ЕДИНСТВО ЯЗЫКА НАУКИ

Теперь проанализируем логические отношения между терминами различных частей языка науки, касающиеся сводимости. Мы указали деление всего языка науки на некоторые части. Теперь совершим другое, пересекающееся с первым деление, проводя, достаточно грубо и не претендуя на точность, различие между теми терминами, которые мы используем на донаучном уровне в нашем повседневном языке и для применения которых не требуется никаких научных процедур, и научными терминами в узком смысле. Подъязык, который является общей частью этого донаучного языка и физического языка, может быть назван физическим вещным языком [thing-language], или, кратко, вещным языком. Это и есть тот язык, который мы используем, говоря о свойствах наблюдаемых (неорганических) вещей, окружающих нас. Термины типа ‘горячий’ и ‘холодный’ могут рассматриваться как принадлежащие вещному языку, но не ‘температура’, потому что ее определение требует применения технического инструментария; далее ‘тяжелый’ и ‘легкий’, но не ‘вес’; ‘красный’, ‘синий’ и т. д., ‘большой’, ‘маленький’, ‘толстый’, ‘тонкий’ и т. д.

Упоминаемые до сих пор термины обозначают то, что мы можем назвать наблюдаемыми свойствами, т. е. свойствами, которые могут быть определены непосредственным наблюдением. Мы будем называть их вещными предикатами наблюдения [observable thing-predicates]. Кроме этих терминов, вещный язык содержит и другие, например те, которые выражают предрасположенность вещи к определенному поведению при определенных условиях: например, ‘эластичный’, ‘растворимый’, ‘гибкий’, ‘прозрачный’, ‘хрупкий’, ‘пластичный’ и т. д. Эти термины – их можно назвать диспозиционными предикатами – сводимы к вещным предикатам наблюдения, потому что мы можем описать экспериментальные условия и характеристики реакций таких диспозиционных предикатов с точки зрения вещных предикатов наблюдения. Пример редукционного высказывания для ‘эластичный’: ‘Если тело x растягивается, а затем отпускается во время t, то: x эластично во время t ≡ x сжимается во время t’, где термины ‘отпускается’, ‘растягивается’ и ‘сжимается’ могут быть определены посредством вещных предикатов наблюдения. Если эти предикаты принимаются за основу, мы, кроме того, можем вводить повторным применением определения и (условного) сведения любой другой термин вещного языка, например обозначения субстанций, таких как ‘камень’, ‘вода’, ‘сахар’, или процессов, таких как ‘дождь’, ‘огонь’ и т. д. Ибо каждый термин этого языка таков, что мы можем применить его или на основе прямого наблюдения, или с помощью эксперимента, для которого мы знаем условия и возможный результат, определяющие применимость рассматриваемого термина.

Теперь мы легко можем видеть, что любой термин физического языка сводим к терминам вещного языка, а стало быть, в конце концов, к вещным предикатам наблюдения. На научном уровне мы имеем количественный коэффициент эластичности вместо качественного термина ‘эластичный’ в вещном языке; мы имеем количественный термин ‘температура’ вместо качественных терминов ‘горячий’ и ‘холодный’; и у нас есть все термины, посредством которых физики описывают временные и постоянные состояния вещей или процессов. Для любого такого термина физик знает по крайней мере один метод определения. Физики не допустили бы в свой язык ни одного термина, для которого не может быть задан метод определения посредством наблюдений. Формулировка такого метода, то есть описание проведенного эксперимента и возможного результата, определяющего применение рассматриваемого термина, есть редукционное высказывание для этого термина. Иногда посредством редукционных высказываний термин будет сводиться не непосредственно к вещным предикатам, но прежде к другим научным терминам, а последние посредством своих редукционных высказываний – к другим научным терминам и т. д.; но такая цепочка редукций должна в конечном счёте в любом случае привести к предикатам вещного языка и кроме того к вещным предикатам наблюдения, поскольку в противном случае не было бы способа определить, может или нет рассматриваемый физический термин применяться в специальных случаях на основе заданных высказываний наблюдения.

Если мы обратимся к биологии (здесь этот термин всегда понимается в узком смысле), то обнаружим ту же ситуацию. Для любого биологического термина биолог, который вводит или использует его, должен знать эмпирические критерии его применения. Это касается, конечно, только биологических терминов в объяснённом выше смысле, включающих все термины, используемые в собственно научной биологии, но не некоторые термины, используемые иногда в философии биологии – ‘целое’, ‘энтелехия’ и т. д. Может случиться так, что для описания критерия, то есть метода определения термина, понадобятся другие биологические термины. В этом случае рассматриваемый термин сводим прежде всего к ним. Но, по крайней мере опосредованно, он должен быть сводим к терминам вещного языка и в конечном счёте к вещным предикатам наблюдения, потому что определение рассматриваемого термина в конкретном случае в конце концов должно основываться на наблюдениях за конкретными вещами, то есть на высказываниях наблюдения, сформулированных в вещном языке.

Возьмем, для примера, термин ‘мускул’. Биолог, конечно, знает условия, при которых часть организма является мускулом, иначе термин не мог бы использоваться в конкретных случаях. Проблема в следующем. Какие другие термины нужны для формулировки этих условий? Необходимо будет описать те функции в рамках организма, которые являются характеристикой мускулов, другими словами, необходимо сформулировать определённые законы, связывающие процессы в мускулах с процессами в их окружении, или, опять же другими словами, необходимо описать реакции на определённые стимулы, характерные для мускулов. Как процессы во внешней среде, так и процессы в мускулах (в привычной терминологии: стимулы и реакции) должны быть описаны таким образом, чтобы мы могли определить их посредством наблюдений. Следовательно, термин ‘мускул’, хотя и не определим с точки зрения вещного языка, тем не менее сводим к ним. Схожие рассуждения легко показывают сводимость любого другого биологического термина, независимо от того, является ли он обозначением разновидности организма, разновидности части организмов или разновидности процесса в организмах.

Установленный к этому моменту результат может быть сформулирован следующим образом. Термины вещного языка, и даже наиболее узкий класс вещных предикатов наблюдения, дают достаточное основание как для языка физики, так и для языка биологии. (Между прочим, для этих языков существует множество редукционных оснований, каждое из которых гораздо уже, чем упомянутые классы.) Теперь может возникнуть вопрос, является ли основание упомянутого вида достаточным также и для всего языка науки? Утвердительный ответ на этот вопрос иногда называют физикализмом (потому что первоначально он был сформулирован не в отношении вещного языка, но в отношении более широкого физического языка как подходящей основы). Если тезис физикализма применяется только в биологии, вряд ли он встретит какие-либо серьезные возражения. Однако ситуация несколько меняется, когда он применяется к психологии и социальной науке (индивидуальный и социальный бихевиоризм). Поскольку множество возникающих против него возражений основано на неверных истолкованиях, необходимо прояснить, что этот тезис намеревается утверждать, а что – нет.

Вопрос о сводимости терминов психологии к терминам биологического языка и тем самым к терминам вещного языка, тесно связан с проблемой различных методов, применяемых в психологии. В качестве главных примеров, используемых в этой области в настоящее время, можно рассмотреть физиологический, бихевиористский и интроспективный методы. Физиологический подход состоит в исследовании функций определённых органов организма, прежде всего нервной системы. Здесь используются либо биологические термины, либо термины, так тесно связанные с ними, что едва ли возникнет какое-либо сомнение относительно их сводимости к терминам биологического или вещного языка. Для бихевиористского подхода возможны иные способы. Исследование может быть ограничено наблюдением за внешним поведением организма, то есть за такими движениями, звуками и т. д., которые могут наблюдаться другими организмами, находящимися рядом. Или могут также быть приняты во внимание процессы внутри организма, и тогда этот подход частично совпадает с физиологическим. Наконец, могут изучаться объекты окружающей организм среды, либо наблюдающие за ним, либо воздействующие на него, либо вырабатываемые им. Термин, для определения которого используется бихевиористский подход вышеуказанного или близкого к нему вида, сводим к терминам биологического языка, включая вещный язык. Как мы видели ранее, формулировка метода определения для термина есть редукционное высказывание для этого термина либо в форме простого определения, либо в условной форме. С помощью этого высказывания демонстрируется сводимость термина к терминам, применяемым при описании метода. Итак, в бихевиористском методе условия и результаты состоят или в физиологических процессах в организме, или в процессах, наблюдаемых в организме и его окружении. Следовательно, они могут быть описаны в терминах языка биологии. Если мы имеем дело с бихевиористским подходом в чистом виде, т. е. оставляя в стороне физиологические исследования, то описание условий и результатов, характерных для термина, в большинстве случаев может быть дано непосредственно в терминах вещного языка. Следовательно, бихевиористская редукция психологических терминов часто проще, чем физиологическая редукция того же термина.

Возьмем для примера термин ‘рассерженный’. Если через физиологический анализ нервной системы или других органов мы знаем необходимый и достаточный критерий для гнева, то мы можем определить слово ‘рассерженный’ в терминах языка биологии. То же самое имеет место, если этот критерий нам известен как определяемый открытым внешним поведением, но физиологический критерий еще неизвестен. Известные периферийные симптомы, возможно, не являются необходимыми, поскольку может случиться так, что человек с сильным самообладанием способен их подавить. В таком случае термин ‘рассерженный’. по крайней мере в настоящее время, неопределим с точки зрения языка биологии. Но, тем не менее он сводим к таким терминам. Для формулировки редукционного предложения достаточно знать бихевиористскую процедуру, позволяющую нам (если и не всегда, то, по крайней мере, при определенных обстоятельствах) определить, является ли рассматриваемый организм рассерженным или же нет. И мы действительно знаем такие процедуры; в противном случае, мы никогда не смогли бы применить термин ‘рассерженный’ к другому человеку на основании наших наблюдений за его поведением, как мы постоянно поступаем в повседневной жизни и в научном исследовании. Сведение термина ‘рассерженный’ или сходных терминов посредством формулировки таких процедур на самом деле менее полезно, чем определение, потому что определение дает полный (безусловный) критерий для рассматриваемого термина, тогда как редукционное высказывание условной формы дает только неполный критерий. Но критерий, условный или нет, – это всё, что нам нужно для установления сводимости. Таким образом, результат будет следующим. Если для какого-либо психологического термина мы знаем либо физиологический, либо бихевиористский метод определения, тогда этот термин сводим к терминам вещного языка.

В психологии, какой мы находим её сегодня, кроме физиологического и бихевиористского подходов, существует так называемый интроспективный метод. Вопросы, касающиеся его обоснованности, границ и необходимости, всё ещё остаются более неясными и требующими дальнейшего обсуждения, чем аналогичные вопросы, касающиеся двух других методов. На большинство того, что говорилось о нем, особенно философами, можно смотреть с известным подозрением. Но сами факты, которым должен соответствовать термин ‘интроспекция’, едва ли будут кем-либо отрицаться, например факт, что иногда человек знает, что он рассержен, без обращения к тем процедурам, к которым будет обращаться другой человек, то есть без рассмотрения нервной системы при помощи физиологического инструментария или без наблюдения за игрой лицевых мускулов. Проблемы практической достоверности и теоретической обоснованности интроспективного метода здесь можно оставить в стороне. Для обсуждения сводимости ответ на эти вопросы не нужен. Достаточно показать, что в каждом случае всегда можно применить бихевиористский метод, и не существенно, применим ли интроспективный метод или же нет. Но мы всегда должны быть аккуратны при интерпретации этого суждения. Оно не подразумевает ‘Каждый психологический процесс может быть установлен бихевиористским методом’. Здесь мы должны иметь дело не с единичными процессами как таковыми (например, гнев Петра вчера утром), но с видами процессов (например, с гневом). Если Робинзон Крузо рассердился, а затем умер до того, как кто-либо ступил на его остров, никто, за исключением его самого, никогда не узнает об этом единичном проявлении гнева. Но гнев того же самого вида, случающийся с другими людьми, может быть установлен и изучен бихевиористским методом при благоприятных обстоятельствах. (Аналогия: Если электрически заряженная капля дождя падает в океан в отсутствие рядом наблюдателя или подходящего фиксирующего инструмента, никто не узнает об этом заряде. Но при благоприятных условиях в ходе наблюдения можно обнаружить заряд того же самого вида.) Далее для того, чтобы прийти к правильной формулировке тезиса, мы должны применять его не к видам процессов (например, гневу), но также к терминам, обозначающим подобные виды процессов (например, ‘рассерженный’). Разница может показаться тривиальной, но на самом деле она существенна. Мы вовсе не вступаем в дискуссию по вопросу, существуют или нет виды событий, никогда не имевшие бихевиористских симптомов и, следовательно, познаваемые только интроспекцией. Мы имеем дело с психологическими терминами, а не с видами событий. Для любого такого термина, скажем ‘Q’, язык психологии содержит высказывательную форму, применимую к этому термину, например: ‘Человек… в данное время… находится в состоянии Q’. Тогда высказанное устно или письменно суждение ‘Я сейчас нахожусь (или я находился вчера) в состоянии Q’, является (при благоприятных условиях, например, относительно надёжности и т.д.) наблюдаемым симптомом для состояния Q. Следовательно, не может быть термина в психологическом языке, взятого как интерсубъективный язык взаимного общения, который обозначает вид состояния или события без какого-либо бихевиористского симптома. Следовательно, существует бихевиористский метод определения любого термина психологического языка. Следовательно, каждый такой термин сводим к терминам вещного языка.

Логическая природа психологических терминов становится яснее через аналогию с теми физическими терминами, которые вводятся редукционными высказываниями условной формы. Термины обоих видов обозначают состояние, характеризующееся предрасположенностью к определённым реакциям. В обоих случаях состояние не тождественно реакциям. Гнев – это не то же самое, что движения, которыми рассерженный организм реагирует на условия окружающей среды, так же как не одно и то же состояние электрической заряженности и процесс притягивания других тел. В обоих случаях первое иногда имеет место без второго, без данных событий, наблюдаемых со стороны. Они являются следствиями этих состояний, в соответствии с определёнными законами, и могут при подходящих обстоятельствах рассматриваться как их симптомы, но они не идентичны им.

Последняя сфера, с которой мы будем иметь дело, – это социальная наука (в указанном выше широком смысле; её также называют бихевиоризмом). Здесь нет нужды проводить детальный анализ, ибо легко видеть, что каждый термин из этой области сводим к терминам других областей. Результат любого исследования группы людей или других организмов может быть описан с точки зрения её членов, их отношений друг к другу и к их окружению. Следовательно, условия для применения любого термина могут быть сформулированы с точки зрения психологии, биологии и физики, включающей вещный язык. Множество терминов может быть даже определено на этой основе, а остальные, несомненно, сводимы к ней.

Верно, что некоторые термины, используемые в психологии, таковы, что они обозначают определённое поведение (или предрасположенность к поведению) в рамках группы определенного вида или определённую установку по отношению к группе, например ‘властолюбивый’, ‘робкий’ и т. д. Для определения или редукции термина такого вида могут быть необходимы некоторые термины социальной науки, описывающие рассматриваемую группу. Это показывает, что не существует четкой грани между психологией и социальной наукой, и что в некоторых случаях неясно, куда лучше отнести термин – к той или другой области. Но эти термины также несомненно сводимы к вещному языку, поскольку каждый термин, отсылающий к группе организмов, сводим к терминам, отсылающим к индивидуальным организмам.

Результат нашего анализа состоит в том, что класс вещных предикатов наблюдения есть достаточная редукционная основа для всего языка науки, включающего когнитивную часть повседневного языка.