ПРОБЛЕМА ЕДИНСТВА ЗАКОНОВ

 

Нами рассмотрены отношения между терминами различных областей науки. Остается задача анализа отношений между законами. Согласно нашему предыдущему обсуждению биологический закон содержит только термины, сводимые к физическим терминам. Следовательно, существует общий язык, которому принадлежат как биологические, так и физические законы, поэтому они могут логически сравниваться и связываться. Мы можем спросить, совместим или нет определённый биологический закон с системой физических законов и выводим он из них или же нет. Но ответ на эти вопросы нельзя вывести из сводимости терминов. На современном этапе развития науки определённо невозможно вывести биологические законы из физических. Некоторые философы считают, что такое выведение невозможно никогда ввиду самой природы двух областей. Но предпринимавшиеся попытки доказательства последнего тезиса определённо неудовлетворительны. Этот вопрос, по-видимому, является научным ядром проблемы витализма; однако некоторые современные дискуссии по этой проблеме перепутаны с несколько сомнительными метафизическими исследованиями. Вопрос о выводимости сам по себе, конечно, очень серьезная научная проблема. Но едва ли можно найти ее решение до того, как будут получены результаты экспериментальных исследований гораздо большие, чем те, что мы имеем сегодняшня. В настоящее время усилия по выведению все большего числа биологических законов из физических (в обычной формулировке: объяснение все большего числа процессов в организмах с помощью физики и химии) будет, как и ранее, очень плодотворной тенденцией в биологических исследованиях.

Как мы видели выше, области психологии и социальной науки очень тесно связаны друг с другом. Четкое разделение законов этих областей, вероятно, еще менее возможно, чем разделение терминов. Как бы ни классифицировались законы, иногда психологический закон выводим из закона социальной науки, а иногда закон социальной науки выводим из закона психологии. (Пример первого типа – объяснение поведения взрослых, скажем, в теориях А. Адлера и Фрейда – через их позиционирование в семье или в более обширных группах в детстве; пример второго типа – очевидное объяснение роста цен на товар реакцией покупателей и продавцов в случае ограничения поставок). Очевидно, что в настоящее время законы психологии и социальной науки не могут быть выведены из законов биологии и физики. С другой стороны, не известно ни одного научного аргумента для предположения, что такое выведение будет всегда и принципиально невозможно.

Таким образом, сейчас нет единства законов. Конструирование единой гомогенной системы законов для всей науки – цель дальнейшего развития науки. Нельзя продемонстрировать недостижимость этой цели. Но мы конечно же не знаем, будет ли она когда-нибудь достигнута.

С другой стороны, в науке имеет место единство языка, то есть общая редукционная основа для терминов всех отраслей науки; эта основа состоит из очень узкого и гомогенного класса терминов физического вещного языка. Это единство терминов на самом деле идёт не так далеко и менее эффективно, чем будущее единство законов, но оно является необходимым предварительным условием единства законов. Мы можем прилагать усилия к дальнейшему развитию науки на пути к унифицированной системе законов хотя бы потому, что в настоящее время мы уже имеем унифицированный язык. Добавлю, факт, что у нас есть единство языка, имеет огромное практическое значение. Практическое использование законов состоит в создании с их помощью прогнозов. Важным фактом является то, что очень часто прогноз не может основываться на нашем знании только одной области науки. Например, на производство автомобилей будет влиять прогноз вероятного числа продаж. Это количество зависит от удовлетворенности покупателей и экономической ситуации. Следовательно, мы должны скомбинировать знание о функции мотора, действии газов, вибрации человеческого организма, способности людей освоить определённую технику, их желании потратить столько-то денег на такой-то сервис, развитии общей экономической ситуации и т. д. Это знание касается практических фактов и общих законов, принадлежащих ко всем четырем отраслям, к знанию отчасти научному, а отчасти относящемуся к здравому смыслу. Для очень многих решений как в личной, так и в общественной жизни нам нужен такой прогноз, который был бы основан на комбинированном знании конкретных фактов и общих законов, принадлежащих различным отраслям науки. Если же термины различных отраслей не имели бы логической связи друг с другом, такой связи, какую обеспечивает гомогенная редукционная основа, но имели бы принципиально разный характер, как думают некоторые философы, тогда не было бы возможности связать отдельные высказывания и законы различных областей таким способом, чтобы из них можно было выводить прогнозы. Следовательно, единство языка науки есть основа для практического применения теоретического знания.

 

Джордж Эдвард Мур

ДОСТОВЕРНОСТЬ[20]

Как вы можете видеть, в данный момент я нахожусь в комнате, а не на открытом воздухе; я стою, а не сижу или лежу; я одет, а не абсолютно голый; я говорю достаточно громким голосом, а не пою, шепчу или сохраняю молчание; я держу в руках несколько листов исписанной бумаги; в комнате, в которой нахожусь я, находится большое количество других людей; на этой стене есть окна, а на той – дверь.

Итак, я высказал ряд различных утверждений; и я высказывал эти утверждения совершенно позитивно, так, как если бы не было сомнения в том, что они являются истинными. То есть хотя я явно и не говорил относительно любой из этих утверждаемых мною различных вещей, что это не только истинно, но также и достоверно, однако утверждая их именно таким способом, я подразумевал, хотя и не говорил, что они фактически достоверны, т.е. подразумевал, что сам я в каждом случае с достоверностью знаю, что то, что я утверждаю, фактически имеет место в момент моего утверждения. И я не думаю, что было бы справедливо обвинить меня в догматизме или самонадеянности за позитивное утверждение этих вещей тем способом, как это делаю я. В случае утверждений определённого вида и при некоторых обстоятельствах человека за позитивное утверждение чего-то можно справедливо обвинить в догматизме. Но в случае моих утверждений при данных обстоятельствах обвинение было бы абсурдным. Наоборот, я был бы повинен в абсурде, если, говоря об этих вещах вообще, при данных обстоятельствах я не говорил бы о них позитивно. Предположим теперь, что вместо ‘Я нахожусь внутри здания’ я сказал бы ‘Я думаю, что нахожусь внутри здания, но возможно, это не так; недостоверно, что это так’ или вместо ‘На мне надета какая-то одежда’ я сказал бы ‘Я думаю, что на мне надета какая-то одежда, но вполне возможно, что нет’. Разве при данных обстоятельствах не звучало бы скорее нелепо, если бы я сказал ‘Я думаю, что на мне надета какая-то одежда’ или даже ‘Я не только думаю, что одет, я действительно знаю о высокой вероятности того, что я одет, но не вполне в этом уверен’? При определённых обстоятельствах для некоторых людей выражаться так неуверенно было бы не совсем абсурдно. Предположим, например, что существует слепой человек, страдающий вдобавок от общей анестезии, который знает, поскольку ему говорили, что его доктор время от времени снимает с него одежду, а затем надевает вновь, хотя сам он никогда не видел и не чувствовал различия. Для такого человека очень хорошо может подойти случай, при котором мы действительно корректно описали бы состояние дел, говоря, что он думает, что на нём какая-то одежда, или он знает о высокой вероятности того, что это так, но он не вполне уверен. Но для меня, который полностью владеет своими чувствами, сейчас было бы смехотворным выражаться таким образом, поскольку обстоятельства таковы, при которых совершенно очевидно, что я не просто считаю, но знаю, что одет. Для меня сейчас было бы абсурдно сказать, что я считаю, что не раздет, поскольку, говоря это, я подразумевал бы, что не знаю, раздет ли я, хотя вы все можете видеть, что в данной ситуации я знаю, что не раздет. Но если сейчас, когда я утверждаю, что не раздет, меня нельзя обвинить в догматизме, то очевидно, что меня нельзя было обвинять в догматизме и тогда, когда я утверждал это в одном из предложений, с которых начинал эту лекцию. Я знал, что одет, тогда, так же как знаю это сейчас.

В некоторых отношениях те семь предложений, с которых я начал, обладали очевидностью совсем не одного и того же рода. Например, тогда как первые шесть были (среди прочего) утверждениями обо мне самом, седьмое предложение (а именно, что на той стене есть окна, а на этой – дверь) меня не касалось совершенно. И даже среди тех предложений, что говорили обо мне самом, были очевидные различия. В случае двух из них – а именно утверждения, что я нахожусь в комнате, и утверждения, что со мной в комнате находится большое количество людей, – вполне естественно сказать, что каждый даст особый ответ на вопрос относительно того, в каком окружении я находился в тот момент, когда это утверждал. В случае же трёх других утверждений – утверждений, что я одет, что я говорю достаточно громким голосом и что я держу в руках несколько листов бумаги, – также можно сказать, что каждый даст особый ответ, хотя и менее естественно, на один и тот же вопрос. Ибо, если я одет, если в пространстве, где я нахожусь, слышен мой достаточно громкий голос и если в руке я держу несколько листов бумаги, отсюда в любом случае следует, что окружение моего тела, по крайней мере в одном отношении, отлично то того, чем оно было бы, если бы отдельные вещи относительно меня не были истинными. Термин ‘окружающая среда’ иногда используется так, что любое истинное высказывание, из которого следует, что окружение моего тела в каком-либо отношении отлично от того, каким оно могло бы быть, даёт некоторую информацию, какой бы малой она ни была, относительно характера окружающей среды, в которой я находился. Следовательно, о каждом из этих пяти утверждений можно в некотором отношении сказать, что они в случае своей истинности дают некоторую информацию относительно природы моей окружающей среды в тот момент, когда я их утверждаю. Но одно из них, а именно утверждение, что я говорил достаточно громким голосом, делает не только это. Оно в случае своей истинности даёт также некоторую информацию совершенно иного рода. Ибо сказать, что я говорил достаточно громким голосом, значит не просто сказать, что по соседству со мной слышны достаточно громкие звуки, относительно которых верно также и то, что они являются словами. Сказать, что звуки такого рода сделаны мною, означает к тому же, что выражена каузальная пропозиция. Относительно шестого из утверждений, сделанных мной о себе, – утверждения, что я стою, едва ли можно сказать, что оно в момент утверждения даёт какую-то информацию относительно природы моего окружения. Естественнее было бы описать его как утверждение, сообщающее информацию относительно положения моего тела в рассматриваемый момент. Что же касается двух моих утверждений, которые вообще меня не касались, – утверждений, что на той стене есть окна, а на этой дверь, хотя они и были в определённом смысле о моём окружении, поскольку две стены, о которых я говорил, фактически в это время находились рядом, однако, делая их, я особо не подчёркивал их соседство со мной (если бы я сделал так, это были бы утверждения обо мне). Но я подчёркнуто утверждал нечто такое, что могло бы быть истинным, даже если бы они и не находились рядом. Из пропозиции, что на этой стене есть дверь, не следует, что стена находится рядом со мной; тогда как из пропозиции, что я нахожусь в комнате, следует, что стена находится со мной по соседству.

Несмотря на эти и другие различия, между этими семью или восьмью разными утверждениями есть несколько важных отношений, в которых все они сходны.

(1) Прежде всего, все эти семь или восемь различных утверждений, высказанных мной в начале лекции, были сходны именно в том отношении, что каждое из них, хотя и не являлось, тем не менее могло быть ложным. Например, рассмотрим момент, когда я утверждал, что стою. Достоверно, что в это самое время я мог сидеть, хотя фактически и не сидел; и если бы в этот момент я сидел, то моё утверждение о том, что я стою, было бы ложно. Следовательно, поскольку в этот самый момент я мог сидеть, отсюда следует, что моё утверждение о том, что я стою, могло быть ложным, хотя и не было таковым. И это же очевидно истинно для всех других сделанных мною утверждений. В тот момент, когда я говорил, что нахожусь в комнате, я мог быть на открытом воздухе; в тот момент, когда я говорил, что одет, я мог быть голым, и т.п., во всех других случаях.

Но из того факта, что данные утверждения могли быть ложными, всегда следует, что отрицания утверждаемых мной пропозиций или пропозиции, несовместимые с ними, не являются самопротиворечивыми. Ибо сказать, что данная пропозиция может быть ложной, тождественно тому, чтобы сказать, что её отрицание или несовместимая с ней пропозиция могут быть истинными. А из того факта, что данная пропозиция может быть истинной, всегда следует, что она не является самопротиворечивой, поскольку, если бы это было так, она не могла бы быть истинной. Соответственно несовместимое с тем, что я утверждал в начале лекции, не является самопротиворечивым. Например, если бы вместо ‘Я стою’ я в тот же самый момент высказал несовместимое с этим ‘Неверно, что я стою’, корректно было бы сказать ‘Последняя пропозиция не самопротиворечива, хотя она и является ложной’. То же самое истинно в случае всех других утверждаемых мной пропозиций. В качестве сокращения для длинного выражения ‘пропозиция, не являющаяся самопротиворечивой при самонепротиворечивости несовместимой с ней пропозиции’ философы часто использовали технический термин ‘случайная пропозиция’. Используя термин ‘случайный’ в этом смысле, мы можем сказать, что одно из отношений, в котором все семь пропозиций, утверждаемых мной в начале лекции, сходны друг с другом, состоит в том, что все они были случайными.

Прежде чем я продолжу перечисление отношений, в которых сходны все эти пропозиции, я думаю, лучше прямо теперь сказать нечто о следствиях того первого факта, что все они случайны. Это нечто весьма уместно для надлежащего понимания того, как употребляется слово ‘достоверность’, образующее название данной лекции.

Первое, что я хотел бы сказать о следствиях того факта, что все эти пропозиции являются случайными, следующее. Из простого факта, что все они случайны, не следует, что об их истинности не известно. Более того, относительно любого человека из этого не следует, что этот человек не знает об их истинности. Фактически некоторые философы предполагали, что истинность случайных пропозиций, по сути дела, неизвестна. Сейчас я не оспариваю это предположение, хотя фактически и придерживаюсь того, что оно ложно, и намереваюсь в процессе данной лекции его оспорить. Всё, что я утверждаю сейчас, заключается в том, что даже если о случайной пропозиции неизвестно, является ли она истинной, это, однако, ни в коем случае не следует из того, что она случайна. Например, то, что я в данный момент стою, является случайной пропозицией; но из простого факта, что она такова, из одного этого факта определённо не следует, что мне это неизвестно. Если нужно показать, – а многие философы думают, что они могут это сделать, – что в данный момент мне не известно, что я стою, для обоснования этого утверждения должны быть выдвинуты какие-то другие аргументы помимо и сверх того факта, что эта пропозиция является случайной; ибо из самого по себе этого факта определённо не следует, что мне неизвестно, что я стою. Я говорю, что это достоверно, и не знаю никого, кто это оспаривал бы. Но если меня попросят обосновать моё утверждение, я не знаю ничего лучшего, чтобы в свою защиту просто сказать, что конъюнкция ‘Я знаю, что в данный момент стою, и к тому же пропозиция, что я стою, является случайной’ определённо не является самопротиворечивой, даже если она и ложна. Разве не очевидно, что я не противоречу сам себе, если говорю ‘Я знаю, что в данный момент стою, даже если пропозиция, что я стою, является случайной’, пусть я и говорю нечто ложное?

Второе, что я хочу сказать относительно следствий того факта, что все эти семь пропозиций случайны, следует из первого. А именно, из того факта, что они случайны, не следует – в случае любой из них – возможность того, что рассматриваемая пропозиция ложна. В качестве примера вновь возьмём пропозицию, что я стою. Из факта, что эта пропозиция случайна, не следует, что если бы я говорил ‘Возможно, не имеет места, что я стою’, я должен был бы сказать нечто истинное. То, что это так, вытекает из моего прежнего утверждения, что случайность рассматриваемой пропозиции не влечёт незнания о её истинности, потому что по крайней мере один из способов, которым мы используем выражение формы ‘Возможно, что р’, таков, что рассматриваемое высказывание не может быть истинным, если высказывающий его человек определённо знает, что р ложно. Мы очень часто используем выражение формы ‘Возможно, что р’ таким способом, что этим выражением мы утверждаем наше собственное неведение по определённому вопросу – а именно утверждаем, что о ложности р нам неизвестно. Это, определённо, одно из самых общих употреблений слова ‘возможно’. При таком употреблении оно часто выражает то, что используется вместо слова ‘может’. Например, если бы я говорил ‘Возможно, что Гитлер в данный момент мёртв’, под этим естественно было бы понимать в точности то же самое, как и если бы я сказал ‘Гитлер может быть в данный момент мёртв’. Но разве не совершенно ясно, что если я утверждаю, что Гитлер может быть мёртв в данный момент, то по крайней мере часть моего утверждения говорит о том, что я лично достоверно не знаю, так ли это? Следовательно, если бы я утверждал теперь ‘Возможно, что я не стою’, моё утверждение естественно было бы понимать таким образом, что я достоверно не знаю, что это так. Таким образом, если я достоверно знаю, что стою, моё утверждение о возможности того, что я не стою, было бы ложным. Стало быть, поскольку из того факта, что пропозиция ‘Я стою’ является случайной, не следует, что мне неизвестно, что я стою, постольку из этого факта также не следует и возможность того, что я не стою. Ибо, если из случайности этой пропозиции следовала бы возможность того, что я не стою, отсюда также следовало бы, что мне неизвестно, что я стою, поскольку из ‘Возможно, что я не стою’ здесь следует ‘Мне неизвестно, что я стою’; а если p влечёт q, и q влечёт r, отсюда следует, что р влечёт r. Стало быть, поскольку наше р (‘Пропозиция “Я стою” является случайной’) не влечёт наше r (‘Мне не известно, что я стою’), и поскольку наше q (‘Возможно, что я не стою’) влечёт наше r, отсюда следует, что наше р не влечёт наше q. Иными словами, тот факт, что пропозиция ‘Я стою’ является случайной, не имеет следствием возможную ложность того, что я стою. В любом случае из простого факта, что пропозиция р является случайной,не следует возможность того, что р – ложна. Но это, разумеется, по сути дела не отрицает для каждой случайной пропозиции, что возможность её ложности истинна. Возможность её ложности была бы истинной, если бы об истинности случайной пропозиции было неизвестно. Но даже если это так, верным всё ещё остаётся то, что из простого факта случайности пропозиции никогда не следует, что она может быть ложной. Последнее остаётся истинным, поскольку из простого факта, что пропозиция случайна, никогда не следует, что о её истинности неизвестно, и никогда не следует в случае любого отдельного человека, что этот человек не знает о её истинности.

Параграфом выше я был склонен говорить, что существует по крайней мере одно общее употребление выражений формы ‘Возможно, что р’, такое, что любой человек, который делает подобное утверждение, утверждает, что он лично не знает о ложности р. Стало быть, единственное заключение, на которое я пока имею право, состоит в том, что простой факт случайности данной пропозиции р не имеет следствием, что то, что выражено посредством ‘возможно, что не-р’ будет истинным, когда ‘возможно’ используется рассматриваемым способом. Можно подумать, что существует другое использование слова ‘возможно’, такое что из ‘р является случайным’ следует ‘Возможно, что р является ложным’. Действительно, выражение ‘логически возможно’ часто используется философами таким способом, что многие могут подумать, что оно просто является синонимом для ‘несамопротивречиво’. То, что это не простые синонимы, я думаю, можно видеть из того факта, что выражение ‘Несамопротиворечиво, что я не стою’ вообще звучит не по-русски, тогда как выражение ‘Логически возможно, что я не стою’ определённо русское, хотя и можно сомневаться в том, что оно выражает истину[21]. Если, однако, мы рассматриваем выражение ‘Пропозиция, что я не стою, не является самопротиворечивой’, я думаю, не было бы некорректным сказать, что слова ‘логически возможно’ используются так, что в этом выражении они могут быть подставлены вместо ‘несамопротиворечиво’ без изменения смысла целого выражения; и это же самое истинно для любой другой пропозиции, которую можно было бы взять вместо пропозиции, что я не стою. Если это так, тогда отсюда следует, что для любой пропозиции из того, что она несамопротиворечива, вытекало бы, что она к тому же является логически возможной (и vice versa). Другими словами, ‘р – несамопротиворечиво’ влечёт ‘р – логически возможно’ для любого р; ибо из ‘р – логически возможно’ должно, конечно,следовать ‘логически возможно, что р’. Разумеется, думать так вполне естественно; но, несмотря на всё это, я считаю, что говорить так ошибочно. Думать, что ‘р – логически возможно’ должно влечь ‘логически возможно, что р’, определённо есть просто ошибка, которую не оправдать тонкими различиями употребления нами слов. И я действительно считаю ошибочным говорить, что ‘р – несамопротиворечиво’ влечёт ‘логически возможно, что р’, несмотря на то, что оно влечёт ‘р – логически возможно’. Рассмотрим следующие факты. ‘Логически возможно, чтобы я сейчас сидел’ определённо влечёт ‘Пропозиция, что я сейчас сижу, не является самопротиворечивой’. Но если бы эта последняя влекла ‘Логически возможно, что я сейчас сижу’, то отсюда следовало бы, что ‘Логически возможно, чтобы я сейчас сидел’ влечёт ‘Логически возможно, что я сейчас сижу’. Но так ли это? Для меня, поскольку я знаю, что стою, разумеется, было бы неестественно сказать последнее, тогда как сказать первое было бы для меня вполне естественным. Я считаю, мы, вероятно, могли бы пойти дальше и сказать, что если бы я говорил последнее, то сказал бы нечто неистинное, тогда как если бы я говорил первое, то сказал бы нечто истинное. Точно так же если бы я сказал ‘Я мог бы сейчас сидеть’, то сказал бы нечто истинное, тогда как, сказав ‘Я, может быть, сейчас сижу’, я сказал бы нечто ложное. Короче, я считаю, что даже выражение ‘Логически возможно, что то-то и то-то имеет место’ сохраняет характеристику, которая, как мы видели, принадлежит одному обычному употреблению выражения ‘Возможно, что то-то и то-то имеет место’; а именно оно может быть высказано с истинностью только тем человеком, который не знает, что рассматриваемое то-то и то-то не имеет места. Если бы теперь я был вынужден сказать ‘Логически возможно, что я сейчас сижу’, я должен был бы сделать вывод о том, что мне не известно, что я сижу, и, следовательно, вывести нечто такое, что является ложным, если я знаю, что не сижу. Я думаю, философы не всегда уделяют достаточное внимание тому, что из простого факта несамопротиворечивости данной пропозиции р, вероятно, не следует, что любой человек мог бы с истинностью сказать ‘Логически возможно, что р является истинной’. В случае несамопротиворечивой пропозиции, такой как пропозиция, что я сижу, для человека, например какого-то моего друга в Англии, который не знает, что эта пропозиция ложна, из объединения того факта, что эта пропозиция несамопротиворечива, с фактом, что он не знает о её ложности, следовало бы, что он мог бы с истинностью сказать ‘Логически возможно, что Мур сейчас сидит’. Но для другого человека, например для меня самого, который знает, что эта пропозиция является ложной, ни в коем случае не ясно, что из простого факта, что эта пропозиция несамопротиворечива – из одного этого факта – следует, что я оправданно могу сказать ‘Логически возможно, что я сейчас сижу’. Из объединения факта, что эта пропозиция логически возможна, с фактом, что я знаю о её ложности, следует, что я оправданно могу сказать ‘Логически возможно, чтобы я сейчас сидел’; но из факта, что могу это оправданно сказать, определённо не следует, что я могу также оправданно сказать ‘Логически возможно, что я сейчас сижу’. В самом деле, то и другое определённо несовместимо; если я могу оправданно сказать ‘Логически возможно, чтобы я сейчас сидел’, то отсюда следует, что я не могу оправданно сказать ‘Логически возможно, что я сейчас сижу’. Но вероятно и то, что наше использование выражения ‘Логически возможно, что то-то и то-то имеет место’ недостаточно ясно зафиксировано, чтобы дать нам право это сказать. Важно, однако, настоять на том, что если ‘Логически возможно, что р является истинным’ используется таким способом, что вытекает из ‘р не является самопротиворечивым’ самого по себе, то из ‘Логически возможно, что р является истинным’ не следует, что о ложности р неизвестно. И если философ всё же предпочитает использовать ‘Логически возможно, что р является истинным’ таким неестественным способом, как указанный выше, то существует опасность, что он когда-нибудь забудет, что это лишь предпочитаемый им способ, и впадёт в заблуждение, ошибочно считая, что из ‘Логически возможно, что р является истинным’ должно следовать ‘О ложности р неизвестно’.

Третье, что я хочу сказать относительно следствий факта, что семь утверждений, с которых я начинал эту статью, являются утверждениями случайных пропозиций, состоит в следующем. Факт их случайности вполне совместим с истинностью того, что каждая из утверждаемых мной пропозиций была не только истинной, но и абсолютно достоверной. То, что это так, вновь следует из того факта, что простая случайность данной пропозиции р никогда не влечёт в случае любого человека, что этот человек не знает о её истинности. Это вытекает из того, что если человек в данный момент знает об истинности пропозиции р, то отсюда следует, что он в данный момент может оправданно сказать ‘Абсолютно достоверно, что р’. Таким образом, если я сейчас знаю, что стою, отсюда следует, что я оправданно могу сказать ‘Абсолютно достоверно, что я стою’. Следовательно, поскольку факт, что эта пропозиция случайна, совместим с истинностью того, что мне известно, что я стою, отсюда следует, что он должен быть совместим с истинностью того, что абсолютно достоверно, что это так.

Я думаю, некоторые, возможно, будут склонны возразить против того, что я только что сказал, на следующем основании. Я только что сказал, что если человек в отношении любой отдельной пропозиции р может с истинностью сказать ‘Я знаю, что р истинно’, отсюда следует, что он может оправданно сказать ‘Абсолютно достоверно, что р истинно’. Но оппонент может, вероятно, возразить: ‘Я допускаю, что если человек мог оправданно сказать “Я знаю с абсолютной достоверностью, что р истинно”, то отсюда следует, что он мог бы также оправданно сказать “Абсолютно достоверно, что р истинно”. Но вы сказали не “знаю с абсолютной достоверностью”, но “знаю”; и конечно же между “знанием” и “знанием с абсолютной достоверностью” должно быть некоторое различие, поскольку, если бы его не было, нам вообще не нужно было бы использовать последнее выражение. Поэтому, я сомневаюсь, что простое “Я знаю, что р” влечёт “Абсолютно достоверно, что р”.’ На это возражение я бы ответил следующее. Я не думаю, что единственно возможное объяснение тому, что мы иногда говорим ‘Я знаю с абсолютной достоверностью, что то-то и то-то’, а иногда просто ‘Я знаю, что то-то и то-то’ состоит в том, что последнее может подходящим образом использоваться для того, чтобы выразить нечто такое, что может быть истинным даже тогда, когда то, что выражено первым, истинным не является. Следовательно, я сомневаюсь в том, что ‘Я знаю, что р’ не всегда влечёт ‘Я знаю с абсолютной достоверностью, что р’. Но даже если ‘Я знаю, что р’ иногда подходит для того, чтобы выразить нечто такое, из чего не следует ‘Я знаю с абсолютной достоверностью, что р’, иногда оно определённо используется таким способом, что если я не знаю с абсолютной достоверностью, что р, то отсюда следует и то, что я не знаю, что р. Я имел дело и буду иметь дело с использованием ‘знаю’ только последнего вида, т.е. с таким использованием, при котором ‘Я знаю, что р’ влечёт ‘Я знаю с абсолютной достоверностью, что р’. Подобным же образом, даже если существуют собственные употребления слова ‘достоверно’, при которых вещь может быть ‘достоверной’ не будучи ‘абсолютно достоверной’, определённо существуют и другие (или, по крайней мере, одно другое), при которых, если вещь не абсолютно достоверна, то о ней нельзя оправданно говорить как о достоверной; и я имел и буду иметь дело с использованием ‘достоверно’ только этого последнего вида.

Другое возражение, которое может быть выдвинуто против того, что я сказал, состоит в том, что даже если одно из употреблений ‘абсолютно достоверно’ таково, что, как я говорил, логически не невозможно, чтобы случайная пропозиция была бы абсолютно достоверной, всё равно существует другое употребление ‘абсолютно достоверно’, при котором это логически невозможно. Абсолютно достоверными в этом смысле могут быть только те пропозиции, для которых пропозиции, им противоречащие, являются самопротиворечивыми. Такие пропозиции иногда называют ‘необходимыми истинами’, иногда ‘априорными пропозициями’, иногда ‘тавтологиями’. Иногда считается, что смысл, в котором такие пропозиции могут быть ‘достоверными’, а следовательно, и смысл, в котором может быть ‘известно об их истинности’, должен отличаться от смысла (если таковой имеется), в котором иногда случайные пропозиции являются ‘достоверными’ и ‘известно об их истинности’. Я не собираюсь отрицать, что это может быть так. Насколько я могу видеть, такой случай может быть. Если я скажу ‘Я знаю, что …’ или ‘Достоверно, что не существует нетрёхстороннего треугольника’ или ‘Я знаю, что …’ или ‘Достоверно, что не существует человека, который является дочерью и при этом не является женщиной’, я использую ‘знаю, что’ и ‘достоверно, что’ в смысле, отличном от того, в котором я использовал их, когда говорил ‘Я знаю, что …’ или ‘Достоверно, что я одет’. Может случиться так, что только необходимые истины могут быть названы или быть достоверными в прежнем смысле. Соответственно, мои высказывания, что из факта случайности данной пропозиции р не следует, что р неизвестно и недостоверно, должны пониматься так, что они подразумевают только то, что существует по крайней мере один смысл, в котором ‘известно’ и ‘достоверно’ могут использоваться собственно так, что этого не следует. Ранее я положительно утверждал о фразе ‘Возможно, что …’ только то, что существует по крайней мере один смысл, в котором эта фраза может использоваться собственно так, что ‘р является случайным’ не влечёт ‘Возможно, что р является ложным’.

Наконец, относительно наших фраз ‘возможно, что’ и ‘достоверно, что’ есть ещё один несколько загадочный пункт, который кого-то может привести к предположению, что некоторые вещи, сказанные мной относительно следствий, вытекающих из факта случайности данной пропозиции, ложны, и который поэтому, я думаю, лучше попытаться прояснить сразу же.

Существует четыре главных вида выражений, в которых обыкновенно используется слово ‘достоверно’. Мы можем сказать ‘Я достоверно чувствую, что …’, мы можем сказать ‘Для меня достоверно, что …’, мы можем сказать ‘Я достоверно знаю, что …’, наконец, мы можем сказать ‘Достоверно, что …’. Если мы сравним первое из этих выражений с двумя последними, конечно, совершенно ясно и неоднократно указывалось, что тогда как ‘Я достоверно чувствую, что р’ может вполне быть истинным в случае неистинности р – другими словами, из простого факта моего достоверного чувства, что то-то и то-то имеет место, никогда не следует, что то-то и то-то на самом деле имеет место – есть как минимум одно общее употребление фраз ‘Я достоверно знаю, что р’ и ‘Достоверно, что р’, при котором они не могут быть истинными, если не является истинным р. Это различие можно выявить тем фактом, что, например, выражение ‘Я достоверно чувствовал, что он придёт, но он на самом деле не пришёл’ совершенно явно не является самопротиворечивым; совершенно ясна логическая возможность того, что я достоверно чувствовал, что он придёт, но он, однако, не пришёл; тогда как, с другой стороны, ‘Я достоверно знал, что он придёт, но он не пришёл’ или ‘Достоверно, что он придёт, но он не пришёл’ являются, по крайней мере в общем употреблении этих фраз, самопротиворечивыми. Факт, что он не пришёл, доказывает, что я не знал, что он придёт, и то, что он придёт, не было достоверным. В то же время этот факт не доказывает, что я достоверно не чувствовал, что он придёт. Другими словами, ‘Я достоверно чувствую, что р’ не влечёт, что р является истинным (хотя, говоря, что я достоверно чувствую, что р, я подразумеваю, что р истинно), но ‘Я знаю, что р’ и ‘Достоверно, что р’ влечёт, что р истинно; в противном случае они не могут быть истинными. Что касается четвёртого выражения ‘Для меня достоверно, что …’ или ‘Я вполне уверен, что …’ (вероятно, если в выражениях ‘Я достоверно чувствую, что …’ и ‘Для меня достоверно, что …’ вместо ‘достоверно’ подставить слово ‘уверен’ или слова ‘совершенно уверен’, никакого изменения смысла не будет, тогда как для выражений ‘Я достоверно знаю, что …’ или ‘Достоверно, что …’ это не имеет места) эти выражения, я думаю, способствуют появлению ошибочных доводов в философских дискуссиях о достоверности, потому что, насколько я могу видеть, они иногда используются в смысле ‘Я достоверно чувствую, что …’, а иногда, наоборот, в смысле ‘Я достоверно знаю, что …’. Например, выражение ‘Я был вполне уверен, что он придёт, но он не пришёл’ может, как мне кажется, естественным образом использоваться так, чтобы не быть самопротиворечивым – в этом случае оно может употребляться просто для того, чтобы другим способом сказать ‘Я чувствовал полную уверенность, что он придёт …’. Но если, с другой стороны, философ сказал бы мне теперь (как говорят многие) ‘Вы не можете быть вполне уверены, что вы стоите’, он определённо не утверждал бы, что я с достоверностью не могу чувствовать, что я стою, – эту тему он вообще не хотел бы обсуждать, но он определённо утверждал бы, что даже если я и чувствую с достоверностью, что стою, я этого не знаю или не могу знать с достоверностью.

Существует, следовательно, ясное различие в значении между ‘Я достоверно чувствую, что …’, с одной стороны, и ‘Я достоверно знаю, что …’ или ‘Достоверно, что …’– с другой. Но тема, которую я в данный момент хочу рассмотреть, относится к тому же к важному различию между каждым из выражений ‘Я достоверно чувствую, что …’, ‘Для меня достоверно, что …’ и ‘Я достоверно знаю, что …’, с одной стороны, и ‘Достоверно, что …’–, с другой. Три первых выражения, несмотря на только что указанное мной очевидное различие между первым и последним из них, очевидно схожи в одном важном отношении. Это отношение можно выразить, сказав, что их значение соотносится с использующим их человеком. Они сходны в этом отношение, поскольку все они содержат слово ‘Я’. В каждом содержащем это слово предложении значение последнего очевидно зависит от того, кто его высказал. Если я говорю ‘Мне жарко’, то, что я утверждаю, очевидно, отличается от того, что утверждал бы любой другой человек, говоря те же самые слова. И очевидно, что то, что я утверждаю, говоря это, вполне может быть истинным, даже если то, что в то же самое время посредством тех же самых слов утверждает другой человек, является ложным. ‘Мне жарко’, сказанное мной в данный момент, не противоречит ‘Мне не жарко’, сказанному в то же самое время; и то и другое вполне может быть истинным. Точно так же, если я говорю ‘Я достоверно чувствую, что на этой стене есть окно’ или ‘Я достоверно знаю, что окно есть’, я утверждаю нечто отличное и логически независимое от того, что утверждал бы другой человек, говоря те же самые слова в то же самое время. Из того факта, что я достоверно чувствую или с достоверностью знаю данную вещь, никогда не следует в случае любого другого человека, что он достоверно чувствует или знает то же самое. Точно так же из того факта, что он нечто чувствует или знает, никогда не следует, что это чувствую или знаю я. Но если мы, по контрасту, рассматриваем выражение ‘Достоверно, что на этой стене есть окно’, на первый взгляд всё выглядит так, как если бы значение этого выражения не соотносилось с высказывающим его человеком, как если бы оно было совершенно безличностным высказыванием и подразумевало бы одно и то же вне зависимости от того, кто его говорит, при условии, что оно говорится в одно и то же время и при условии, что стена, на которую ссылаются посредством слов ‘эта стена’, является одной и той же. На самом деле, я считаю очевидным, что вещь не может быть достоверной, если она неизвестна; этот пункт очевидно отличает использование слова ‘достоверно’ от использования слова ‘истинно’. Вещь, о которой никто не знает, может вполне быть истинной, но невозможно, чтобы она была достоверной. Мы можем тогда сказать, что необходимое условие истинности ‘Достоверно, что р’ заключается в том, чтобы кто-то знал, что р является истинным. Но значение выражения ‘Некто знает, что р истинно’ определённо не соотносится с человеком, который его говорит. Оно внеличностно точно так же, как внеличностно выражение ‘Солнце больше Луны’; и если два человека высказывают его в одно и то же время, то если один говорит нечто истинное, нечто истинное должен говорить и другой. Таким образом, если ‘Достоверно, что р’ просто подразумевает ‘Некто знает, что р истинно’, тогда значение выражения ‘Достоверно, что р’ не соотносится с определённым человеком, который его говорит, и тогда имеет место важное различие между ним, с одной стороны, и ‘Я достоверно чувствую, что р’ или ‘Я с достоверностью знаю, что р’ – с другой, поскольку значение этих двух последних соотносится с высказывающим их человеком. Но хотя ‘Некто знает, что р истинно’ является необходимым условием для истинности ‘Достоверно, что р’, легко видеть, что это условие не является достаточным. Ибо, если бы это было так, отсюда следовало бы, что в каждом случае, в котором некто знает, что р истинно, то для любого, кто сказал бы ‘Недостоверно, что р’, последнее всегда было бы ложным. Но фактически, совершенно очевидно, что если в данный момент я говорю ‘Недостоверно, что Гитлер всё ещё жив’, я тем самым не обязываю себя к утверждению, что некто знает, что Гитлер всё ещё жив, и что он сам и другие люди знают, что это так. Дело фактически в том, что из ‘Некто знает, что р истинно’ следует, что некто может с истинностью сказать ‘Достоверно, что р’; причём отсюда не следует, что это может сделать более чем один и что нет никого, кто мог бы с истинностью сказать ‘Недостоверно, что р’. Два различных человека, которые говорят в одно и то же время об одной и той же пропозиции р (первый – ‘Достоверно, что р истинно’, второй – ‘Недостоверно, что р истинно’), могут оба говорить истину и не противоречить друг другу. Таким образом, отсюда следует, что, несмотря на видимость, значение выражения ‘Достоверно, что р’ соотносится с человеком, который его говорит. А это, я думаю, связано с тем, что, как я вывел выше, если кто-то утверждает ‘Достоверно, что р’, утверждаемое им частично состоит в том, что он сам знает, что р – истинно. Поэтому даже если множество других людей знает, что р является истинным, его утверждение тем не менее было бы ложным, если бы он сам не знал о его истинности. Если, с другой стороны, человек утверждает ‘Недостоверно, что р’, его утверждение не будет необходимо истинным просто потому, что он лично не знает об истинности р. Если я говорю ‘Достоверно, что р’, моё знание об истинности р является как необходимым, так и достаточным условием истинности моего утверждения. Но если я говорю ‘Недостоверно, что р’, тогда моё незнание об истинности р хотя и является необходимым, не будет достаточным условием для истинности моего утверждения. Сходным образом выражение ‘Возможно, что р истинно’, хотя оно и выглядит внеличностным, на самом деле является выражением, чьё значение соотносится с использующим его человеком. Если я высказываюсь о своём незнании ложности р, то это необходимое, хотя и недостаточное, условие истинности моего утверждения. А следовательно, если два человека в одно и то же время говорят об одной и той же пропозиции, вполне возможно, что один утверждал бы истину, а другой – ложь, поскольку, если один из них знает, что р является ложным, его утверждение было бы необходимо ложным, тогда как если другой не знает о ложности р, его утверждение, хотя и не с необходимостью, могло бы быть истинным. С другой стороны, если правильно было бы использовать выражение ‘Логически возможно, что р’ как эквивалент ‘р не является самопротиворечивым’, тогда значение выражения ‘Логически возможно, что р’ не соотносилось бы с высказывающим его человеком.

Суммируем указанные отклонения. То, что я говорил относительно следствий того факта, что все семь пропозиций, которыми я открывал эту лекцию, являются случайными, сводится к следующему. Прежде всего, (1) этот факт не влечёт того, что когда я их утверждаю, истинность их мне неизвестна; (2) этот факт не влечёт того, что о любой из них я могу затем с истинностью сказать ‘Возможно, что она является ложной’; (3) этот факт не влечёт того, что я могу затем о любой из них с истинностью сказать ‘Не абсолютно достоверно, что она является истинной’. Отсюда следует, что, утверждая случайность этих семи пропозиций, я не связал себя той точкой зрения, что об их истинности неизвестно или что они абсолютно недостоверны. Но с другой стороны, даже если я прав, говоря, что эти следствия не вытекают из простого факта их случайности, это, конечно, не следует из моего знания об их истинности или из их абсолютной достоверности в момент моего утверждения. Вопрос о том, является ли абсолютно достоверным моё знание о том, что я стою, когда я впервые это утверждал, всё ещё остаётся совершенно открытым.

(2) Второе отношение, в котором сходны все эти семь пропозиций, вдобавок к тому факту, что все они случайны, следующее. В случае каждой из них то, что я утверждаю, утверждая пропозицию, по крайней мере частично, не влечёт никаких следствий относительно состояния и условий моего собственного сознания, не влечёт никаких психологических пропозиций относительно меня самого. Каждая из них утверждала нечто такое, что может быть истинным безотносительно к состоянию моего сознания как в данный момент, так и в прошлом. Например, то, что я нахожусь внутри комнаты, может быть истинным, даже если я в данный момент заснул и сплю без сновидений, это может быть истинным безотносительно к тому, какими могут быть мой характер, настроение или ментальные способности. Из одного этого факта не следует никаких психологических пропозиций обо мне самом. Это же самое истинно, по крайней мере частично, относительно того, что я утверждаю в каждой из остальных шести пропозиций. Я собираюсь указать на эту присущую им всем черту, говоря, что все они суть пропозиции, которые влекут существование внешнего мира, т.е. мира, внешнего по отношению к моему сознанию. Фразы ‘внешний мир’ и ‘внешний по отношению к моему сознанию’ часто использовались в философии; и я считаю, что способ, которым я предлагаю использовать их сейчас, согласуется со способом, которым они употребляются вообще (хотя и не всегда). На самом деле не очевидно, что моё утверждение о том, что я стою, влечёт существование чего-то внешнего по отношению к моему телу. Но в общем случае ясно, что те, кто говорил о мире, внешнем по отношению к любому данному индивиду, подразумевали под этим мир, внешний по отношению к сознанию индивида, и использовали выражение ‘внешний по отношению к сознанию’ в некотором метафорическом смысле, в смысле, подразумевающем, что моё тело должно быть внешним по отношению к моему сознанию. Соответственно, пропозиция, которая влечёт существование моего тела по одной этой причине и при таком использовании терминологии, влечёт существование мира, внешнего по отношению к моему сознанию. Я думаю, что причина, по которой так говорится, состоит в том, что из существования моего тела в данный момент логически ничего не следует относительно состояния или условий моего сознания в этот же момент. Следовательно, я считаю, что не говорю ничего такого, что не согласовывалось бы с философской терминологией, когда по указанным причинам говорю, что каждое из этих семи утверждений влечёт существование чего-то внешнего по отношению к моему сознанию, и что если я знаю в момент утверждения об истинности хотя бы одного из них, существование внешнего мира в этот момент является абсолютно достоверным. Если же, с другой стороны, как утверждали некоторые философы, существование внешнего мира никогда не является абсолютно достоверным, то отсюда следует, что я не могу знать об истинности какой-либо из этих семи пропозиций.

(3) Третью характеристику, общую всем этим семи пропозициям, я намереваюсь выразить, говоря, что для каждой из них, в момент их утверждения, я обладал очевидностью своих ощущений. Под этим я не подразумеваю, что очевидность моих ощущений была единственной очевидностью, которой я обладал относительно них; я не думаю, что это так. Я подразумеваю, что в момент утверждения каждой из них я видел, слышал, чувствовал (или, если это прояснит то, что я имею в виду, ‘имел визуальные, слуховые, тактильные или органические ощущения’) вещи или их комбинации, такие что видеть, слышать или чувствовать эти вещи было очевидным (не необходимо окончательно очевидным), по крайней мере для части того, что я утверждал, утверждая рассматриваемую пропозицию. Другими словами, во всех семи случаях то, что я утверждал, по крайней мере частично основано на ‘присутствующей очевидности моих чувств’.

(4) Наконец, в-четвёртых, я думаю, что все эти семь утверждений в общем разделяют следующую характеристику. Рассмотрим класс всех пропозиций, который объединяет их во втором упомянутом мной отношении, а именно, что они влекут существование чего-то внешнего по отношению к сознанию утверждающего их человека. Многие философы придерживались и всё ещё придерживаются того, что об истинности или даже полной достоверности пропозиции, имеющей эту особенность, неизвестно. Относительно семи пропозиций, с которых я начинал эту лекцию, я думаю, верно следующее. Если я не знаю об их истинности, когда их утверждаю, тогда эти философы правы. Другими словами, если эти пропозиции не были достоверными, тогда нет ничего такого, что было бы достоверным. Если они не были достоверными, тогда не является достоверной и пропозиция, влекущая существование чего-то внешнего по отношению к сознанию утверждающего её человека. Возьмём на выбор любую из семи пропозиций. Случай, когда я говорю, что знаю об её истинности в момент утверждения, столь же силён, как и случай, когда о любой пропозиции, которая влечёт существование чего-то внешнего по отношению к сознанию утверждающего её человека, говорят, что этот человек знает об её истинности.

Это, как будет видно, не предмет логики. Очевидна, например, логическая возможность того, чтобы тогда было ложным, что я знал, что стою, и, однако, теперь было бы истинным то, что я знаю, что это так. То же самое относится и к другим случаям. Но хотя это – логически возможно (хотя пропозиция ‘Теперь я знаю, что стою, но тогда я этого не знал’ определённо не самопротиворечива), мне тем не менее кажется, что это определённо ложно. Если я тогда не знал, что стою, то определённо я ничего подобного не знаю и теперь, и никогда ничего подобного не узнаю. И это не всё. Если это так, то никто ничего подобного не знал и не узнает. Сходным образом и наоборот (хотя это также не предмет логики), если я знал тогда, что стою, то я определённо знаю об этом теперь, и в прошлом я постоянно знал вещи такого рода. Но и это не всё. Миллионы других людей постоянно знают вещи такого рода; нам всем они постоянно известны. Другими словами, эти семь моих пропозиций, по-видимому, могут быть выбраны в качестве хорошего прецедента (столь же хорошего, но не лучшего, чем тысячи других) для выбора между единственно реальными (хотя далеко не единственно логически возможными) альтернативами, а именно: альтернативой, что никто из нас с достоверностью не знает о существовании мира, внешнего по отношению к его собственному сознанию, и альтернативой, что все мы – миллионы нас – знаем об этом постоянно. Я и выбрал их, поскольку они кажутся мне хорошим прецедентом для выбора решения.

Но можем ли мы выбрать между этими двумя альтернативами?

Я чувствую, что обсуждение этого вопроса ужасно трудное, и я чувствую уверенность в том, что здесь можно привести доводы, более весомые, чем способен привести я. Всё, что я могу сделать, это обсудить, и то весьма неадекватно, только один из видов аргументов, который иногда приводится для демонстрации того, что никто с достоверностью ничего не знает о мире, внешнем по отношению к его сознанию.

Итак, предположим, я говорю: ‘Я с достоверностью знаю, что стою; абсолютно достоверно, что я стою; нет ни малейшего шанса, что я не стою’. Многие философы сказали бы: ‘Ты ошибаешься: ты не знаешь, что стоишь; не абсолютно достоверно, что ты стоишь; есть некоторый шанс, хотя, вероятно, и очень малый, что ты не стоишь’. И один из аргументов, который использовался в пользу того, чтобы так говорить, это аргумент, следуя которому философ, приводящий его, утверждал бы: ‘Ты не знаешь с достоверностью, что тебе это не снится; не абсолютно достоверно, что тебе это не снится; есть некоторый шанс, хотя, вероятно, и очень малый, что тебе это снится’. И из того, что я с достоверностью не знаю, что мне это не снится, предполагается вывести, что мне с достоверностью неизвестно, что я стою. Доказывается, что если недостоверно, что вам это не снится, то недостоверно и то, что вы стоите. А тот факт, что если я не знаю, что мне это не снится, то мне также неизвестно, что я не сижу, я вообще не чувствую склонности обсуждать. Я думаю, из гипотезы, что я вижу сон, определённо следовало бы, что я не знаю, что я стою, хотя я никогда не наблюдал обсуждаемого предмета и мне вообще неясно, как должно доказываться это следствие. Но с другой стороны, из гипотезы, что я вижу сон, определённо не следует, что я не стою, ибо вполне логически возможно, чтобы человек быстро заснул и спал, когда он стоит, а не лежит. Следовательно, логически возможно, чтобы я стоял, и в это же время мне снилось, что я стою. Точно так же вполне логически возможна история о хорошо известном герцоге девонширском, которому однажды снилось, что он произносит речь в палате лордов, а когда он проснулся, то обнаружил, что он действительно произносит речь в палате лордов. И если, как обычно предполагается, сказать, что я мыслю, что стою, можно точно так же корректно, как сказать, что мне снится, что я стою, то отсюда следует, что гипотеза, что я теперь вижу сон, вполне совместима с гипотезой, что я мыслю, что я стою и одновременно действительно стою. Следовательно, если, как мне определённо кажется и как предполагает данный аргумент, из гипотезы, что мне это снится, следовало бы, что я не знаю, что я стою, то отсюда вытекал бы один пункт, имеющий большое значение в отношении нашего использования слова ‘знание’ и, следовательно, также слова ‘достоверность’. Этот пункт, который вполне последовательно и неоднократно выдвигался Расселом, состоит в том, что из конъюнкции двух фактов, что человек считает данную пропозицию р истинной и что р фактически является истинной, не следует, что этот человек знает об истинности р. Для того чтобы я мог оправданно говорить, что мне известно, что я стою, требуется нечто большее, чем простая конъюнкция двух фактов, что я думаю, что стою, и на самом деле стою. Как выражался Рассел, истинное убеждение не идентично знанию. Я же думаю, мы можем далее добавить, что даже из конъюнкции двух фактов, что я достоверно чувствую, что стою, и что я действительно стою, не следует, что я знаю, что я стою, а следовательно, то, что я стою, недостоверно. Относительно аргумента, выведенного из факта, что человек, которому снится, что он стоит, и в этот момент случается так, что он действительно стоит, тем не менее не будет знать, что он стоит, следовало бы заметить, что из факта, что человеку снится, что он стоит, определённо не следует, что он думает, что он стоит, поскольку во сне иногда случается так, что мы думаем, что это сон, и человек, который думает так, определённо может, хотя ему и снится, что он стоит, тем не менее думать, что он не стоит, хотя он и не может знать, что это не так. Следовательно, это не тот случай, как опрометчиво можно было бы предположить, что, если мне снится, что я стою, в то время, когда я фактически лежу, я с необходимостью обманываюсь. Я обманывался, только если бы думал, что стою, когда это было бы не так; и мне может сниться, что я стою, без мышления о том, что это так. Достоверно, однако, и то, что часто случается так, что нам снится, что то-то имеет место, без того, чтобы в этот момент мыслилось, что мы только видим сон. В этом случае, я считаю, вероятно, можно сказать, что мы мыслим как имеющее место то, что нам снится, и обманываемся, если оно не имеет места. А следовательно, если бы при этом случилось так, что то, что нам снится, имело бы место, то мы могли бы, оправданно считая, сказать, что это имеет место, хотя и достоверно не знали бы что это так.

Я согласен, следовательно, с той частью указанного аргумента, которая утверждает, что если я не знаю, что мне это не снится, отсюда следует, что я не знаю, что я стою, даже если я действительно стою и думаю, что это так. Но рассмотрение первой части данного аргумента наносит удар по обоим способам. Ибо, если она является истинной, отсюда следует, что истинно также и то, что если я знаю, что я стою, тогда я знаю, что мне это не снится. Следовательно, подобно моим оппонентам, способным доказать, что, поскольку я не знаю, что мне это не снится, то отсюда следует, что я не знаю, что я стою, я могу столь же хорошо доказать, что, поскольку я знаю, что я стою, то отсюда следует, что я знаю, что мне это не снится. Если мои оппоненты не могут привести довода в пользу утверждения, что я не знаю, что мне это не снится, более лучшего, чем могу привести я в пользу утверждения, что мне известно, что я стою, то один аргумент столь же хорош, как и другой.

Какие же доводы могут быть приведены в пользу того, чтобы говорить, что я с достоверностью знаю, что в данный момент мне не снится сон?

Я не думаю, что когда-либо видел ясно обоснованным какой-то аргумент, с помощью которого предполагалось бы это показать. Но я собираюсь попытаться установить настолько ясно, насколько смогу, те предпосылки и доводы, которые, как я думаю, приводят многих философов к предположению, что я действительно не могу сейчас с достоверностью знать, что мне не снится сон.

Может быть, вы помните, что, обсуждая семь утверждений, открывающих эту лекцию, я говорил, что обладаю относительно них ‘очевидностью своих ощущений’, хотя я также говорил, что не считаю эту очевидность относительно них единственной и что она сама по себе не является с необходимостью окончательной очевидностью. Итак, если тогда я обладал ‘очевидностью своих ощущений’ в пользу пропозиции, что я стою, я, конечно, и теперь обладаю ‘очевидностью своих ощущений’ в пользу пропозиции, что я стою, даже если очевидность, которой я обладаю, может быть не всей и не окончательной. Но как я вообще обладаю очевидностью своих ощущений в пользу этой пропозиции? Относительно нашего использования этой фразы одна вещь кажется мне совершенно ясной, а именно, если человек в данный момент лишь видит сон, что он стоит, то отсюда следует, что он в этот момент не обладает очевидностью своих ощущений в пользу этой пропозиции. Сказать ‘Прошлой ночью Джонсу только снилось, что он стоит, и тем не менее всё это время он обладал очевидностью своих ощущений, что он стоит’, значит сказать нечто самопротиворечивое. Но те философы, которые говорят, что возможно, чтобы я сейчас видел сон, определённо этим подразумевают, что мне только снилось, что я стою. А этот взгляд, как мы теперь видим, влечёт возможность того, что я не обладал очевидностью своих ощущений, что я стою. Стало быть, если они правы, то отсюда вытекает недостоверность даже того, что я обладал очевидностью своих ощущений, что я стою. Отсюда следует недостоверность того, что я обладаю очевидностью своих ощущений относительно чего бы то ни было вообще. Следовательно, если теперь я должен был бы сказать, что я достоверно обладаю очевидностью своих ощущений в пользу пропозиции, что я стою, даже если то, что я стою, недостоверно, я уклонился бы от самого предмета обсуждения. Ибо, если недостоверно, что я не вижу сон, то недостоверно даже то, что я обладаю очевидностью своих ощущений, что я стою.

Но если недостоверно даже то, что в данный момент я обладаю очевидностью своих ощущений чего-либо вообще, вполне достоверно то, что я либо обладаю очевидностью своих ощущений, что я стою, либо обладаю переживанием, которое весьма сходно с обладанием очевидностью моих ощущений, что я стою. Если я вижу сон, это переживание заключается в обладании образами сновидения, как минимум весьма сходными с ощущениями, которыми я обладал бы, если бы бодрствовал и обладал ощущениями, обладание которыми конституировало бы ‘обладание очевидностью моих ощущений’, что я стою. Пусть выражение ‘сенсорное переживание’ используется таким способом, что переживание, которым я обладаю с достоверностью, будет ‘сенсорным переживанием’ независимо от того, состоит ли оно просто в обладании образами сновидения или же нет. Если мы используем выражение ‘сенсорное переживание’ таким способом, то, я думаю, мы можем сказать, что если недостоверно, что я сейчас не вижу сон, то недостоверно и то, что все сенсорные переживания, которыми я сейчас обладаю, не являются просто образами сновидения.

Что же за предпосылки и доводы приводят столь многих философов к тому, чтобы считать, что все сенсорные переживания, которыми я обладаю сейчас, могут быть просто образами сновидения, к тому, что я не знаю с достоверностью, что это не так?

Насколько я могу видеть, одна из предпосылок, которую они определённо использовали бы, была бы следующей: ‘По крайней мере некоторые сенсорные переживания, которыми я обладаю теперь, в важном отношении сходны с образами сновидения, которые действительно имеют место во сне’. По-видимому, это совершенно безобидная предпосылка, и я готов принять её за истинную. Но я думаю, существует весьма серьёзное возражение, чтобы использовать её как предпосылку в пользу выводимого заключения. Ибо философ, который использует её как предпосылку, фактически подразумевает, хотя явно и не выражает это, что сам он знает о её истинности. Следовательно, он подразумевает, что сам он знает, что сновидения имеют место. И конечно же я думаю, что он прав. Все философы, которых я когда-либо встречал или слышал, определённо знали, что сновидения имеют место; мы все знаем, что сновидения имеют место. Но может ли он последовательно согласовать пропозицию, что он знает, что сновидения имеют место, со своим заключением, что он не знает, что не видит сон? Может ли кто-нибудь знать, что сновидения имеют место, если в то же самое время сам он не знает, что не видит сон? Если он видит сон, может случиться так, что ему лишь снится, что сновидения имеют место; и если он не знает, что это не сон, может ли он знать, что то, что сновидения имеют место, это не только сон? Следовательно, может ли он знать, что сновидения имеют место? Я не думаю, что это возможно. Следовательно, я считаю, что тот, кто использует эту предпосылку и к тому же утверждает заключение, что никто не знает, что не видит сон, повинен в непоследовательности. Используя эту предпосылку, он подразумевает, что сам он знает, что сновидения имеют место; однако если его заключение истинно, отсюда следует, что сам он не знает, что не видит сон, и, следовательно, не знает, что то, что сновидения имеют место, ему не просто приснилось.

Тем не менее я признаю, что предпосылка является истинной. Попытаемся теперь рассмотреть, какого сорта доводы, можно привести, чтобы от неё мы могли перейти к заключению.

Я не вижу, как мы вообще могли бы продвинуться в этом направлении, если бы прежде не совершили следующий огромный шаг. А именно, если бы мы не сказали, что, поскольку существуют образы сновидения, сходные с некоторыми сенсорными переживаниями, которыми я обладаю теперь, то логически возможно, чтобы существовали образы сновидения, во всём в точности совпадающие с сенсорными переживаниями, которыми я обладаю теперь. Следовательно, логически возможно, чтобы все сенсорные переживания, которыми я обладаю теперь, являлись просто образами сновидения. Можно подумать, что уместность этого шага в некоторой степени могла быть поддержана апелляцией к фактам, только если, разумеется, избежать тот вид непоследовательности, на который я недавно указывал. Можно сказать, например, что некоторые люди обладали образами сновидения, в точности подобными сенсорным переживаниям, которые у них были в момент бодрствования, и что, следовательно, должна быть логическая возможность обладания образами сновидения, в точности подобными сенсорным переживаниям, которые не являются образами сновидений. Тогда можно было бы сказать, если для некоторых образов сновидения логически возможно в точности совпадать с сенсорными переживаниями, не являющимися образами сновидений, то и для всех имеющих в данное время место во сне образов сновидения должна быть логическая возможность точного совпадения с сенсорными переживаниями, не являющимися образами сновидения. И также логически возможно, чтобы все сенсорные переживания, которыми человек обладает во время бодрствования, в точности совпадали со всеми образами сновидения, которыми обладает он сам или другой человек во сне в другое время.

Итак, я не вижу способа отрицать логическую возможность того, чтобы все сенсорные переживания, которые я имею теперь, были бы просто образами сновидения. И если это логически возможно, если, далее, сенсорные переживания, которыми я обладаю сейчас, были бы единственными имеющимися у меня переживаниями, я не вижу, как с достоверностью я мог бы знать, что я не вижу сон.

Но мои воспоминания, объединенные непосредственного прошлого с этими сенсорными переживаниями, могли бы дать мне достаточную возможность знать, что я не вижу сон. Я говорю, могли бы. Но что, если наш скептически настроенный философ скажет, что этого недостаточно, и предложит как аргумент опровергнуть следующее. Логически возможно, чтобы вы обладали всеми имеющимися у вас сенсорными переживаниям, а также имеющимися у вас воспоминаниями и при этом, однако, видели сон. Если это логически возможно, то я не вижу, как отрицать то, что я не могу с достоверностью знать, что я не сплю. Я не вижу, как это можно сделать. Но можно ли привести довод в пользу того, что это логически возможно? Насколько мне известно, никто этого не делал, и я не знаю, как это можно было бы сделать. И до тех пор, пока это не сделано, мой аргумент ‘Я знаю, что я стою, и, следовательно, знаю, что мне это не снится’ остаётся по крайней мере столь же убедительным, как и его аргумент: ‘Ты не знаешь, что тебе это не снится, и, следовательно, не