализ коренного вопроса — о соотношении и роли различных форм собственности в сегодняшней России.

Одно дело — государственный сектор и примыкающие к нему крупные финансово-промышленные группы, которые остаются костяком экономики, а также близкие к государственным коллективные формы собственности, особенно в сельском хозяйстве.

Другое — акционерный капитал;

Третье — предприятия индивидуальных предпринимателей;

Четвертое — миллионы «челноков», мелких торговцев, фермеры и другие мелкие частные хозяйства.

Одни из них отстоят дальше от социализма, другие ближе к нему. Одни сравнительно легко способны трансформироваться в социалистические, другие враждебны социализму. Третьи находятся где-то посредине. С ними нужен компромисс, поиск взаимопонимания и взаимодействия.

Особое место занимают отношения с иностранным капиталом, расширяющим свои позиции в России. Требуется изучение его роли ва развитии экономики, условий и пределов такого расширения.

Второй вопрос — отношения с нарождающимс и далеко неоднорядным новым буржуазщным кланом, его различными группами.

Одно дело — стойкие, непримиримые противники социализма, а также мафиози, вышедшие на свет махровые «теневики», криминальные элементы всех сортов и т.п.

Другое — представители недавней номенклатуры — хозяйственной, партийной, советской, занявшей сегодня видные позиции в экономике, оказавшейся на перепутье, далеко не всегда согласные с властью.

Наконец, та группа предпринимателей, которая пришла в бизнес недавно, в значительной мере из числа молодежи. Среди них немало людей, оказавшихся в мире бизнеса под давлением жестоких обстоятельств, пришедших туда, чтобы выпить. Эти люди не были врагами советской власти, не успели пропитаться духом наживы любой ценой».

В этой группе быстрее, чем в других, формируется тот слой «цивилизованных капиталистов», о взаимодействии и сотрудничестве с которыми говорил Ленин. И сегодня с этой частью бизнеса нужно добиваться взаимопонимания с тем, чтобы поставить их способности на службу народу.

Оба вопроса — и об отношении к формам собственности и отношении к различным группаам собственников — упираются в третий — об отношении к рынку.

Переход к рыночной экономике стал тем паролем, тем лозунгом, под которым правые силы шли на свержение социалистической власти. Рыночная экономика пришла на смену плановой социалистической экономике и составила основу нынешнего буржуазного порядка.

Проблема рынка — коренная, стратегическая проблема. В марксистской среде споры товарников и антитоварников, как их иногда называют, идут давно. Приходится признать, что до сих пор они были мало прдуктивны. Зато путаницы набралось много. Но оттого, что острые углы пробелмы обходят стороной, они не перестают существовать.

Проблему рынка надо решать, как этого требует двадцать первый век. А это означает — исследовать и понять перспективы современного госкапитализма, его пределов и путей перехода к социалистическому обществу.

 

Т.И. Ойзерман^[30]

Самокритика марксизма - категорический императив интеллектуальной честности

 

Я полагаю, что все участники настоящего симпозиума были убежденными марксистами; не только пропагандистами этого учения, но и исследователями-марксистами. Некоторые из участников этого симпозиума и по сей день, насколько мне известно, остаются убежденными марксистами. Третья группа, к которой принадлежу и я, занимаются критическим осмыслением и переосмыслением основ марксизма, если хотите, ревизией его политических и философских положений. Такое отношение к марксизму, которое я именую самокритикой, ибо оно возникло в лоне самого марксизма, представляется мне абсолютно необходимым, так как все мы, как бывшие марксисты, так и те, которые и ныне остаются на его позициях, были, разумеется, не сознавая этого, закоренелыми догматиками. Достаточно сослаться на такой примечательный факт, характеризующий идеологическую атмосферу эпохи т.н. реального социализма: все мы бездумно повторяли ленинский символ: "Учение Маркса всесильно, ибо оно верно", нисколько не задумываясь о том, что это положение находится в вопиющем противоречии с марксизмом, с материалистическим пониманием истории, согласно которому теория по природе своей не может быть всесильной, всемогущей, что само представление о всемогущей силе, несомненно теологического происхождения.

Догматизм ученых-марксистов носил, поистине, гротескный характер. Вспоминаю, что в конце 50-х годов в МГУ выступал с докладом на партийном активе один из секретарей ЦК КПСС. Убеждая нас в том, в чем нас не надо было убеждать, а именно в величии идей марксизма, он патетически провозгласил: "Это ведь наша религия!". И когда мы, его слушатели, пытались, разумеется, весьма деликатно разъяснить нашему высокому гостю, что религия, поскольку она основывается на вере, предполагает откровение, т.е. сверхъестественное знамение, не может быть, в отличие от марксизма, наукой, этот аргумент не встретил понимания. Правда, нам удалось слегка поколебать нашего идеологического начальника напоминанием о том, что в СССР церковь, а значит и религия отделены от государства. Не следует думать, что наши осторожные возражения секретарю ЦК КПСС свидетельствовали о том, что мы в какой-то мере, благодаря знаменитым постановлениям XX партийного съезда, разоблачившего "культ личности" Сталина, освобождались от догматизма. Скорее, они указывали на то, что мы стремились придать нашему догматизму, так сказать, научную форму.

О нашем глубоко укоренившемся догматизме свидетельствовал и тот факт, как далеки мы были от понимания того, что выражение "культ личности" есть не что иное, как эвфемизм, маскирующий тоталитарное советское государство. Не удивительно поэтому, что некоторые ретивые догматики предлагали заменить культ личности Сталина культом личности Ленина.

К сожалению, догматизм советских (и не только советских) марксистов коренился не только в природе "реального социализма", всевластии большевистской партии, репрессивном характере существовавших общественных отношений, преследовании инакомыслия и т.п. В самом марксизме, несмотря на его диалектическую философию, вопреки утверждениям его основоположников (наше учение не догма, а руководство к действию и исследованию, - настойчиво повторял Энгельс) догматизм, как доказала история марксизма, свил себе прочное гнездо. Я имею в виду тот факт, что идейная борьба между марксизмом и его противниками во многом напоминала религиозные войны, поскольку всякая критика воспринималась марксистами как посягательство на святая святых. Этим объясняется весьма односторонняя, несомненно, пагубная по своим историческим последствиям оценка сочинений немецкого социал-демократа Э.Бернштейна (кстати, друга и душеприказчика Ф.Энгельса), опубликовавшего в 1899 г. книгу, в которой критически анализировались некоторые основные положения марксизма. Так, он правильно констатировал, что сформулированный в марксовом "Капитале" закон абсолютного (т.е. постоянно возрастающего) обнищания рабочего класса явно неприменим к западноевропейским капиталистическим странам конца XIX века. Нетрудно понять принципиальное значение этого вывода для правильного определения не только тактики, но и стратегии социал-демократических партий. Бернштейн полагал, что "дальнейшее развитие и усовершенствование марксистского учения должно начаться с его критики"^[31]. В таком утверждении нет ничего противоречащего нормальному развитию науки: наиболее плодотворны в ней именно разногласия между единомышленниками. И, тем не менее, оно вызвало возмущение ортодоксальных марксистов, далеких от понимания того, что ортодоксия в принципе чужда критическому духу научного исследования. А поскольку Бернштейн оставался членом социал-демократической партии и считал себя, несмотря на свою критику взглядов Маркса и Энгельса, их последователем, ортодоксальные марксисты, в особенности Г.В.Плеханов и В.И.Ленин, объявили "бернштейнианство" злейшим врагом марксизма, придерживаясь принципа: "еретик хуже иноверца". Парадоксально, что поборники "научного социализма" тем самым отступали от основных императивов научного мышления, согласно которому принципы - не умозрительные, априорные постулаты, а фундаментальные теоретические обобщения эмпирических данных, обобщения, которые не остаются неизменными, а подлежат дальнейшему развитию, и нередко даже пересмотру (ревизии) и отрицанию. Разве теория относительности и квантовая физика не являются основательной ревизией классической механики и всей физики XIY-XIX веков?

В науках о природе немыслим такой феномен, как "ревизионизм", обозначающий якобы внутреннего врага, срывающего свое вражеское нутро под покровом научной объективности. Нет этого жупела и в большинстве гуманитарных наук. Ревизионизм, если отвлечься от марксистского словоупотребления, - общепринятая научная процедура, которая, в свою очередь, не застрахована от критики, а значит, и от ревизии.

Самокритика никогда не занимала в истории марксизма сколько-нибудь значительного места, а со времени возникновения "ревизионизма" она практически исчезла. Утверждение догматизма (правда, никогда не признавшегося таковым) в качестве основной мировоззренческой установки фактически означало также отказ от развития марксизма, несмотря на постоянные призывы к его творческому развитию, любые попытки которого обычно сурово пресекались и нередко влекли за собой репрессии.

Ныне настало время, когда кризис марксизма не вызывает сомнений даже у самых ревностных его последователей. Марксистский догматизм рухнул, пришла пора критики марксизма со стороны тех, кто отбросил его, а также самокритики марксизма, которой занимаются ученые, сознающие его выдающееся историческое значение и его не менее выдающуюся роль в развитии современных, в особенности социологических теорий.

Непременным условием научной самокритики марксизма является отказ от его вульгарной, залихватской, оголтелой критики, с которой мы сталкиваемся на каждом шагу. Приведу лишь один пример. В апреле 1991 г. солидная "Независимая газета" предоставила целую полосу статье "Фиктивный капитал", принадлежащей некоему, не известному в экономической науке Е. Майбурду. "Капитал" Маркса, заявляет он, это - "не научная монография, скорее, это чудовищно гипертрофированная поджигательная листовка". Соответственно этому, ряд положений "Капитала" именуются "абсолютной глупостью". Не касаясь марксовой характеристики экономической истории капитализма, автор статьи безапелляционно заявляет: "Здесь не видно признаков экономического исследования". Относительно положений Маркса о норме прибавочной стоимости Майбурд высокомерно, с мнимым сознанием превосходства над "глупостью" марксизма утверждает: "в финансах Маркс ровным счетом ничего не понимал".

Разумеется, дело здесь не в Майбурде и подобных ему, с позволения сказать, критиках марксизма. Дело, скорее, в том, что эта так называемая критика, лишенная малейших элементов научности, находит спрос. "Независимая газета", публикуя названную статью, удовлетворяла, к стыду нашему, достаточно широкий спрос со стороны людей, которые если и изучали "марксизм-ленинизм", то лишь по учебникам, в которых догматизация учения Маркса достигала почти карикатурного уровня.

Итак, необходимо, по моему убеждению, противопоставить невежественной, огульной критике марксизма научный анализ его действительных заблуждений, анализ, который, разумеется, не охватывает всего содержания марксизма и, конечно, не перечеркивает его научного значения.

В предисловии к "К критике политической экономии" (1859) Маркс справедливо подчеркивал: "Ни одна общественная формация не погибнет раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые, более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества"^[32]. Если с этой в высшей степени важной точки зрения обратиться к вышедшему в свет в начале 1848 г. "Манифесту Коммунистической партии", то нельзя, конечно, не заметить, что одно из самых важных его положений находится в непримиримом противоречии с приведенным выше высказыванием. В "Манифесте" Маркс и Энгельс утверждают, что буржуазные отношения уже стали оковами для дальнейшего прогресса производительных сил: "Вот уже несколько десятилетий история промышленности и торговли представляют собой лишь историю возмущения современных производительных сил против современных производственных отношений, против тех отношений собственности, которые являются условием существования буржуазии и ее господства"^[33]. В этом же произведении Маркс и Энгельс заявляют, что буржуазная революция в Германии (она как раз и началась почти одновременно с выходом в свет "Манифеста") может быть лишь непосредственным прологом пролетарской революции? Короче говоря, пролетарская революция - дело ближайшего будущего.

Можно, конечно, отметить, оправдывая эти скороспелые выводы, что "Манифест Коммунистической партии" был написан до того, как была создана марксистская политическая экономия, из всего содержания которой вытекает приведенный выше основополагающий тезис материалистического понимания истории. Очевидно, что после выхода в свет "К критике политической экономии" Маркс и Энгельс должны были пересмотреть свои представления об уровне развития капиталистической формации, а значит и об исторических перспективах перехода от капитализма к посткапиталистической общественно-экономической формации, которую они называли коммунизмом. Однако ничего такого не произошло. Основоположники марксизма и после 1859 г., так же как и после опубликования первого тома "Капитала" продолжали настойчиво, пожалуй, даже с большей категоричностью утверждать, что выросшие в лоне буржуазного общества производительные силы переросли буржуазные, частнособственнические отношения. Так, Энгельс в "Анти-Дюринге" утверждает, что капиталистическая система полностью пережила себя. "Приближающийся крах этого способа производства можно, так сказать, осязать руками"^[34]. Нет необходимости приводить другие, такого же рода высказывания: ими пестрят труды Маркса и, особенно, Энгельса.

Чем объясняется это бросающееся в глаза противоречие в учении Маркса и Энгельса? Мне думается, оно имеет теоретические, конкретно-исторические, а также психологические корни. В "Манифесте Коммунистической партии" вывод о конфликте между производительными силами и капиталистическими производственными отношениями основывается на констатации факта: периодические кризисы перепроизводства, которые в Англии и ряде других западноевропейских странах возникают каждые 8-10 лет, начиная с 1825 г. "Манифест", обосновывая положение о превращении буржуазных производственных отношений в оковы для развития производительных сил, ссылается именно на этот факт. "Достаточно указать на торговые кризисы, которые, возвращаясь периодически, все более и более грозно ставят под вопрос существование всего буржуазного общества". И развивая это положение несколько ниже, Маркс и Энгельс пишут, что производительные силы буржуазного общества "не служат более развитию буржуазных отношений собственности; напротив, они стали непомерно велики для этих отношений, буржуазные отношения задерживают их развитие" ^[35].

Здесь надо вновь напомнить, что это утверждалось до создания марксистской политической экономии, которая доказала, что кризисы перепроизводства являются одной из фаз процесса капиталистического воспроизводства, временным упадком, за которым закономерно следует новый подъем производства, продолжающийся экономический рост. Маркс рассматривал кризисы перепроизводства как проявление антагонистических противоречий, присущих капиталистической экономике, неизбежное выражение анархии капиталистического производства, но вовсе не считал, что эти кризисы свидетельствуют о том, что производительные силы капитализма переросли буржуазные производственные отношения и стали несовместимыми с этой формой их развития. Энгельс, не оспаривая этих выводов "Капитала" Маркса, тем не менее, истолковывает кризисы перепроизводства по-иному. В "Анти-Дюринге", опубликованном через десятилетие после издания первого тома "Капитала", он характеризует кризисы перепроизводства как наглядное выражение "кризиса самого способа производства"^[36]. Что побудило соратника Маркса к этому экономически необоснованному выводу. По-видимому, то, что в последней четверти XIX века Энгельс уже не видел иных, более осязательных противоречий капиталистической системы, чем периодические кризисы перепроизводства.

Другой, конкретно-исторической причиной вывода "Ком манифеста" о предстоящей в ближайшее время пролетарской революции, обусловленной конфликтом между производительными силами и производственными отношениями, является констатируемый ими факт пауперизации трудящихся масс. Эпоха промышленной революции, начавшаяся в Англии во второй половине XYIII века и продолжавшаяся в следующем столетии, стала эпохой массового разорения мелких самостоятельных производителей, составлявших подавляющую часть всей массы трудящихся. Громадная резервная армия труда, возникшая вследствие этого процесса образования нового класса трудящихся, пролетариата, позволяла работодателям-капиталистам всемерно понижать заработную плату наемных рабочих и непомерно удлинять рабочий день. Энгельс, находившийся в середине 40-х годов в Англии, описывая этот трагический исторический процесс, делает совершенно однозначный вывод: "массе английских рабочих остается один только выбор - между голодной смертью и социализмом"^[37]. Важно подчеркнуть, что Энгельс писал о положении английских рабочих, то есть о состоянии дел в наиболее развитой, процветающей капиталистической стране, указывающей менее развитым странам их не столь уж отдаленное будущее. Констатация и осмысление этого факта не могли не способствовать формированию пессимистического взгляда на судьбы пролетариата при капитализме. Приведенное положение Энгельса становится по существу главным аргументом авторов "Манифеста Коммунистической партии", обосновывающих насущную необходимость пролетарской революции. Выше уже указывалось на то, что необходимость пролетарской революции авторы "Манифеста" усматривали в противоречии между производительными силами, развившимися в условиях капитализма, и капиталистическими производственными отношениями, сковывающими их дальнейший прогресс. Однако это противоречие все же не рассматривалось Марксом и Энгельсом как причина, побуждающая к не допускающей отлагательства пролетарской революции. Такой непосредственно порождающей революционный взрыв причиной является "ужасающий рост пауперизма". Ссылаясь на этот факт, Маркс и Энгельс заявляют, что буржуазия уже "не способна господствовать, потому что не способна обеспечить своему рабу даже рабского уровня существования"^[38].

Такова конкретно-историческая причина революционных антикапиталистических выводов, сделанных в "Манифесте Коммунистической партии". Важно подчеркнуть, что эти выводы не имеют ничего общего с положением о противоречии между производительными силами и производственными отношениями, хотя бы уже потому, что такого противоречия попросту не существовало, что вопреки собственным утверждениям фактически признают авторы "Манифеста", поскольку они пишут: "Буржуазия не может существовать, не вызывая постоянно переворотов в орудиях производства, не революционизируя, следовательно, производственных отношений, а стало быть, и всей совокупности общественных отношений"^[39]. Но если это так, т.е. если буржуазия не только развивает, революционизирует производительные силы, но и соответственно этому изменяет (даже революционизирует) производственные отношения, то о каком противоречии между тем и другим может быть речь? По-видимому, правильнее было бы сказать, что противоречие между производительными силами, хотя и возникает на разных этапах развития капитализма, находит свое разрешение в этой же экономической системе? Не превращается ли в таком случае утверждение о неразрешимом в рамках капитализма противоречии между производительными силами и производственными отношениями, утверждение, с которым мы постоянно встречаемся в трудах Маркса, Энгельса и их последователей вплоть до настоящего времени в некую мифологему?

Положительный ответ на этот, как может показаться риторический, вопрос дает современная эпоха, эпоха научно-технической революции, которая с небывалым размахом развернулась, прежде всего, на базе капиталистических производственных отношений, в то время как социалистические производственные отношения совершенно недостаточно способствовали ее развертыванию, следствием чего стало возрастание разрыва между передовыми капиталистическими странами и "реальным социализмом".

Что касается третьей, психологической причины революционных антикапиталистических выводов Маркса и Энгельса, выводов, сделанных в эпоху становления промышленного капитализма, которую они ошибочно истолковывали как период его заката, то эта причина состоит в том, что Маркс и Энгельс были не только учеными, но и революционерами, пожалуй, даже революционерами, прежде всего. Заблуждения революционеров обычно состоят в том, что они никогда не препоручают провозглашенной им задачи грядущим поколениям. Революционеры, собственно, потому и являются революционерами, что они, возвестив необходимость радикального переустройства общества, стремятся его осуществить на протяжении своей собственной жизни.

Вторым заблуждением основоположников марксизма, на котором я хочу остановиться, является положение о прогрессирующем обнищании пролетариата в ходе развития капитализма. С этим утверждением мы встречаемся уже у предшественников марксизма, с одной стороны, у мелкобуржуазных критиков капитализма (типа наших народников), а с другой - у защитников феодального прошлого. И те, и другие видели спасение в возвращении к тем или иным формам докапиталистического производства. В отличие от них, Маркс и Энгельс доказывали, что прогрессирующему обнищанию пролетариата может быть положен конец только посредством такого переустройства общества, которое сделает пролетариев коллективными, ассоциированными собственниками применяемых ими средств производства. Правда, либеральные экономисты разного толка утверждали, что обнищание трудящихся - преходящее явление, которое будет преодолено последующим развитием буржуазного общества; поэтому они призывали пролетариев к гражданскому миру и солидарности с работодателями. Маркс и Энгельс заклеймили их как "вульгарных экономистов", апологетов капитализма, противопоставив им убеждение, что "наемное рабство" является худшей формой эксплуатации и порабощения трудящихся. Это убеждение характерно не только для сравнительно ранних работ Маркса и Энгельса, но и для их последующих исследований, в частности для "Капитала" Маркса, в котором сформулирован закон относительного и абсолютного обнищания рабочего класса. Как и всякое обобщение, этот закон обосновывается и анализом фактов, и теоретическими аргументами. Рассмотрение этих аргументов позволяет понять теоретические корни этого вывода Маркса, который, как нетрудно понять, призван был доказать безусловную необходимость уничтожения капиталистических отношений.

Маркс полагал, разделяя воззрение Д.Рикардо, что прибыль капиталиста и заработная плата рабочего образуют взаимозависимое отношение противоположностей: чем выше прибыль, тем ниже заработная плата, и наоборот. Однако это отношение, которое носит непосредственный характер, утрачивает свое значение, если прибыль капиталиста возрастает за счет применения более совершенной техники и технологии, а также благодаря успешной борьбе с конкурентами. Поскольку такая ситуация достаточно типична для капитализма, то увеличение прибыли капиталистов сплошь и рядом сопровождается и повышением заработной платы рабочих, если, конечно, они организованно и упорно отстаивают свои экономические интересы. История капитализма XX века убедительно подтверждает этот вывод, который, кстати сказать, вполне может быть сделан из учения Маркса об относительной прибавочной стоимости, возникающей за счет роста производительности труда.

Вторым основным теоретическим аргументом, обосновывающим, по убеждению Маркса, сформулированный им закон, является тезис о понижении нормы прибыли в ходе развития капитализма. Превращение прибыли в капитал означает возрастание массы средств производства, возрастание постоянного капитала относительно переменного капитала, расходуемого на заработную плату. Поскольку согласно закону стоимости, в том виде, в котором его сформулировал Д. Рикардо и воспринял Маркс, новая стоимость создается только живым трудом, но отнюдь не средствами производства, то отсюда следует, что "с развитием капиталистического способа производства норма прибыли понижается"^[40]. Такого рода процесс, естественно, не способствует повышению реальной заработной платы пролетариев. Примат производства средств производства над производством средств потребления свидетельствует, по убеждению Маркса, о том, что накопление капитала и, следовательно, типичное для капитализма расширенное производство предполагает в качестве одного из своих условий обнищание трудящихся масс. Правда, Маркс отмечает, что имеются "противодействующие причины" снижению нормы прибыли: рост производительности труда, ускорение оборота капитала, удешевление средств производства и ряд других факторов. Тем не менее, он настаивает на цитируемом выше выводе, который является ошибочным, ибо прибыли капиталистов, судя по фактам, характеризующим не только XIX, но и XX столетие, нисколько не уменьшились, а в ряде ведущих (в особенности, новейших) отраслей производства даже значительно возросли, несмотря на продолжавшийся в течение всего последнего века рост реальной заработной платы рабочего класса.

Следует отметить, что Маркс и Энгельс постоянно подчеркивали необходимость борьбы пролетариата за улучшение своего экономического положения в условиях капитализма. Но они были убеждены в том, что сколько-нибудь существенное улучшение жизненных условий трудящихся в буржуазном обществе невозможно, ибо этому противодействуют экономические законы капитализма. Правда, уже в последней трети XIX века массовое организованное рабочее движение, а также деятельность появившихся на исторической арене социал-демократических партий вынуждали предпринимателей (особенно в наиболее развитых капиталистических странах) идти на существенное увеличение заработной платы рабочих, улучшение условий труда, сокращение рабочего дня и т.д. Однако Маркс и Энгельс, вдохновители и идейные вожди социал-демократов, не разделяли убеждений тех партийных лидеров, которые считали возможным гораздо более значительное улучшение жизненных условий трудящихся. Это объясняется, конечно, не тем, что основоположники марксизма недооценивали мощи организованного пролетарского движения; они были просто убеждены в том, что капиталистический способ производства уже приблизился к своей закономерной кончине.

В 1895 г. Энгельс вынужден был признать, что он и Маркс

заблуждались относительно исторических перспектив капитализма. "История показала, что и мы, и все мыслившие подобно нам, были не правы. Она ясно показала, что состояние развития европейского континента в то время далеко еще не было настолько зрелым, чтобы устранить капиталистический способ производства"^[41]. В 1895 г. Энгельс полагал, что теперь уже наступила эпоха упразднения капиталистического способа производства. Он, следовательно, продолжал заблуждаться, ибо его заблуждения были имманентно присущи созданной им вместе с Марксом социалистической теории. Так же как и Энгельс продолжали заблуждаться относительно исторических перспектив капитализма и марксисты XX века. Некоторые из них продолжают заблуждаться до сих пор.

Я остановился на двух основных заблуждениях марксистской социалистической теории. Но есть еще одно заблуждение не менее существенное, чем рассмотренные выше. Одним из основных положений экономического учения Маркса является положение, согласно которому способ производства определяет способ распределения производимых материальных благ. В общей, абстрактной форме это положение не может вызывать каких-либо возражений. Совершенно очевидно, что капиталистический способ распределения качественно отличается от феодального, поскольку он предполагает наемный труд формально свободного рабочего, заработную плату рабочего, с одной стороны, и прибыль капиталиста, - с другой. Однако стоит поставить вопрос, остается ли способ распределения неизменным на всем протяжении существования капитализма? Конечно, нет. Маркс и Энгельс считали необходимым сразу же после завоевания политической власти пролетариатом введение высокого прогрессивного налога на прибыль капиталистов. Это требование формулируется в "Манифесте Коммунистической партии", т.е. в те времена, когда прибыль капиталистов, как бы ни была она высока, еще не облагалась сколько-нибудь прогрессивным налогом. С тех пор, несмотря на продолжающееся существование капитализма, высокий прогрессивный налог на прибыль капиталистов достигает в ряде наиболее развитых буржуазных стран 40-50 процентов.

Формально прибыль принадлежит капиталисту, является его собственностью. Однако определенную часть этой прибыли он не может не вкладывать в обновление производственного оборудования, без чего его предприятие не выдержит конкуренции, особенно в наше время, в эпоху научно-технической революции. Это превращение прибыли в постоянный капитал поощряется государством путем уменьшения налога на эту часть прибыли. Зато та часть прибыли, которая идет на личное потребление капиталиста облагается самым большим прогрессивным налогом. Есть и другие отчисления от прибыли, которые вынужден делать капиталист, например, выплата в пенсионный фонд, в медицинское страхование. Разумеется, каждый капиталист стремится включить эти свои потери в цены производимых ими товаров, но эти цены не могут устанавливаться произвольно, так как они определяются ситуацией на рынке, конкуренцией, соотношением спроса и предложения.

Энгельс, характеризуя антагонистическую природу капитализма, указывал, что ее определяет противоречие между общественным характером производства и частной формой присвоения. Мы видим, что присвоение в условиях современного капитализма, оставаясь действительно частным, вместе с тем существенно изменяет свой характер вследствие государственного вмешательства, становясь, поэтому частью общественного присвоения. Современные социал-демократы, сторонники т.н. демократического социализма, не покушаются на существование капитализма, который они зачастую склонны изображать как гусыню, несущую золотые яйца. Их основное программное требование может быть сформулировано следующим образом: производство капиталистическое, а распределение социалистическое. Разумеется, это требование заключает в себе несомненную идеализацию существующего положения вещей, ибо капитализм и частное присвоение материальных благ, производимых наемной рабочей силой, неотделимы друг от друга и улучшение положения рабочего класса не исключает противоположности между богатством и бедностью, хотя последняя и перестала быть нищетой. Но факт остается фактом: в развитых капиталистических странах трудящиеся добились такого уровня заработной платы, медицинского обслуживания и пенсионного обеспечения, о котором трудящиеся реально существовавшего социализма могли лишь мечтать. В этом смысле можно сказать, что социальные программы, которые обосновывало марксистское социалистическое учение в немалой мере выполнены в передовых капиталистических странах.

Социалистическая теория марксизма есть, прежде всего, и главным образом критическое исследование функционирования и развития капиталистического способа производства. Те высказывания о будущем, посткапиталистическом обществе, которые имеют место в трудах Маркса и Энгельса, представляют собой выводы из исследования капитализма. В ходе развития последнего совершается концентрация и централизация капитала, вытеснение мелких и средних предприятий крупным капиталистическим производством. Этот процесс Маркс называет обобществлением средств производства, разумеется, на частнособственнической основе. Социалистическое переустройство общества является, с точки зрения марксизма, завершением этого, происходящего в буржуазном обществе, исторического процесса: если крупные капиталисты экспроприируют мелких и средних капиталистов, то социалистическая революция экспроприирует экспроприаторов, т.е. кучку капиталистических магнатов, сосредоточивших в своих руках большую часть общественного богатства. Этот вывод представляет собой предвидение будущего, которое оказалось заблуждением.

Капиталистическое обобществление средств производства, которое особенно в эпоху промышленной революции, продолжавшейся на европейском континенте большую часть XIX века, действительно, вытесняло, разоряло мелких производителей, подтверждая тем самым вывод Маркса и Энгельса о безусловном превосходстве крупного производства над мелким и даже средним. Однако в последней четверти XIX столетия благодаря электротехнической революции мелкое производство обрело, так сказать, второе дыхание, т.е. получило необходимую для его рентабельного ведения материально-техническую основу. Вследствие этого, наряду с продолжающейся концентрацией и централизацией капитала в одних отраслях производства, происходила диффузия капитала в других его отраслях. И нет ничего удивительного в том, что в настоящее время малые предприятия дают не менее половины всего валового национального продукта в самых развитых капиталистических странах, вследствие чего марксистская формула - "экспроприация экспроприаторов" утрачивает свое первоначальное содержание, а вместе с тем и свое значение для современности.

Общественная собственность на средства производства, понимавшаяся основоположниками марксизма и их продолжателями главным образом как государственная собственность, не оправдала ожиданий, которые на нее возлагались. Как показала история "реального социализма" в СССР, она породила небывалую в истории бюрократизацию государства и общественной жизни в целом. Но главное все же состояло в том, что эта форма собственности на средства производства не стала основой для более высокой, чем при капитализме, производительности труда, а значит и для сколько-нибудь значительного повышения жизненного уровня трудящихся. В этом отношении особенно показательна история Германской демократической республики, которая за 40 лет своего существования отстала от западной, капиталистической части германии, отстала настолько, что, несмотря на колоссальные инвестиции, полученные ею, начиная с 1990 года, она до сих пор остается экономически отсталой частью воссоединившейся Германии. История ГДР - поучительный урок для всех сторонников социалистического преобразования буржуазного общества.

Маркс и Энгельс были убеждены в том, что посткапиталистическое общество упразднит товарно-денежные отношения и сделает не только возможным, но и необходимым переход к непосредственному, основанному на учете трудовых затрат обмену продуктами труда, которые утратят, таким образом, свою товарную форму. Маркс писал: "При общественном производстве (имеется в виду социализм, - Т.О.) денежный капитал отпадает. Общество распределяет рабочую силу и средства производства между различными отраслями производства. Производители могут, пожалуй, получать бумажные удостоверения, по которым они извлекают из общественных запасов предметов потребления то количество продуктов, которое соответствует времени их труда. Эти удостоверения не деньги. Они не совершают обращения"^[42]. Как видно из этого положения Маркса, при социализме количество продуктов, получаемых трудящимися, будет соответствовать количеству рабочих часов. Вопрос о качественном различии между сложным и простым трудом не обсуждается. Энгельс в "Анти-Дюринге" прямо заявляет, что работники более сложного труда не будут иметь каких-либо преимуществ перед работниками более простого труда. Выходит, стало быть, что распределение производимого богатства и услуг будет происходить по уравнительному принципу: все будут получать поровну. Эту же идею уравнительного распределения развивает Ленин в работе "Государство и революция".

Известно, что основоположники марксизма вслед за утопическими социалистами считали, что социализм осуществит принцип: от каждого - по способностям, каждому - по труду. Отвлекаясь оттого, что при этом не принималось во внимание качество труда, следует со всей определенностью подчеркнуть, что даже в такой, урезанной форме принцип социализма не может быть, реализован независимо от товарно-денежных отношений. На это справедливо указывает один из столпов неолиберализма Л. фон Мизес: "в социалистическом хозяйстве экономические калькуляции неосуществимы. Когда не существует рыночных цен на факторы производства, поскольку они не продаются и не покупаются, нельзя прибегнуть к калькуляции для определения результатов прошлых действий или для планирования будущего"^[43]. Правильность этого положения вполне подтвердила практика социалистического хозяйствования в СССР и других странах, несмотря на то, что "реальный социализм" не упразднил, а лишь предельно ограничил товарно-денежные отношения. Но при отсутствии фактического функционирования закона стоимости цены устанавливались государственными органами и носили условный характер. Колхозы поставляли зерно в государственные закрома по назначенным правительством заниженным ценам, как правило, не покрывавшим производственные затраты. Лишь после выполнения этих поставок, носивших принудительный характер, колхозам разрешалось распределять оставшееся зерно (если оно вообще оставалось) между членами колхоза, а также продавать его на т.н. колхозном рынке, где цены на зерно были в несколько раз выше государственных.

Такими же условными, назначенными сверху были цены на промышленную продукцию. Они были обычно более выгодными для производителей, благодаря чему государство, собственник промышленности, фактически эксплуатировало колхозную деревню, которая в ходе мнимых побед социализма все более нищала.

Заработная плата рабочих и служащих не находилась в определенном, закономерном соответствии с количество и качеством труда. Она устанавливалась различным категориям трудящихся всякого рода правительственными постановлениями и, кроме того, во многом зависела от произвола директоров предприятий и всякого рода начальников. Все это, конечно, никак не соответствовало тому образу социалистического общества, который теоретически был предначертан основоположниками марксизма и их последователями. Тем не менее, это был реальный социализм, а его несоответствие теоретическому образу социалистического общества объяснялось, конечно, тем, что этот теоретический образ носил утопический и в силу этого неосуществимый характер.

Утопической была, прежде всего, идея упразднения товарного производства и денежного обращения. И то и другое существовали в течение многих тысяч лет до возникновения капитализма, который придал им наиболее развитую и эффективную форму. Маркс и Энгельс вслед за утопическими социалистами указывали на порождаемые товарно-денежными отношениями негативные явления. Теория товарного фетишизма, созданная Марксом, подытоживает эту критику. Однако, то обстоятельство, что товарно-денежные отношения имеют (впрочем, как и все существующее на свете) определенные отрицательные стороны, нисколько не умаляет их великого экономического значения, ибо ничего лучшего не было, нет и не может предложить ни теория, ни практика.

Следует признать, что Маркс и Энгельс в известной мере осознавали опасность утопизма, связанную с предвосхищением будущего, в данном случае посткапиталистического общества. В 1873г. Энгельс писал: "Утопия возникает лишь тогда, когда пытаются "исходя из существующего положения вещей" (Энгельс цитирует критикуемого им автора, - Т.О.) предсказать форму, в которой должна быть разрешена та или иная противоположность, присущая существующему обществу"^[44]. Однако Маркс и Энгельс как раз и пытались заранее определить форму, т.е. способ существования посткапиталистического общества. А это неизбежно влекло за собой утопическое видение будущего.

Современные критики марксистской социалистической теории пренебрежительно рассуждают о присущем ей утопизме, упрощенно понимая утопизм как бессодержательную мечту, фантастическое видение будущего и т.п. Между тем утопизм, если он, конечно, не нацелен на возвращение к исторически изжившему себя прошлому, представляет собой весьма содержательный футурологический образ мышления, который наличествует не только в социальных теориях, но и в естествознании, технических науках и, конечно, в литературе и искусстве. Можно согласиться (правда, не безоговорочно) с А.Франсом, который писал: "Утопия - принцип всего прогресса; без утопистов далекого прошлого люди продолжали бы нищенскую жизнь в пещерах"^[45].

Я позволю себе привести лишь один пример плодотворного утопического видения будущего. Б.Г.Кузнецов, выдающийся историк естествознания нового времени, в своей монографии "Наука в 2000 году", вышедшей в свет свыше 30 лет тому назад, утверждал: "С медицинской генетикой связана надежда на исчезновение наследственных болезней в течение оставшихся десятилетий XX века". И как бы подытоживая предвидение достижений не столь уж отдаленного будущего, которое сегодня уже отошло в недалекое прошлое, Кузнецов решился на пророчество, которое, насколько мне известно, не посмел сделать никто из его современников: "Никто сейчас не противоречит мысли о поколении, которое доживет до 2000 г. как поколении, которое будет последним или предпоследним смертным поколением"^[46]. Хотя это последнее предвидение находится на грани фантастики, было бы заблуждением отнестись к нему как к лишенному смысла. Утверждать, что истина "человек смертен" когда-нибудь, пусть в гораздо более отдаленном будущем, перестанет быть таковой, значит, высказывать вполне утопическое, но в высшей степени содержательное суждение, совершенно независимо от того, является ли оно истинным или ложным. В этой связи я хотел бы подчеркнуть правильность глубокомысленного изречения Г.Маркузе: "Если истина не может быть реализована в рамках существующего общественного порядка, то она имеет для него характер чистой утопии... Утопический элемент был в философии в течение долгого времени единственно прогрессивным"^[47]. Насчет "единственно прогрессивного" нельзя, конечно, согласиться с Маркузе, но в остальном он, по-моему, прав.

Утопические стороны марксистского социалистического учения как теории посткапиталистического общества в наше время настолько очевидны, что их если не прямо то косвенно признают и коммунисты, рассуждающие о необходимости многоукладной рыночной экономики. Никому из них не приходит в голову утверждать, что упразднение денег, разделения труда (об этом также немало писали основоположники марксизма, характеризуя социалистическое общество) являются реальной исторической перспективой. Но это не умаляет выдающегося значения марксизма в истории XIX и XX веков.

Заблуждения основоположников марксизма не были просто ошибками, проистекающими из нарушений правил логики. Это были содержательные заблуждения, заблуждения относительно фактов, которые выявили и подвергли критическому исследованию основоположники марксизма. Это были заблуждения, содержавшие в себе истины, установленные основоположниками марксизма, истины, которым они неправомерно придавали универсальный характер и экстраполировали на будущее человечества. Известное диалектическое положение об относительной противоположности между истиной и заблуждением вполне применимо и к заблуждениям основоположников марксизма.

Можно с полным правом утверждать, что марксизм в большей мере, чем все другие социальные учения вместе взятые, повлиял на общественное развитие XX века, на переход от хищнического, акульего капитализма к капитализму с человеческим лицом. Организованное рабочее движение, охватившие миллионные массы в значительной, большей, чем что-либо другое, обусловило эту эволюцию капитализма. И хотя это массовое движение развивалось не под флагом марксизма, именно марксизм был его первым вдохновителем, так же как и вдохновителем социал-демократических партий, которые возглавляют современное рабочее движение.

Современный социализм, современное социалистическое движение дистанцировалось от марксизма, марксистского социализма, марксистских идей пролетарской революции, диктатуры пролетариата и т.п. Но оно, это общественное движение осталось социалистическим, критическим по отношению к капитализму, направленным в будущее, посткапиталистическое общество. И что не менее важно, социалистические убеждения в своей уже независимой от марксизма форме, стали неотъемлемой частью современного гуманистического мировоззрения, которое вдохновляет людей, безотносительно к их классовой принадлежности. В этой связи уместно процитировать К.Ясперса, философа, который был убежденным антикоммунистом, решительно осуждавшим "реальный социализм" в СССР и в других странах. Ясперс писал, что научно-технический прогресс, общественный характер труда обусловливают в настоящее время необходимость материального обеспечения всех людей и правового регулирования отношений между ними. "Все люди требуют справедливости и теперь при пробудившемся сознании способны понять, выразить и защитить свои притязания. Это требование справедливости направлено как на условия труда, так и на распределение полученных в результате трудовой деятельности продуктов"^[48]. Свои политические воззрения Яспрес определял как консервативно-демократические, противопоставляя их радикализму, как справа, так и слева. Но, развивая приведенное мною положение, он утверждал: социализм представляет собой в настоящее время универсальное тяготение современного человечества к новой организации производства и распределения произведенного, к установлению реальной свободы для всех людей. "В этом смысле сегодня едва ли не каждый человек - социалист". "Социализм - основная черта нашего времени"^[49].

Тот факт, что социалистические убеждения, как бы ни отличались они от "научного социализма" Маркса и Энгельса, проникли во все социальные слои современного общества, является несомненной победой марксизма и свидетельством его непреходящего гуманистического значения.

 

Ю.В.Олейников