Психоделические Фенэтиламины

PiHKAL

 

Поиск названия

Название "Психоделические Фенэтиламины" тоже звучит довольно академично, и близко к "Психоделикам" Осмонда, или… И, когда слова "Фенэтиламины, Которые Я Знал и Любил" внезапно… - Что приходит тебе в голову, когда ты слышишь слово ПИХКАЛЬ? - Пи-каль? - переспросила она, - Древний город Майя в…

Предисловие

Эта книга окажется разной для разных людей. Подобной книги еще никогда не было. Недавние законодательные акты в этой стране блокировали пути исследований, которые привели к ее написанию, и мы, вероятно, в ближайшее время, если вообще когда-нибудь, не увидим ничего подобного. Хотя и сомнительно, что эта книга станет бестселлером, однако ни одна библиотека психоделической литературы не будет полной без PIHKAL [ФКЯЗИЛ].

Почти тридцать лет один из авторов - доктор Александр Шульгин, нежно называемый своими друзьями Сашей, был единственным человеком в мире, который синтезировал, а затем и проводил на себе, своей жене Энн и преданной группе близких друзей исследования более 200 никогда прежде не известных химических соединений. Ожидалось, что на людей они оказывают воздействие, сходное с изменяющими сознание психоделическими препаратами - мескалином, псилоцибином и ЛСД. На западном побережье Саша приобрел статус народного героя. Другие расценивали его как отважного, авантюрного или откровенно опасного, что зависило в основном от политичесих убеждений критика. Тем не менее, все бы согласились, что Саша Шульгин - выдающаяся личность. Его творческий союз с женой Энн принесет удовольствие не только друзьям, но и тем, кто слышал о "Саше", но не имеет ни малейшего понятия, кто он такой на самом деле. Что еще важнее, это рассказ о самораскрытии, сопровождающийся легкой примесью технологии, которой только предстоит родиться и развиться.

Начало PIHKAL автобтогафично, оно писывает подробности двух вымышленных героев - доктора Александра Бородина, которого друзья уменьшительно называют по-русски - "Шура", и Элис, его будущей жены. В первых двух частях Шура и Элис рассказывают о событиях своей жизни, которые привели их к очарованию психоделиками и, в конце концов, к очарованию друг другом. В третьей части, они описывают совместные приключения, в которых катализатором путешествий часто оказывался прием одного из новых Шуриных химических соединений.

Нельзя точно обозначить границы, в которых Шура и Элис отражают Сашу и Энн,, но яркость воображения, тонкость мыслей, открытость выражаемых эмоции и близкие отношения ясно дают понять индивидуальности этих двух людей, которых я знаю. Эти подробности свидетельствуют, что исследования Шуры и Энн являются искренним поиском смысла в жизни. Боль утраченных отношений, неудачных браков и их любовь и забота друг о друге рисуют картину двух выдающихся и очень чувственных людей.

Вторая половина книги - это своего энциклопедическое руководство по методам синтеза, дозировкам, продолжительности действия с коменнтариями по 179 различным химическим веществам. Она, по существу, представляет собой копии Сашиных лабораторных журналов, и некоторые дополнительные материалы, отобранные из научной литературы. Однажды в будущем, когда опять станет возможным применение химических инструментов познания разума, эта книга станет сокровищницей, чем-то в роде книги волшебных заклинаний для психиатров/шаманов заврашнего дня.

Девид Е. Николс, доктор филофофии, профессор медицинской химии Западног Лафайета, Индиана.

К Читателю

В настоящее время, в США действуют запретительные законы, и исследователям очень трудно выполнять предписания, регламентирующие получение законной… Около половины синтезов во второй части PIHKAL уже были опубликованы в… Никто без законного на то разрешения не должен пытаться синтезировать какое-либо из соединений, описанных во второй…

Вступление

Первая часть рассказывается голосом Шуры Бородина, прототипом которого был я, и повторяет историю моей жизни, начиная с детства и заканчивая смертью… Вторая - голосом Элис Парр, в последствии Бородиной, персонаж написаный с моей… В части третьей наши голоса чередуются, рассказывая о более поздних годах и определенных переживаниях, во время…

Введение: философия написания PIHKAL

Я фарамколог и химик. Большую састь своей взрослой жизни я провел исследуя действие лекарств: их поиск, строение, действие, потенциальная польза - или вредн. Но мои интересы лежат несколько в стороне от основного направления фармакологии - область, которую я нашел наиболее чарующей и полезной, это психоделические препараты. Психоделики лучше всего описать так - физически не аддиктивные соединения, временно изменяющие сотояние сознания человека.

В этой стране широко распространено мнение, что есть наркотики с легальным статусом, и они либо довольно безопасные, либо обладают приемлемым риском, но есть другие наркотики, которые вне закона, и им нет места в нашем обществе. И хотя это мнение энергично навязывается, я искренне верю,что оно неверно. Это попытка раскрасить жизнь в черно-белом цвете, в то время как в этой области и в большинстве случаев в реальной жизни истина серая.

Сейчас я объясню, почему в это верю.

Каждое вещество, легальное или нет, дает какое-то вознаграждение. Каждый преапарат приносит свои риски. И каждым веществом можно злоупотреблять. В конце концов, я считаюб, что кадждый из нас волен сам определять меру награды и риска, и решать на чьей стороне перевес. Вознаграждения образуют широкий спектр. Они включают такие вещи как излечение заболевания, смягчение физической и эмоциональной боли, интоксикации, релаксацию. Определенные вещества - известные как психоделики - позволяют достичь озарения, инсайта и расширения ментального и эмоционального горизонтов.

Риски также различны - от физического поражения до психологического разрушения, зависимости и нарушения закона. Как у разных людей будут разные вознаграждения, так и риски окажутся различными. Взрослый человек должен принимать свои собственные решения - принимать ли определенный наркотик или нет, будь он доступен по рецепту или объявлен вне закона, измеряя возможный вред или пользу своей собственной меркой. И именно в этот момент хорошая информированность играет важную роль. Мою филисофию можно уместить в четыре слова: осведомись, а потом выбирай.

Лично я решил, что некоторые препараты обладают достаточной ценностью, стоящей риска; другие, я полагаю, ее не имеют. Например, я употребляю умеренные количества алкоголя, в основном вино, и - в текущий момент - работа печени, согласно анализам, находится полностью в пределах нормы. Я не курю табак. Я курил, довольно интенсивно, потом бросил. Мной управляли не опасения о моем здоровье, а скорее сам факт полной зависимости от него. На мой взгляд, это был случай непомерно высокой цены.

Каждое такое решение- мое собственное, основанное на моихз знаниях о наркотиках и о себе.

Среди нелегальных в настоящее время препаратов, я выбрал не упротреблять марихуану, потому как легкая интоксикации и мягкое изменение сознания неадкватно компенсировало неудобное ощущение, что я просто трачу время зря.

Я пробовал героин. Сейчас этот наркотик, конечно же, вызывает заинтересованное отношение и беспокойство в нашем обществе. У меня он вызвал сонную умиротворенность, сгладил тревоги, значительность или интерес окружающего. Происходит потеря мотивации, бдительности, потребности что-то делать. Отказаться от героина меня заставил не страх стать аддиктивным, а тот факт, что под его воздействием ничто не казалось мне особенно важным.

Я пробовал и кокаин. Этот наркотик, особенно в широко известной форме "крэк" - сейчас очень популярен. Для меня кокаин - агрессивный стимулятор, дающий чувство мощи, существования в виде силы, на верху мира. Но в месте с тем есть и неотвратимое понимание, что это не настоящая сила, что я на самом деле не правлю миром, и поэтому, после прекращения эффектов наркотика, я не обретаю ничего. Появляется чувство фальшивости состояния. Нет проникновения в суть. Нет познания. В своей собственной характерной манере я опредлил кокаин таким же наркотиком для "ухода", как и героин. С любым из них, вы уходите от того, кто вы есть, или - даже еще больше - от того кем вы не являетесь. В обоих случаях, вы освобождаетесь ненадолго от осознания своих неадекватностей. Я бы честно лучше бы взялся за работу над своими несоответсвиями, чем ушел бы от них; в конце концов, это приности большее удовольствие.

Я полагаю, что для меня, умеренный риск психоделических препаратов (редкие тяжелые переживания или, возможно, некоторые недомогания) более чем уравновешивается возможностью познания. Именно поэтому я выбрал для изучения эту область фармакологии.

Что я имею в виду, когда говорю, что есть возможность познания? Это возможность, а не достоверность. Я могу учиться, но я не принужден к этому. Я могу проникнуть в суть возможных путей улучшения качества моей жизни, но только мои собственные усилия принесут желаемые изменения.

Сейчас я поясню некоторые причины, по которым считаю, что психоделические переживания - это личное богатство.

Я полностью уверен, что в нас находится огромное количество информации, мили интуитивной информации, упакованные в генетическом материале каждой из наших клеток. Что-то сродни библиотеке, вмещающей бессчетное количество справочников и инструкций, но без малейшего намека на вход. И не имея неких средств доступа, невозможно даже оценить границы и качество материала. Психоделические вещества дают возможность исследования этого внутреннего мира, понимания его глубинной сути.

Наше поколение стало первым когда-либо превратившим поиск самоосознания в преступление, если он проводится с использованием растений или химических соединений в качестве инструментов для октрывания дверей психики. Однако потребность в осознании есть всегда, и она усиливается с возрастом.

Однажды, глядя в лицо новорожденного внука, вы подумаете, что его рождение образует единую ткань времени, текущего от вчера к завтра. Вы поймете, что жизнь непрерывно появляется в различных формах и различных личнстях, но самам жизнь, придающая форму всему новому, чем бы она не была, не меняется.

"Откуда взялась его душа?", удивитесь вы, "И куда отправится моя собственная душа? Есть ли что-нибудь после смерти? Есть ли у всего этого цель? Есть ли высший порядок и устроиство, которое придает смысл всему?" У вас появится потребность спросить, исследовать, использовать то небольшое количество времени, которое может быть оствлось, найти способ связать вместе все ниточки, понять то, что необходимо понять.

Этот поиск - часть человеческой жизни с самых первых моментов обретения сознания. Осознание собственной смертности - знание, которое выделяет его из ряда животных - вот что дает Человеку право, лицензию на исследование природы своей собственной души и духа, раскрыть все возможное о составляющих человеческой психики.

Каждый из нас, в какой-то момент своей жизни, ощутит себя странником в странной земле своего существования, нуждающимся в ответах на вопросы, поднявшиеся из глубин души и нежелающие уходить.

И вопросы, и ответы на них имеют один источник: мы сами.

Этот источник, это часть нас самих, называлась многими именами в течении истории человечества, самое новое - "бессознательное". Фрейдисты недоверяют ему, а юнгианцы восхищаются им. Это нечто внутри вас; то, что остается, когда сознание смещается, то, что управляет вами в экстремальной ситуации, когда нет времени для логического обоснования и принятия решения. Это место, в котором обитают демоны и ангелы и все, что между ними.

Это и есть одна из причин, по которым я считаю психоделические препараты богатством. Они могут обеспечить доступ к тем частям человека, в которых находятся ответы. Они могут, но опять же, они не должны. и, вероятно, не будут этого делать, если не в этом сотоит цель их использования.

От вас зависит, использовать ли эти инструменты хорошо и правильно. Психедолический препарат можно стравнить с телевидением. Оно может быть очень разоблачающим, очень поучительным, и - при глубокомысленном выборе каналов - инструментом для достижения выдающегося озарения. Но для многих людей, психоделические вещества просто другая форма развлечения; ничего основательного не ищется, поэтому - обычно - ничего основательного и глубокого не испытывается.

Возможность психоделических веществ дать доступ к внутренней вселенной является, я считаю, их самым ценным свойством.

С самых первых дней обитания на земле Человек выискивал и использовал определенные растения, обладающие способностью изменять образ действия, которым человек взаимодействует и общается со своими богами и с самим собой. Многие тысячелетия в любой из известных культур имелся некоторый процент населения - обычно шаманы, знахари, лекари - использовавщие то или иное растение для достижения трансформации в состоянии своего сознания. Эти люди применяли изменение сознания для обострения своих диагностических способностей, чтобы черпать целебные энергии, находящиеся в мире духов. Вожди племени (в более поздних цивилизациях - королевские семьи) по-видимому использовали психоактивные растения для усиления инсайта и мудрости, или, возможно, просто для вызова сил разрушающей мощи как союзника в предстоящих битвах.

Многие растения оказались способными удовлетворить специфицеские потребности человека. Нежелательная боль вечно приследовала человечество. И также как сtйчас у нас есть потребители героина (или Фентанила, или Демерола), в прошлые времена их роль играл опиум Старого Света и датура Нового Света, мандрагора в Европе и Северной Африке, всместе с беленой и белладонной.

Бесчисленное множество людей использовало эти пути для успокоения боли (физической и психической), что приводила к уходу в мир грез. И хотя у этих средств было много потребителей, но несомненно только меншинство злоупотребляло ими. Исторически сложилось так, что каждая культура вовлекла эти растения в повседневную жизнь, и имела от них больше пользы, чем вреда. В нашем обществе, мы научились успокаивать боль и изнуряющий страх при поможи медицинского использования лекарств, возникших путем имитации природных алкалоидов этих растений.

Потребность в поиске источников дополнительной энергии - еще одна вечная проблема. И на ряду с нынешними портебителями кофеина и кокаина, чая йерба мэйт [mate tea] и растение коки в Новом Свете, ката в Малой Азии, дерево кола в Северной Америке, кава-кава и орех бетель в Восточной Азии и эфедра во всем мире веками служили натуральными источниками энергии.

Опять же, многие люди - крестьяне, согнутые под тяжестью дров, бредущие по утомительному пути по горным тропам; доктор на скорой помощи два дня без сна; солдат под огнем на фронте, когда невозможно отдохнуть - ищут подталкивающей и ободряющей стимуляции. И как всегда, найдутся люди, злоупотребляющие процессом.

Кроме того, есть потребность исследовать мир, который лежит сразу за пределами наших чувств и понимания; это присуще человечеству изначально. Но в этом случае, наше некоренное северноамериканское общество не одобрило растения, химические соединения, которые раскрывают наши умения видеть и чувствовать. Другие цивилизации многие сотни лет использовали пеойтный кактус, псилоцибин-содержащие грибы, аяхуаску, кохобу и яже [yaje] из Нового Света, гармалу, каннабис и сому из Старого Света, и ибогу из Африки для исследования человеческого бессознательного. Но наше современная медицина, в целом, никогда не признавала эти средства для вызова инсайта или терапии, они и остались в основном неприемлимыми. Установившееся равновесие между силами, которые нами правят и нас лечат решило по обоюдному согласию, что обладание и использование этих замечательных растений будет преступлением. И применение любого химического соединения, разработанного как имитация этого растения, даже если они могут усоверщенствовать безопастность и устойчивость действия, также будет являться преступлением.

Мы - великая нация с одним из самых высоких из когда-либо известных уровней жизни. Мы гордимся своей выдающейся Конституцией, которая защищает нас от тирании, разрушающей и меньшие нации. Мы получили богатое наследство - английский закон, который предполагает нашу невиновность и гарантирует личную тайну. Одной из главных сил нашей страны является традиционное уважение личности. Любой и каждый из нас свободен - или мы так считаем - следовать любой религии или выбранному духовному путь; свободен познавать, исследовать, искать информацию и добиваться правды где угодно и как угодно, если он принимает на себя полную ответственность за свои действия и их последствия для других.

Как же теперь лидеры нашего общества увидели возможность для попытки уничтожить эти очень важные средства пнимания и самопознания, средства, которыми пользовались, которых уважали и ценили тысячи лет в любой культуре, оставившей след? Почему, например, пейот, веками служивший средством для того, чтобы человек мог открыть душу навстречу богу, классифицировано нашим правительством как вещество Списка I, вместе с кокаином, героином и PCP? Является ли этот вид узаконенного осуждения результатом невежества, давления организованной религии, или растущей потребности заставить следовать население определенным нормам? Частично, ответ может дать усиливающаяся тенденция в нашей культуре к патернализму и провинциализму.

Патернализм - это название системы, в которой власти удовлетворяет наши потребности, и - в замен - имеют право навязывать нам определенное поведение - и публичное и частное. Провинциализм - это сужение кругозора, социальная унификация путем принятия единой этики, ограничение интересов и впечатлений и переживаний к устоявшимся как традиционным.

Тем не менее, предубеждение против использования раскрывающих сознание растений и препаратов главной частью своего происхождения обязано расовой непереносимости и накоплению политической силы. В конце прошлого века после постройки трансконтинентальной железной дороги китайские рабочие уже не были нужны, и они все чаще стали изображаться как недочеловеки, как нецивилизованные; желтокодие, косоглазые, опасные чужаки, часто посещающие опиумные курильни.

Пейот в различных публикациях конца XIX века описывался как причина убиств, телесных повреждений и безумия среди беспомощных американских индейцев. Бюро по делам индейцев решило подавить использование пейота, (который в публикациях постоянно путали с мескалином и мескалиновым бобом), и одной из наиболее непрпотиворечивых нападок является следующая цитата из письма Reverend B. V. Gassaway в 1903 в Бюро по делам индейцев,

"... суббота - это главный день наших священнослужений, и если индейцы сначала пьют мескаль (пейот), то они не могут быть благословлены проповедью".

Только в результате грандиозных усилий и мужества многих людей с чистой совестью было разрешено продолжить использование пейота в качестве таинства в Церкви коренных американцев. Этот процесс сейчас в стадии разработки, поскольку часть нынешнего правительства предпринимает новые усилия для запрещения религиозного использования пейота коренными американцами.

В 1930-х была предпринята попытка депортировать мексиканских рабочих из южных сельскохозяйственных штатов, и вновь осознанно поощрялись расистские предубеждения - мексиканцы изображались ленивыми, грязными, курящими опасные наркотики под названием марихуана. Нетерпимость к чернокожим в Соединенных Штатах укреплялась и поощрялась историями о употреблении марихуаны и героина среди черных музыкантов. Необходимо заметить, что никто не замечал подобного то тех пор, пока их новая музыка, которую они назвали джаз, не начала привлекать внимания белых - под покровительством первого ночного клуба только для белых - и тут-то и начались первые проблезки осознания унижения и несправедливости, которым подвергались черные американцы.

Мы в этой стране все слишком болезненно осознаем наши прошлые грехи в отношении прав различных меньшинств, но мы меньше беспокоимся каким образом манипулируют общественным отношением к определенным веществам. Новые позиции политической власти, и, в конечном итоге, тысячи рабочих мест были созданы на основании ощущаемой угрозы общественному здоровью и безопастности, создаваемой растениями и веществами, чьими единственными функциями было изменить восприятие, открыть дорогу исследованиям бессознательного разума и - для многих - дать ощутить присутствие божественного.

1960-е, конечно же, придали мощный толчок психеделикам. Эти вещества применялись как неотемлимая часть мощного бунта против государственной власти и считавшейся аморальной и бесполезной войны во Вьетнаме. Также, слишком слышны были громкие и повелитильные голоса, утверждавшие, что необходим новый вид духовности, убеждающие использовать психеделики для установления прямой связи с Богом, без вмешательства жреца, священника или раввина.

Голоса психиатров, писателей и философов, и многих образованных представителей духовенства умоляли об изучении и исследовании эффектов психеделиков, того, что они могли открыть о природе и работе человеческого разума и психики. Они были проигнорированны в шумихе об вопиющем злоупотреблении, о чем фактов было более чем достаточно. Правительство и Церковь решили, что психеделические вещества опасны для общества, и с помощью прессы было прояснено, что это лорога к социальному хаосу и духовной катастрофе.

Что не было упомянуто, разумеется, так это старейшее правило: "Не выступай против власть имущих, без боязни быть наказанным".

Я привел некоторые доводы в поддержку слов "психоделики это богатство". Есть и другие, и многие из них вплетены в ткань этого повествования. Например, воздействие, которое они оказали на мое восприятие цветов - абсолютно замечательное. Опять же, углубленние эмоционального раппорта с другими людьми, что может стать изысканно прекрасным переживанием с глубокой чувственностью и эротизмом. Я наслаждаюсь богатством запахов, вкусом, тактильными ощущениями, и восхитительными изменениями в моем ощущении потока времени.

Я считаю себя благословленным, в том смысле, что я ощущуал, хотя бы и на короткое время, существование Бога. Я чувствовал священно еединение с творением и его Творцом, и - самое ценное - я коснулся сути своей души.

И по этим причинам я посвятил свою жизнь это йобласти исследований. когда-нибудь я пойму, как эти простые катализаторы сделали то, что они сделали. Сейчас я навсегда у них в долгу. И я всегда буду их поборником.

Введение: Процесс открытия

Второй самый частый вопрос псоле "Почему вы занимаетесь тем, чем занимаетесь?", это - "Как вы определяете активность нового препарата?"

Как же определяется природа эффектов и действие на центральную нервную систему химического вещества, которое только что синтезировано, но еще никогда не попадало в живой организм? Что должно быть очевидным: прежде всего, новосотрворенное вещество также свободно от фармакологической активности как новорожденный ребенок свободен от предрассудков.

В момент зачатия, отпечатываются многие характеристики - от физических черт до пола и интеллекта. Но многие - пока еще не определены. Тонкие черты личности, система верований, другие бесчисленные показатели не образуются в момент рождения. В глазах каждого новорожденного всеобщность невинности и благочестия постепенно изменяется при общении с родителями, братьями или сестрами и изменчивой окружающей средой. Взрослый сформирован частыми контактами с болью и удовольствием, и в конце концов появляется либо фаталист, либо эгоцентрик, либо спасатель. И спутники этой личности во время ее превращения из неразвитого ребенка в зрелого врослого вносят свой вклад и в свою очередь сами изменяются от взаимодействия.

Точно так же происходит и с химическим соединением. Когда идея нового вещества уже зародилась, не существует ничего кроме символов, комбинации разрозненных атомов связвных узами, существующими только на доске или салфетке с обеденного столе. Структура и иногда даже некоторые спектральные характеристики и физические свойства, разумеется, неизбежно предопределены. Но о его эффектах, о природе его фармакологического действия на человекаили даже о классе воздействий, который оно может в конце концов проявить, можно только догадываться. Эти свойства еще не могут быть известны, ибо на этой стадии они еще не существуют.

Даже когда соединение появляется как новое вещество, осязаемое, весомое, оно все еще табула раса^* в фармакологическом смысле. Ничего не известно и не может быть известно о его действии на человека, поскольку оно никогда не было в человеке. И только развитие отношений между тестируемым веществом и самим испытателем определит характерные особенности, и испытатель в такой же степени вносит вклад в определение действия препарата как и сам препарат. Этот процесс выявления природы действия соединения синонимичен процессу проявления этого действия.

Другие исследователи (большинство, как вы надеетесь), попробовав ваше вещество, включая тех, кто проводит отдельную оценку, согласятся с вашими выводами, и окажется, что вы определили (разработали) свойства безошибочно. Остальные (самая малость), не согласятся, и будут лично удивляться, почему они не смогли оценить вещество более точно. Вы можете назвать это беспроигрышной ситуацией, это и есть награда за прхождение трех стадий процесса, а именно: замысла, создания и определения.

Но необходимо иметь в виду, что у взаимодействия две стороны - оно формирует и испытателя и испытуемое соединение.

Я определяю действие самым древним способом, выдержавшим испытание временем в течении тысяч лет у лекарей и шаманов, которым было необходимо знать эффекты растений, которые могут оказаться полезными при лечении. Этот метод очевиден, если немного поразмыслить.

Хотя большинство соединений, которые я исследую, создаются в лаборатории, я часто испытываю растения или грибки природного происхождения. Для этого существует только один путь, путь уменьшающий риск и одновременно увеличивающий качество получаемой информации. Я принимаю соединения лично. Я проверяю его физические эффекты на своем собственном организме и я внимателен к возможному присутствию психических эффектов.

Перед тем как я детально опишу этот старомодный метод, хочу сказать пару слов о тестах на животных, почему я более не доверяю им в своих собственных изысканиях.

Когда я работал на Доул [Dole Chemical], то определял токсичность на животных. Очевидно, что лекарства, обладающие перспективой клинического использования, должны пройти через установленные процедуры ИНЛ (Исследование Нового Лекарства) и клинические испытания перед крупномасштабным изучением на людях. Но я не убивал мышей в порядке опыта уже два десятилетия, и в будущем не вижу в этом нужды. И вот почему я решил не использовать животных.

Во времена, когда я рутинно проверял каждый новый потенциально психоактивный препарат на мышах для пределения LD-50 (дозу, при которой 50% тестируемых животных умирают), стали очевидными два утверждения общего характера. Все LD-50 оказались лежашими в области от 50 до 150 миллиграмм на килограмм веса. Для 25-граммовой мышки это что-то около 5 мг. И, во-вторых, это число недает никаких прогнозов относительно активности или характера действия, которые препарат может на самом деле проявить у человека. И все же, многочисленные соединения были "отнесены" в научной литературе к психоделикам только на основании испытаний на животных, без каких-либо тестов на человеке. Я совершенно уверен, что эти испытания - строительство гнезд мышами, нарушение условного рефлекса, прихорашивание, прохождение лабиринта или моторная активность не имеют значения при определении психоделического потенциала соединения.

У исследований на животных есть только одно достоинство - сердечносоудистый мониторинг и возможные патологические исследования экспериментального животного, которому дали чрезмерно большую дозу тестируемого соединения. Обычно этим животным была для меня собака. Эта форма исследования несомненно полезна при определении природы токсических эффектов, которых должно остерегаться, но все же для определения субъективных эффектов действия психоактиного препарата на человека эти опыты не имеют ценности.

Обычно, начальная доза для нового препарата где-то в 10 - 50 раз меньше по весу, чем известный действующий уровень его ближайшего аналога. Если у меня есть сомнения, я еще в 10 раз снижаю дозу. Некоторые соединения, близкие родственники прежде испытываемых препаратов низкой активности, принимались с начала на миллиграммовом уровне. Но есть и другие соединения - совершенно нового, неисследованного класса - которые я могу начать прощупывать на уровне менее микрограмма.

Это не абсолютно безопасная процедура. Прогнозируемая доза, которая, скорее всего, не будет действовать на человека, зависит от различных причин. Предусмотрительный исследователь начинает изучение с самой маленькой. Тем не менее, всегда встает вопрос "А что, если..?" ПОСЛЕ уже можно спорить, что - на химическом жаргоне - этильная группа увеличивает активность по сравнению с метильной группой из-за липофильности, или уменьшает активность из-за неэффективной ферментной деметиляции. Мои решения, тем не менее, стали некоей смесью интуиции и вероятности.

Существует очень немного препаратов, которые при стуктурном изменении на один углеродный атом (что называется гомологизацией) изменяют свою фармакологическую силу более чем на порядок. Так же немногие соединения действуют орально на уровнях много ниже 50 микрограмм. И я обнаружил, что очень немногие препараты, действующие на центральную нервную систему, оказываются опасными для исследователя в эффективных дозировках, обычно дают какие-либо предварительные предупреждения на пороговых уровнях. Если вы намерены и далее оставаться живым, здоровым исследователем, вы должны научиться хорошо распознавать такие сигналы, и немедленно прекращать дальнейшие эксперименты любого препарата, который проявляет один или более таких сигналов. В моих исследованиях, я обычно меньше обращаю внимания на признаки опасности, чем на знаки, указывающие, что препарат обладает просто бесполезными или неинтересными для меня эффектами.

Например, если я пробую новый препарат в маленькой дозе и оказывается, что я проявляю признаки гиперрефлексии, чрезмерной чувствительности к обычным стимулам - становлюсь дерганным, по-русски говоря - это может быть предостережением, что при более высоких дозировках могут случаться конвульсии. Конвульсанты применяются в исследованиях на животных и играют свою законную роль в медицине, но случилось так, что это не моя чашка чая. Склонность к пребыванию в задумчивости может быть предупреждением; дневная сонливость - это нормальное явление, если я устал или мне скучно, но не когда я только что принял чуточку качественного нового препарата и жду признаков действия. Или, возможно, я начинаю осознавать, что на короткие моменты проваливаюсь в сон - микро-сон. Любой из этих знаков может заставить меня прийдти к заключению, что препарат может оказаться седативно-снотворным или препаратом. такие препараты, конечно, тоже нужны медицине, но - опять - это не то, что я ищу.

Как только установлено, что начальная доза не обладает никакими эффектами, я увеличиваю дозу в другие дни в два раза на низких уровнях и вероятно в полтора раза на высоких.

Необходимо помнить, что если препарат упоребляется слишком часто, то может развиться толерантность, даже если нет ощущаемого действия, и поэтому растущие дозы могут ошибочно оказаться недействующими. Для уменьшения возможной потери чувствительности никакой препарат не употребляется в последовательные дни. Кроме того, я переодически даю себе неделю отдыха, полностью свободную от препаратов. Это особенно важно, если несколько разных препаратов со сходными стуктурными свойствами исследуются в один и тот же период.

Проблема кросс-толерантности - организм становится толерантным из-за недавнего воздействия близкородственного препарата - таким образом решается.

В течение нескольких лет, я выроботал метод оценки, который относится только к ощущаемой силе или интенсивности переживаний, но не к содержанию, которое оценивается отдельно в моих исследовательских записях. Метод может быть с легкостью перенесен на любые другие классы психоактивных веществ - седативно-снотворные или антидепрессанты. Я испорльзую пятиуровневую систему эффектов, обозначаемую плюсами и минусами. Есть еще один дополнительный уровень, но он существует сам по себе, и не может быть сравним с остальными.

(-), или Минус. Никакого эффекта какой-либо природы, приписываемого данному препарату, не замечено. Это состояние условно называется "базовой линией", которое является моим обычным состоянием. Так, если эффект препарата - минус, это означает, что мое сознание и организм находятся в том же самом состоянии, что и перед приемом экспериментального препарата.

(+-), или Плюс-минус. Я чувствую, что сдвинулся с базовой линии, но не абсолютно уверен, что это эффект препарата. В этой категории обнаруживается множество ложных подтверждений, и часто то, что я интерпритирую как признаки активности, на самом деле оказываются лишь плодом воображения.

Сейчас я кратко опишу нечто, называемое "настороженность" [alert]. Это некий маленький признак, который напоминает мне (если я отвлекусь на телефонный звонок или разговор), что я, на самом деле, принял препарат. Это происходит в самом начале эксперимента, и является прелюдией к дальнейшим изменениям. У каждого члена нашей исследовательской группы своя индивидуальная форма настороженности; один чувствует как очищаются носовые пазухи, другой - покалывание в шее, у третьего начинается насморк, а лично я вдруг замечаю, что у меня пропал постоянный звон в ушах.

(+), или плюс-один. Есть реальный эффект, я могу могу оценить продолжительность эффекта, но ничего не могу сказать о природе преживания.В зависимости от препарата, могут быть ранние признаки действия, включая тошноту, даже рвоту (хотя это очень редко). Эффект может быть и менее беспокоящим: легкость мышления, неудержимая зевота, неутомимость, желание оставаться неподвижным. Эти ранние физические признаки, если они вообще возникают, исчезают в течение первого часа, но они однозначно реальные, а не воображаемые. Может возникнуть не очень отчетливое изменение сознания. И на этом уровне бывают ложные подтверждения.

(++), Плюс-два. Препарат явно оказывает действие, прослеживается не только продолжительность эффекта, но и его природа. Первые попытки классификации происходят именно на этом уровне, и мои заметки выглядят примерно так: "Заметно существенное расширение зрительного поля и большая тактильная чувствительность, несмотря на легкую анестезию". (Что означает, что хотя кончики пальцев могут быть и менее чувствительны к теплу, холоду или боли, но мое чувство осязания определенно повысилось.) В состоянии плюс-два, я повел бы машину только в критической сутуации. Я все еще смогу легко ответить на телефонный звонок, и адекватно реагироватьь на него, но я бы лучше предпочел этого не делать. Мои когнитивные способности пока незатронуты, и случись что-то неожиданное, я буду способен подавить действие препарата без особого труда, до тех пор пока проблема не будет решена.

На этом уровне, плюс-два, я обычно подключаю другой субьект экспериментов - мою жену Энн. Эффекты препарата уже достаточно ясно различимы для нее на этом уровне, и она уже способна оценить их своим разумом и организмом. Ее метаболизм в корне отличен от моего, и конечно же у нее соверщенно другой ум, поэтому ее реакции дают важную информацию.

(+++), или Плюс-три. Максимальная интенсивность эффектов вещества. Раскрывается его полный потенциал. Препарат можно оценить по достоинству (в предположении, что амнезия не одно из его свойств) и определить точный шаблон действия во времени. Другими словами, я могу сказать когда я стану настороженным, когда завершится переходная фаза, сколько длится плато - или полное действие - перед тем как начнется спад, и точно определить крутизну этого спада до нормального сотояния. Я знаю характер действия препарата на разум и тело. Ответить на телефонный звонок я не смогу, просто потому, что это потребует больших усилий - поддержание нормальности голоса и реакций. Я все же смогу ответить на экстренный звонок, но подавление действия препарата потребует предельной концентрации.

После того, как я и Энн исследовали новый препарат в состоянии плюс-три, установив диапазон уровней дозировки, на котором обнаружили такую интенсивность эффектов, мы собираем вместе исследовательскую группу и делим с ними препарат. В свое время я расскажу о группе подробнее. И как только члены исследовательской группы напишут свои отчеты об эксперименте, то синтез нового препарата и его фармакология на людях включается в научную публикацию.

(++++), или Плюс-четыре. Это отдельная и особая категория, находящаяся в отдельном классе. Четыре плюса не означают, что это больше или сравнимо с состоянием плюс-три.

Это безмятежное и волшебное сотояние, которое в малой степени зависит от используемого препарата - если он вообще применяется - и может быть названо "пиковым переживанием" по терминологии психиатра Эйба Маслова. Его невозможно повторить по желанию репетицией переживания. Плюс-четыре - это уникальное, мистическое или даже религиозное переживание, которое невозможно забыть. Оно обычно приносит глубокие изменения взглядов на будущее или жизненных целей для того, кого коснулась эта благодать.

Около 30 лет назад, я разделял мои новые открытия с неформальной группой, состоящей из из семи человек; мы не встречались вместе как одна группа, но обычно в троем-пятеромк по выходным при наличии свободного времени. Большинство исследований в то время я проводил сам на себе. Первоначальная семерка занялась своими делами; некоторые из них покинули Бэй Ареа [Залив] и прервали связи, другие остались хорошими друзьями, которых я периодически вижу, но теперь только для того, чтобы собраться за столом и предаться воспоминаниям, а не для исследования препаратов.

Нынешняя исследовательская группа - это команда из 11 человек в полном составе. Двое из них живут довольно далеко от Залива и не всегда могут присоединиться к нам, мы обычно остаемся вдевятером. Все добровольцы, некоторые из нас ученые, некоторые - психологи, все обладают опытом использования большого числа психотропных веществ. Они знают эту территорию, и работают со мной уже около 15 лет. Мы - семья, чей опыт в этой области позволяет проводить прямы сравнения с другими, знакомыми измененными состояниями, и уравнивать или критически сравнивать некоторые специфические эффекты препаратов. Я выражаю им всем оргомную признательность за годы доверия в их стремлении исследовать незнакомые места.

Вопрос о информированном согласии совершенно по другому звучит для исследовательской группы такого плана, проводящей подобные опыты. Все из нас осведомлены и о рисках, и о возможных преимуществах таки экспериментов. Злоупотребление доверием, противозаконные действия или компенсация ущерба не имеют смысла в этой группе добровольцев. Каждый из нас понимает, что любой ущерб, психический или физический, причиненный любому из нас в результате экспериментов с новым препаратом, будет в должной степени смягчен всеми членами нашей группы, сколько бы времени не потребовалось для постадавшего обрести здоровье. Каждый безоговорочно окажет финансовую, эмоциональную поддержку и любую другую необходимую помощь. Но хочу добавить, что такую же поддержку и заботу встретит каждый нуждающийся член группы безотносительно экспериментов с препаратами. Другими словами - мы близкие друзья.

В этом месте надо заметить, что за все 15 лет ни физического, ни психического ущерба из-за экспериментов с препаратами ни один из нас не понес. Несколько раз случались психические и эмоциональные недомогания, но человек всегда выздоравливал к моменту окончания действия препарата.

Как же исследователь ранжирует интенсивность эффектов препарата по своим ощущениям? В идеале, такие измерения должны быть объективными, свободными от мнений или предвзятости со стороны наблюдателя. А субъект эксперимента должен быть в неведении о сущности и ожидаемом характере действия. Но в случае подобных препаратов - психоактивных препаратов - эффекты могут проявляться только в ощущениях субъекта. Только он может наблюдать и отмечать степень и характер действия препарата. Поэтому, субъект и есть наблюдатель, и объективность в классическом смысле невозможна. Тут не применим "метод слепого тыка".

Вопрос слепых опытов, в особенности "дважды" слепых опытов, не имеет смысла, по-моему, они приближаются к границам неэтичности в этой области исследований. Для использования "слепоты" в эксперименте, чтобы защититься от возможной субъективной предвзятости со стороны субъекта нет оснований, объективность, как я упоминал ранее, невозможна в таких исследованиях. Субъект может быть глубоко вовлечен в измененное сотояние сознания, и я считаю совершенно неприемлимым не говорить ему об этой возможности.

Поскольку субъект в таком эксперименте осведомлен о особенностях препарата и основных эффектах, ожидаемых на уровне дозировки, который мы с Энн сочли активным, и так так он знает время и место проведения эксперимента и свою собственную дозировку, то я использую термин "дважды осознанный эксперимент", вместо "дважды слепого". Этот термин придумал д-р Гордонн Аллес, ученый, который также исследовал сферу измененных состояний с помощью новых препаратов.

Определенные правила строго соблюдаются. Перед экспериментом должно пройти хотя бы три дня без приема какого-либо препарата; если из нас кто-то чем-то заболел, не важно насколько легко, особенно если он принимает для лечения лекарства, то он понимает, что не будет учавствовать в приеме экспериментального препарата, хотя и може присутствовать при этом.

Мы встечаемся в доме у того или иного члена группы, каждый приносит какую-нибудь еду или питье. В большинстве случаев, кров готов для каждого, кто захочет остаться на ночь, и мы берем с собой спальные мешки или покрывала. Должно быть достаточно места для каждого, чтобы он мог отделиться от остальной группы, если возникнет желание побыть в одиночестве некоторое время. В домах есть сад, где можно провести время среди растений на свежем воздухе. Во время опыта каждому доступны музыкальные записи и книги по искусству.

Во время сбора необходимо выполнять всего два требования. Слова "Рука вверху" (всегда сопровождающаяся настоящим подниманием руки вверх) перед речью, означает, что последующие утверждения касаются реальной проблемы или вещи. Если я скажу "Рука вверху" и заявлю, что чувствую запах дыма, это означает, что я искренне волнуюсь о реальном запахе дыма, а не играю в словесные игры или фантазирую. Это правило объявляется каждый раз перед началом каждого собрания и строго соблюдается.

Второе - это вето. Если кто-то из группы чувствует дискомфорт или тревогу по поводу определенного предложения о возможных путях проведения собрания - сила вето абсолютна и уважается всеми. Например, если в какой-то момент эксперимента кто-нибудь предложит послушать музыку, и у него появятся последователи, то понятно, что все должны быть единодушны; если найдется человек, которому прослушивание музыки доставит неудобства, то музыки не будет для всей группы. Это правило не вызывает ожидаемых проблем - большинство домов достаточно просторны и приспособлены для экспериментак в группе из девяти человек, обычно есть комната, в которой музыку можно слушать не нарушая покоя в остальных комнатах.

Необходимо сказать о сексуальном поведении. В нашей группе было ясно сказано много лет назад и с тех пор неукоснительно соблюдается правило, что выражение сексуальных импульсов или чувств, могущих возникнуть при эксперименте, между людьми, которые неженаты или не имеют сейчас связи, недопустимо. То же правилоприменяется в психотерапии; сексуальные чувства при желании могут обсуждаться, но они не будут физически выражаться с другим членом группы, который для этого не подходит. Разумеется, если сложившаяся пара желает удалиться в отдельную комнату для занятий любовью, они могут это сделать с благословения (и, возможно, с завистью) остальных.

Тоже применимо и в отношении чувства злости или импульсов насилия, если они возникнут. Это служит открытости выражения эмоций, полному доверию, не важно какие неожиданные чувства возникнут, никто не будет вести себя так, что сможет вызвать сожаление или смущение сейчас или в будущем, для любого или всех нас.

Несогласия или негативные чувства исследователи обычно лечат так же как при групповой терапии - изучая причины дискомфорта или злости или раздражения. Они уже давно поняли, что исследование психологических и эмоциональных эффектов психоактивных препаратов неизбежно сводится к выявлению личной эмоциональной и психологической динакмики.

Если все здоровы - то не найдется такого, кто не будет участвовать. Исключение было сделано для старого участника, 70-летнего психолога, который во время одной сессии принял решение прекратить прием экспериментальных препаратов. Тем не менее, он пожелал продолжить участие в сессиях, мы приветствовали его присутствие с энтузиазмом. Он отлично проводил время приобретя то, что называется [high-сопричастностью], и умер несколько лет спустя, после операции на сердце. Мы до сих пор его любим и скучаем по нему.

Эта система оценок - на удивление необычная структура, она хорошо работала при оценке более чем сотни психоактивных веществ, многие из которых нашли свой путь в психотерапевтической практике нового типа.

Александр Шульгин, д-р философии.

КНИГА I ИСТОРИЯ ЛЮБВИ Часть Первая Глава 1. Палец

олос Шуры:

Я родился 17 июня 1925 года, в передовом городе Беркли, Калифорния. Мой отец появился на свет в начале 1890-х, его звали Федор Степанович Бородин. Он был первым сыном Степана Александровича Бородина, который был первым сыном Александра Федоровича Бородина. И я был первым сыном своего отца и получил имя своего прадедушки, и тоже стал Александром Федоровичем. Cогласно русской традиции называть любимых ласкательными именами (и детей и животных, не взирая на их пол) я откликался на имя Шура Бородин.

Мой отец был суровым родителем и сторонником строгой дисциплины. Он часто угрожал ремнем, хотя я не могу припомнить, чтобы он когда-нибудь его применял. При этом он умел вызвать к себе немалое уважение, преподавая историю и литературу в Оклэнде, где студентами были в основном щумные португальцы. Еще он занимался садоводством с хулиганистыми и ненавидящими школу детьми, на которых каким-то образом умудрялся производить впечатление. В школьном саду росли великолепные цветы, и уход за ними был поручен детям; и если кто-то наступал на растение, он подвергал свою жизнь настоящей опасности.

Друзьями отца были в основном русские эмигранты, приехавшие в эту страну одновременно с ним - в начале двадцатых годов. Большинство из них бежали от большевизма на восток через Манчжурию, затем на юг - в Японию. И когда Хардинг открыл двери эмиграции, многие приехали в Сан-Франциско, чтобы начать новую жизнь. Среди этих людей, их жен и детей и вращались мои родители, и я пропитался этим русским духом. Не могу припомнить никаких знакомых моей матери, кроме друзей отца.

Я искренне думаю, что отец гордился мной, но понятия не имею, откуда у меня возникло такое впечатление. Он любил обращаться ко мне "наследник", но никогда не рассказывал о своем детстве или сокровенных мыслях. У него было пять братьев и шесть сестер. Они все родились в Челябинске, и все остались в России. Это все, что я знал о его семье. Он жадно читал, по большей части на русском. Почти всегда это оказывались книги с мягкими обложками и надписью на внутренней стороне - "Рига" или "Москва". Эти книги с коричневатой бумагой из неизвестной страны лежали по всему дому.

Моя мать, Генриетта Ди Ди (Доротти Дот), также родилась в начале 1890-х в маленьком городке Иллинойса. Ее областью была литература, она училась в государственном колледже в Пульмане, штат Вашингтон. Она много путешествовала, и для самовыражения выбрала поэзию. Работала мать за гигантской, неровно печатающей пишущей машинкой, как она говорила, ее почерк был совершенно выдающимся и мог служить ей вместо подписи. Ее брат и две сестры жили в Калифорнии. В сущности, одна ее сестра (с мужем и двумя детьми) проживали рядом с нами в Беркли, на Милвия-стрит, но мы вряд ли когда-нибудь виделись. Однажды на Рождество, проходя по этой улице, я нашел подвал, в котором обнаружил величайшее из всех возможных подземных сокровищ - орган, разобранный на десять миллионов частей. Я мечтал когда-нибудь, никому не говоря, собрать его, найти и подключить воздушный компрессор, а потом нажать до упора и держать аккорд Си-минор среди ночи, просто чтобы посмотреть, как быстро опустеет дом. Я спросил дядю Дэвида, откуда взялся орган, но он и понятия не имел; его купили вместе с домом. Когда дядя умер, дом был снесен под постройку многоквартирного дома, и части старого органа безвозвратно пропали.

Образ отца в моем сознании сложился в основном на сказанных-пересказанных историях моей матери. Когда я был очень маленьким, мы все вместе отправились в путешествие к Великим озерам, где купили новую машину в Детройте. Проехав через южную часть Онтарио, мы въехали обратно в Соединенные Штаты у Ниагарского водопада.
- Вы американские граждане? - спросил чиновник на таможне.
- Да, - ответил мой отец, с явно различимым русским акцентом.
- Ага, - скзал таможенник, нацеливая вопрос на отца, - А где вы родились?
- В Челябинске, - ответ был дан с явным оттенком гордости.
- А где это?
- В России.

Я могу сымитировать акцент в разговоре, но на письме это не так просто. Оно началось с вибрирующего языкового "Р", с последующей открытой гласной, с текстурой буквы "А" в словае "март". Что-то в роде "Раша" или, еще лучше, РРРаааша".

Заговорила моя мать, пытаясь объяснить, что мой отец был на самом деле рожден в России, но приехал сюда только в начале 20-х и получил американское гражданство. Вот и все. Нас пригласили в хижину, которая оказалась иммиграционным офисом, чтобы мы ответили и на другие вопросы.

Очевидно, возникают подозрения, когда жена отвечает на вопросы, адресованные мужу.
- У вас есть с собой натурализационные документы?
- Нет, зачем их возить туда-сюда, - сказал отец.
- Какой номер вашего документа о гражданстве?
- Понятия не имею.
- Чем вы докажите, что вы американский гражданин?
- Я член Калифорнийской ассоциации школьных учителей. Надо быть американцем, чтобы учить в публичных школах Калифорнии.
- Откуда я могу это знать?
- Это все знают!

Разговор перешел на наш въезд в Канаду. Последний обмен репликами был классическим.

- Если у вас нет доказательств вашего американского гражданства, - поинтересовался настойчивый чиновник, - то как же канадские власти сначала пропустили вас к себе в страну? Ответ отца был ясен и краток:
- Потому, что канадцы - джентльмены.

Вот так. Очевидно, чиновник просто сдался, поняв, что только настоящий американский гражданин будет вести себя столь самоуверенно. И вскоре мы были уже в пути, в новом Форде-А модели 1929 года.

Другой случай с моими родителями рисует несколько иную картину. В то время, как мне исполнилось десять, или около того, был период, когда мой отец связался с другой женщиной. Я не знал ни значения слова "связался" в этом контексте, ни значения "другая женщина", но для моей матери происходило нечто неприятное. Я оказался вовлечен в странный маленький заговор. Мы поехали в мотель на Сан-Пабло авеню, рядом с границей между Беркли и Окландом, и моя мать попросила меня подойти к одной машине и спустить ей одну шину. Проделав это, мы уехали домой. Позже, тем же вечером, отец вернулся домой со школьного собрания с жалобой, что задержался из-за спущенной шины. Я был заинтригован. Существовали ли какие-нибудь волнующие последствия, о которых я ничего не знал? Я беспокоился, что это каким-то странным образом связано с моим отцом, и мне это не нравилось.

Так же как и в истории на границе, я видел моего отца глазами матери. Теперь, с точки зрения мужчины в возрасте, мне кажется, что это больше говорило о матери, чем об отце, появилось какое-то осознание ее беззащитности и зависимости от других.

Мое школьное образование заняло столько времени, сколько ожидалось, исключая пару лет - экзамены я сдал экстерном. По большей части события того времени скрыты туманом. Общий их ход еще можно восстановить, но повседневные детали совершенно забыты.

Я помню, в какие школы ходил, но не помню ни единого имени одноклассника. Из учителей в памяти остались только трое. Моя мать один год преподавала мне в младших классах английский язык, а ее брат, дядя Гарри - алгебру в старших классах. Я помню, как он, закончив писать черновик лекции по алгебре для своих студентов, просил его проверить, что было достаточной похвалой. Третий учитель, мистер Фредерик Картер, не был родственником, но он вел все музыкальные занятия, управлял школьным оркестром и кружком подготовки офицеров запаса. Музыка всегда являлась ценной частью моей жизни.

Всего одно студенческое имя выплывает из тумана. Рик Мунди. Он был шумным хвастуном, любившим проделывать всякие непристойности с хотдогом в своей маленькой забегаловке напротив Юнивесити Хай на Гроув-стрит.

Перед средней школой я был немного высоковатым, слегка маловатым, умненьким ребенком, который выскочил из удобного "я" детства в пугающее "Я" настоящей личности, существующей отдельно от всех. Я не видел этой перемены и на самом деле не осознавал ее, но как-то постепенно произошел сдвиг. Там, где раньше, ударившись во время игры, я смотрел на ногу и думал: "ой, кровь; это сделала та палка и моя нога болит", то теперь я начал думать так: "Меня ударила та палка; у меня идет кровь, и у меня болит нога".

Пугающим было осознание, что мне придется брать ответственность за случившееся. Раньше, все приводили в порядок родители - решали мои проблемы, заботились обо мне. Как только ко мне пришла эго-осознанность (если это то, что означает), я стал менее пассивно общаться с людьми.

Я был одаренным ребенком и не применял к себе такие слова как "интеллект" или "сообразительность". Однако я знал, что моя мать считала меня более продвинутым и способным в моей возрастной группе. Я мог сыграть на пианино или скрипке, писал стихи. Атмосфера, в которой я рос, всегда несла определенные ожидания, что я могу делать больше и лучше.

Я ненавидел драки. Я не видел ничего плохого в том, что убегал изо всех сил от любой подобной ситуации, потому что физическое насилие являлось частью моего мира; и, если меня обзывали за уход с поля боя, то все было в порядке. Никакого удовлетворения от драки я не испытывал.

Где-то в возрасте пяти-шести лет я открыл для себя игру в шарики. Площадка для игры находилась рядом со школьным забором. Правила были классическими: три ямки от дома, потом обратно, опять три и еще одна, потом домой, и если ты первый - выигрываешь шарики других игроков. У меня были длинные пальцы, и поэтому - некоторое преимущество во второй попытке. Однажды я выиграл агат, настоящий агат. Отличить настоящий агат от обычного шарика можно было только ударив шариками друг об друга. Если разбивался твой шарик, значит, это был не агат, и твой шарик пропадал.

В школе было слишком много детей старше меня, и я открыл собственные курсы по игре в шарики у себя дома на заднем дворе. Я вложил много труда в это занятие, мои курсы был лучше, чем в школе, и я стал искусным специалистом.

Задний двор был огорожен забором, проходящим между нами и соседями. Наверное, он держался только благодаря необъятно высокой и густой жимолости с миллионами малюсеньких цветочков, заросли которой полностью покрывали его от глаз.

Я, конечно, знал, что под ней скрывался забор, потому что я обнаружил секретный лаз в туннели под кустами. Это было мое тайное убежище. Я мог залезать в проходы с одной строны, и через маленькую дыру, где несколько досок были оторваны, пробираться в параллельный туннель на другой стороне забора. Тут, в тесном пространстве, я часто отщипывал кончик цветка и пробовал на вкус вытекающую наружу капельку сладкого нектара. Место было очень тихое, и даже шум машин, обычно громыхавших по Роуз-стрит, не доносился сюда. Не нужно перемещать взгляд, чтобы смотреть вокруг, не нужно дышать. Я никого не видел, и меня никто не видел. Время останавливалось. Маленькие жучки, которые ползали по стеблям или по старым, сломанным доскам, просто замирали. Конечно, если я отвлекался, а потом смотрел обратно, они были уже в другом месте, но когда я глядел на них - они не двигались. Единственное, что менялось, когда я сидел в зарослях жимолости - это мои фантазии о будущем и воспоминания о прошлом.

Вкус жимолости стал волшебным связующим звеном с миром, где каждый литочек и букашка - друзья, а я - составная часть всего.

Однажды, кто-то решил, что забор стал слишком дряхлым, и старые деревяшки и кусты должно мменить нечто новое, чистое и, конечно же, безопасное. Я был опустошен. И никто не понимал, почему я плачу.

Чтобы попасть в свой внутренний мир, я мог пойти и в другие места. Я стал специалистом по подвалам. Моя мать называла это прятками, а я считал это спасением. От чего? Ну, например, от игры на пианино. Каждый день, после выполнения задания - которое, как предполагалось, я проделывал по двадцать раз - я мог переложить одну зубочистку с правой стороны пианино на левую. Но моя мать, казалось, никогда не смотрела на размер "сделанной" кучки. Подвинуть зубочистку с одной стороны на другую было бы нечестно, - это оказалось бы жульничеством - но если она случайно проваливалась между клавишами, я был не при чем, и это происходило частенько.

Кроме подвала дяди Дэвида, который я хорошо изучил, первым стал подвал нашего соседа, живущего через забор с жимолостью. Старого-престарого соседа звали мистер Смит, он торговал книгами. Книжки в мягких обложках мой отец покупал у него. Там же он приобрел и многотомные издания русских литераторов. Я помню полное собрание сочинений Толстого, около пятидесяти внушительных книг, и единственные слова, которые я мог прочитать, были пометки издателя на первом листе, в которых говорилось, что книги были Edition d'Etat и напечатаны в Moscou. Наш старый сосед жил со своей дочерью и ее семьей; никого из них я не знал.

Но я определенно знал, что в подвале их дома находится необъятная коллекция книг. Тысячи книг, притиснутых друг к другу, пыльными рядами плотно лежали в деревянных ящиках. Каждый уголок и каждая щель подвала открывали что-нибудь новое. Мне разрешали смотреть и исследовать, и когда я прибегал к мистеру Смиту, он всегда говорил:
- Пожми мою руку, юноша, и ты сможешь сказать, что ты жал руку, которая жала руку мистера Линкольна.

Оказалось, когда он был маленьким, отец взял его на инаугурацию Линкольна. Я жал ему руку, и улыбался, и уходил ждать другого дня, чтобы продолжить поиски в его волшебной коллекции.

К этому времени моей страстью стали марки и их коллекционирование. Я постоянно посещал офис Банка Италии (сейчас, я думаю, это Бэнк оф Америка) и секретари позволяли мне копаться в бумажных корзинах, отрывать и оставлять себе марки больших номиналов, которые в обычной почте моих родителей не встречались. У моей матери осталось много конвертов и писем со времен учебы в колледже в Пульмане и поездок в Египет. На них были действительно старые марки, выпушенные еще до моего рождения. Я аккуратно отмачивал их и определял по каталогу Скотта. Марки были из Чехословакии, Венгрии, Югославии и многих других невообразимых мест.

Однажды мистер Смит застал меня рывшимся в его мусоре. Я окаменел, думая, что он посчитает меня шпионом, но, к моему большому облегчению, он удивился, что кто-то находит более ценными почтовые конверты от книг, чем сами книги. Он сказал, что был бы рад отрывать от своей почты марки и оставлять их для меня в маленькой коробочке, которую он положит на своем столе. Я частенько заглядывал в эту коробку, когда хотел погрузиться в новое приключение. Она всегда таила чудеса - марки со странными лицами из неведомых стран. Я не уверен, что сказал "Спасибо", но зато пополнил свою коллекцию.

В последние годы я тоже завел маленькую коробочку, которую держу в шкафу в своем кабинете. Получив по почте интересный конверт или посылку, я беру ножницы, вырезаю марку и складываю ее в эту коробочку. Когда-нибудь один из посетителей может привести с собой шести-семимилетнего ребенка, только что открывшего волшебство марок. В подарок его ждет целая коробка. И он будет вспоминать того веселого седого старика в кабинете с множеством книг, который получает кучу писем со всего света.

Я пожму ему руку, и скажу, что он теперь может говорить, что жал руку, которая жала руку, которая жала руку мистера Линкольна.

В нашем доме тоже имелся подвал. В передней его половине находилась комнатка, в которой я оборудовал свою первую химическую лабораторию. По-моему, это был "Химический набор Гилберта" с настоящими химикатами - бикарбонат натрия, разбавленная уксусная кислота и какое-то непостижимое кампешевое дерево. До сих пор я так и не выяснил, что это за кампешевое дерево, и зачем оно нужно. В этот набор я добавлял все, что мог найти - продукты из бакалеи, которая находилась кварталом дальше, порошки и жидкости из гаражей и скобяных лавок. Они пенились, пахли, горели, меняли цвет. Я знал, что если собрать вместе достаточное количество разных веществ, то каждая комбинация будет новой и многообещающей.

Задняя часть подвала оказалась таинственным местом, лежащим вне мира. Друг моего отца, мистер Перемов, занимался мебельным бизнесом. В нашем подвале он хранил большие джутовые мешки, набитые обрезками твердого дерева разных форм и размеров. Голый грязный бетонный пол наклонялся вниз, а большие мешки обещали замечательные забавы. Из обрезков можно было чего-нибудь строить, но когда я попробовал заняться этим, мой отец запретил мне их трогать, не вдаваясь в объяснения. Я вывел теорию, что подвалы - это места, где можно найти сокровища, особенно в дальних уголках, будь они оргАнами, или деревянными чурбанами.

Через четыре дома был еще один подвал, очень темный и страшный. Я уговорил моего друга, Джека, пойти туда со мной. Нам удалось достать маленькую керосиновую лампу, и мы исследовали подвал до самой дальней стены. Никаких сокровищ мы не нашли, но нам повезло - когда моя мать встретила нас, мы до нитки вымокли в керосине и просто чудом не загорелись. На все походы по подвалам наложили запрет.

Спустя несколько лет мне выпал шанс посетить подвал напротив дома моего дяди. Более того, со мной должна была пойти девочка на пару лет старше меня. Новые таинственные перспективы заинтриговали и напугали меня. Но опять появилась моя мать и все сорвалось.

Перед Второй Мировой я помогал родителям строить дом в Элмонде. Досужий психолог повеселился бы, объясняя, почему я решил построить в доме три подвала.

Мой учитель игры на скрипке был соотечественником отца и православным. Мне приходилось играть соло в незнакомых гостиных или переворачивать страницы аккомпаниаторам дочерей первого русско-американского поколения. Учителя русского языка я довел до белого каления уже на четвертом (и последнем) уроке. Он даже пытался меня ударить, но я залез под обеденный стол и мне удалось пнуть его по ноге. Все началось с того, что он настаивал на изучении "пола для женщин". Только гораздо позднее я понял, что он имел в виду, разумеется, женский род.

Еще одним способом ухода от реальности стала игра-соревнование с самим собой. Нужно было попасть со Спрус-стрит на Уоллнат-стрит через Оак Парк, пробираясь только по веткам на верхушках деревьев, не касаясь ногой земли. Исключение составлял лишь переход на другую сторону улицы. Однажды я схватился за ветку, не выдержавшую моего веса, и упал с ней на землю, поранив колено. Но об этом я никому не рассказывал.

Как-то раз я зашел в мужской туалет в парке, где на стенах были нарисованы поразительные картинки. Я чувствовал тяжелую вину за то, что видел их, но опять держал рот на замке.

Я думаю, мои родители страшно боялись, что я могу узнать хоть самую малость о сексе. Каждый из них надеялся, что эта часть моего образования лежит на другом. Я пытался собрать все, что знал, в единое целое, исходя из очевидного процесса мастурбации. Но в нашей библиотеке я не смог найти ничего, что бы давало намек на участие женского пола. Это было время ханжества и абсолютной скромности, даже если и появлялись намеки - я их не понимал.

Я спал в широкой кровати на открытой веранде на западной стороне верхнего этажа. Веранда была отчасти открыта стихиям, отчасти - под крышей. Более узкая кровать отца находилась напротив моей, а двуспальная кровать матери - в большой спальне внутри дома. Насколько я знаю, они никогда не спали вместе.

Среди сверстников близких друзей у меня не было, зато я знал интересных людей постарше. Когда мне стукнуло восемь, я познакомился с Франклином, который жил на Оксфорд-стрит. Ему было 14 лет, и он строил фантастические модели самолетов из бальсы и рисовой бумаги. Франклин часто ходил на другую сторону улицы - в Оак Парк и вращал пропеллер, пока резинка внутри самолета не закручивалась до упора. Тогда он наливал волшебный жидкий парафин на хвост самолета и поджигал его. Когда самолет как следует разгорался, мальчик отпускал его, и по небу, разбрасывая искры, проносилась оранжевая полоса, разбрасывающая языки пламени.

Моей матери нравилось, что я посещаю школы, выражающие верность системе "современным" подходом к образованию: экспериментальными методами обучения и детской психологией. На каждом этапе была школа, соответствующая современному положению дел, и я побывал в каждой. Большинство из этих передовых экспериментов в конце концов всплывали кверху брюхом, вместе с остальными экспериментальными явлениями, которые до сих пор остаются главной частью философии Беркли.

Как и большинство одаренных детей, я научился не быть выскочкой, когда никто кроме меня в классе не мог ответить на вопрос. Обычно это вызывало обиду и свирепые взгляды одноклассников. Я не хотел выделяться. Поэтому я соревновался сам с собой. Во время контрольных я давал ответы, не взглянув в учебник, полагаясь только на то, что писалось на доске и обсуждалось на уроке.

В младших классах мне нравились только музыка и поэзия. И черчение. Больше я не могу ничего вспомнить.

В средней школе я преуспевал в простых и очевидных предметах (химии, физике, математике, и уже упоминавшейся музыке). Они не требовали от меня работы, но предметы с нелогичной или случайной организацией (грамматика, история, правописание) не давались мне, будучи непредсказуемыми и непостоянными.

Вот интересный пример этой дихотомии. В последнем классе средней школы я сдавал два экзамена при подготовке к колледжу. Один назывался предмет А и требовался для поступления в Калифорнийский Университет, чтобы убедить приемную комиссию в грамотности. Правописание, грамматика, сочинение. Я провалил этот экзамен с треском и готовился слушать на первом курсе лекции

Второй экзамен оказался конкурсом на получение Национальной Студенчиской степендии для платного поступления в Гарвардский Университет. Этот экзамен я сдал; на самом деле, с довольно высоким баллом и получил бесплатное обучение в Гарварде. Я уехал на восток в Кембридж, штат Массачусеттс. Тогда мне было 16 лет.

В Кембридже я снял комнату на Уиггельсворт Холл, прямо в самом гарвардском кампусе. С тайным желанием прикоснуться с органической химии, на первом курсе я выбрал лекции по математике, химии, физике и психологии. Я оказался в совершенно чуждой мне социальной системе, положение в которой зависело от того, что представляет собой твоя семья, где ты учился до поступления и сколько денег у твоей семьи. Моя же семья никому не известна, я ходил в обычную школу. Ни мои родители-учителя, ни я, сын учителей, не блистали богатством и не имели шансов разбогатеть. Поэтому меня считали неличностью. Кроме того, я был младше всех, и за целый год ни с кем не подружился. Я был рыбой, выброшенной на берег, я был жалок.

Соединенные Штаты вступили во Вторую Мировую войну, и вооруженные силы играли музыку зрелости и независимости. На второй год обучения в Гарварде я начал проходить программу подготовки офицеров В-12 американского военно-морского флота. Закончив бакалавриат по какому-либо предмету, я мог бы получить офицерское звание. Но мои оценки оставляли желать лучшего, я занл, что ни за что не протяну еще два года. Я забросил мечту об офицерстве, и очутился на причале 92 - предписанном места сбора в Нью-Йорке. Я продержался шесть недель посреди зимы в тренировочном лагере новобранцев в Сэмпсоне, штат Нью-Йорк, и перевелся на подготовительные курсы в Норфолке, штат Вирджиния, получив третьий разряд по стрельбе.

Мое участие во Второй Мировой войне обошлось, естественно, не без приключений, но отрицательные моменты преобладали. Я не хочу вспоминать о них. Единственное проишествие я буду помнить всегда. Именно оно привело меня к наблюдениям, изменившим всю мою дальнейшую жизнь. Я открыл замечательный мир психофармакологии и, главное, власть разума над телом.

Я плыл с конвоем на эсминце (военный корабль США "Поуп", DE-134) среди Атлантики, среди зимы, среди противолодочной компании, посреди войны. Мы только что закончили рейд по выявлению немецких поводных лодок в районе Азорских островов. В это время войны в Атлантике одним из центров военных действий был порт Понта Дельгада. В нем Соединенные штаты создали большой запас топлива для нейтральной Португалии, которая в свою очередь продавала топливо направо и налево - всем, у кого были деньги. Сюда приплывакли немецкие подводные лодки и заправлялись, затем тут же заправлялись американские эсминцы. Существовало только одно ограничение - в течение 24 часов над гаванью не могли подниматься два разных флага. Игра в кошки-мышки вокруг гавани была рискованой, что порой приводило к неприятным и отвратительным военным столкновениям. На сей раз, после заправки, целыми-невредимыми выйдя в открытое море, мы взяли курс на Англию. Скука была ужасная, иногда нападал страх. Примерно за тысячу миль до побережья Англии я неизвестно откуда подцепил тяжелую инфекцию. Мой большой палец на левой руке сильно болел. Эараза проникла через плоть до самой кости. Меня лечил наш корабельный фельдшер, которого любовно называли помощником Твердого Шанкра.

Цель лечения была одна - спасти меня от боли. Мне сказали, что операция просто необходима, но проводить ее в море не было никакой возможности. С пальцем становилось все хуже и хуже, качка в Ирландском море по мере приближеня к Англии усиливалась, мне назначили регулярные инъекции морфина.

Так я узнал, как наркотик воздействует на восприятие боли. Человек со шприцем прерывал хороший покер и интересовался моим самочувствием. Я смотрел на палец и говорил: "Сейчас немного хуже", или "Сейчас немного лучше", и подставлял руку. Инъекция морфина - и я погружаюсь обратно в покер. Я чувствовал боль, мог точно оценить ее силу, но она никогда не беспокоила меня. Я мог играть в покер, сдавать карты, оценивать противников, делать благоразумные ставки; я выигрывал. Мой большой палец ужасно болел, но боль не имела ко мне никакого отношения. Это очаровывало: боль и страдания превращались в ничто, стоило принять чуть-чуть вещества, выделенного из цветков мака.

Вот что такое центральная анальгезия: боль не пропадает, она остается. Центр действия не палец, а, скорее, мозг. Просто проблема перестает беспокоить. Морфин - поразительный наркотик.

Когда мы причалили в Ливерпуле, я узнал, что госпиталь уже не существует, всем заправляет армия. Их госпиталь находился в Уотертауне рядом с Манчестером, довольно далеко от берега. По графику меня дожен был забрать санитарный транспорт, не прямо сейчас, но скоро. Между тем, мой корабль "Поуп" был пришвартован бок о бок с фрегатом, нареченным кораблем Ее величества "Рен". Я симпатичный офицер, там симпатичные офицеры-союзники. Меня пригласили на борт разделить ром и компанию.

Помню себя в уютном помещении, с ромом в руке, моральную поддержку в неминуемой поездке в отдаленный госпиталь, находящийся в собственности армии и под ее управлением. Помню дружбу и смех. Ром, кстати, тоже довольно эффективный наркотик.

Приехал гигантский санитарный транспорт, который отвез меня из Ливепуля в Уотертаун и доставил к белоснежным армейским врачам. Молоденькая медсестра принесла мне стакан апельсинового сока, чтобы я утолил жажду с пути. На дне стакана я заметил явный осадок из нерастворившихся кристалликов. Но я не дам себя одурачить кучке врачей! Сок - явное прикрытие для какого-нибудь сильного снотворного или предоперационного анестетика, предназначенного помочь мне стать тихим и спокойным во время запланированных процедур.

Я решил доказать свое мужество и обладание ситуацией, отвергнув их порошки. Я мог бы выпить все до капли, но я останусь в сознании и настороже. Меня привезут в операционную, но я буду в сознании, моряк, бросающий вызов армейским хируграм, все воспринимающий, прозорливый, своими вопросами я покажу им незатроонутость психики.

Ничего не вышло. Нерастворивщееся в соке вещество было несомненно эффективным препаратом, потому что я поддался ему и потерял сознание. Я уже не помню, как мне вкололи пентотал. Позже мне сказали, что я очухался от него всего через полчаса - это было невероятно.

Воспаление кости вылечили, и по сей день мой левый большой палец почти на полдюйма короче правого.

На время выздоровления я стал как бы принадлежащим армии. Находясь далеко от моря, я опять оказался рыбой на берегу, моряк в армейском окружении. Я обнаружил, что армейский платежный код был ровно на одну цифру длиннее военно-морского, поэтому я довольно логично добавил одну цифру к своему коду и спускал армейские деньги во всех местных барах. Местные жители были знакомы с армейской толпой, но не привыкли к форме ВМС. Тем не менее, поскольку я шатался без внимания со стороны местной военной полиции, предполагалось, что я один из военных союзников - голландец, может быть, или освобожденный француз. В любом случае, я не мог оказаться врагом. А так как моя забинтованная рука болталась на огромной перевязи, стало быть я, неприменно, один из вышедших из строя в результате ранения. И самое малое, что могли сделать местные для офицера, отдавшего свою руку за родину, - это купить ему выпить. Приятно. Наконец я выздоровел, и должен был возвращаться в военную действительность, но к тому времени я понял две вещи.

Первая, простая и неудивительная: армия и флот не общались, что означало - неразбириха с деньгами, вызванная добавлением одной цифры, не всплыла на поверхность и успешно пропала в суете.

Вторая, совсем неожиданная, но именно она поставила меня перед карьерой психофармаколога. Мне рассказали, что белый "наркотик", нерастворившийся в моем апельсиновом соке, который превратил меня из настороженного, готового к защите кандитада на операцию, в субъекта в коматозном состоянии, оказался простым сахаром.

Грамм сахара лишил меня сознания потому, что я искренне поверил в такую его способность. Меня глубоко пртрясла сила простого плацебо, которая полностью изменила состояние моего сознания. Вклад разума в действие вещества был абсолютно реальным, и я решил, что этот вклад оказался одной из главных составляющих эффекта.

За прошедшие годы я пришел к такому выводу: разум играет главную роль при определении действия психоактивного вещества. Кто-то привык приписывать силу препарата самому препарату, не принимая во внимание личность употребляющего. Вещество само по себе может быть просто порошком, ложкой сахара, безо всяких целебных свойств. Но у реципиента препарата есть своя реальность, которая и играет важную роль в определении возможного взаимодействия. У каждого из нас своя реальность, и у каждого будут свои собственные, уникальные отношения с веществом.

Шок от проделки сахара в апельсиновом соке привел меня к попытке исследования всевозможных инструментов для выяснения таких отношений. А когда необходимые инструменты, фактически, не известны, то их необходимо открыть или создать. Они могут быть веществами, изменяющими состояние сознания (такими, как сахар, если верить, что это не сахар), или трансцендентальными состояниями, достигнутыми медитацией. Это могут быть моменты оргазма, или аффекта, или дневная дрема, уносящая в иллюзорный мир, уводящая от ответственности. Все это - сокровища духа или души, дающие возможность познавать мир произвольными и абсолютно индивидуальными путями.

Именно тогда я с полной уверенностью решил, что психоактивные вещества, вероятно, представляют собой наиболее предсказуемые и надежные средства для такого познания. Я решил стать фармакологом. А приняв во внимание, что все действие происходит "наверху" - в мозге, стану я лучше психофармакологом.

В конце концов я вернулся на западное побережье и поступил в Калифорнийский университет в Беркли. Все результаты мего экзамена по Предмету А были потеряны, что и позволило мне повторить попытку. Я опять провалился, но - учитывая стресс и изнуренность ветерана Второй мировой - мне разрешили пересдачу на следующий год. Третья попытка увенчалась успехом, ибо к тому времени я полностью ознакомился с необходимой структурой. Мое заготовленное сочинение (о гипотетической доегипетской ядерной цивилизации) было безупречно и с точки зрения грамматики, и с точки зрения пунктуации.

Глава 2. Мессалин

Мескалин - волшебное название, волшебное соединение. Впервые я встретил это слово вскоре после Второй мировой войны по возвращении в Беркли. Мне удалось попасть в Калифорнийский университет на химический факультет. Обычно студент-химик посещал кучу высокотехнических лекций, и становился бакалавром естественных наук на химическом факультете. Я же, напротив, выбрал круг предметов пошире, и захотел получить степень бакалавра гуманитарных наук на факультете литературы и искусства. Начав с этого, я побрел к дисциплинам с большей медицинской направленностью, занявшись биохимией.

Я получил ценные уроки игры на скрипке, играя в струнных квартетах. Скрипачей много, и большинство из них хорошо играют. Но каждому квартету необходим один скрипач, поэтому скрипачей не хватало. Как посредственный уличный скрипач, я не получал приглашений играть камерную музыку, но как посредственный скрипач я был завален приглашениями сыграть. Параллель с химией очевидна. Как поcредственный химик я был никому не нужен, но в области биохимии химиков было мало и я оказался студентом высокого полета. После нескольких лет лекций и невдохновенного исследовательского проекта, я написал скучную диссертацию и получил звание доктора философии от крупного образовательного учреждения - Калифорнийского университета.

С 1940 по 1950 год одному алкалоиду - мескалину - не оказывалось никакого внимания. Фактически, все семейство соединений, к которому принадлежал мескалин, оставалось практически неизвестным. В печати появилось несколько статей, в которых речь шла о "мескалиноыом психозе". Распространены были еще несколько публикаций, осуждающих вред пейота, который стал очевиден при взгляде на падение "простых" американских индейцев. В области же серьезных и вдумчивых текстов существовали записки и знаменитые карты 1926 года, сделанные Александром Раухером [Alexander Rouhier]. Научный труд Курта Беринджера описывал реакции многих десятков субъектов на эффективные дозы мескалина, которые практически всегда вводились с помощьюинъекций Его книга "Der Meskalinrauche siene Geschichte und Erscheinungsweise" (1927), никогда не была переведена на английский. Уэстон Ла Барр [Weston La Barre] писал в 1938 году о Пейотной религии. Вот собственно и все.

Я был совершенно заинтригован. Существовали культурные/психологические и религиозные описания действия вещества, обладающего, как выяснилось, магическими свойствами. Его легко синтезировать. Но я с готовностью подчинился невидимой руке, которая легла на мое плечо: "Постой, еще не время". Я прочитал всю свежую литературу, эссе Олдоса Хаксли (бурные "Двери восприятия" и более осмотрительные "Рай и ад") и в целом негативную критику Анри Мишо [Henri Michaux] (Жалкое волшебство). Только в апреле 1960 года мой интерес возродился. Мой друг психолог Терри Мейджер и его друг Сэм Голдинг, изучающий медицину, предложили стать моими "няньками" в эксперименте с 400 миллиграммами сульфата мескалина. Этот день я не забуду никогда. Он несомненно подтвердил верность выбранного мной курса.

Подробности того дня безнадежно сложны и останутся похороненными в моих записках, но сама сущность переживания такова. Я видел мир, представленный в нескольких лицах. Его чудные краски были мне внове, ибо я никогда особенно не замечал цвета мира. Раньше мне казалось, что все оттенки имеются в радуге. Внезапно я осознал сотни новых оттенков, которые я не могу забыть даже теперь.

Мир стал чудесен. Я видел внутреннее устройство пчелы, что-то собирающей в сумку на задней лапке, что бы отнести это в улей. Меня совершенно не пугала близость пчелы.

Мир являл собой чудо озарения. Я видел людей в карикатурном виде, их боль и надежда вырывались наружу, и, кажется, они не возражали, что я вижу их так.

И вот что поразило меня больше всего - я видел мир, как в детстве. Я забыл знакомые мне красоту и волшебство. Я оказался в знакомом месте, где уже бывал. Я вспоминал все, что знал тогда, все, что забросил, а потом и забыл с возрастом. Это похоже на пробный камень, который разрушает сон и выталкивает в реальность. Это переживание вновь воскресило во мне ту способность испытывать чудесное волнение, которая была в детстве, позже она сгладилась и забылась.

В этот день больше всего меня ошеломило, что это необычайное воспоминание было вызвано всего лишь крупицей белого вещества. Но никак нельзя сказать, что воспоминания находились в этом веществе. Все, что я ощутил, пришло из глубин моей памяти и моей психики.

Я имею в виду, что в нас находится целая вселенная - в разуме и душе. Мы можем не искать к ней пути, можем даже отрицать ее существование, но внутри нас на самом деле есть вселенная. Некоторые химические вещества способны продемонстрировать ее наличие.

Я решил посвятить всю свою энегрию и умение объяснению сущности этих средств самопознания. Уже говорилось, что мудрость - это способность понимать других; тогда понимание себя - это просветленность. Я нашел свой путь познания.

Глава 3. Барт

В конце 1940-х я женился на рыжеволосой студентке Калифорнийского университета по имени Хэлен. Мы оба были активными членами маленькой дружеской компании - группы Тауэр-энд-Флэйм/Хонор-Стьюдент/Фи-Бетта-Каппа. Несколько встреч группы проходили в двух маленьких комнатушках, затерянных в старом здании кампуса Калифорния Холл. Мы называли себя компанией Кал-Холл. Основные наши черты - достаточная интеллигентность и неловкость в общении с другими людьми. Интересно, что начало моих отношений с Хелен связано с химическими соединениями. Однажды я пришел в Кал-Холл, пропахнув ванилином (ароматическим компонентом экстракта ваниллы), который использовал в больших количествах в химических лабораториях. Ей понравился запах, и вскоре мы стали неразлучной парочкой. В Хэлен текла шотлдандская кровь. Она оказалась единственным ребенком в семье.

Мы поженились из-за довольно сильного давления родителей с обеих сторон. Примерно через год у нас родился сын, которого мы должны были назвать Степаном Александровичем, последуй мы старым русским традициям первородства. Вместо этого, мы остановили свой выбор на Федоре Александровиче - в честь моего отца - и назвали сына Тео. Несколько лет спустя я получил степень доктора биохимии, а Хэлен - степень бакалавра гуманитарных наук, специализирующегося на славянских языках. Она очень хорошо говорила по-русски, даже лучше, чем я.

Мне предложили место химика в Доул Кемикл Компани, и я согласился. В первые несколько лет я предпринял определенные усилия, которые позволили разработать структуру и провести синтез инсектицида, поступившего затем в коммерческое производство. За это мне была гарантирована свобода в любых моих исследованиях и разработках. Это самая высшая награда для любого химика.

После замечательного мескалинового опыта я хотел заняться исследованием мира центральноактивных препаратов с упором на психоделические вещества. Я энергично принялся за разработки, связанные с синтетическими вариантами молекулы мескалина..., но возникло одно необычное препятствие. Не существует, и, насколько я могу судить, не может существовать никакой "животной" модели для определения характеристик и оценки психоделических препаратов. Поэтому все находки испытывались непосредственно на людях, и самым первым кандидатом был я сам. Я довольно легко разработал новые структуры молекул, которые могли показать интересные результаты в области мышления и восприятия. Я оказался своим собственным подопытным. Только некоторые коллеги по работе знали мою технику опробирования новых веществ. Я должен был предложить серию воспроизводимых экспериментов, которые могли бы дать рациональный ответ или хотя бы подтолкнуть к ответу на вопрос: "Какое количество принимать?". И это гораздо более легкий вопрос по сравнению с очевидным следствием: "Что он делает?"

Я прочитал всю скудную литературу по эффектам воздействия ЛСД-подобных препаратов на экспериментальных животных. Мне нужна была и какая-нибудь по-научному выглядящая экспериментальная структура. И если директору по исследованиям вздумалось бы привести с собой каких-нибудь посетителей, чтобы поразить их, он бы мог показать на мою лабораторию и сказать посетителям-пожарным: "Вот в этой лаборатории исследуют психоделические вещества! Двумя самыми популярными видами экспериментальных животных в то время были бойцовые рыбки и пауки.. При плетении паутины пауки делали ошибки, зависящие от дозы, что считалось мерой ЛСД интоксикации. Пресловутая чувствительность рыбок к ЛСД, в свою очередь, выражалась следующим образом: когда немного вещества попадало в воду, они начинали плавать задом наперед, или кверху брюхом, или еще каким-нибудь причудливым способом.

Не желая возиться с паутиной, я выбрал рыбок. В Ван Уотерз и Роджерс послали заказ на несколько больших аккумуляторных сосудов, в местный зоомагазин - на бойцовых рыбок, а в швейцарскую фармацевтическую фирму Сандоз - на грамм ЛСД. Все бысто доставили, и вместе с оборудованием пришел мой дорогой друг Барт из аналитического отдела. Он был аккуратным и сдержанным джентльменом, но несмотря на это - самым любопытным человеком во всем здании. Странные события в "психоделической" лаборатории очаровали Барта. Он увидел открытый пакет из лаборатории Сандоз, в котором лежала причудливая емкость, в которой, в свою очередь, находилась стеклянная ампула с надписью "Лизергид, экспериментальное вещество" и т.д. Барт помог мне выяснить нормальный стереотип поведения бойцовых рыбок, и теперь ненормальные изменения их поведения свидетельствовали бы о действии препарата. Барт фактически стал моим постоянным спутником.

И вскоре лаборатория стала походить на аквариум. На столах - круглые сосуды, булькают аэраторы, горят лампы. Рыбок переносят туда-сюда, очень по-научному, из больших резервуаров в мензурки с отмеренным количеством ЛСД. Мы с Бартом внимательно наблюдаем. Ничего хотя бы немного напоминающего действие препарата мы ни разу не увидели.

Единственное, что стало очевидным - ни ЛСД, ни рыбки не тормозили роста водорослей - и очень быстро все резервуары оказались покрыты зеленым налетом. Это привело к открытию - маленькие улитки могли сдерживать рост водорослей, но чем сдерживать улиток? Случайному посетителю требовалось богатое воображение, чтобы трактовать происходящее в лаборатории как эксперименты по исследованию психоделических веществ, так как рыбок уже не было видно в зарослях взявшей верх необузданной природы.

Примерно в это же время мне понадобился опытный образец псилоцибина, и я снова обратился в Сандоз за помощью. Через пару дней Барт забрел в лабораторию, неся новую причудливую емкость, в которой, в свою очередь, находилась стеклянная ампула с надписью: "Псилоцибин, для экспериментального использования" и т.д. Прибыл мой грамм. Мы скормили его в разных количествах рыбам-водорослям-улиткам, и ничего более примечательного, чем от ЛСД, не произошло.

Однажды утром, пару недель спустя, я взял ту самую причудливую емкость к Барту в его аналитическую лабораторию, которая находилась этажом ниже, и попросил его отвесить мне маленькую порцию в отдельный сосуд. Реальное количество не имеет значения, мне было необходимо несколько миллиграмм; важно, что я хотел получить вес с точностью до четвертого знака. Он исчез на несколько минут, а затем появился с данной ему емкостью и сосудом с небольшим количеством практически белого прошка.

- Вот тут 3.032 миллиграмма, - сказал он и добавил, - он немного горчит.
- Откуда ты знаешь?
- После взвешивания на лопаточке осталось немного псилоцибина, и я его слизнул. Горьковатый.
- А ты внимательно прочел этикеку?
- Нам же в этой склянке прислали псилоцибин, правда? - спросил он, глядя на пресовутую емкость причудливой формы в своей руке. Он прочел этикетку, - тут написано "лизергид"... Ой!..

Следующие несколько минут мы провели, пытаясь определить, сколько ЛСД могло попасть на кончик мерной ложки. Остановились на том, что, вероятно, было не больше нескольких десятков микрограмм. Но и несколько десятков микрограмм могут оказаться весьма эффективными, особенно для любопытного аналитического химика строгого воспитания, не обладающего никаким опытом употребления психоактивных веществ.
- Так... - сказал я, - сегодня очаровательный день, чтоб его...

Так и оказалось. Первые эффекты оказались ясно заметны уже через двадцать минут; в промежуточной стадии, наступившей в течение последующих сорока минут, мы бродили вокруг опытной установки перед главным зданием лаборатории. День для Барта был абсолютно радостным. Всякая обычная вещь обладала для него волшебными свойствами. Реакторы Пфаулдера из нержавеющей стали предстали спелыми сочными дынями. Светлоокрашенные паровые и химические трубы - авнгардным спагетти с соответствующим запахом. Инженеры, блуждающие вокруг - шеф-поварами, готовящими королевский банкет. Никакой угрозы, просто веселое развлечение. Мы обошли все остальные места, но тема еды и ее ощущения продолжали оставаться лейтмотивом дня.

К самому полудню Барт сказал, что на самом деле уже вернулся в реальный мир. Когда же я спросил, может ли он вести машину, он согласился, что было бы разумно подождать еще немного. К пяти вечера он, кажется, окончательно пришел в себя, и после пробной поездки - что-то вроде восьмерки на парковке - отправился к дому, благо было недалеко.

Насколько я знаю, Барт никогда больше не участвовал хоть в каком-то личном исследовании препаратов, однако продолжал с большим интересом относиться к моим исследованиям. Он всегда умел ценить медленно проясняющуюся картину тонкого равновесия между химической структурой и фармакологическим действием. И пока я работал на Доул, я разделял с Бартом его интерес.

Если вы будете слушать какого-нибудь лектора, рассуждающего о психоделиках, вы можете услышать старую сказку, что у ЛСД нет ни запаха, ни цвета, ни вкуса. Не верьте этому. Без запаха - да, бесцветный, если очень чистый - да, но не безвкусный. Он немного горький.

А если вы услышите, что на морских улитках испытывают психоделики, то и этому не верьте. Все это выдумал один пожарный, посещавший мою лабораторию.

Глава 4. ТМА

1960 год. В памяти свеж мескалиновый опыт, и я горю желанием объяснить его глубокое воздействие на меня и остальное человечество. К тому же, миру известна, в лучшем случае, дюжина подобных наркотиков. И всего лишь два из них, ТМА и МДА обладают фенэтиламиновой структурой, которая в какой-то степени напоминает мескалин. (На самом деле, в это время мне было известно только об одном из них, поскольку книга с первым МДА отчетом не попадалась мне в руки еще два года.)

Итак, существует один аналог мескалина, и что же о нем известно? Впервые ТМА был синтезирован лет двенадцать назад химиком П.Хеем [P.Hey] в университете Лидса. Фактическая презентация вещества оказалась##изменить "фактическая презентация вещества оказалась" на "первое сообщение о новом веществе оказалось" (а то получается новорусский блатняк)## чистой, холодной химией. Сам Хейн наверняка попробовал ТМА, ибо группа Peretz and Smythies из Канады намекнула на частный разговор с д-ром Хеем, в котором он сказал, что был впечатлен его эйфорическими свойствами. В канадском исследовании ТМА назначался в дозах от 50 до 100 миллиграммов девяти субьектам. В течение часа отмечалась головная боль и легкая тошнота, которую можно снять драмамином. Через два часа - головокружение, усиление подвижности, общительности, некоторое ослабление процессов торможения. В более поздних экспериментах дозы выросли до 125 мг, и проводились иследования "галлюцинаций", вызванных стробоскопом.

Именно с этой точки я и начал. Наркотик легко синтезировался, и мои предварительные пробы в значительной степени соответствовали канадским данным. При дозировках в районе 140 мг я наблюдал у трех близких друзей три совершенно различных переживания. У Терри Мэйджера короткий период тошноты перерос в эйфорию, он стал легко раздражимым. Разговор двух других экпериментаторов донимал его, и он резко говорил им: "Пожалуйста, заткнитесь!" Это было единственным видимым проявлением агрессии. Сэм Голдинг не чувствовал тошноты, зато, когда он закрывал глаза, у него появлялись узоры. К четвертому часу он стал чрезвычайно говорливым, что и послужило основной причиной взрыва Терри. Эти периоды разговорчивости перемежались состояниями задумчивости и разглядывания потолка. Общее заключение Сэма - наркотик не вполне приятный, так как дал слишком детальный взгляд на себя. Я воздержался от тенденциозного комментария по этому поводу, хотя это было очень соблазнительно. Пэрис Матео, психиатр, также не страдал от тошноты, но для него воздействие оказалось легким. Главным его интересом стали мои реакции на его реакции (я был контрольным наблюдателем в этом эксперименте и воздерживался от любых личных оценок). Все трое согласились, что эффекты оказались по меньшей мере вдвое сильнее, чем у мескалина, но мескалин все же предпочтительней.

Примерно месяц спустя, я принял 225 мг ТМА, часом раньше употребив 50 мг марезина (лекарства против тошноты). Такое смешение препаратов я уже давно с тех пор прекратил. Если тошнота - часть эффектов наркотика, то ее надо пережить и принять. Кроме того, зачем при исследовании нового препарата необходимо усложнять наблюдения, добавляя эффекты другого? Взаимодействие препаратов - сама по себе сложная область науки.

Моими няньками стали Хелен и, опять же, мой старый друг Терри Мэйджер.

Спустя примерно три четверти часа после приема ТМА, я испытал довольно сильную тошноту, но она продлилась недолго. На пике интоксикации (в период с полутора до четырех часов) наблюдалось только небольшое усиление цветового восприятия, и несколько других мескалинподобных штрихов. Я заметил легкое изменение в восприятии движения и времени, небольшую потерю координации. Но самым потрясающим оказалось восприятие и идентификация с внешними стимулами (в осносном музыкалными). Читая Бернштейновскую "Радость музыки", я с большим удовлетворением почувствовал, что могу по-настоящему слышать все упоминавшиеся музыкальные фразы, но Хелен утверждала, что я отпускал придирчивые, обвиняющие замечания в адрес книги.

Я настроил радио на музыкальную станцию, и закрыл глаза. Второй концерт Рахманинова для фортепиано создал для меня основу, на которой я мог парить, не касаясь земли, держась на превосходно сотканной паутине арпеджо, скрепленной аккордами.

Позже, после нескольких надоедливых рекламных объявлений, началась довольно шумная и резкая музыкальная поэма "Резня на 10-ой авеню". Неудачный выбор - я стал в некотором роде социопатом. Хелен заметила на моем лице взгяд "не связывайся со мной, если не знаешь, что для тебя хорошо".

Мне дали розу (которая под мескалином была бы очаровательной драгоценностью) и спросили, могу ли я сломать ее. Я раздавил ее без колебаний. В этот момент Терри поинтересовался, не хочу ли я подумать о приеме небольшого количества транквилизатора. Мой ответ был тонко завуалированной угрозой спустить его с лестницы, если он попробует пичкать меня лекарствами. Он не стал настаивать.

Немного спустя мы все направились на простор Тилден-парка (я едко заметил, что тут так же хорошо, как и в машине, котроая могла бы послужить для защиты окружающих от меня), где я выместил злость парой брошеных камней и палки (немного не попав в машину Терри, но не из-за хорошего отношения к нему, а потому, что знал - за вмятину придется платить). Период выражения подсознательных психических процессов прошел, и более милые аспекты - игры и забавы со зрением - стали главным занятием на остаток дня.

Это переживание оказалось для меня весьма важным и поучительным. Мой более ранний мескалиновый эксперимент был полон красоты и света. Я ликовал - вот это и есть внутренние содержание моей души; эта восприимчивость и сострадание - то, что было вынесено на поверхность этим простым катализатором. До сих пор еще не находилась такой молекулы, которая порождала бы, по крайней мере во мне, такие абсолютно противоположные реакции. И только после тщательной интроспекции я осознал, что мескалин не в большей степени создает красоту, чем ТМА - раздражение. Как красота, так и гнев, всегда существовали во мне.

Иногда различные наркотики могут открывать разные двери в человеке, но все эти двери выходят из бессознательного.

Пэрис провел двенадцать дополнительных экспериментов с ТМА в Южной Америке, все со 150 - 120 миллиграммами. Он прислал отчеты, в которых особо подчеркивал цветовые эффекты, и проводил заслуживающие внимания параллели с ЛСД, сравнивая эффекты ТМА со 100 - 200 микрограммами ЛСД.

Все это привело к научной работе, опубликованной в английском журнале "Nature", в которой психоделические свойства выносились на суд общественности. Возможная агрессия особо упоминалась как наблюдавшаяся реакция. Это была моя первая публикация в области воздействия психоделиков на человека.

Примерно 17 лет спустя, имея больший опыт за спиной, я опять попробовал ТМА. Я хотел ощутить возможные перемены в реакциях, произошедшие с течением времени и при повторояющихся воздействиях подобных веществ. Периодически я произвожу такие рекалибровки. Это что-то вроде визита на стрельбище или к терапевту раз в десять лет, с одним и тем же оружием (и тем же телом). Хорошо иметь объективную оценку изменений, произошедших с возрастом. Это особенно верно, когда реакция на наркотик сильно окрашена отношением и интерпретациями, которые постоянно сглаживаются с ходом времени.

Во всяком случае, сначала я ретитровал ТМА от самых низких уровней, и еще два раза по 130 мг - тот самый уровень, который для моих друзей оказался интересным, но не особо волнующим. Наблюдаемая хронология осталась той же, но качественные аспекты переживания оказались на самом деле не слишком приятными. Иногда два прилагательных "психоделик" и "психотомиметик" используются как синонимы, первое означает основную легкую форму изменения сознания, а второе - (буквально "имитирующий психоз"), подразумевает нехватку эмпатии и внимания. Я ограничил применение слова "психотомиметик" названиями статей, публикующихся в журналах, которые могли рассматривать использование термина "психоделик" как пропаганду. Но до сих пор мне кажется, что ТМА может наводить на мысль о последнем значении.

Меня беспокоил немалый телесный дискомфорт и физические побочные эффекты - вроде судорог, но они пропали по окончании эксперимента. В целости и сохранности выйдя из мира ТМА, я не мог придумать веского повода, чтобы войти туда когда-нибудь снова.

Глава 5. Блэквуд Арсенал

Где-то в 1960 году я встретил блестящего невролога - Гарри Буша [Harry Bush]. Он был совершенно очарован лишайниками и вложил огромные силы в их идентификацию и определение характеристик. От него я многое узнал о симбиозе между водорослями и грибами. Более того, я обнаружил, что некоторые химические вещества, содержащиеся в лишайниках, можно заставить вступить в реакцию с определенными ароматическими маслами из натуральных источников. В результате реакции получался синтетический тетрагидроканнабинол или ТГК (действующее вещество марихуаны). Для меня большим удовольствием и больше чем просто шуткой, было знать, что, прогулявшись по территории и смешав экстракт из цветных чешуек, соскобленных с большого валуна, с несколькими апельсиновыми корками из мусорного бака в присутствии оксихлорида фосфора (его надо было достать самому), и смочив очищенным продуктом петрушку, можно было получить отличную психоактивную сигаретку.

Из-за этого я перерыл горы литературы, но практически не продвинулся в химии (я все еще работал на Доул). Зато мне открылся чудесный мир веществ растительного происхождения. Я уже был хорошо знаком с сильнощелочными веществами - алкалоидами. Эти азотсодержащие соединения нередко несут ответственность за биологическую активность растения. Такие вещества, как никотин, стрихнин и хинин известны всем; психоделики, представленные индолами, ДМТ, 5-метокси-ДМТ, псилоцин, псилоцибин и наш исходный фенэтиламин - мескалин - тоже алкалоиды. Но я начал обращать внимание на другие семейства, обычно нейтральные соединения, не обладающие активностью, однако с хорошим запахом и потенциалом для дальнейшего синтеза. Ими оказались терпены - остро пахнущие хвоей и камфорой. А великолепные пахучие масла? Запах шкафчика со специями - масла мускатного ореха, гвоздика, петрушка, укроп, апиол. И так далее. Эта малоизученная коллекция химических веществ оказалась бесконечным источником идей в области психоделиков.

И вдруг произошли подряд три события. Во-первых (это интересно, в основном, людям, забавляющимся химией), я отработал апельсиново-лишайниковый процесс и обнаружил, что при конденсации оливетола (его можно выделить из определенных лишайников, которые я собрал к северу от Оттавы) и пулегона (терпен из болотной мяты, растения, широко распространенного около Аламгордо, Нью-Мехико) получается вещество, напоминающее ТГК из марихуаны. Основы для синтеза заложил Роджер Адамс [Roger Adams] из Иллинойсского университета перед Второй Мировой войной. Между ним и А.Р. Тоддом проходило состязание в Манчестерском университете, Англия, отраженное в химической литературе. Они пытались опередить друг друга в области точнейшего воспроизведения и демонстрации на животных активного компонента марихуаны. Кульминацией работы Адамса стало изготовление смеси синтетических веществ, показавшей на собаках активность в несколько раз большую, чем у натурального ТГК. Новое вещество получило название "девятиуглеродное соединение Адамса", поскольку у него было, как это ни удивительно, девять атомов углерода в терпеновой части молекулы. Я упоминаю об этом только потому, что речь о нем пойдет ниже. Интересно, что в то время точная структура ТГК была неизвестна (спустя почти двадцать лет после завершения работы Адамса).

Во-вторых, случилось так, что мать-природа, обожающая алкалоиды, наплевала на них, позволив каннабису создать психоактивное соединение без азота (обязательного компонента любого алкалоида). Как бы выглядел ТГК, если бы он был фенэтиламином? - задался я вопросом, и сам же себе ответил: "А давай-ка я его сделаю!" И с этим я поспешил в лабораторию, чтобы исследовать возможные пути синтеза.

В-третьих, группа исследователей (люди с осторожными лицами, в приличных костюмах и галстуках) из **Блэквуд Арсенал** - химико-биологического подразделения армии США - посетила Доул. Они хотели встретиться с некоторыми учеными компании для мозгового штурма. У посетителей были какие-то проблемы с синтезом, которые могли быть описаны только общими терминами, поскольку синтез включал вещества с секретным статусом, а некоторые из нас не имели допуска к секретным разработкам.

Итак, суть их вопроса была ловко представлена на одном слайде. Слева находилась схема реакции, приводящей к предварительному веществу А, справа - к веществу Б. Продукт реакции А и Б показан не был, так как считался секретным. Сам вопрос был таков - может ли кто-нибудь из нас предложить какие-то, хотя бы и бредовые, идеи относительно более простого или лучшего синтеза веществ А или Б?

Через некоторое время поток идей иссяк, и тогда ко мне пришло одно из моих маниакальных настроений, и я схватил мел. Вкратце, я сказал, что хотя никто из визитеров не объяснил, зачем им нужны эффективные пути синтеза А или Б, но, кажется интересным совпадение, что простое совмещение А и Б (с использованием оксихлорида фосфора, который хорошо зарекомендовал себя с лишайниками и цитрусами) приведет к "девятиуглеродному соединению Адамса", которое, в свою очередь (если они об этом не знали), было в пятьсот двенадцать раз активнее, чем синтетический аналог ТГК (использовавшийся в то время в качестве относительного стандарта), в тесте на моторную атаксию собаки.

Тишина.

Я продолжал, написав структуру этого очевидного соединения на доске: "Если проводить синтез так, как нарисовано на слайде, а не точно следуя предложенному Адамсом методу, то в результате получится смесь (так как реакция включает несколько оптически активных центров) из восьми изомеров. Любое отклонение от оригинального синтеза может привести к радикальному изменению соотношения этих изомеров, при этом биологическая активность может оказаться совершенно отличной от наблюдаемой Адамсом.

Тишина стала гробовой.

С еще большей одержимостью я продолжал, что эти восемь соединений необходимо синтезировать и изучить по отдельности. Вдобавок, я упомянул, что если они действительно хотят исправить ошибку природы, то им надо ввести в это безымянное соединение атом азота, чтобы имитировать алкалоид. Это, добавил я в заключение, может оказаться суперактивным фенэтиламином!

Тишина продолжалась несколько секунд, и когда наконец возобновились разговоры, они касались других областей. А посетители вернулись а Мэрилэнд.

Происшествие оказалось забыто - внезапно и преждевременно скончалась моя мать, когда они с моим отцом жили в летнем домике на озере Тахо в Сьерра-Неваде. Это был тяжелый период для меня и Хэлен, но особенно для Тео, у которого завязались близкие отношения с бабушкой. Что касается моего отца, я заметил у него признаки легкого ухудшения. Все мы заметили, как они постепенно отнимали у него дух и силы.

Наконец, я сказал: "Довольно! Давайте сделаем перерыв, дадим себе возможность восстановиться." Куда мы поедем? Неважно, я об этом позабочусь. Итак, отец положил в сумку пару чистых носков и смену белья, и мы вчетвером отправились в Сан-Франциско, намереваясь попасть в Сан-Диего. На самом деле, я без ведома отца подготовил дом к долгому отсутствию, купил билеты на пароход компании P&O "Чусан" для путешествия не только в Сан-Диего, но и дальше через Панаму, Тринидад и Тобаго, Канарские Острова и Англию во Францию, где мы должны были остаться на год. Настоящее лекарство от беспокойства, как в прекрасном рассказе Г.Г. Манро.

(План сработал. Отцу пришлось купить новый гардероб; он возобновил связи с русскоязычными друзьями, которых не видел четверть века. Он совершенно оправился от горя, обрел новую энергию и силу духа, позже он женился еще раз, открыл ресторан и прожил еще пятнадцать лет. Но это, как говорится, другая история.)

Вернемся к нашему путешествию. На первый же день после выхода из Порт-о-Принс прилетела первая ласточка из Блэквуд Арсенал. Было около пяти утра, мы с Хэлен спали в темноте каюты на палубе Д, когда раздался легкий стук в дверь. Я вскочил и произнес очень плохое слово - я забыл что сплю на второй полке, и мой шаг вниз на пол оказался метровым прыжком. Я открыл дверь и лицом к лицу столкнулся с мистером Мунозом из радиорубки.

- У меня для вас радиограмма. - сказал он, - через RCA International. И вручил ее мне. Я нашел фонарик и прочитал ее. В телеграмме из пятисот слов от доктора Фредерика Пирсмана из компании A.R.L., Кэмбридж, Массачусетс, говорилось - нет, требовалось, чтобы я позвонил за его счет из Тринидада, когда приеду туда (мы должны были приплыть туда на следующий день). И только я прилег обратно, как раздался еще один стук в дверь. Опять мистер Мундоз. Он сказал, что прислали еще одну радиограмму, на сей раз через ITT, или что-то вроде, но я даже не стал читать ее. Она слово в слово повторяла первую. "Ладно-ладно" - пробормотал я, - я понял: я должен позвонить из Тринидада".

Настало утро, появился Тринидад, а с ним - жара и влажность. Я почти час провел в телефонной будке, разговаривая с Фредом Пирсманом из A.R.L.

Доктор Пирсман сказал что-то вроде того: "Одна группа, которую мы не можем назвать, попросила нас предложить вам контракт. Согласно ему, вы должны синтезировать азот-содержащий фенэтиламиновый аналог ТГК. Вы прибудете в Лондон в такое-то и такое-то время такого-то числа (он был точен до минуты). Мы хотим, чтобы вы прислали нам полное описание синтеза срочной почтой, как только приедете. Оно прибудет к нам ко времени подписания контракта."

Я запротестовал:
- Но я же на борту комфортабельного лайнера, и самая новая книга в здешней библиотеке - это энциклопедия Роджета 1894 года издания!
- Тогда пишите по памяти, - ответил он. Вот так-то. Я не могу описать, что могут сделать сорок минут, проведенные в телефонной будке в Тринидаде при девяностопроцентной влажности и тридцатипятиградусной жаре, с защитными функциями разума.

Итак, остаток пути через Атлантический океан я обозревал соответствующие тексты Бельштейна и Кемикл Абстрактс, которые смог восстановить в памяти. Я подготовил карту технологического процесса и заявку на фенэтиламиновый аналог ТГК. Он а была отправлена из Лондона и попала в компанию A.R.L. как раз вовремя. Должно быть, вещество успешно успешно действовало на ЦНС, так так доктор Пирсман покинул A.R.L. и стал основателем консалтинговой группы в Бостоне по продвижению азотсодержащих аналогов ТГК в индустрии. Очевидно, с некоторым успехом.

Мое имя появилось на патенте, который впоследствии перешел к Simpson Winter Corporation, за что я получил условный доллар - так всегда бывает, если работаешь на промышленность. Какая связь существует между Блэквуд Арсенал, A.R.L. и Simpson Winter, я так и не узнал. И человека, которого я про себя называл "Безумный Фредди", я не встречал, хотя и сталкивался с людьми, его знавшими, на научных собраниях. Его компания продолжала расти, и сейчас он занимается большим количеством исследовательских проектов в области фармацевтики. Их разработки иногда используют богатые вариации молекулы ТГК, но что касается введения в молекулу атома азота, то сделано немного. Я произвел еще несколько веществ с сочетанием ТГК-азот в моей собственной лаборатории некоторое время спустя, но ничего психоделически интересного не обнаружил. Вероятно, природа не была склонна к таким поворотам. Я подозреваю, что она знала, что овчинка выделки не стоит и просто берегла энергию. Однако этим я заслужил поездку в Швецию.

Остаток пути к Европе (время, не потраченное на написание грубого черновика государственного гранта) я оттачивал мастерство игры в пинг-понг на качающемся судне, и изучал обряды инициации у неизвестных африканских племен. Об этом мне рассказывал мистер Муноз, которые составлял мне интересную и постоянную компанию во время предобеденной закуски.

Я потерял связь с мистером Мунозом, и даже не знаю, жив ли он сейчас. А вот компания P&0 наверняка не выжила.

Глава 6. ММДА

Моя поездка во Францию преследовала несколько целей. Во-перых, я хотел научиться говорить на французском языке, во-вторых, помочь отцу оправиться после смерти матери, и, главным образом, поставить метилендиокси-группу на место двух метокси-групп в ТМА. Атомы кислорода в метокси-группах мескалина и ТМА выходят из бензольного кольца и оказываются отделенными друг от друга, как острова. Они не связаны вместе. И если два смежных кислорода соединить мостиком, то произойдет легкое изменение геометрии молекулы. Аналог TMA с мостиком называется ММДА.

Все эти вещества бурут начало из мускатного ореха. Во время работы в Доул меня поразила эффективность ТМА, и я начал искать в каталогах, книгах, на полках, в растениях хоть что-то напоминающее ТМА. Сходство могло указать мне новое направление поиска. В литературе я наткнулся на интригующее соединение - элемицин. Это ароматическое масло (новый для меня термин), одно из веществ большого класса соединений, которые придают запах пище. Похоже, что и растения пошли в том же направлении.

Элемицин выглядит (в структурном смысле) почти аналогично ТМА. При помощи магии доски и мела я мог добавить молекулу аммиака к молекуле элемицина и получить молекулу ТМА. И если это возможно на доске, то, может быть, возможно и в печени. Мне стало интересно, может быть где-нибудь существовал отчет о воздействии или какие-нибудь предположения относительно психоактивных свойств элемицина?

Я погрузился в изучение литрературы. Мир ароматических масел завораживал. Они присутствовали везде, чудесные структуры находились в пряностях и других растениях подобного рода. Их имена отражают происхождение: элемицин, апиол, укропный апиол, сафрол, евгенол, анол, кровеасин, миристицин, азарон и так далее. Очень неотчетливая, неожиданно чарующая химия, готовая для исследования и использования.

И хотя я не нашел никакого упоминания о психофармакологии элемицина, одного из главных компонентов мускатного ореха, зато о самом орехе литературы оказалось много. Он использовался везде, начиная абортами и восстановлением менструальных циклов, и заканчивая попытками самоубийства и лечения облысения. И, о чудо! У мускатного ореха была репутация опьяняющей субстанции.

Очевидно, мускатный орех использовался как "кухонный наркотик" в тюрьмах. Множество медицинских сидетельств описывали несколько моделей опьянения или психотического расстройства. Он содержит элемицин, который структурно схож с ТМА. Что же еще такого может содержаться в мускатном орехе, подтверждающее его фольклорную репутацию? Я добился ответа, действуя в лоб - купил 10 фунтов высококачественного масла мускатного ореха и перегнал его, разделив на фракции с помощью суперэффективного дистиллятора. В результате получилось около трех десятков фракций. Какое богатсво соединений! Некоторые из них никогда не были даже описаны.

Основным компонентом оказался миристицин, близкий аналог элемицина. И если просто смешать обычный нашатырный спирт с элемицином, то получился бы удивительный и перспективный психоделик - ТМА (по крайней мере теоретически). А смешав нашатырный спирт с миристицином, можно получить неизвестное основание, 3-метокси-4,5-метилендиоксиамфетамин, или ММДА.

В принципе, я считал синтез ММДА легким и непосредственным. Просто надо было взять соответствующий начальный альдегид - альдегид миристицина и последовать обычной процедуре. Очень напоминает известный рецепт супа из бегемота:
"возьмите взрослого бегемота, и далее все как обычно". Но легких путей обладания бегемотом я не нашел, так же как не смог решить ту же проблему с добыванием альдегида миристицина. Его невозможно было достать, и чрезвычайно трудно сделать. Но я твердо решил синтезировать ММДА и определить его активность и ее природу.

Даже при наличии места, знакомых и брони, поездка во Францию с намерением пожить там год могла оказаться весьма болезненной. В нашем случае никаких планов не существоало вовсе. Мы (моя жена Хелен, сын Тео и опечаленный отец) начали путь во Францию из Лондона, где, как и планировали, купили новый Фольксваген. Все наши вещи мы взгромоздили на верхний багажник и направились к Ла-Маншу. Пересекли мы его на ночном пароме и на следующий день двинулись на юг к Парижу.

И вот мы в городе - никого не знаем и податься нам некуда. В офисе Америкэн Экспресс рядом с Оперой сообщений для нас не оказалось. Правда мы их и не ждали. Нам, безусловно, целый год предстояло где-то прожить, но более насущной проблемой стал поиск пристанища на эту ночь.

Было далеко за полдень. Я смутно припоминал, что опрятные отельчики есть в районе Сэн-Жермен де Прэ. В конце концов в Отеле Двух Континентов обнаружился номер на пятом этаже. Все наши пожитки - вещи, необходимые на год - умещались в громадной коробке из-под чая и трех чемоданах на крыше Фольксвагена. Мне удалось убедить управляющего, что у отца слабое сердце (обстоятельства - мать обмана). Для него подьем на пятый этаж и спуск вниз - серьезная угроза жизни. И разумеется, переноска багажа еще более опасное предприятие. Тут же управляющий нашел номер на первом этаже. К счастью, в нем было большое окно, открывающееся наружу, и весь багаж мы внесли через него. Теперь на некоторое время мы были устроены, пока не подыщем себе постоянную квартиру.

Вскоре полное отсутствие сдаваемых квартир в центре Парижа стало очевидным, и мы наконец обосновались в пригороде - в Медоне. Я немедленно приступил к поискам альдегида миристицина и лаборатории, где можно было бы превратить его в ММДА. Обнаружилось, что отношение французов к академическим званиям и исследовательским проектам абсолютно отличны от американских. Нельзя было просто пойти в университет и сказать "Это - я, я хотел бы с вами встретиться". Все двери оказывались запертыми, а телефонные звонки игнорировались. Неоходимо было использовать "каналы".

Помощь пришла из Института Пастера, где я наткнулся на коллегу по постдокторату. Он приехал на год для обмена опытом из Соединенных Штатов. К тому времени он очень хорошо разобрался с неофициальной академической иерархией во Франции. Коллега посоветовал посвятить несколько дней знакомству с людьми, которые желали бы со мной встретиться. "Начни с самого низкого уровня, и продвигайся вверх". Мы так и сделали, запасясь тепрением.

Во-первых, он представил меня своему кругу. Он сказал, что кто-нибудь обязательно попытается занять более престижное положение в научном сообществе, предствив меня одному из своих коллег. Еще один совет - рвать отношения со всеми, включая представлявшего, и ждать, чтобы кто-нибудь из высшего круга обратил на тебя внимание и ввел в круг своих знакомых. Через некоторое время движение вверх продолжится. Отбрасывай, и следуй за новой Очень Важной Персоной.

Эта очаровательная социальная структура принесла через пару недель свои результаты. Я встретился с д-ром Ришаром Сетом, который имел собственную лабораторию, связанную с Сорбонной. У него нашлось немного места в лаборатории для такого чудака, как я. Ришар отличался удивительным состраданием к людям, желающим исследовать неизведанные области. Лаборатория находилась в Гиф-сюр-Иветт, а не в Париже, но тем не менее являлась частью Сорбонны. Теперь я располагал местом для исследования своей навязчивой идеи - ММДА.

Вскоре после этого я сделал поразительное открытие - альдегид миристицина можно было просто купить у поставщика химреактивов в Париже. Я срочно сделал заказ на 100 граммов и через неделю имел удовольствие держать альдегид в руках. Но еще одним неожиданным сюрпризом оказался сам французский язык. Как выяснилось, термины альдегид миристицина и миристальдегид взаимозаменяемы в этом языке. Миристальдегид мне как раз и достался. Никакого отношения к ММДА он не имел. Что с ним делать - ума не приложу.

Итак, потраченное мной время не продвинуло дело с ММДА ни на йоту. И остаток года я провозился с любимым проектом д-ра Сетта - органическими реакциями с цезием. Кроме этого мы провели аналогичные исследования сравнительных качеств местных вин и паштетов во всей округе Гиф-сюр-Иветт в двадцатимильном радиусе.

Через полгода после нашего приезда во Францию умер отец Хелен, и она вернулась в Соединенные Штаты. Тео и мой отец воспользовались льготой (Тео еще не исполнилось 12) и поехали обратно в США дальней дорогой - вокруг света на другом корабле компании P&O - Канберре. Я остался, чтобы прервать договор на аренду. Это был бесподобный опыт использования пиджин-французского языка. Мне удалось уехать целым и невредимым, я вернулся в США на свое старое место в Доул Кэмикалз.

В качестве исходного материала я решил использовать мускатный орех - и все прошло замечательно. Я выделил миристицин из натурального масла, и успешно преобразовал его в ММДА.

ММДА оказался по-настоящему очаровательным соединением. У него отсутстовали гром и молния, драматичность мескалина, но он оказался гораздо более мягким. Он стал (как я думал в то время) моим первым настоящим открытием, и с осторожностью я представил его нескольким коллегам.

Самым волнующим описанием его эффектов оказался рассказ моего очень близкого друга, поэта. Он принял приблизительно 160 мг перорально в присутствии нескольких друзей и прислал мне отчет.

ММДА. High в миниатюре

Слово "миниатюра" я использовал в том же смысле, как если описывал бы пьесу джазового пианиста Бада Пауэлла.

Сравнение сонаты Бетховена для фортепиано с "Осенью в Нью-Йорке" в исполнении Пауэлла аналогично сравнению мескалина и ММДА. ММДА оказывается High в миниатюре - все на месте, только в меньших количествах и продолжительности.

Действие ММДА окончилось прямо перед Миром Олимпа остановившегося времени и появлением живых и неживых сияний. Непосредственная часть опыта занимает два с половиной часа. В отличие от остановки времени с мескалином и псилоцибином, у ММДА как будто отсутствует время во время первого часа "недомоганий". Чувство отупления гораздо более сильное по сравнению с другими веществами.

В машине, взбирающейся на предгорья Беркли, я ощутил прилив ужасного страха. Он продолжался пару минут, но в безвременье не важно, сколько продолжается паника - она казалась вечностью. Я выглянул наружу на склон холма, заросшего серебряно-коричневой высохшей травой. В расширившемся поле зрения было видна каждая отдельная блестящая травинка и триллионы этих серебряно-коричневых былинок сливались в безбрежный колышущийся меховой ковер. Далеко внизу простиралась панорама туманного Беркли и Окланда вместе с заливом. Их неясные очертания терялись в безвременье и красоте. Мне показалось, что я сейчас попаду в Мир Олимпа. НО Я НЕ БЫЛ ГОТОВ ПОПАСТЬ В МИР ОЛИМПА. Я ожидал что-то типа эффектов марихуаны. Я понял, что если попаду в Олимпию, то не смогу сохранить свою целостность - я еще полностью не оправился от прошлого трипа.

Тепло, появившееся в моих гениталиях, поднялось к животу. Я ощутил мучительный и настоящий ужас. Я уже было хотел попросить остальных повернуть назад, чтобы принять аминазин. Я не мог говорить. Машина повернула по серпантину, открывая мне другой, бесконечно нежелательный, вид на серебряно-коричневую траву-мех.

Неожиданно я испугался "Капитана Зеро". Я имею в виду целое беспорядочное и ищущее бессмертия сознание, которое уже не является млекопитающим по своей природе, однако принадлежит к классу молекул и инертной материи! Я решил, что надо дать возможность Капитану Зеро одержать верх, но тогда я был уверен, что мне не удастся вернуться обратно. Я попытался побороть действие ММДА, но понял, что только наврежу себе. И я постарался попасть на самый верх происходящего и контролировать его. Еще и еще раз - пятнадцать или двадцать раз всевозможных или почти неописуемых способов контролировать себя или убежать.

В это время я понял, что развалюсь на части и, возможно, никогда не смогу попасть в мир людей. Меня обуревали безумные мысли и только мой сознательный разум, казалось, был единственной сдерживающей силой. В какой-то момент я спросил - как подбирали дозировку. И был вновь заверен - доза была сравнена с мескалиновой. На время я осознал тот факт, что смог пройти через три часа страха. А потом опять мои мысли и разум отказали мне. Господи, я не хочу обратно в Олимпию.

Когда машина остановилась, я уже мог контролировать себя и возникшее молекулярное сознание рассеялось. Испробованные мной переходы в другие миры и обычные животные силы вернули мне самообладание. Я неожиданно обнаружил уверенность в экспериментах с галлюциногенами. Не думаю, что хоть одно из использованных мною средств сработало. Все дело в их количестве, именно оно дало мне уверенность, что я смогу владеть собой даже в Олимпии.

Я рассказал остальным о происшедшем, и почувствовал, что некоторые моменты мне нравятся. И на мгновение пришла радость облегчения. (Интересно, что никто из остальных участников не попал в Мир Олимпии. Я считаю, что причиной этого стала предрасположенность химии моего организма, произошедшая из-за предыдущих экспериментов с пейотом и псилоцибином.)

На пути к тротуару в коричневой пыли я заметил отпечатки лапок птиц, теннисных туфель и просто босых ног. Пугающая природа следов и артефактов ошеломила меня. Я попытался не смотреть. Справа от меня открывалась фантастическая панорама сотен квадратных миль заколдованных городов и нереальной реальности тумана, поднимающегося над ними со стороны залива. Меня это не интересовало - я беспокоился только о самообладании. Я не хотел вновь встретиться с Капитаном Зеро.

Короткая и бесконечная прогулка в гору изнурила нас, и мы попадали##упали## на землю в небольшой рощице. Я все еще желал, чтобы эксперимент прекратился, хотел вернуться к обычным делам. Я уже достаточно пришел в себя, чтобы заниматься ими, преодалевая действие ММДА. Мои компаньоны закрыли глаза и смотрели в голове фильмы. (Немного раньше и я закрывал глаза, чтобы получить удовольствие от галлюцинаций.) Но сейчас я не хотел таких развлечений. Для проверки закрыл глаза - и увидел лишь великолепную и приятную черноту.

Мы бессвязно и сонно болтали, и я вдруг понял, что могу смотреть глазами моих спутников. Они видели такую же застывшую реальность как и я. Я захотел поговорить с Тэрри, выяснить, кто он. Но говорить было слишком сложно. Мои уставшие глаза начали с удовольствием закрываться.

Закурив сигарету, я почувствовал, что мои губы онемели. Спички продолжали гореть на ветру - он не мог их задуть. При ходьбе нас пошатывало.

Мы остановились у небольшой рощицы. Я присел на минутку, затем поднялся и пересел в другое место. Опять поднялся и пересел и так далее.

Кроме визуальных ощущений, которые приближались к ощущениям от мескалина и псилоцибина по чистоте и отчетливости, я, казалось, был изолирован от остальных чувств, хотя и находился в состоянии гиперясности восприятия - приятный парадокс. Я лег, закрыл глаза и начал упражняться в вызывании богини Кундалини (Сила Змеи) из основной чакры и во всем теле. Мне впервые удалось поднять энергию до уровня плеч и даже головы. В процессе я понял, что на самом деле не вызывал никакую энергию, а скорее чистил нервные каналы. Тем не менее, я увидел в голове сероватые картинки нервных центров чакры. Это было приятно.

Кристально чистый воздух придал светло-зеленую резкость вечнозеленым деревьям. Листья деревьев и растений имели легкие мескалиновые оттенки. Хвойные деревья стали живыми зелеными современными скульптурами##изваяниями## неизвестных индийских животных - как будто скульптор Липшиц работал над их стрижкой.

Ощущение недомогания заканчивалось, с ним же ушла и сонливость.

Я шел к роще красных деревьев, где сидели остальные. Меня потрясли абсолютная и величественная красота и прозрачность людей, деревьев, воздуха и музыки, игравшей по радио. Я стал почти ребенком и восторгался их красотой. Тут я понял, что я просто сижу и наслаждаюсь воскресным полднем во всей его прелести. Обычно я бы уже заскучал без дела. Следующая пара часов оказалась приятным и прекрасным пикником. Спад был внезапным, но не неприятным. Я был к нему готов. Последние два часа этого дня пронеслись стремительно.

Поздно ночью я не мог заснуть полчаса: в голове крутились фильмы о маленьких крокодильчиках, которые перебегали пыльную дорогу перед фарами в темноте, о волшебных елях, исчезающих за гранью реальности, и обычные видения.

Невразумительное дополнение

Через неделю после приема ММДА я проснулся среди ночи. Спросонья мне показалось, что реальности никакой нет, а есть только ничто. Я был напуган - вскочил в постели и тут же открыл глаза.

Шелли пишет:

Не поднимай цветной вуали,
что кличут жизнью;
и даже если нереальные картины есть на ней,
они пребудут лишь отраженьем нашей веры,
коснись их тени кто чрез пропасть, -
за ней таятся Страх с Надеждой - две Судьбы.

[Lift not the painted veil which those who live
Call life; though unreal shapes be pictured there,
And it but mimic all we would believe
With colors idly spread, - behind, lurk Fear And Hope, twin Destinies; who ever weave
Their shadows, o'er the chasm, sightless and drear.]

Пробуждение было явно эффектом ММДА. Вчера я разговоривал с человеком, который принимал слишком большое количество ЛСД. Я не хотел говорить о галлюциногенах, но он настаивал. В ходе моего рассказа о постгаллюцинаторных состояниях острого беспокойства относительно природы реальности он начал корчиться на стуле, сучить руками и даже на время потерял дар речи. Я бывал в таком состоянии. В разговоре Сэм назвал это состоянием беспокойства, а также пояснил, что это состояние связано не только с галлюциногенами, но часто встречается и у людей, не имеющих опыта общения с психоактивными препаратами.

Само состояние Сэм объяснил поднятием бессознательного материала на поверхность.

Это было похоже на правду - как и любое другое объяснение. Однако это не объясняет противоречивые факты. Я имею в виду две вещи: подавленный в Фрейдистско-Райховском смысле "материал" и противостоящий ему другой тип "материала" - "материал", происходящий из молекулярного уровня сознания. Я подразумеваю ту часть нас, которая больше связана с философским сознанием моря губок и водорослей - которые суть не более чем борьба их собственных желаний и сознания их мотиваций - они и есть настоящие части сознания физического мира и действительное существование протоплазмы в "Море Жизни". Было бы интересно, если бы то, что мы так уверенно называем "бессознательным", на самом деле оказалось двумя совершенно различными частями нашего существования, непостижимыми в обычной ситуации. Я не говою об этом, чтобы укрепить аргументы против молекулярного сознания ММДА. Я был слишком напуган, чтобы утверждать что-либо сейчас - две недели спустя.

Но итуитивно я уверен, что мы столкнулись с двумя неизвестностями - и с вытесненным в подсознание материалом, и с молекулярно-философски-вселенским сознанием. Я твердо убежден, что последнего не должна касаться ни психиатрия, ни повседневные исследования. В данном случаее мы имеем дело с некоторой стуктурой, которая должна остаться неизведанной - такова природа живого. Экспериментатор обязан осознавать риск и продвигаться очень медленно и осторожно.

Для меня тот рассказ оказался настоящим сокровищем. Он "извне" безошибочно подтвердил психоделические свойства вещества. ММДА оказался (по крайней мере в то время) препаратом беспрецедентной активности. Выяснилось, что не только мескалин обладает психологическими сложностями.

Мне известны еще полдюжины человек, исследовавших ММДА в количествах от 160 до 200 миллиграмм. Психиатр Клаудио Наранджо более четверти своей книги "The Healing Journey"(Исцеляющее путешествие) посвятил клиническим экспериментам с ММДА.

История ММДА заканчивается на глубоко печальной ноте. Я узнал, что всемирно известный психофармаколог, Гордон Аллес (открывший действие амфетамина и МДА), последовав по тому же пути размышлений, что и я, независимо работал с мускатным орехом и синтезировал ММДА. Он дал ему то же самое имя и исследовал его воздействие на себе. С радостным предвкушением мы назначили встречу, чтобы обсудить многие интересующие нас вопросы. Но за месяц до предполагаемой встречи я услышал о его внезапной и трагической кончине, очевидно, из-за обострения диабета. Кроме успехов в области самоисследования, Аллес имел репутацию эксперта по инсулину. И я предполагал (беспочвенно), что причиной его смерти явился какой-то его эксперимент. Разговор с его бывшим студентом ничего не прояснил, я почти потерял надежду выяснить правду. Через личного врача вдовы я сделал предложение опубликовать его исследовательские записки в мемориальной книге под его именем, но эти усилия наткнулись на категорический отказ. Боюсь, что все идеи и наблюдения Аллеса теперь уже невозможно найти. И хотя я никогда не встречался с ним, однако расцениваю его смерть как большую личную потерю.

Глава 7. Капитан

В середине 1960-х пришло время поменять моего работодателя. Я десять лет проработал на Доул Кемикл Компани. За это время я достиг больших успехов на поприще химии и добавил много новых слов в словарь исследователя . Постепенно становилось очевидным, что ни я, ни Доул не могли более поддерживать мирные отношения.

Никто не мог бы отрицать продуктивность моей работы. Постоянный поток новых и потенциально годных для патентования соединений подвергался биологическому отсеву. Среди них также были промежуточные вещества - ключевые для синтеза новых соединений, которые я как раз и хотел изготовить и изучить. Но сами по себе конечные продукты, легко изменяющие вопринимаемый мир и, вероятно, интерпретацию этого мира, не были ходовым товаром. Не то чтобы не существовало рынка психоделических препаратов; просто это был не тот рынок, которым пристало управлять кошерному индустриальному гиганту, создающему и производящему инсектициды для сельского хозяйства, полимеры для рынка искусственных кож и гербициды для военных. В конце концов, была эпоха вьетнамской авантюры, и на индустриальные гиганты по всей стране оказывалось огромное давление, чтобы всю их энергию направить в необходимое правительству русло. В данных условиях психоделики совершенно не были нужны Вашингтону.

Мне становилось все яснее, что отношение корпорации к моим исследованиям сменилось с одобрения на терпимость, а со временем - я подозревал - они подвергнутся осуждению и, несомненно, окончательно окажутся под запретом. Никакой ценности для компании моя работа с психоделиками не представляла, хотя мне разрешалось публиковать результаты. Так, в нескольких первоклассных научных журналах появилось приличное количество моих статьей касательно химии и воздействия новых психоделических веществ на человека (в то время я все еще называл их психотомиметиками - это был устоявшийся научный эвфемизм). Наконец, в один прекрасный день, когда напряженность отношений стала очевидной, меня попросили больше не использовать адрес Доул на своих работах. То, что я считал интересным и творческим, руководсту казалось чем-то плохо отражающимся на имидже компании.

И вот на моих статьях появился мой домашний адрес. Из чего следовало, что и исследования проходили дома. Оборудование домашней лаборатории на Ферме - моя давняя мечта - оказалось отличной идеей. А если я провожу исследования дома, то, следуя логике, я больше не работаю на Доул. Я работаю на нового работодателя. На себя. Это был серьезный шаг. Я увольняюсь из Доул, что означает - я работаю на себя, что означает - я становлюсь консультантом, что означает (как я в конце концов обнаружил) - я оказываюсь в совершенно новой роли: безработный ученый.

Я покинул Доул в конце 1966 года, со всеми обычными ритуалами расставания с давним работником. Прощальные обеды с обилием выпивки, уверения в благодарности со множеством подписей, и по-видимому обычная смена всех дверных замков.

В моей голове уже созрело несколько планов. Во-первых, расширение моей образовательной базы. Будучи человеком пробирки и Бунзеновской горелки, я знал, что обладаю искусством создания новых завораживающих соединений. Но мой опыт в области биологии и оценки действия этих веществ оставлял желать лучшего. Сценой событий оказывалось тело - поэтому самой первой моей мыслью было пойти в медицинскую школу и изучить "как" и "почему" головного мозга и нервной системы, которые играют жизненно важную роль при действии препаратов.

Я понимал, что нуждаюсь в некоторых знаниях в области биологии, медицины и психологии для того, чтобы выжить в качестве консультанта. Я подал просьбу и получил государственный грант на оплату обучения. Хелен оказала мне полную поддержку; она сказала, что хочет, чтобы я последовал пути, в который верил. Она работала библиотекарем в Калифорнийском университете в Беркли, наслаждаясь работой и экономической независимостью. Мой грант и ее зарплата, как мы выяснили, позволяют нам успешно вести дела необходимое время.

Следующие два года были полностю отданы кампусу Сан-Франциско Калифорнийского университета, где я обучался медицине.

Но существовал еще один язык - язык власти и политики, которому мне пришлось учиться неожиданным образом. Два года изучения медицины дали мне понятие о нармальной работе красных и зеленых проводов в мозге, и я как раз должен был решить, продолжать ли учебу еще два года (чтобы постичь их неправильную работу), когда решение, можно сказать, сделали за меня.

Мне пришло приглашение стать консультантом в области исследований психоделических препаратов. Оно поступила от неизвестного джентельмена, который руководил лабораторией, состоящей из одного человека. Лаборатория располагалась на первом этаже обычного дома на полуострове Сан-Франциско.

Первой моей реакцией стал отказ, мотивированный отсутствием особого желания работать в чужой лаборатории, делая то, что могло считаться сомнительным в то время, когда целая нация разделилась во мнении относительно рекреационного использования препататов. Рекреационное использование широко связывалось с хиппи, либералами и учеными-интеллектуалами, протестующими против войны в Юго-Восточной Азии. Но когда я наконец побеседовал с этим человеком, то выяснил, что его роль состояла только в отыскании - то, что сейчас называется "охотой за головами". Он сообщил, что нанят для участия в специальной большой правительственной операции, предназначенной для поиска ученых разных направлений - потенциальных членов исследовательских команд для необычного проекта огромной важности.

Он осторожно объяснил: "В будущем может случиться так, что астронавтам придется долгое время находиться в условиях сенсорной депривации, что может сказаться на их умственном состоянии. Создается исследовательская программа, направленная на создание химических соединений, которые могут быть использованы для тренировки астронавтов. Необходимо научить их справляться с такими измененными состояниями сознания, которые могут возникать при длительных периодах сенсорной депривации".

Он подчеркнул, что я волен в выборе инструментов, оборудования, персонала и смогу организовать собственную лабораторию. Заинтересован ли я в ведении исследовательского проекта по созданию таких веществ, описанию их действия и, возможно, даже участии в подготовке клинических экспериментов"

Пустил козла в огород! Да, конечно, непременно!

Разумеется, мой знакомый, джентльмен из лаборатории на первом этаже, не был руководителем этого космического проекта. Шишкой оказался капитан Б. Лаудер Пинкертон - центр многих других подразделений биологических исследований в главной лаборатории космических исследований. Лаборатория носила название Аэрокосмической Лаборатории Сан-Карлоса, и находилась под опекой НАСА. Она располагалась совсем рядом - в городке Саннивэйл.

Капитан Пинкертон был сразу многим: капитаном - в вооруженных силах, офицером разведки какого-то подразделения правительства, вероятно АНБ (Агентства Национальной Безопасности), миллионером - благодаря общим генам с изобретателем широкоизвестного и домашнего приспособления. Мы встретились, поговорили, и, думаю, можно без опаски сказать, что - в то время - интуитивно уважали друг друга, однако не позволяли себе никаких вольностей вроде взаимного доверия.

Схватив наживку, я попал в новую сферу взаимодействия. Тепреь я консультант, успешно делающий свою собственную карьеру.

В Аэрокосмической лаборатории я был провозглашен светочем психотропной медицины. Меня преследовал вихрь благоприятных отзывов; друг за другом ко мне приходили люди и говорили, что читали мои статьи долгие годы, и считали мою работу важной и замечательной.

Итак, каждое утро я появлялся в офисе и заказывал стекло, инструменты, механизмы для новой лаборатории. Как мне говорили, места для нее еще не было, но оно непременно вскоре появится, как только произойдут необходимые сдвиги и перемены. Тем временем я облазил все коридоры, рабочие комнаты и лаборатории, встречался с местными учеными, большинство из которых казались тихими и спокойными старожилами, живущими здесь целые годы. Постепенно стало ясно, что в Аэрокосмической лаборатории сосуществуют два различных мира, оба под жестким руководством капитана Пинкертона.

Один из эих миров - новолабораторный-спектроскопический-психоделический-космический, большая часть проявлений которого не приняла пока какой-либо ощутимой формы (но несомненно примет и очень скоро), и мир еженедельных совещаний в офисе Пинкертона с напряженными разговорами на совершенно неожиданные темы, иногда просто взятые с потолка.

Иногда я обнаруживал, что имею дело с природой и стуктурой научной фантазии и вопросами ее использования. Иногда Пинкертон мог поднять тему телепатии и возможности воздействия на поведение человека на расстоянии. В другой раз это было исследование такого типа ролевой игры, которая способствовала бы пониманию точки зрения и мотивов другого человека, как в пословице "рыбок рыбака видит издалека", или еще одной старой поговорке" (которую я раньше не слышал), "Турок видит турка издалека".

За это приходилось дорого и мучительно платить. Это развлекало, ибо было непредсказуемым, однако я никогда не считал, что именно такую роль я должен был играть, представляя собой, среди прочего, организатора исследовательского центра по творческому созданию психоделических веществ. Может быть меня использовали для рекламы странных полетов фантазии Пинкертона? Или проверяли стойкость моих моральных и этических позиций? Я считал, что разумнее будет поддерживать его концепции, за исключением тех случаев, когда я не соглашался и хранил молчание.

Две вещи, в которых я был абсолютно уверен, это то, что капитан Пинкертон - сообразительный, разумный человек, и что я не имел ни малейшего понятия, что же происходит в реальности.

Но существовал и иной мир. Он состоял из многих биологических исследовательских проектов, организованных Пинкертоном. Секретные проекты - динамика черной мембраны, изучение влияния гравитации на рост растений, воздействие магнитных полей на гематоэнцефалический барьер, зависимость плодородия от радиации. Эти интригующие исследования проводились в хорошо оборудованных лабораториях очень компетентными учеными. Я же напоминал сам себе дом престарелых. Дела делались без интереса. Отличное качество работы было очевидным, но во время ланча с кем-либо из местных экспертов они всегда говорили о предстоящем увольнении "... они не говорили ни о чем, кроме предстоящего увольнения". Никакого воодушевления, только усталость. Интересно, думал я, все это происходит под тем же у того же руководителя, что и психоделический проект?

Мне говорили, что доставка стекла и лабораторного оборудования задерживается, до конца еще не выяснено дело с выделением места под новую лабораторию, но вскоре все наладится. "Надо просто подождать". Я проводил кое-какие эксперименты на доступном в других лабораториях оборудовании, и тем самым занимал себя.

Через несколько месяцев после приема на работу в Аэрокосмическую Лабораторию Пинкертон пригласил меня к себе домой на обед. Кроме меня присутствовал сам Пинкертон, его жена, и, как мне дали понять, их "приемный" сын - парень восемнадцати-девятнадцати лет. Но случилось так, что другой их ребенок - двадцатилетний хиппи-наркоша, который был в некотором роде изгоем, лишенным гражданских прав, тоже навестил нас. (Он рассказывал мне много лет спустя, что это вовсе не было случайностью; он прослышал обо мне и решил проверить все сам.)

Оказалось, он отлично играет в пинг-понг, и, поговаривали, обычно выигрывает у своего отца (намекали, что отец не переносит этого). По счастливой случайности своими едва ли не спорными подачами мне удалось выиграть. Тем самым между мной и Пинкертоном установилась асимметрия - я теоретически мог обыграть его в пинг-понг (правда, это не удалось проверить). Я уверен, что это не имело никакого отношения к новому пути развития наших отношений, но воспоминания о том вечере сохранились.

Через неделю я был приглашен в офис друга Пинкертона. Это был дружелюбный человек, с которым у нас состоялось несколько бурных разговоров.

Он сообщил мне, что ему предписано провести проверку всех консультантов всех исследовательских проектов капитана на предмет возможности допуска к секретной информации. Уровень допуска обозначался цветом или цифрой. Очевидно (так мне было сказано), все люди, в настоящее время работающие в аэрокосмических лабораториях, уже получили его; все, кроме меня.

Получение допуска позволит мне ознакомиться со всеми проведенными исследованиями, имеющими отношение к моим. Я уяснил, что доступ к этим неизведанным сокровищам возможен только в обмен на согласие подвергнуть мои мысли и творческий процесс классификации и контролю. Мне так же стало известно, что секретный допуск требует абсолютного молчания до конца жизни в отношении всего виденного, слышанного и пережитого во время работы на правительственное агентство, давшее допуск. У меня не было выбора. Я отклонил предложение.

Через несколько дней меня оповестили, что я более не член исследовательской группы.

Последующие месяцы я поддерживал контакты с некоторыми учеными, с которыми познакомился в Аэрокосмических Лабораториях, и в конце концов выяснил, что деньги на эти психоделические исследования скорее всего выделялись Министерством обороны, хотя никто, разумеется, не мог этого доказать. Глядя в прошлое, я понимаю, что все происходящее могло быть в сфере военных интересов и иметь отношение к ведению химической войны.

Я начал понимать, почему обещанная лаборатория, стекло и оборудование - не говоря уже о астронавтах - никогда так и не появились. Все, что я мог бы, как полагал Пинкертон, принести в его программу - или прибавить к его профессиональным достоинствам - прежде всего должно быть окутано, связано и застраховано веревками по имени Секретность и Допуск.

У меня остались вопросы, на которые, вероятно, я никогда не получу ответ. Был ли капитан Пинкертон рекрутером научных мозгов для того, что полагал патриотическими нуждами? Или он был современным Макиавелли со свими собственными планами, которые он не желал ни с кем делить? А может быть он всего лишь коллекционер интересных и колоритных людей, как любитель искусства, у которого пять подлинных Ван Гогов в личной галерее, которую никто не увидит.

В любом случае, я ушел из Аэрокосмических Лабораторий Сан-Карлоса и оказался вне научного мира. По счастливой случайности, я продолжал строить и работать в своей собственной частной лаборатории. Кости брошены; и теперь я официально - научный консультант, и собираюсь приложить все усилия, чтобы выжить в этом образе.

Глава 8. МЕМ

Что такое обыкновенная четвертичная нота "до" в скрипичном ключе? Музыкант мог бы сказать, что это маленький черный кружочек с вертикальной палочкой, торчащей вверх, располагающийся ниже скрипичных линеек. Но потом ему бы пришлось дать определения таким словам, как "скрипичный" и "нотный стан". Физик мог бы использовать картинку синусоидальной волны на осциллографе с периодом чуть меньше четырех миллисекунд небольшой продолжительности. Но что такое синусоида, и что такое миллисекунда? От нейробиолога можно было бы услышать еще что-нибудь относительно волосков в ушной улитке и нейронов в слуховой области коры головного мозга. Еще одна точка зрения и точно такой же тайный жаргон. Все правильно - но все же каждый ответ малопонятен без дальнейших обширных объяснений.

С аналогичной проблемой я сталкиваюсь, когда меня спрашивают что такое мескалин. Человек, принимающий мескалин, может описать его эффекты, упаковщик может описать цвет и вкус, а химик, синтезировавший мескалин, может говорить о мескалине в терминах молекулярного строения. Может быть это мое предубеждение, но я всегда стремлюсь описать молекулярное строение, поскольку верю, что это является одним из наиболее последовательных и бесспорных определений. Но, Боже мой, какая же степень доверия требуется, чтобы принять предлагаемую картину!

Молекула - это самый маленький кусочек чего-то, который все еще является этим чем-то. Чуть меньше - и группка атомов теряет первоначальные свойства. Молекулу нельзя увидеть. У нее есть схема соединения атомов, которая стала ясной благодаря многим умозаключениям и векам экспериментов. Но эта схема остается единственным эффективным средством для создания новых препаратов. Я не хотел бы пускаться в лекцию по химии, хотя по-настоящему желаю поделиться магией "четвертой позиции".

Химия - это безумно дискретное искусство. Все изменяется только при скачках атомов. Не бывает постепенного, непрерывного изменения. Вещество (лекарство, растворитель, газ) состоит из невообразимо большого количества одинаковых молекул. Если посмотреть на одну молекулу через какой-нибудь алхимический микроскоп, то можно увидеть, скажем, 35 атомов, соединенных между собой каким-то особым образом. Некоторые из них - атомы углерода, остальные - водорода. В случае ТМА обнаружится еще атом азота и три атома кислорода. Свойства вещества зависят от количества атомов в этом самом маленьком невидимом его кусочке и от того, каким образом атомы связаны.

Количесво атомов может изменяться только на целое число; именно это и подразумевается под невозможностью непрерывного изменения. Нельзя сделать молекулу больше на кусочек атома. Можно добавить атом кислорода, но нельзя добавить 17% атома кислорода. Гомологом данного соединения называется новое соединение, в котором больше (или меньше) на три атома (один углерод и два водорода). В промежутке между лекарством и его ближайщим гомологом ничего нового создать не удастся.

Кроме того, если число атомов и их состав остается постоянным, то новое вещество можно получить, изменив структуру соединения атомов. Перенесем атом или группу атомов отсюда туда. Изомер данного соединения - это новое соединение с тем же весом (на молекулярном уровне), но с переставленными атомами.

Мои самые ранние манипуляции с молекулярной структурой сосредотачивались на получении изомеров, на преобразовании расположения атомов, а не на добавлении или удалении определенных атомов. Кольцеобразный компонент ТМА (бензольное кольцо) имеет пять различных положений для соединения с другими атомами. Счет начинается с первой позиции, где прикреплена остальная часть молекулы. Поэтому вторая позиция эквивалентна шестой, третья - пятой, а четвертая (напротив первой) дальше всего от остальной части молекулы.

У ТМА (как и у мескалина) есть группы атомов (называемые метокси-группами) в 3-м, 4-м и 5-м положениях. Я синтезировал изомеры, у которых эти три группы занимали все возможные положения. По-настоящему активность появлявшегося амфетамина возрастала только при двух определенных положениях метокси-групп. В одной из них метокси-группы находятся в положениях 2, 4 и 5 (ТМА-2), в другой - в положениях 2, 4, и 6 (ТМА-6). ТМА-2 стал новым и радостным открытием, будучи раз в десять активнее ТМА. Если уж я на время остановился на этом порядке групп, то почему бы не использовать гомологический аргумент, добавив трехатомные куски к каждой из трех метокси-групп? Так получим этокси-гомологи, с этильной группой во 2-ой, 4-ой или 5-ой позиции. Если обозначить "метокси" буквой "М", а "этокси" - Е, и называть вещества по порядку следования групп вокруг бензольного кольца (начиная со 2-ой, затем к 4-ой и потом к 5-ой позиции), то получим сокращенные названия ЕММ, МЕМ и ММЕ. Средняя буква, разумеется означает группу в 4-ой позиции.

Титаническую работу по изготовлению всех трех возможных гомологов ТМА-2 я завершил как раз к тому моменту, когда решился покинуть Доул и пойти в медицинскую школу. Наконец-то у меня за спиной не стояла озабоченная химическим процессом и возможным получением патента администрация, но по тем же самым причинам, у меня пропала база для ведения документации по фармакологии и особенно психофармакологии.

И поскольку основная часть работы по синтезу, по крайней мере в отношении М и Е, была проделана мной в Доул, я решил, что вся эта химия останется их собственностью. Мой уход несомненно принес им облегчение - меня любезно и безболезненно уволили по моему заявлению. И поэтому я справедливо посчитал, что они вовсе не будут возражать, если я присвою себе право собственности на М и Е, а также права на синтез. То есть это станет моим первым самостоятельным полетом. Я начну не только писать со своего домашнего адреса, но и ставить опыты тут же.

Ранние опыты с моноэтокси соединениями - ЕММ, МЕМ и ММЕ не выявили их психической активности. ЕММ оставался неактивным даже при дозировке в 20 мг и я продолжал его принимать, увеличивая дозу до 50 мг без каких-либо явных эффектов. 20 мг ММЕ также не проявили активности, но 40 мг произвели полутораплюсовый эффект.

Сокровищем оказался МЕМ, у которого этокси-группа находится в четвертом положении. Навеное, термин "четвертая позиция, или четвертое положение", снова и снова всплывающий в этом рассказе, теперь станет чуть менее загадочным. Поясню еще раз - эта позиция на бензольном кольце находится напротив остальной, самой большой, части молекулы. В этом месте и происходит настоящая магия. МЕМ оказался тем самым первым веществом, которое приоткрыло эту тайну. Уже 10 мг МЕМ были активны, хотя всего лишь слегка, но зато несомненно.

Не прошло и получаса после приема 10 мг, как я почувствовал головокружение. Мне пришлось встать и пройтись туда-сюда, чтобы избавиться от небольшого напряжения в ногах. Тошноты не было и в помине. Спустя еще 15 минут, я был явно опьянен (в этанольном смысле), но никаких опасений это не вызывало. Зрачки слегка расширились. Через два часа, по крайней мере от 10 мг, я почти пришел в психическую норму, но никак не мог сбросить с себя остатки физического недомогания. Теперь я знал, что у меня в руках активное вещество, и действовать надо с осторожностью.

Первое, что я сделал - дал приличное количество МЕМ моему другу-психиатру, Пэрису Матео, с которым я работал над ТМА. Он давно и плодотворно занимался исследованием применения психоактивных веществ в различных видах терапии. Пэрис изучал МЕМ на семи пациентах-добровольцах. По его мнению, эффективные дозировки лежали в области от 10 до 40 мг. Количественно МЕМ определенно оказался более сильным, чем ТМА-2. А отношение пациентов к МЕМ было более позитивным, чем к ТМА-2.

Мой друг-психолог Тэрри Мэйджер (знакомомый с ТМА) принял МЕМ в количестве 20 мг. Пик пришелся примерно на третий час, действие окончилось на восьмом. Качественные эффекты, сказал он, оказались явно психоделическими (цвет, зрительная глубина, искажение зрительного поля, эйфория), но кроме того его озаботил слабый, но настоящий экстрапирамидальный тремор.

Очевидно, что МЕМ - самый активный из моноэтокси-соединений. В короткой заметке, посланной в Журнал Медицинской Химии, я описал все восемь возможных перестановок М и Е. Ее приняли.

Довольно тщательно изучив действие МЕМ в области 20-30 мг, я пришел к выводу, что на данный момент это самый впечатляющий психоделик. В 1977 году я дошел до 60 миллиграммов и обнаружил, что по крайней мере для меня МЕМ не настолько, как я рассчитывал, подходит для глубокого самоанализа. Кроме того, я понял, что немного нечувствителен к этому веществу, и поэтому для остальных исследователей рекомендую дозу в 20-30 мг.

С конца 1977 года до середины 1980-го я провел 11 экспериментов с МЕМ. В этих экспериментах принимали участие в общей сложности девять членов моей исследовательской группы (обычно по трое или четверо), дозировки составляли от 25 до 50 мг. В основном, мы сошлись на том, что всегда ощущается некоторый телесный дискомфорт, сильная анорексия (потеря апетита) и частые упоминания о усилении цветов и видений с закрытыми глазами. Вещество оказалось сложным, но, несмотря на это, оно работало. В основном, эффекты пропадали спустя шесть-десять часов, но сон - даже несколькими часами позже - мог быть беспокойным. Некоторым экспериментаторам такой сон не приносил отдыха.

Я забросил МЕМ в 1980 году, решив потратить время на другие более сильнодействующие соединения. Но перед этим я провел пару экспериментов. В одном из них участвовал мой друг-психиатр, которого так поразила возникающая легкость общения, что он решил ввести МЕМ в свою практику, в очень ограниченном смысле. Он использовал МЕМ только для пациентов, которые, по его мнению, могли выиграть от этого.

О втором эксперименте я никогда не забуду. Этот день я провел с женщиной под пятьдесят лет, Мириам О. Первые психоделические эксперименты оказались для нее в основном не впечатляющими, но интерес к работе с психоактивными веществами возобновился после знакомства с МДМА. Она захотела попробовать что-нибудь еще, я предложил МЕМ. И вот одним ясным и не очень холодным декабрьским утром мы всретились с Мириам в Мэрин Кантри. Я принял 50 миллиграмов, а она - 25. Я уже спрашивал Мириам, нет ли у нее какого-нибудь вопроса, на который надо найти ответ, но она сказала "нет". Значит, у нас просто будет приключение в измененном пространстве. Результаты трипа напомнили одну старую, но верную максиму: в области психоделиков случайных опытов не бывает.

Спустя примерно час, мы оказались под действием МЕМ - на уровне плюс полтора. К Грин Галч Дзен Центру мы добрели как раз вовремя: только что началась получасовая медитация. Тут же мы купили батон хлеба домашней выпечки. Дойдя оттуда до Мюр Бич, мы плавно попали в покачивающееся состояние плюс три.

На время все превратилось в театр. Сэм Голдвин стал режиссером, направляющим действия и жесты Мириам, ее входы и выходы, а я играл роль смеющейся публики. Устав от кинофильмов, мы направились на вершину холма - обзорную плащадку с видом на гладь Тихого океана. Немного поднявшись, мы повернулись к океану и неожиданно наткнулись на забор из колючей проволоки. Я предложил перелезть его и найти наверху местечко, чтобы посидеть и поговорить.

- Я не могу, - прозвучал ответ. - Мои ноги не могут идти.

Шатающейся походкой она подошла к забору, и я понял, что Мириам на самом деле с трудом могла поднять ногу, а тем более преодолеть забор.

- Я не чувствую нижней части тела!

Все же я помог ей, несмотря на ее очевидную неспособность к передвижению, и преодолев перграду вскоре мы наконец уселись среди травы и песка.

- Мои ноги парализованы, - сказала Мириам, - Меня отравили, я хочу обратно.

Что-то происходило. Я не знал, что именно и не понимал, куда она целит, но эти "паралич" и "отравление" совершенно ясно казались предвестниками неизвестности, поднимающейся на поверхность.

- Ну, - протянул я довольно неприязненно, - если хочешь избавится от яда, собери его в одной точке, и если она высоко - тебя вырвет, а если низко - тебя пронесет.

- Я не придуриваюсь, протестовала Мириам, - я действительно отравилась и хочу избавиться от этого.

- Ну так избавляйся! Тебе и карты в руки.

На минуту повисла тишина. Наконец она сказала:

- Может ли человек сам у себя вызвать рак?

- Конечно. Почти каждый заболевший заработал его по какой-то причине, которую считает адекватной. Что с случилось с тобой?

- Мой желудок.

Вытянув ноги перед собой, она мягко коснулась своего живота, показывая месторасположение врага. Ее рассказ оказался одной из самых сложных историй, которые мне когда-либо доводилось слышать. Все сводилось к тому, что у нее рак желудка, и она все время носит с cобой в сумочке таблетки "Дилаудид". И если боль станет нестерпимой, то она сможет разом со всем этим покончить.

У меня возник только один вопрос:

- А для чего тебе рак?

Плотину прорвало. Она разрыдалась и выдала свой секрет. Много лет назад ее мать страдала от рака желудка. Боль была настолько сильной, что в конце концов Мириам и ее отчим задушили мать подушкой, прекратив мучения. В то время Мириам была еще подростком. У нее возникла амнезия на события с того момента и до тех пор, пока ей не исполнилось 20 лет.

Я плакал вместе с ней.

Позже, направив наши стопы вниз и опять обретая целостность, мы вновьпосещали каждый закоулок пути, представлявшего фазы действия препарата. И, наконец, мы вернулись туда, откуда наш эксперимент начался.

Разумеется, у Мириам никакого рака желудка не было и в помине. И никакого остаточного паралича ног тоже. Путешествие дало Мириам осознать, что подавленная скробь и вина поселились в ее собственном теле. Они оказались сигналом того, что темная тайна ее подсознания не могла выйти наружу, из-за чего Мириам и "заболела" раком своей матери.

Во время следующего разговора несколькими днями позже она упомянула - почти случайно - что выбросила "Дилаудид". Я был очень ей за это признателен.

С тех пор я проникся глубоким уважением к МЕМ.

Глава 9. ДОМ

ДОМ появился на улице в 1960-х под названием "STP" и на некоторое время стал моей власяницей или, как позже скажет Альберт Хоффманн о своем открытии, ЛСД, моим трудным ребенком.

В начале шестидесятых, убедившись, что эффективность ТМА-2 увеличивалась простым структурным изменением, благодаря которому появился МЕМ (но не ЕММ или ММЕ), я совершенно логично спросил себя: произошло ли это благодаря природе группы в волшебной четвертой позиции? 4-замещенные соединения могли обладать такой активностью именно из-за хрупкости этих групп. Оранизмом (или в организме) они могли легко отщепляться, а новый продукт метаболизма оказывался более активным. Человеческий организм обладает отличными возможностями по изменению молекулярной структуры веществ, и обычно превращает их во что-нибудь менее опасное. Но в нашем случае это изменение могло бы привести к увеличению активности.

Существует вероятность того, что от этой группы в 4-ой позиции не так-то легко избавиться. В таком случае можно предположить, что неразрушаемая молекула связывается с рецептором и остается там. Новое соединение так же активно, как и старое, потому что связывается с рецептором и не может быть удалено метаболическим путем какое-то время. Легче всего ответить на этот вопрос путем создания молекулы с такой группой в 4-ой позиции, которую сложно удалить или заместить.

И я сказал себе: заменю-ка я 4-метокси-группу (у ТМА-2) (или 4-этокси-группу у МЕМ) метильной группой. И назову вещество ДОМ (от ТМА-2 без атома кислорода, но с метильной группой, дезоксиметил). Метильную группу (в 4-ой позиции) не так-то просто удались обычными метаболическими реакциями. И теперь, если новое соединение (ДОМ) будет обладать пониженной активностью, то метаболическое удаление некоторых групп в 4-ой позиции окажется разумным объяснением биологической активности. А если активность соединения (в нашем случае ДОМ) не уменьшится, то можно будет поспорить с тем, что ТМА-2 и МЕМ обладают собственной активностью, и в 4-ой позиции есть что-то эффективное для проявления центральной активности. Иначе говоря, 4-метокси-группа легко разрушается, а 4-метильная - прочная. Если активное 4-метокси-соединение (ТМА-2) станет неактивным с 4-метильной группой (то есть, если ДОМ будет менее активен), то тогда хрупкость (метаболическая изменчивость) необходима для активности и сама активная форма находится еще ниже по метаболическому пути. Если же, с другой стороны, активность останется на том же уровне с 4-метильной группой (то есть ДОМ будет активным в полной мере), тогда причиной активности станут сами первичные агенты (ТМА-2 или ДОМ), а метаболизм служит только для дезактивации этих препаратов.

Самый первый шаг к этому достойному конечному продукту - ДОМ - сделал мой сын Тео. В тот поздний вечер 22 июня 1963 года он остался со мной в лаборатории Доул. Это скорее всего было против всяких правил, но в то время он хотел стать химиком. Итак, около девяти вечера, с моего благословения, он вылил 100 грамм 2,5-диметокси-толуола в раствор из 225 граммов N-метилформанилида и 255 граммов оксихлорида фосфора, тем самым положив начало синтезу прекурсора вещества, которое окажется ДОМом. К восьми часам утра Тео получил около 54,9 грамма ароматического альдегида, и работа была окончена. У нас был прекурсор.

(Интерес к химии у Тео заметно ослабел, и он нашел себя в морской биологии и отличной поэзии. В его саду росли хризантемы, окруженные любовью и заботой, а георгины приносили ему бесконечные часы спокойного общения с землей и со своим внутренним миром).

Синтез нитростирола окончился 2 июля, и окончательно я вернулся к этому проекту 30-го ноября [так у Шульгина], чтобы завершить синтез конечного амина. На следующий день, в 15:22 я принял 200 микрограммов белого порошка, и так как никакого эффекта не обнаружилось, я забросил эту возню на все праздники. Четвертого января нового года я довольно геройски поднял дозу до миллиграмма, и, к моему вящему удивлению, обнаружил, что ДОМ действует. Впервые за все время фенэтиламин проявлял явную активность в таком мизерном количестве.

И хотя никаких признаков действия к концу первого часа я не заметил, но к третьему часу появилась сухость во рту, а зрачки сильно расширились. У меня было всеобщее мрачное ощущение, продолжавшееся еще пару часов. Еда разрушила это чувство. К седьмому часу все вернулось в норму, и я усомнился в реальности моих ощущений.

Все же я заметил остаточную боль в мышцах, что я с готовностью приписал к вчерашней шестимильной пешей прогулке. Все это происходило в период мой работы в Доул, когда я завел привычку добираться на работу то пешком, то на машине - через день. По пути я встречал других сотрудников - любителей прогулок на воздухе, и, не будучи знакомым с ними, часто попадал в компании нового склада. С Элом мы встречались у канавы. С Бобом - на краю Байнбриджского ранчо. Так все вместе мы шли до автостоянки Доул. Затем пробирались через зал электронного ускорителя и шли пить свежий кофе: они - с мокрыми ногами и начинающейся усталостью, а я мало того, что с мокрыми ногами, так еще и в измененном сотстоянии сознания плюс-один, плюс-два.

Пятью днями позже я испытал немного большую дозу ДОМ. В моих заметках отмечено, что это верятно был мой первый плюс-2 эксперимент с веществом, совершенно не похожим на мескалин. Через час с небольшим после приема ДОМ, разговаривая с другом в его офисе, я вдруг почувствовал прилив тепла и покалывание в моих гениталиях, что часто являлось признаком надвигающейся тошноты. Появилась сухость во рту. Тошнота не усиливалась. На второй час действия препарата мои зубы стали, как я говорю, "начишенными". Это означало, что я их неожиданно почувствовал, казалось, что они чистые до скрипа. Ощущалость некоторое давление в ушах.

Тут надо отметить два обстоятельства. Во-первых, у каждого нового препарата в малом количестве ясно чувствуется какое-то действие, но природу этого действия сначала невозможно определить. Человек замечает каждую новую странность в в зависимости от своих действий, часто наблюдая совокупность симптомов, которые невозможно воспроизвести позже. Во-вторых, в то время я практически не был знаком с эффектами психоделиков. Поэтому, немного испугавшись, я не мог быть уверен, что наблюдаемые признаки и симптомы существовали на самом деле, а не существовали только в моем воображении.

Между третьим и четвертым часом я вышел на улицу, в маленькую оранжерею, которую построил рядом со стоянкой, где росла сальвия дивинорум. Там я с удовольствием отдохнул, наболюдая за ростом растений. Я знал, что растения ползут и вьются, но на этот раз они росли на глазах. С седьмого часа все начало приходить в норму и к десятому часу я оформил свои записи, собираясь домой.

В течение всего 1964 года несколько моих друзей попробовали ДОМ, в количестве от 2-х до 4-х мг. Я все еще маргинально оценивал пограничные дозировки, не желая глубоко погружаться в пучину эффектов ДОМ. До сих пор восхищаюсь смельчаками, которые работали со мной, выясняя природу этого соединения. Мой друг Терри попробовал 2,3 мг и отметил очень сильный подъем настроения, без каких-либо признаков тошноты. К третьему часу у него отчетливо обострилось обоняние, появилось желание общаться, усилилась эмпатия. Через семь часов начался явно ощутимый спад. Чтобы заснуть, потребовалось 3/4 грана секонала. Позже он провел еще один эксперимент с 3,8 мг. Максимальный эффект проявился на пятом часу, с пиком до восьмого часа, и постепенный спад к 12 часу. Это описание стало самым первым наброском длительного действия вещества.

Первым полностью "психоделическим" опытом с ДОМ стал эксперимент другого моего друга - Марка. Он принял 4,1 мг. Уже через полчаса стали заметны эффекты, и через час, в течение полутора часов, ощущались реальные и впечатляющие визуальные и ментальные эффекты, аналогичные мескалину. Но только к пятому часу они набрали полную силу, и его рассказ наполнился придагательными в превосходной степени. Цвета и текстуры казались ему беспрецедентными: у него не было опыта цветовых явлений мескалина.

Многие годы спустя, в 1967, какой-то неизвестный предприимчивый химик выпустил ДОМ на улицу, где его назвали STP и, к сожалению, распространяли его в количестве до 20 мг. Если вспомнить, что минимальное действующее количество равно 5 мг, эффект уровня плюс-три, то неудивительно, что скорая помощь часто встречала молодых людей в состоянии замешательства и паники. Они пробовали новое вещество, и когда через час ничего не происходило, считали, что доза была очень маленькой, и принимали еще. Хиппи и люди улицы привыкли к веществам типа ЛСД, которые начинали действовать довольно быстро и пик их активности наступал в течение часа. Человек, выпускавший таблетки, вероятно осознал свою ошибку, так как вскоре появились новые таблетки с 10 мг вещества. Но это количество все же продолжало оставаться огромным.

Когда я учился в медицинской школе, ходили слухи о каком-то STP, и никто не знал, что это такое на самом деле. Сначала предполагали, что это нечто вроде скополамина, но позже его природа стала более ясной. В свое время я понял, что это в действительности был ДОМ. Может быть, о нем стало известно из семинара, который я проводил у университете Джона Хопкинса, несколькими месяцами ранее, в Балтиморе. Может быть, кто-то изучал мои патенты. Может быть, кто-то просто следовал тем же путем, что и я. Но мой поиск значения четвертой позиции теперь уже стал достоянием общественности, и никаких вопросов не осталось - одна механическая логика. Неизменяемая группа в 4-ой позиции давала соединение не просто той же активности, но даже существенно большей. Очевидно, что 4-ая позиция должна оставаться незатронутой метаболическими процессами (на какое-то время), чтобы соединение было активным.

Просматривая недавно свои записи, я обнаружил записку от руки, попавшую ко мне вскоре после первых испытаний ДОМ. Она была краткой и выразительной. Я понятия не имею, откуда она взялась, и поэтому некому было дать ответ. Она описывала опыт с разных сторон: "Чтобы на этом листочке уместить свою мысль, то скажу кратко - это правда, что ДОМ содержит в себе сразу и победу и поражение. Чтобы выпустить их наружу, необходимо всего лишь окружить его живым человеческим теплом на несколько часов. И для этого человека за это время все темные, неявные вещи станут понятными."

Глава 10. Петер Милле

Через несколько лет после того, как я ушел из Доул и принял решение о начале карьеры в качестве научного консультанта, завершилось оборудование моей собственной маленькой лаборатории. Она располагалась на месте дома моих родителей, на небольшом холме. Сам дом сгорел одним засушливым августом, оставив несколько обуглившихся сосен и большой каменный подвал с камином. Я построил над подвалом крышу и покрыл ее алюминиевыми листами. Внутрь внес прочный стол - рабочее место химика. Затем провел воду по пластиковым трубам. И, наконец, сделал штативы из недорогой газовой трубы, купленной в местном хозяйственном магазинчике. В скором времени лаборатория стала, и и остается до сих пор, местом исследований и душевных волнений, похожей - как говорит Элис - на лабораторию из кино, где сумасшедший ученый с растрепанными волосами и сверкающими глазами пытается вырвать у богов то, что ни одному смертному знать не положено, и так далее. Она говорит, что вся разница в том, что в киношных лабораториях нет куч сухих листьев на полу. А в моей - есть.

Вскоре после оборудования лаборатории мне позвонил коллега из Швеции. Он сказал, что является научным организатором интернационального симпозиума по марихуане, который пройдет в Стокгольме. Он отметил, что ему было бы приятно, если я приеду и представлю на симпозиуме свою новую работу. Скромность никогда не была чертой моего характера, и я промямлил что-то вроде - "конечно, я успешно связал мир марихуаны с миром фенэтиламинов" (в этом была суть Тринидадского путешествия на Чуcане). Тем не менее, я сказал, что у меня нет денег на поездку.

Я совсем не принял во внимание тот факт, что шведское правительство только что национализировало фармакологическую индустрию. Одним из усовершенствований, которые оно провело твердой рукой, стало реинвестирование доходов от индустрии здоровья в исследования и образование. "Исследования" включали в себя такие вещи, как спонсирование международных встреч по проектам, связанным с наркотиками. А понятие "связанный с наркотиками" относилось и к марихуане.

Новый звонок последовал через пару дней. Мне сообщили, что билет уже выслан, отель зарезервирован для пятидневной встречи и ожидается мой исследовательский отчет по азотсодержащим аналогам марихуаны. Я был шокирован.

Следующие три недели я провел, забившись в лабораторию, раздумывая, изготавливая и тестируя новые соединения, напоминающие азотсодержащие аналоги марихуаны. Мне не хотелось вновь возвращаться к аналогам с атомом азота в кольце, которые играли главную роль в цирке с ARL и Безумным Фредди. Поэтому я создал новый класс аналогов с атомом азота, не входящим в кольцо. Получились ТГК-подобные соединения с фенэтиламиновой цепью, выходящей из ароматического кольца. Я изготовил серии фуранильных и пиранильных аналогов и описал их в статье для Стокгольма. Ни одно из соединений не имело активности, и пришлось выезжать на химии, которая, честно говоря, была толком не отшлифована.

Как и в большинстве таких рискованных предприятий, вознаграждение пришло с совершенно неожиданной стороны. После моего выступления ко мне подошел джентльмен средних лет, в галстуке и дорогой одежде. Он говорил на прекрасном английском. Он сказал, что высоко оценил мою работу, во многом потому, что работа была проделана в частной лаборатории, без внешней финансовой поддержки.

Я в свою очередь поблагодарил его за высокую оценку и предложил посетить мою лабораторию, если он окажется когда-нибудь в Соединенных Штатах. Он принял мое приглашение, но тут же сказл, что и у него есть своя лаборатория. Для него будет честью, если я нанесу туда визит. В моей голове прозвучал звонок: я вовсе не хотел, чтобы меня застали в подвале какого-нибудь дома в пригороде Стокгольма в то время, как я буду восхищаться булькающей колбой, наполненной ЛСД.

Ну, сказал я, когда-нибудь, может быть, в свое время, в другой раз, когда мы не будем находиться под таким социальным давлением. Нет проблем, отвечал хорошо одетый джентльмен, сейчас как раз время.

И вот меня выносит из конференц-зала в его машину. Мы вышли около Каролиниска Инститьют, чтобы навестить моего друга и его коллегу, работавщего здесь. Он знал моего компаньона, и я понял, что приглашение было продумано заранее. Покинув институт, отправиляемся центр города, и вот мы тормозим около двухэтажного здания в деловом районе Стокгольма. Навстречу выбегажала охрана, открыла нам двери и проводила в здание, размеры которого наверняка были не меньше, чем квартал на квартал. Чуть позже все прояснилось: мне только что устроили полуночную экскурсию по шведскому эквиваленту Лабораторий ФБР. Моим хозяином оказался Питер Милле - глава Лаборатории Наркотиков в Стокгольме, а то, что он называл "моей маленькой лабораторией" - государственное учреждение!

Я никогда в жизни не видел такого количества приборов, оборудования, сравнительных образцов и такой профессиональной преданности искусству. Здесь были приспособления, которые могли снять отпечатки пальцев с пластиковых стаканчиков, или даже промокашки, образцы пыли с ковров, хроматограммы дыма с мест поджогов. Но больше всего меня поразил вид тысяч выдвижных ящиков с таблетками, пилюлями и капсулами, которые он мне показал. В Швеции, сказал он, существует, или существовало, около 70 тысяч различных таблеток, доступных на законной основе. Тут, сказал он, взмахнув в сторону коллекции руками, находятся сравнительные образцы каждой таблетки. Я был полностью покорен. Я поклялся себе, что когда я наконец вернусь в Соединенные Штаты, я соберу такую же коллекцию из лекарств по рецептам, безрецептурных средств местных аптек, и конечно же, из ассортимента магазинов "Здоровая пища" и развалов супермаркетов, которые, на самом деле, и являются основными распространителями популярных медикаментов. По одной таблетке каждого вида. Я выяснил, что в США не тысячи, а миллионы разных видов легкодоступных пилюль, таблеток и капсул. Я собрал и упорядочил несколько тысяч экспонатов, но моя коллекция далека от полноты. Теперь-то я понимаю, что мой проект слишком обширен, что бы когда-нибудь завершиться. Количества лекарств - безмерны. Мы воистину - нация лекарств.

Настоящим сокровищем для меня стало приглашение доктора Милле посетить его дом, встретиться с его женой Селией, и отобедать. После скромного, но великолепного обеда я поднялся наверх в личные комнаты Селии, где стояло пианино и несколько музыкальных инструментов. Петер спустил с потолка каноэобразную констукцию и зажег на ней множество свечей. Я настроил скрипку, оставленную их дочерью перед уходом в школу. Мы с Селией играли скрипичные сонаты Моцарта несколько часов, в то время как Петер тихо слушал внизу, сидя в жилой комнате.

Годы спустя мне выпало удовольствие показать моему другу Петеру свою лабораторию, тут, на Ферме. Она конечно было поскромнее, чем его, но не менее любима хозяином.

Глава 11. Эндрю

Однажды вечером, в конце 1950-х годов, меня пригласили на музыкальный вечер в старом, уютном доме на Беркли Хиллз. Я захватил с собой скрипку: обещали поиграть квартетом с листа. Единственным человеком, которого я запомнил на этом вечере, оказался статный приличный джентльмен с маленькими серыми усиками, говорящий с легким английским акцентом. За кофе, после игры, он начал разговор. Он спросил, не слышал ли я когда-нибудь о клубе Полуночников в Сан-Франциско.

Я никогда о нем не слышал, и он начал расписывать обворожительную группу людей, интересующуюся всеми областями искусства, театром и музыкой. Он заметил, что группе как раз нужна скрипка для симфонического оркестра, и предложил мне провести с ними пару вечеров (они встречаются раз в неделю на нечто вроде репетиции, много разговаривают, едят разные вкусности, пьют вино), чтобы осмотреться и определить, понравлюсь ли я им, а они мне. Предложение сулило забавные приключения, и я с готовностью согласился.

Клуб на самом деле состоял в основном из обеспеченных джентльменов с небольшим правым уклоном, связанных с различными политическими и профессиональными кругами. Постоянные члены несли основную нагрузку текущих расходов. Расходы же обычных участников шоу и концертов, композиторов, сценаристов, вносивших свой вклад временем и силами в дела Клуба - оркестр, пара музыкальных групп, хор, в большой степени субсидировались самим Клубом. Такая организация поразила меня. Самая скромная трата времени возвращалась сторицей, и я приобрел тут нескольких близких друзей.

В первый же вечер в Клубе я познакомился с доктором Эндрю Уокером Скоттом, который являл собой интересное сочетание противоречий. Одним из ритуалов, сопровождающих вступление в общество довольно консервативных джентльменов - с которыми я до сих пор регулярно делю хлеб и Баха - оказалась вводная лекция, объясняющая смысл довольно стесненных рамок поведения новых членов. Эндрю назначили моим наставником. Он был членом медицинского сообщества, вышедшим на пенсию, и обладал суровой, авторитарной манерой поведения, необходимой для "устрашения" молодого, впечатлительного неофита.

В конце концов и у Эндрю я увидел человеческие стороны. Однажды, в летнем лагере Полуночников (он находился в тихом лесном заповеднике, в двух часах езды от Бэй Ареа, мы жили там две недели), он подошел ко мне (к тому времени я был членом Клуба два года, и хотя был еще очень молод, но уже не являлся неофитом) и спросил, не хочу ли я поиграть Бетховена квартетом.

- Конечно! - согласился я.

Я знал, что он убежденный любитель (и дилетант, я говорю в американском и английском смысле этого слова), играющий второй скрипкой. Однако последние годы Эндрю находил все меньше и меньше желающих разделить с ним свой энтузиазм, вероятно из-за того, что он все же не был лучшим скрипачом в мире, мягко говоря. Он часто объяснял, что трудности связаны с тем, что он играет музыку с листа (для не-музыкантов: это означает, что вы видите ноты первый раз и играете сразу же). Я взял свою скрипку, и к нам присоединились еще двое.

- Что будем играть? - спросил он.

- Что хочешь, Эндрю, - ответил я, - может быть один из средних квартетов?

- Нет, я никогда их не видел, может быть лучше какой-нибудь ранний? Например Восемнадцатый Опус, номер четыре? У меня как раз есть ноты с собой.

- Подходит.

Мы начали пиликать, и примерно на середине первого движения, во время небольшой паузы я взглянул на его ноты. Все движения смычка и пальцев для второй скрипки были тщательно расписаны почерком Эндрю. Вот уж точно - игра с листа! Теперь я внимательно следил, как бы ненароком не посмотреть в то место еще раз, но не мог не улыбаться при мысли о том, как этот добродетельный старый джентльмен охраняет свою гордость.

Но я имел удовольствие видеть его непорочные стороны.

В связи со смертью моей матери и с годичным пребыванием в Европе с отцом, женой и сыном, я долгое время не появлялся в Клубе, что по разным причинам свелось к нескольким годам отсутствия. В конце концов это оказалось равносильно уходу из Клуба.

За эти годы у меня не появилось уверенности, как я должен проводить свои исследования с области психоделических препаратов. Были веские причины оставаться "на поверхности", публиковать все находки, находиться в тесном контакте с научным сообществом с его плюсами и минусами. Но не менее веские причины, например, политический климат, существовали и для ухода в андеграунд - что привело бы к изоляции от коллег-ученых; зато мне не пришлось бы никому ничего объяснять, находить оправдания или ограничивать свои интересы.

Я до сих пор не принял решение.

К тому времени я получил приглашение на беседу с уполномоченным гастролирующего шоу Клода Пеппера - Комитет по Преступлениям Америки, проводил публичные собрания по всей стране. Я сказал "приглашение"? Я должен был сказать, что получил повестку в суд, и должен был лично явиться туда и ответить на вопросы. Это оказалось моей первой, и вероятно, последней возможностью ознакомиться с с функционированием политической машины изнутри.

Я имел удовольствие встретиться со следователем в его кабинете до начала суда. Он сел за стол в приемной перед залом заседаний (действие происходило на одном из верхних этажей Федерального Здания в Сан-Франциско), и, как только я присел, помощник внес в кабинет гору бумаг. Наверное, они все имеют отношение ко мне, подумал я. Следователь начал пролистывать стопку. Судебный репортер присел рядом, держа пальцы на клавишах свой волшебной машинки. Я наблюдал и ждал.

Следователь поднял голову и посмотрел на меня:

- У вас есть право на адвоката - вы знаете?

- А зачем мне может потребоваться адвокат?

Он не затруднил себя ответом, а я и не ждал, что он ответит. Эффектным взмахом головы и рук он вернулся к своей бумажной горе, в то время как секретарь стук-стук-стучал на машинке, записывая эти бесценные замечания для истории.

Из горы выскочила фотография. Ее дали мне, на ней был изображен уже довольно известный Августус Оусли Стенли, которого вели в наручниках из его ЛСД-лаборатории в Оринде при недавнем аресте.

- Узнаете этого человека?

- Я думаю, это мистер Стенли, эта фотография появилась в Сан-Франциско Кроникл пару дней назад в связи с его арестом.

- А почему вы пригласили преступника к себе домой?

- Кого?

- Мистера Стенли.

- Мистер Стенли никогда не был у меня дома, - сказал я спокойно и уверенно.

Наши глаза встретились. Слышался только стук пишущей машинки. Следующая бумажка появилась из стопки. Мне ее не показали, а рассмотреть ее я не мог при всем желании.

- Почему вы отказались от шести миллионов долларов за оснащение лаборатории на Ямайке?

Так-так-так, подумал я. Вопрос навеял интересное воспоминание. Несколькими годами ранее, когда я еще работал на Доул, мне нанесла визит пара довольно молодых предпринимателей. Один - маленький и темноволосый, другой - высокий и рыжебородый. Они сказали, что заинтересованы в оснащении "легальной" лаборатории для производства известных и неизвестных психоделических веществ, и предлагали заняться этим мне. Все должно было происходить на острове Ямайка, и мне обещали заплатить три миллиона долларов тут же и еще три после укомплектации рабочей лаборатории.

Когда же я спросил, кто будет оплачивать это предприятие, мои визитеры ответили: "группа бизнесменов". Имен они не назвали, а я и не спрашивал, потому что все равно бы никого из них не узнал. О мире бизнеса я не имел особой информации. Но у меня развита интуиция, и она сказала мне, что тут происходит что-то не вполне кошерное либо с самими молодыми людьми, либо с их предложением.

Хотя Барбаросса и пытался меня убедить, что такой шанс выпадает раз в жизни, но я все-таки отклонил их предложение, очень вежливо. У меня отличная работа, сказал я, в очень хорошей химической компании, и я на самом деле не горю желанием перебираться в другую страну прямо сейчас.

И до сих пор, глядя через стол на сурового следователя, я и не подозревал о настоящем источнике предложения! Интересно, какое подразделение правительства приготовило такого рода "обманку", и чего они хотели этим добиться.

Мой ответ следователю был прост:

- И что бы я делал с шестью миллионами долларов?

Особенность предстоящей дачи показаний стала очевидной.

На самом слушании народу присутствовало очень много, но я подозреваю, что аудитория была не совсем однородной. Это же Сан-Франциско, в конце концов. Прямо передо мной давал показания известный Арт Линклеттер, в то время многими считавшийся экспертом по использованию ЛСД, в связи с трагической смертью его дочери, хотя она случилась спустя некоторое время после приема вещества. Арт и пресса упрекали ее в экспериментах с ЛСД.

Я нервничал и не вникал в детали его показаний, исключая обмен репликами относительно хиппи и длинных волос.

Мистер Линклеттер спросил конгрессменов, знают ли они, почему все хиппи носят длинные волосы, скрепленные резинкой?

- Нет, ответил внезапно заинтересовашийся Его Честь Клод Пеппер, - я всегда удивлялся, зачем?

Аудитория, почувствовав драматичность момента, стала затихать.

- Это очень просто, сккзал мистер Линклеттер, - это имеет отношение к психеделическим веществам.

Аудитория замолчала.

- Когда хиппи под кайфом, он может снять резинку, распустить волосы во все стороны и трясти головой, - тут мистер Линклеттер энергично потряс своей головой из стороны в сторону, на глазах у двухсот зрителей, полудюжины конгрессменов и одного прокурора, - чтобы раскрутить ветряную мельницу разума.

Смех прокатился по залу, и молоток призвал к порядку.

Я был следующим свидетелем. На это стоило посмотреть.

Допрос начался все с кратких формальностей: родился, учился, работал, а потом быстро перешел к более близким их сердцу вещам - к наркотикам. Большая часть вопросов и ответов стерлась из памяти, я был в некотором роде шокирован и отвечал токлько из-за инстинктивной потребности выжить. В конечном итоге адвокат задал мне вопрос, но задал его так, что я обрел контроль над собой.

- Как вы можете называть себя ученым, - вопросил он, - и выполнять такую работу, которой вы занимаетесь?

Никогда не задавайте свидетелю под присягой вопрос, который требует ответа более длинного, чем "да" или "нет". Это называется "дать свидетелю мел". Он тут же скажет судье (или председателю, члену Конгресса), что для полноты ответа требуется небольшое пояснение, и попросит еще немного времени, и почти всегда его получает. Я попросил дополнительное время и получил его.

Я начал с самого начала. Поговорил я о наследственном бремени шизофрении, социальной стоимости больниц и пособий, связанных с депрессиями и алкоголизмом, и даже, наверное, о страданиях от псориаза, хотя точно не помню. В глазах - слезы. Затем продолжил, рассказывая о недавних исследованиях нейромедиаторов, благодаря которым стала приоткрываться сущность ментальных процессов. И о том, как знание механизма действия веществ, влияющих на целостность человеческого мозга и применяемых под контролем, может дать понимание процесса психических расстройств, которые определяются только по виду нарушения. Я попросил, чтобы такая-то и такая-то статья, опубликованная в научной литературе, была приобщена к протоколу. Я только приступил к ответу на заданный мне вопрос, как объявили перерыв.

Что они обсуждали на перерыве, я не знаю, но после возобновления слушаний меня быстро поблагодарили за участие и сказали, что я свободен.

Когда я покидал зал, ко мне приблизился высокий хорошо одетый человек с аккуратной вандейковской бородкой, окруженный атмосферой полной самоуверенности.

- Я - доктор Пол Фрей, - сказал он, протягивая руку, - я глава Лаборатории по Наркотикам, тут в Бэй Ареа. Я высоко ценю ваш вклад в сегодняшние слушания, и очень рад встретиться с вами.

Я сказал "привет" и потряс его руку. И немедленно почувствовал к нему симпатию. Мы обменялись телефонами и адресами, намереваясь встретиться в ближайшем будущем. Я и представить себе не мог, что он станет одним из ближайших и ценимых мною друзей; что мы проведем вместе много восхитительных часов в моей лаборатории, куда он иногда приезжал на выходные, чтобы "намочить руки" химическими превращениями, которые всегда завораживали его.

Пол любил химию психоделиков, но был совершенно непреклонен в своем нежелании изменять состояние своего сознания поглощением получающихся веществ.

- Называй меня трусом, - сказал он как-то раз, смеясь, - но сама мысль о приеме этих препаратов поднимает волосы на моей голове дыбом!

Я в очередной раз уверил его, что у меня нет намерения убедить его принять какой-либо психоделик, и что я вовсе не думаю, что он трус. Мы оба знали, что он не соблазнится стать таким исследователем, потому что его положение в обществе может быть серьезно скомпрометировано даже согласием.

Но это было единственное приятное событие за весь этот очень тяжелый день.

Я опасался прессы и телевидения на выходе из зала заседаний, но когда я попал домой вечером, то при входе на Ферму их было гораздо больше. Я просто проехал мимо и подождал их ухода в ближайшем кафе.

На следующий день в утренней газете появился отчет о слушании с моей фотографией и коротким сообщением о сожалении исследователя наркотиков касательно его открытий, которые могут стать помехой для общества.

По поводу слушаний мне почти не пришлось выслушивать комментариев, и никакой публичной известности мне этот случай не принес, за исключением одного. Мне позвонил мой давний компаньон по квартету Эндрю. Как выяснилось, он недавно вспомнил, что я играл в клубе на скрипке, а сейчас как раз опять возникла нужда в скрипаче. Может быть, мне будет интересно возобновить старые знакомства?

В этом и заключалась непорочная сторона моего консервативного друга. Он действительно видел мою фотографию в газете, но у него и в мыслях не было прочитать текст (вероятно, потому, что члены Клуба часто появляются в газетах по разным причинам). Этим приглашением, даже не подозревая, он решил за меня проблему андеграунда. Я знал, что со временем мои отношения с людьми станут более беспроблемными и ценными, если будут основаны на честности, а не на обмане и манипулировании. Я хотел подтверждений собственной целостности, нуждался в ней. Воссоединение с Клубом Полуночников прошло очень гладко, и до сих пор каждый четверг вечером я надеваю приличную рубашку и галстук и несу свою скрипку в Сити - играть в оркестре.

Необходимо добавить, что я единственный из членов клуба, который носит и всегда носил черные сандалии вместо ботинок. Когда-то очень давно я решил, что сандалии гораздо больше подходят моим ногам, чем лишенная воздуха влажная среда, предлагаемая королями обуви, которую носят мои друзья-полуночники. Сейчас они привыкли и к моим сандалиям, и ко мне.

Глава 12. МДМА

Это был 1967 год - год Детей Цветов. Я посетил конференцию по этнофармакологии в Коул Холле, медицинской школе Сан-Франциско. Медицинский центр располагался почти в центре движения хиппи - всего в двух кварталах от Флайт Эшбери. Начало конференции положил невероятный скряга и борец с предрассудками по имени Даниель Эфрон, с которым у меня сложились особенно теплые отношения. С большой ловкостью он балансировал между двумя крайностями. С одной стороны, он являлся руководителем Фармакологического Отдела Психофармакологии в Национальном Институте Психического Здоровья и играл большую роль при назначении государственных субсидий соискателям грантов. Поэтому, куда бы он ни пошел, на него смотрели как на знаменитость. Но, с другой стороны, он в большой степени оставался подрывателем священных идеологий, что продемонстрировала организация конференции по этнофармакологии. Наша дружба была уникальной в том смысле, что я никогда не обращался с просьбой о государственном гранте, поэтому не имел причин искать с ним дружбы, и он это знал.

Как-то раз я навестил собрание фармакологов в Стэнфорде, где Даниель проводил одно из дневных заседаний. Я уселся в аудитории в первом ряду. Вскоре он заметил меня. После собрания, покончив с разговорами, я подошел к нему, и мы тихонько улизнули от профессиональных фармакологов на Ферму. К нам присоединился наш друг Сол Шоуман [Saul Showman] на своей машине. В то время доктор Шоуман занимал должность доцента фармакологии в хорошо известной медицинской школе на Восточном побережье. В основном мы с Шоуманом общались по почте, и лишь изредка встречались лично. По пути мы завернули в магазин - Денни хотел купить коробку конфет моей жене Хелен, чтобы произвести на нее хорошее впечатление.

Уже на Ферме, развалившись на стульях, мы внезапно почувствовали, что вновь стали людьми. Денни объявил, что (1) давно жаждал увидеть мою лабораторию, и, (2) что в старших классах играл на трубе - давным-давно в детстве, когда жил в Восточной Европе. И мы направились в лабораторию, где мой сын Тео уже развел огонь в камине. Дрова чудно потрескивали. Делительную воронку, подвешенную на штативе, покрывал лишайник (он появился тут годы назад). Тут же была нарисована смешная чернильная рожица - подарок от друга на удачу. Сочетание личика и зелено-желтого лишайника заставляло многих новых посетителей с удивлением делать шаг назад. Что-то перемешивалось и булькало в колбе на столе, на полу стояли пустые кувшины от вина, а над головой на полках стояли бесчисленные бутылочки с химикатами. В дополнение картины великолепная колония тонконогих паучков - тех, что называются косиножками - осторожно пробиралась через коллекцию колб с круглым дном. Денни остановился на пороге, глядя внутрь, с тростью в правой руке, левая рука вытянута - как Бальбоа, смотрящий на Тихий океан.

- Я потратил - сказал он с акцентом, не обращая внимание на произношение, - миль-ёны долларов в миль-ёне лабораторий, из которых не вышло ровным счетом ничего. А тут - я не вложил ни доллара, но в ней появляется все, что мне нравится.

Вернувшись в дом, я раскопал свою старую трубу. Ее пистоны, к счастью, все еще работали - и я предложил Денни размяться четвертым концертом Гайдна. Я играл на пианино, а Сол был внимающей аудиторией. Время от времени Хелен пополняла наш запас вина и закусок. Пару часов спустя мы утомились и Сол, да хранит его Господь, отвез Денни домой.

После его смерти в 1972 году, протеже Денни - Эрл Юсдин продолжил многие проекты, которыми они занимались совместно. Что замечательно, он нашел в себе силы запустить еще несколько своих проектов. Сейчас и он уже часть истории. Два близких друга внесли неоценимый вклад в фармакологию в этой стране.

Конференция 1967 года проходила под названием "Этнофармакологический поиск психоактивных веществ". Насколько мне известно, в первый раз столько исследователей в области психоактивных веществ собрались в одном месте. А какое плотное общение вызвала эта встреча!

Клаудио Нараньо [Claudio Naranjo] - психиатр-антрополог - провел годы в джунглях Южной Америки, исследуя аяхуаску. Его рассказ передавал волнение, ощущаемое при видении джунглей во время интоксикации аяхуаской. Переживания его и его пациентов под воздействием экстрактов, содержащих гармалин, непременно включали в себя видения ягуаров и другой фауны джунглей, где делали напиток.

На конференции присутствовал известный и уважаемый ботаник - Ричард Е. Шультес [Richard E. Schultes] из Гарварда. От него я услышал, что он таких видений под аяхуаской не наблюдал.

Я представил их друг другу, упомянув общие интересы. Клаудио начал разговор:

- Что вы думаете о ягуарах?

- Каких ягуарах?

Небольшая пауза.

- Вы лично знакомы с настоящим Banisteriopsis caapi? - спросил Клаудио немного напряженным голосом.

Ричард окинул его взглядом:

- Я как раз тот самый человек, который дал ему имя.

Клаудио продолжал:

- А вы когда-нибудь пили напиток?

- Раз пятнадцать.

- И никогда не видели ягуаров?

- Прошу прощения - всего лишь шевелящиеся линии.

Клаудио отвернулся. По-моему, с тех пор они больше не разговаривали.

Чонси Лик [Chauncey Leake] начал разговор с общего замечания, говоря о зачаточном состоянии фармакологии на рубеже веков, когда почти вся медицина зависила от содержимого двух бочек в подвале, одна с надписью "от поноса", вторая - "от сифилиса". Токсиколог и исследователь Бо Холмстедт [Bo Holmstedt] рассказал об истории открытия лекарств из растений. Присутствовали также Стивен Сара [Steven Szara] - ДМТ-знаменитость, Энди Уэйл [Andy Weil], Гордон Уоссон [Gordon Wasson], Натан Клайн [Nathan Kline], Гарри Айзбелл [Harry Isbell], Денни Фридман [Danny Freedman], и многие другие интересующиеся и вносящие свой вклад в развитие фармакологии. Несколько русских не смогли приехать по политическим причинам, не смог приехать и Альберт Хоффман, открывший ЛСД, из-за политики компании "Сандоз", на которую он все еще продолжал работать. Плодом всего этого сборища стала книга, изданная Государственной типографией, с мягким предисловием Отдела общественного здравоохранения Министерства здравоохранения, образования и социальных пособий. Но мало кто из не присутствовавших на встрече обратил на книгу внимание, и сейчас эта конференция практически забыта.

Я представил вниманию коллег свою статью о мускатном орехе и слонялся по вестибюлю, где происходило самое интересное. Мой друг представил меня молодому профессору химии, Ноэлю Чеснату [Noel Chestnut], который выражал недовольство по поводу любой работы, представленной на конференции, исключая одну - о ароматических маслах и их превращении в производные амфетамина. Он хотел встретить автора. На что я ответил: "автор - это я". Так началась наша дружба, продолжающаяся до сих пор.

Ноэль отметил, что необычная активность моего препарата ДОМ и его обманчиво простая структура могут стать основой одной гипотезы. Если соединение при некотором метаболическом окислении преобразуется в вещество класса хинонов, тогда, очевидно, конечным продуктом будет индол.

А один из основных нейромедиаторов в организме человека, серотонин, является индолом. Это может иметь отношение к психическому здоровью, что в свою очередь означало прошения о новых грантах и финансовой поддержке выпускников и аспирантов, проводящих изумительные работы по изучению метаболизма.

Как раз в это время в Сан-Франциско приехал молодой химик, выпускник крупного университета Среднего Запада, для прохождения практики у Ноэля. Его звали доктор Дэвид Лэддер [David Ladder]. Когда мы встретились, сверкнула искра и возник огонь. Мои отношения с Дэвидом переросли в плодотворный союз, существующий и сейчас. Он - скромный, мягкий человек, прекрасный химик. В соавторстве у нас вышло огромное число статей, надеюсь, так будет продолжаться и дальше.

В то время как Ноэль болтался по миру со своими лекциями, периодически беря отпуск для научной работы, он назначал меня кем-то вроде приходящего папочки для своих выпускников в Калифорнийском Университете в Сан-Франциско. Одной из них оказалась нежная-нежная фея с подходящим именем Мэри Кляйнман [Merrie Kleinman - [klein - нем., маленький]]. Он поведала мне о своем эксперименте вместе с двумя близкими друзьями - они приняли по 100 мг N-метилированного МДА (МДМА). О самом эксперименте она почти ничего не сказала, но подразумевалось, что он был очень эмоциональным, у всех троих сложилось хорошее мнение о препарате.

Я уже не первый раз сталкивался с упоминанием МДМА. На самом деле я синтезировал его в Доул в 1965, но до сих пор не встречал людей, пробовавших его лично. Я еще раз синтезировал МДМА, и оказалось, что он совершенно отличен от всего, что я пробовал раньше. МДМА не был психоделиком в смысле визуальных эффектов или образа мышления, но лучистость и теплота психоделика присутствовала и довольно заметно. Я начал собирать описания эффектов этого вещества разными людьми в различных обстоятельствах - оно вызывало уважение и восхищение.

В кампусе Беркли Калифорнийского Университета я стал читать курс судебной токсикологии. Обычно лекции собирали 20-30 студентов, и более чем половине из них удалось дослушать курс до конца. Сомневаюсь, что кто-то из них стал лучше соображать в судебной токсикологии, но большинство из них раскрылось навстречу информации, которую я считал очень полезной и важной, и занимались в должной мере. Одним из моих преданных студентов был милый юноша, гитарист, с сильным заиканием. Перед тем как произнести слово, начинающееся с гласной (или с нескольких согласных), он совершенно замолкал до тех пор, пока либо (1) не вдыхал и выдыхал в одном темпе несколько раз, либо (2) тряс головой и менял слово. Его звали Клаус.

Клаус заинтересовался МДА, и, по какой-то причине, его N-метилированным гомологом - МДМА. Он нашел место для лаборатории где-то в Здании Наук о Жизни и подготовл проект летней практики, желая выработать полезные процедуры изготовления МДМА. Каждый раз, когда я его видел - довольно редко - он находился в вечной борьбе со своим дефектом речи, и наконец куда-то пропал из моего поля зрения.

Только некоторое время спустя, когда я спешил через кампус на встречу, я заметил его. Через мгновение я вспомнил, кто он.

- Как дела? - спросил я, ожидая, что он ритмично задышит или тряхнет головой.

- В отличном расположении духа - ответил он, с небольшим намеком на запинку на букве "р" в слове "расположение".

- А ваша музыка? - смело продолжил я, теперь уже сомневаясь, что он - это он.

- Да не очень. - "О" в слове очень звучала чуть дольше чем надо, и я опять уверился, что это на самом деле Клаус.

- Правда, - добавил он, не нарушая ритма, - этот метилированный МДА дал мне шанс по-новому взглянуть на себя.

- Например?

- Ну, например, я научился управлять своим голосом. И даже решил начать новую карьеру.

- И это...?

- Логопедия.

Связь с Клаусом порвалась, но я верю, что одна из первых догадок, что МДМА сродни змеиному маслу - в смысле элексира от всех болезней - была верна.

Еще одна попытка показала другую сторону МДМА.

Мой хороший друг Чарльз Миллер следил за моими исследованиями и время от времени интересовался: как я считаю, будет ли для него полезно как-нибудь провести такой эксперимент. Я всегда откладывал такие идеи на неопределенное время, испытывая неудобства от того, что могло выйти при этом из его подсознания. Несмотря на то, что он был мягким и отзывчивым человеком, ему была свойственна большая самоуверенность и непробиваемое упрямство. Кроме того, он был ярым алкоголиком. В зависимости от дневной порции алкоголя изменялась и его личность, к концу вечера становившаяся откровенно всеотрицающей; в особенности анти-разумной и анти-гомосексуальной.

Такое сочетание для меня всегда являлось сигналом опасности. И постепенно я начал считать, что Чарли смирился со многими трудностями своей юности. Не обязательно разрешил их - но по крайней мере глубоко похоронил в подсознании. А я совершенно не хотел оказаться человеком, давшим инструмент, чтобы выкопать хоть одну из них.

Его жена Дженис никогда не проявляла ни малейшего интереса к таким исследованиям, хотя и она знала о моих занятиях. Но именно она позвонила мне однажды и спросила может ли она (и ее младший сын) занять пару часов моего времени - ответить на вопрос-другой. Вопросы собиралась задавать Дженис, ее сын, очевидно, должен был оказывать моральную поддержку, так как он был достаточно умудрен опытом в области наркотиков. Я предложил встретиться в этот же полдень. Они согласились. Как я часто замечал, если время выбрано правильно, сразу становится очевидно, что оно выбрано правильно.

Дженис с сыном и я - мы втроем приняли по 120 мг МДМА в полдень. Сын ушел один. Через полчаса - обычное время наступления "ощущения" - Дженис их не замечала, ничего не изменилось ни через 40, ни через 50 минут. Она сделала только два замечания без подготовки.

- У меня пересохло в горле.

- Я принесу вам воды.

Что я и сделал. Облегчения она не принесла.

- Мне тяжело дышать.

- Дышите глубже - так глубоко как только сможете.

По отражению в окне - мы сидели в задней части дома - я заметил, что когда я не смотрел на нее, никаких затруднений дыхание не вызывало.

Мы поднимались на холм, к месту, которое я сдал в аренду строителям для хранения пиломатериалов. Вокруг были таблички с надписями "Не курить" и "Огнеопасно".

- Как вы думаете, я слишком много курю?

- Как вы думаете, вы слишком много курите?

- Нет, не думаю.

- Тогда ответ будет: наверное нет.

Эксперимент шел уже час, и никаких признаков действия МДМА. Вдруг неожиданный вопрос "с потолка":

- Хорошо быть живым?

- Можете поставить на это свою прелестную попку - быть живым - хорошо! быть живым - благодать!

Вот оно. Она погрузилась в МДМА и побежала вниз, крича на бегу как хорошо жить. Вся зелень стала живой, все палки и камни ожили. Я догнал ее, лицо у нее светилось. Она поделилась со мной историей своей жизни, которую и она и я знали очень хорошо, но никогда не выносили на свет божий.

Она пришла в этот мир в результате оперативного Кесарева сечения, ее мать умерла во время родов. И пятьдесят лет она жила с виной - ее жизнь досталась ей ценой жизни матери. Три года ее лечил семейный врач, хотя, по-видимому, ей всего лишь нужно было признание, что хорошо быть живой.

Я ничего не слышал о ней пару месяцев. Когда же она позвонила, то сказала, что чувствует себя вполне умиротворенной, и что покончила с лечением.

В большинстве моих предыдущих попыток я сосредотачивался на уровне 80 - 100 мг, а для описания эффектов в своих записях использовал слово "окно". Оно позволяло мне смотреть наружу и внутрь себя без искажений и оговорок.

Время от времени мы с Хелен устраивали путешествие с нашими старыми друзьями с дней Кал-Холла - Джорджем и Рут Клоуз. Мы садились в поезд в Оуклэнде - Веселый поезд Рено. Обычно путешествие длилось с 6 часов вечера пятницы до 4 часов вечера воскресенья. И пока поезд тащился на восток вдоль Сьерр, человеческая масса становилась все более шумной - от еды и напитков, иногда даже с танцами в музыкальном вагоне. (Обратный путь проходил более спокойно после тридцати часов, проведенных в казино.) Хелен неуютно чувствовала себя при приеме психоактивных веществ, и более легко в отношении редкой выпивки; Клоузы же в то время вообще не имели предствления об измененных состояниях сознания, кроме тех, что вызываются алклголем. В одну из поездок мы сидели вчетвером за обедом - краб под соусом из авокадо. Я спросил их - не сочтут ли они за оскорбление, если я налью себе в стакан с тоником содержимое маленькой пробирки, а не мартини? Зачем? Эксперимент, сказал я. Хорошо, ответили они, почему бы и нет!

Это сработало. Оказалось, что моя постепенная интоксикация очень мягко влилась в них. Они забыли, что я принял вещество, а не водку. Поэтому некоторое время я называл МДМА моим низкокалорийным мартини.

Вскоре я встретил и близко сошелся с приятной парой профессиональных исследователей и учителей из Германии - Урсулой и Адольфом Байлсами [Biehls], которые учились в течение года с Терри Мейджером. Дольф, как он называл себя, однажды попробовал ЛСД в умеренной дозировке, его переживания оказались очень сложными, трудными и пугающими. Несколько недель после трипа он испытывал трудности с реинтеграцией.

После длительных раздумий я решил - хотя новый психоделический опыт, разумеется, не подходит - что МДМА может как-то ему помочь. Это не психоделик, подчеркнул я, и объяснил как понятие "окно", так и почему, по моему мнению, он может использовать МДМА для восстановления самого себя.

Я разделил опыт с ними обоими. Запоминающийся день. Мы говорили обо всем без утайки, и эксперимент перерос в близкую дружбу, объединившую нас на несколько лет. За эти несколько часов ЛСД-травма Дольфа прошла, он почувствовал себя, по его словам, возрожденным. Еще одна деталь в картину змеиного масла. Становилось очевидным, что МДМА могло оказаться всем для всех людей.

Необходимо сказать и о другой стороне истории с МДМА. Она касается доброго, пожилого психолога (все считали его идеалом деда и в манере поведения, и по внешности). Он сосредоточено слушал, часто и искренне смеялся, и - как говорит Элис - с ним хотелось оставаться вечно.

У Адама была своя практика в Оуклэнде, на втором этаже дома, сдаваемого под офисы. Его лечение по большей части казалось обычным пятидесятиминутным приемом, но остальная часть шла по совершенно иному пути. Он держал ее в секрете ото всех, кроме ближайших друзей - и тех, кого он выбирал сам - до самой смерти.

Эта секретная часть лечения включала использование психоактивных препаратов, позволявших пациенту переступить психологические барьеры и напрямую обращаться к себе и своему подсознанию. Техника применения таких перпаратов выросла из более чем двух десятилетий опыта.

Для этих занаятий Адам приезжал в дом пациента. Он заблаговременно устраивал все так, чтобы у пациента оказались семейные фотографии, которые могли бы вызвать ассоциации и воспоминания детства. Передварительно Адам просил пациента очертить круг вопросов, на которые хотелось бы получить ответы. После приема вещества, Адам - ничего сам не принимая, садился рядом и при необходимости подкрепляя уверенность или ободряя касанием руки, он помогал распутать узел проблем, который мог возникнуть во время опыта. Самая сложная работа целиком приходилась на пациента, ответы на вопросы должны были приходить из глубин психики самого клиента.

Адам использовал различные вещества - от довольно мягкого МДА, до ЛСД и ибогаина, который он применял для решительного вторжения при психологическом сопротивлении. Его источники приобретения препаратов были по-видимому безупречны - обычно респектабельные химические поставщики, но стремление проверять все самостоятельно часто заставляло Адама обращаться ко мне для окончательной идентификации вещества и проверки чистоты.

В 1977-м годы незаметно подкрались к Адаму, и он позволил потоку своих пациентов иссякнуть. Я знал, что он собирается покончить с этой суетой и прекратить арендовать оуклэндский офис. Однажды он попросил меня заскочить к нему и забрать, если я этого захочу, кое-какие сувениры, которые он собрал за долгие годы. Кусочки коры оттуда, неизвестный порошок отсюда. У него нашлись маленькие веточки и корни ибоги, образцы из превых коллекций Яже [Yaje] из Южной Америки. Я провел с ним пару часов и с благодарностью принял его ботанический музей.

По этому случаю я решил захватить с собой маленькую бутылочку моего "низкакалорийного мартини" с МДМА гидрохлоридом, и соблазнить Адама попробовать что-то новенькое. Зная о его увлечении МДА, я убедил Адама, что МДМА обладает некоторыми достоинствами МДА, но без "***stoning***". Вместо этого есть что-то еще, некая особая магия, которая может привлечь его внимание. Он ответил, что может попробовать МДМА, а может - и нет, но если попробует - даст мне знать, что он об этом думает.

Он позвонил мне несколько дней спустя, чтобы сообщить, что изменил свои планы о тихой пенсии. Мне не известны подробности той сложной деятельности, которую он развил за следующее десятилетие, но знаю, что он ездил по всей стране, предоставляя МДМА другим психиатрам и обучая их использованию вещества для терапии. Все они начинали, разумеется, с изучения эффектов МДМА на самих себе. Адам (как и я) считал, что ни один психиатр не имеет права предлагать психоактивное вещество другому человеку до тех пор, пока тщательно не ознакомится с его эффектами на свой организм и разум.

Многие психологи и психиатры создали маленькие группы или анклавы подобным образом обученных профессионалов, и информация и техники, которые создал Адам, широко распространились, с течением времени став интернациональными.

Невозможно узнать настояшую широту терапевтического использования МДМА, которой достиг Адам в оставшиеся годы жизни, но на поминальной службе я попросил одну его старую подругу оценить количество людей, которым Адам рассказал об этом потрясающем инструменте - прямо или косвенно. Она на мгновнение помолчала и сказала: "Так... я думала об этом, и считаю что где-то в районе четырех тысяч, плюс-минус."

МДМА оказался таким ценным психотерапевтическим помощником, что я свято верю, что его продолжат использовать в терапевтических целях в будущем, несмотря на препятствия со стороны закона, запрещающие его использование и не одобряющие его изучение, которые возникли во многих странах.

Как сказал один психиатр: "МДМА - это пенициллин для души, а вы не откажетесь от пенициллина, если хоть раз увидите, что он может сделать".

Глава 13. Остановленное время

Для большинства людей план (марихуана) это средство для снятия напряжения и борьбы со стрессом. Мои же ожидания он обманул - я счел его напрасной тратой времени. Все же, я нашел в плане две положительных черты: вкус пищи становится исключительно приятным, а время замедляется настолько, что можно попробовать остановить часы силой воли.

Как-то я решил попробовать марихуану для снятия нпряжения после несколько изматывающего эксперимента с новой комбинацией препаратов. В результате помимо своей воли я оказался вовлечен в испытание остановкой времени - это было по-настоящему пугающе.

Апрельским днем - дело происходило где-то в 70-х годах - я остался один и весь дом оказался в моем распоряжении. Тео был в колледже, а Хэлен гостила у родственников. В то время я иногда применял один из двух интересных экспериментальных методов. В первом, который я назвал "затравкой", активный препарат принимался через определенный интервал после неактивного препарата. Если наблюдаемые эффекты "активного" вещества (послезатравочного) отличаются из-за присутствия неактивного соединения (затравки), то таким образом можно получить некое представление о процессе потенциации. Второй метод - "прицеп" - включал прием активного препарата во время фазы спада другого, отличного, активного вещества. Использование подобной "ложной добавки" может прояснить качественные различия действия веществ и тем самым позволяет описать оба препарата более точно.

В данном случае первым (и активным) был МДОГ [Метилендиокси-N-гидроксиамфетамин], а прицепом - МДА. Где-то в глубине я всегда подозревал, что эти два вещества могут неким образом объединить свои сущности, в смысле метаболизма в организме. Их действие и строение очень похожи - разница только в присутствии атома кислорода. Организм же вполне способен добавить (или отнять) кислород при обычном процессе биотрансформации.

Итак, в два часа дня я принял 100 мг МДОГ и стал делать заметки. Позже, когда эффект спал - к 16:30 - я принял такую же дозу МДА. Подействуют ли они друг на друга? Окажется ли МДА достаточно похожим на МДОГ, подействует ли как добавка и вновь разожжет ставшие уже неотчетливыми эффекты МДОГ? Или первое вещество окажется более "упрямым" и МДА станет относительно неэффективным? Или же, может быть, произойдет усиление эффекта, что может означать некоторую синергию?

Эффекты суммировались. К обычному времени появления эффектов МДА - полчаса - я заметил знакомое шевеление кожи, и потихоньку меня довольно сильно "зацепило". Одновременно присутствовали физические неудобства обоих веществ - зубы сжаты, мышцы глаз подергиваются. Легко возникал нистагм. Почерк стал покатым, координация при игре на пианино оставляла желать лучшего.

Еще через час я заметил небольшое замедление времени. Теперь можно было поиграть со зрением - я смог заставить тени от листвы на закате принимать человеческие очертания.

К семи вечера я вернулся в состояние "плюс один", а к восьми - практически был в норме, лишь немного болели челюсти от сжатых зубов и чувствовалась психическая усталость. Поэтому-то и решил, что настал тот редкий случай, когда можно использовать марихуану, чтобы снять напряжение. Я выкурил 200 мг подаренной мне травы, которая валялась без дела уже пару лет. Часы показывали 8:15 вечера.

Дальше происходит совершенно невероятное. К 20:28 (прошло тринадцать минут) я замечаю первые эффекты марихуаны. Для меня это нормальное время. За первыми признаками следуют несколько волн изменения восприятия - каждая приносит с собой замедление времени. Их регулярность кажется сверхъестественной, но глядя на большую стрелку наручных часов, я осознаю, что волны становятся все ближе и ближе друг к другу. Как ни удивительно, такое впечатление происходит от того, что секундная стрелка движется все медленнее, а не потому, что волны сближаются.

Мои записи в 20:31 говорят, что субъективно прошло много времени - непропроционально много, судя по часам, однако музыка по радио звучит без искажений.

Следующая запись сделана пару недель спустя - в 20:35 - когда меня настигает следующая волна замедления. Еще одна накрывает меня как только стрелка завершила очередной круг - в 20:36.

Начинаю пугаться.

Что с моим телом? Пытаюсь нащупать пульс, что было совершенно нелепо, когда от одного удара сердца до другого проходит вечность. Первый "туу-тук" пропадает из памяти, когда случается второй. А текущий "туу-тук" сам по себе, разумеется, звучит сразу везде, и заметить его невероятно трудно. Что я сейчас считаю - ту, уу или тук? За то время, пока медленная секундная стрелка переползет с одного деления на другое, происходит три удара, значит пульс в районе 180. А может быть и нет. Я не могу этого проверить.

20:36. Разумом понимаю, что прошло всего 25 минут с тех пор, как марихуана начала действовать. Двадцать пять дней кажутся более точной оценкой. Подхожу к пианино и пробую сыграть первый ноктюрн Шопена. Пальцы немного неуклюжи, но тон оказывается совершенно верным. Если секунды тянутся так медленно, то почему тон не меняется - ведь он тогда должен стать ниже? Может ли быть так, что мои слуховые рецепторы тоже как-то замедлились, и звук синхронизировался? Чепуха какая-то.

Бросаю игру на пианино и возвращаюсь к дивану и часам. Хотя я играл довольно долго, оказывается, что сейчас всего 20:41. Похоже я забрался горадо выше отметки "плюс три", и тут уже нет чисел. Сказать, что это "плюс четыре" тоже нельзя, так как это обозначает нечто отличное от оцепенелого психоделического состояния, поэтому назовем его "3.7-плюс". Еще раз щупаю пульс. Теперь вообще ничего не чувствуется - либо сердце остановилось (наверное, так и должно быть, если останавливается время?), либо звуки стали такими приглушенными, что их нельзя различить. Но, опять же, почему пианино слышно хорошо, а сердце - плохо? Может быть, позвать на помощь?

В 20:53 я прохожу несколько километров по дому, чтобы добраться до до столовой, где стоит телефон. Набираю номер своего друга Джорджа Клоуза. С ужасом и смятением обнаруживаю, что телефон мертв. В нем не раздается ни звука. Мой взгляд начинает блуждать по комнате. Он ищет хоть что-гнибудь, что поможет успокоить начинающуюся панику. Я даже не представляю себе, что именно я ищу. Что-то внутри меня говорит мне, в какую сторону повернуться, что делать. Я - вечный пленник этого дома. Путь из одной комнаты в другую так долог, что я никогда не смогу добраться до машины и уехать отсюда! Вот это будет опыт - вести машины с настолько нарушенной оценкой времени! Разумеется, я не хочу даже пробовать.

Наконец-то! Гудок в трубке, прижатой к моему уху, заставляет меня вздрогнуть. Дозвонился. У Клоузов трещит телефон. Проходит вечность, и - второй гудок, затем - третий. Трубку поднимает Рут, ее голос звучит нормально (значит музыка и голоса не подчиняются законам измененного времени).

Говорю в трубку:

- Рут, я сейчас в забавном месте, и немного напуган. Может быть Джордж сможет приехать ко мне, чтобы я не потерялся, если станет хуже?

Вероятно, я кажусь довольно невнятным, но Рут успокаивает меня - Джордж уже выехал. Решаю не класть трубку, а переждать странный шторм, зацепившись за голос Рут.

Никогда еще мне не приходилось участвовать в разговоре длиной в столетие. По моей оценке я на уровне "3.9". Прошу Рут остаться на телефоне, чтобы взять бумагу и ручку. Мне хочется получить оценку длительности какого-нибудь события, используя Рут в роли объективного наблюдателя. Она соглашается подождать. Во время похода я буду ориентироваться по собственным внутренним часам, а по возвращении разделив мое субъективное время на время Рут, получу показатель "замедления" своего времени.

Я кладу трубку на столик и направляюсь в кабинет. Невозможно восстановить эту вереницу проносящихся в моей голове образов, пока я прохожу по холлу. Хотя одна мысль застряла в мозгах. Как человек может объективно передать другому ощущение скорости времени? Как следить за внутренними часами, чтобы я дать Рут хотя бы приближенную оценку моего субъективного времени. Считать секунды "тысяча и один, тысяча и два" не очень хорошая мысль, так как часы "потока слов" совпадают с нормальным; а замедлены часы именно текущего времени.

Добравшись наконец до офиса, целую жизнь вспоминаю, зачем же я сюда пришел. Я оглядываюсь, пытаясь пролить свет на одни или другие часы. Я хотел что-то напечатать? Посчитать? Прочитать? Разноцветный мир двигался вокруг меня, но - несмотря на всю увлекательность вижуалсов - я не желал, чтобы они одержали надо мной верх. Я должен поддерживать вербальный контакт. Это напомнило мне, что Рут ждет меня на другом конце провода. Совершенно забыл о ней, надеюсь, она не бросила трубку.

Когда я дошел обратно, она все еще ждала меня у аппарата.

- Прошу прощения за долгое отсутствие. Я отвлекся.

- Как ты думаешь, сколько тебя не было?

- Двадцать, тридцать минут?

- Тебя не было минуту, или на пару секунд больше.

Таким образом отношение скорости хода субъективного и реального времени составляло примерно двадцать к одному. Волны замедления уже довольно давно прекратились, и восстановление не за горами. Наконец, после долгой и сложной дискуссии по телефону об основах природы вселенной, я услышал, как приехал Джордж, и отпустил Рут спать. Джордж вошел через парадный вход, в очень хорошем настроении, проверил мой пульс (в районе 110) и нашел мое физическое состояние в нормальным. Я совершенно уверен - теперь - что с моим сердцем все было хорошо весь вечер.

Я выжил, и до сих пор не имею ни малейшего понятия, как двое часов (словесные и звуковые, и внутренние часы прошедшего времени) могут идти настолько по-разному и в то же время показывать одинаковые значения.

Несколькими днями позже я выкурил столько же той же самой марихуаны (на этот раз без дополнений в виде других веществ, разумеется), испытал умеренную интоксикацию и незначительное изменение времени. Должно быть совпадение, положение планет или еще что-нибудь определило эффект в тот день. Я, наверное, никогда этого не узнаю.

Глава 14. Алеф-1

В 1976 году я синтезировал первый психоделик - пара-ДОТ [2,5-диметокси-4-метилтиоамфетамин] - содержащий в своем составе атом серы. Мы работали на пару с моим другом доктором Чарльзом Виндхэмом Мэнтлом [Charles Wyndham Mantle], который был профессором химии в крупном университете на Восточном побережье.

Это семейство 4-замещенных аналогов ТМА-2 с атомом серы получила имя Алеф первая буква древнееврейского алфавита. Соответственно, первым и самым простым основанием стал Алеф-1. После появления на свет простейших гомологов, они обрели свои имена - Алеф-2, Алеф-3 и т.д.

Как я уже упоминал, Алеф-1 был первым и самым простым из всего семейства, однако мой опыт его употребления оказался далеко не прост. Фактически во время эксперимента я первый раз за все время оказался в восхитительном состоянии: во мне переплелись паранойя, себялюбие и ощущение всеприсутсвия. Раньше такого я не испытывал. Это был редкий, непредсказуемый и неповторимый счастливый случай.

В это время я еще не дал названия семейству подобных веществ. Имя "Алеф" было выбрано потому, что при довольно умеренной дозе пара-ДОТ меня посетило ощущение, что нахожусь в необычном месте, внушившее мне трепет перед этим веществом. Как и ожидалось, препарат проявил свои уникальные свойства, но в тот момент я полагал, что это может быть свойством пара-ДОТ (или его гомологов). И, если это так, то такому эффекту необходимо собственное имя. Поэтому Алеф - первая буква древнееврейского алфавита - и первое слово нового словаря.

Лучше всего об эксперименте с Алефом рассказывают мои записи. Написанные в реальном времени (в ходе эксперимента), они говорят сами за себя. Интересно, что на уровне эффектов с физической точки зрения эксперимент оценивался как "+2" (можно определить характер эффектов, однако их интенсивность не затрудняет речь и функционирование). С точки зрения психики я несомненно достиг уровня "+3". Это был удивительный эксперимент. Он отличался необычайной силой и настойчивостью многих идей, вереницей проходивших передо мной. Я мгновенно понимал каждую из них целиком, и она тут же сменялась следующей мыслью. Этот поток не только не ослабевал в течение нескольких часов, но и непрерывно держал меня в бодром состоянии, описать которое может только лишь одно слово: сила.

Ни одну даже самую ерундовую запись я не вычеркивал, они составляют единое целое вместе с редкими, но настоящими инсайтами.

Вот мои записи, включая комментарии и объяснения в скобках, вставленные позже:

Я принял 5.0 мг хлорводородной соли 2,5-диметокси-4-метилтиоамфетамин, или пара-ДОТ (Алеф-1), растворенной в воде в 10:50 утра 2 июля 1976 года. После завтрака прошло три часа. Сейчас (0:00) час эксперимента.

(0:50) Тепло внизу ног.

(1:10) Вышел на улицу за почтой.

(1:35) Тепло во всем теле. Эффект быстро развивается.

(1:50) Очень отчетливый эффект! Приятно. Ощущения по своей сути не изменились. Пока что.

(2:30) Сел снаружи и с удивлением заметил, как мешок из-под цемента на мгновение оторвался от земли (полный мешок сухого портленд-цемента, с изображением накачанного бицепса). Человек на мешке - Действие Силы - но действие неявное, то есть Сказка о Силе. Или, еще лучше, Сказ о Действии Силы. Действие невозможно накопить, вернуть вспять - остается только Сказка. Само действие уходит в прошлое.

(2:33) Сколько по времени занимает ассимиляция действия? Само действие, аугенблик [augenblick - на первый взгляд], похоже на действие препарата тем, что осознать эффект препарата означает вспомнить поток концепций, затопляющих тебя. Их необходимо просеять, восстановить в памяти, насколько возможно.

Но это лишь немедленный эффект препарата. Существуют и более широкие аспекты. Препарат может быть всего лишь прототипом целого семейства, веткой еще неисследованного дерева, с большим количеством ветвей, веточек и огромным количеством листьев.

Можно исследовать бесконечность на многих уровнях, но мы слишком часто выбираем всего один - близлежащий. Можно проходить через одну и ту же дверь снова и снова, и все время замечать новое, но дверь остается той же.

Иди через дверь - а не просто смотри сквозь нее. Взгляд подобен сказу о силе, а проникновение - действию силы. И внезапно появляется целое пространство неисследованных дверей. Точно так же SCH₃ - становится группой SR [SCH - метилтиогруппа, которая находится в 4-ой позиции Алефа-1. R в SR-группе обозначает любую из бесконечного множества других групп, которые могут занимать место CH₃-группы. Например, этил, пропил, и т.д.]. Удачей было то, что первая же дверь, SCH, привела к открытию бесконечного множества других дверей, которые в противном случае могли остаться нетронутыми вниманием. [Смешанные метафоры часто встречаются в этих записях, сделанных под влиянием вещества.]

Меня затопил поток "идей", проносящихся слишком быстро, чтобы их записать. Это невербальный материал, следовательно, сказка не может быть рассказана.

Долго нестись на такой скорости невозможно. Музыка была отвергнута. Закрываю глаза. Ничего.

Зачем гнаться за новизной, когда все улики уже в руках - поиски становятся ненужными.

Это настоящий взрыв концепций. Как вообще можно надеятся записать подобный взрыв интеллектуальной сверхновой? Если бы я был историком, мне бы всю жизнь пришлось бы провести, записывая эти россыпи идей. И даже запись не поможет - это будут лишь сказки. Кто прочтет их, кто в них поверит?

(2:45) В лабораторию заглянул Тео, и несколько минут мы вели беседу о вакуумных насосах. Вместо необходимого обмена концепциями нам пришлось заниматься трудоемким обменом словами. Я непосредственно знал, что хотел передать, но был ужасно нетерпелив и не очень-то дружелюбен. Правда и образное развитие должно происходить в одиночестве.

В этом ценность сказки. Это - история. Записи хранят детали, источники, интерпретации и нюансы - все то, что можно проанализировать позже - в свободное время. Но если удается найти применение идей в текуший момент, то достаточно всего лишь намека. Так начинается невербальная коммуникация. К примеру, кнопка, которая держит записку. Слишком многие поглощены запиской; но важна лишь кнопка.

Пишу недостаточно быстро.

В следующий раз возьму диктофон.

С переменной скоростью записи и включением-выключением.

Нет! Выключение не нужно.

Действительно, я мог говорить быстрее, чем писать, но слова слишком медленны, в них слишком много шума. Может быть, лучше записывать ключевые слова и добавлять детали позже. Но что произойдет, если никакого "позже" не наступит, так как позже будет еще больше ключевых слов? Да и кому может понадобиться отдых? Если на отдыхе заниматься хоть чем-то, то это уже не отдых, поэтому отдыха не существует. Ч.Т.Д.

"Классическая симфония" Прокофьева на радиостанции KKHI оказалась весьма кстати.

(3:00) Воистину, это настоящий психоделик. Никакого обмана чувств. Я искал более интересные и занимательные ловушки для чувств. Но тут нет никаких ловушек. С нейроанатомической точки зрения, следует продолжить исследование САС (САС - аббревиатура для "структурно-активностных соотношений" - корреляции биологического воздействия и химической структуры.) Это интеллектуальный психоделик - никаких привлекательных побочных воздействий, отвлекающих внимание. Я хотел бы, чтобы каждая минута длилась часами.

Как же записывать идеи?

Даже музыку невозможно записывать вне пространства-времени. А идеи и вовсе находятся во вневременьи, имют длительность, но не могут быть выражены словам, только действием. Поэтому идеи - это действия, действия силы.

Действие и этого препарата окончится. Я хочу кричать о нем во весь голос, рассказать всему миру. Но это уничтожит препарат. Это вещество - сила. Я буду рассказывать о его эффектах, но не открою его сущность. И мне придется одному шагнуть в неведомое через открытую дверь.

Я буду обозначать идеи буквой "И", чтобы позже изучить их.

И: Должна существовать оптимальная группа RS, открывающая универсальную группу HS. (Еще раз, R - это любая из бесконечного множества групп атомов, которая может присоединяться к атому серы. Если она удаляется при метаболизме, то остается Н - водород. Вероятно, что все эти неизвестные модификации дают начало одному единственному "активному" веществу.)

И: Может быть для каждого человека существует своя собственная группа RS! Как же можно определить сущность радикала R в группе RS, если в конце концов получается универсальнный водород? Очевидно, это должно быть проделано путем индивидуализации каждого препарата. Я должен буду изготовить все возможные RS.

(3:25) Попробую записать все чуть ближе к вечеру, когда скорость немного спадет. В какой-то момент погряз в идеях.

И: Музыка больше всего похожа на сказку. Время от времени ее надо прослушивать от начала до конца. Музыка НЕ МОЖЕТ быть СИЛОЙ. И история включает время в записи. История не может быть силой, вопреки словам Тойнби [Тойнби, Арнольд Джозеф 1889-1975, Английский историк; известен 12-томным трудом "Изучение Истории"].

Идея = энергия = сила. Никому не говори об этом препарате, тогда никто о нем не узнает и не сможет его уничтожить.

И: "---------------------." (Скорее всего я зачеркнул эту идею, так как она была очень личной, и я просто не захотел, чтобы о ней кто-нибудь узнал, включая меня самого!)

Стоило мне обратить внимание на что-либо, как оно начинало ДВИЖЕНИЕ, но не в физическом или визуальном смысле, а скорее в концептуальном, творческом плане. Идеи возникали отовсюду - из пылинок, из мошек.

Закрываю глаза. Похоже на прессованый творог - ничего тут нет.

И: Все остальные психоделики содержат намеки на Алеф, но эти намеки все время теряются в каком-то пространстве чувств.

И: Именно это Хаксли пытался получить от ЛСД и мескалина. Алеф - это и мескалин и ЛСД одновременно - однако, лишенный зрелищности; чистая концептуализация. Пугающе.

И: Попробовать лабораторные опыты. Зачем? Я просто докажу, что могу сделать то, что уже знаю, что могу сделать. Но кому?

(3:38) По радио передают новости. Каждая из новостей дает начало множеству достойных испытания идей. Отмена законов о запрете смертной казни позволяет, но не систематически, а - забыл слово - возобновить смертную казнь. Видите - забытое слово не написано. Это было действие и оно закончилось.

И: Запись, сказка. все еще необходима для запоминания. Она должна быть ценной, иначе зачем все это шкрябанье? Попробую без царапания бумаги. Прилягу ненадолго.

(3:40) Водопад идей. Необходимо записывать, иначе, как во сне, все потеряется вместе с личной оценкой.

И: Я бы назвал это бесконечными сорока минутами, но может быть лучше восемьдесят пять бесконечных минут? Я знаю, когда все это началось, но когда же все это закончится? Только когда я начинаю писать историю, а не ДЕЛАЮ ее.

И: Как же можно поддерживать такую способность? Удержать? Записать? Оценить? И при этом не превратить ее в интеллектуальную бомбу? Да и вообще, есть ли у такой способности цена?

И: Может быть, дела обстоят, как при диабете: без инсулина человек - как без концептуальной глюкозы. Время подобно инсулину, оно необходимо для управления неконтролируемой энергией идеи.

И: Этот препарат действует как дефосфорилирование на интеллектуальном уровне. (Фосфорилирование - образование фосфатной группы - один из путей, которым организм запасает энегрию).

И: Другие препараты обладают своими собственными средствами для создания аварийных люков и запасных выходов - отвлекая внимание чувств своими эффектами, заманивая приятными ощущениями. И, тем не менее, это вещество особенно опасно.

И: Необходимо только одно - сфокусироваться на единственном чувстве - точно так же, как западный мир приклеен к телевизорам или радио. МакЛухан был прав.

Лежать - это чересчур. Теряю контроль. Лучше уж быть на ногах и иметь возможность обрести самоконтроль при помощи зрения.

(3:55) La Boheme, что удивительно, не пьяные слезы, а настоящий друг. А диакритические знаки (accents) в письменном французском обозначают движения рук. Accent circumflex (диакритический знак в виде "домика" над гласной буквой, используется в разных значениях в разных письменных традициях - во французском отмечает места, где ранее после гласной следовало s, в древневерхненемецком - долготу и т.д.)) закрывает гласный звук; accent grave - продляет его. Поток моих идей воистину шизофреничен. Интересно, кому я смогу об этом поведать. Дэвид поймет химию, но не смысл. А кто же поймет смысл?

И: Наверное, я - как песчаная роза. Химия переходит в идею, а идея во что? Сила - в действие? Зубы стали "начищенными", тело - слегка горячее. Пульс точно совпадает с Пуччини. Температура, разумеется, это температура в лаборатории.

Может быть, мне не стоит так близко воспринимать оперу - если пульс следует за музыкой, то что будет во время сцены смерти?

Или человек не хозяин своей судьбы?

ВАЖНАЯ И: Перышко. [В этом месте на полях записок прикреплено перышко перепелки]. Сейчас я вышел за пределы самого себя. То, что Тим [Лири] сказал о необъятности генетики человека - верно.

Музыка. Ученик Волшебника - как раз подходяще. Я живу своей музыкой.

И: А не живем ли мы все окружающей средой? Не в ней, а ЕЙ (прямое дополнение).

И: А роль слов (я опять думаю слишком быстро) "бонсай", "гештальт", "дхарма"! Мы все живем языком, мы пленники нашего языка. Рабы слов, для которых нет эквивалентов в другом языке. Поэтому невербальное общение - единственный выход.

И: Я точно знаю, какая музыка заиграет дальше, какое настроение придет. Почему бы не склеить пленку в кольцо? Это гарантирует вечный стазис, то есть перечитывание истории. Но при этом невозможны открытия. Творчество требует сначала знания прошлого, а затем отрицания прошлого. Круговорот: рождение, рост, жизнь, спад, смерть и реинкарнация. Надо просто вырваться из него - невербально и мгновенно.

И: Что такое творчество - создание вещи или ее обнаружение? Если мы обнаруживаем ее, то она существует сама по себе. Мы никогда не творим, если все находится в нас самих. Только обнаруживаем. И если все находится в нас, то оно должно быть и везде во вселенной. И если невербальный инсайт можно вызвать химическим путем, то химия озарения должна быть универсальной. Межгалактической. Бесконечно эффективный катализатор. По-настоящему межгалактическая коммуникация - посредством химии. Не радио, не свет и не рентгеновские лучи или двоичный код. Химия.

(4:20) Темп начинает снижаться. Играют "Идиллии" Зигфрида. Очень кстати.

И: Здавомыслие сейчас - это временная возможность избегать новых идей. Найти удобную мысль в голове и оставаться в этом состоянии. Все началось в (2:30), стало быть 110 минут бесконечности. Я должен все записать. Втиснуть в 110 минут философию всей моей жизни. Добавить приложения с деталями: ЭТА RS, ЭТА доза, ЭТА особенность. Почему обязательно научная статья? Все надо записать, и никто это не прочитает. Главная ценность - в записывании, записки ценны только для записывающего.

Я ощущаю себя крайне благожелательным и чутким.

Записав, я превращу записи в очередную сказку о силе. А мои ДЕЙСТВИЯ необходимо сохранить в себе, полными силы, в тайне, кроме редких случаев.

(4:30) Быстрый спад. Обратно. Сейчас я выйду из этого стостояния - так как же мне отделить зерна от плевел без блокнота? Я могу вообразить что-нибудь, а потом забыть (как многие забытые сны). Можеть быть, все к лучшему. Сумасшествием было бы пересмотреть сны за всю свою жизнь за один раз, мгновенно. Это - гештальт-воспоминание - было бы ДЕЙСТВИЕМ. А повторение - событие за событием - это СКАЗКА.

Думаю, что скорее всего сегодня вечером мне не удастся расшифровать записи. Я еще наверху, на спаде - но не внизу. Итак, более 110 минут бесконечности.

(4:40) Зачем стремиться изменить Тео? Он обладает моими собственными генами. На то короткое оставшееся время пусть будет мир. Мы снова обратимся в прах. Творите свет теми проблесками мысли, с которыми пришли сюда, на кратком пути из темноты в темноту.

(4:50) Должен остановиться. Слишком устал. назовем это 160 минут бесконечности. ХВАТИТ - и останавливаюсь. Осознаю свое тело, впервые за эти три часа.

(4:55) Замечаю легкий тремор, сжатые челюсти, тело теплое, пульс немного замедлен. Дыхание в норме, музыка Моцарта. Аккуратненько возвращаюсь.

ПОСЛЕДНЯЯ И: Интересно, окажется ли обратной реакцией на эксперимент интеллектуальная неповоротливость?

Да как можно было применить слово "последняя" к Идее? На этом я заканчиваю. МОЖНО положить конец - физической работой.

(5:10) В хорошей форме - забавляюсь с парочкой идей - и отвергаю. Я в порядке. Теперь меня ждет работа.

(1) Записать все это.

(2) Настоять на научной публикации об отвлечении внимания. Сохранить записи обо всей текущей работе. Обозначить их "SH", что довольно прозрачно.

(5.25) Почти все. Узнаю интеллектуальную составляющую силы ДОМ - надо запомнить.

(6:10) Вернулась Хэлен. Все закончилось.

Я уверен, что опытному психиатру не составит труда указать диагноз по этим заметкам во время эксперимента с Алеф-1. Разумеется, другой психиатр может высказать иное мнение.

В любом случае, эти записи пролежали непронутыми целое десятилетие. За это время в семействе Алеф появилось еще два аналога. Все три оказались абсолютно очаровательными и были более или менее изучены.

У Алеф-2 (радикал при атоме серы в этом случае - этил) хорошо просматриваются положительные и отрицательные стороны. Эффективная дозировка лежит в перделах 5-8 мг. Характер экспериментов варьируется в широких пределах: от интенсивной визуализации до воспоминаний детства, пассивности, значительном интеллектуальном замешательстве. Каждому - свое. Действующие дозировки также оказались непредсказуемыми. Вот что сказал один мой друг по поводу своего эксперимента с парадотом (что вероятно и послужило причиной заморозки всего проекта на десять лет). После приема 10 мг он заметил лишь слабое воздействие, которое счел неинтересным.

Наверное, какая-то доля правды в идее о создании для каждого человека отдельного препарата существует. В конце концов, я забросил работу с Алефами, занявшись их двухуглеродными аналогами - 2С-Т. Они оказались довольно забавными в своем роде соединениями, с гораздо более предсказуемой силой и эффектами.

Тем не менее, лично для меня Алеф-1 остался первой буквой совершенно нового алфавита.

Глава 15. Теннесси

Моя жена Хэлен скончалась 11 сентября 1977 года. Несколькими днями ранее у нее случился инсульт, обширное кровоизлияние в мозг, которое настигло ее, когда она села за свой стол в университетской библиотеке (она всего лишь успела пробормотать: "моя рука забавно выглядит, и потеряла сознание). Ее подключили к системе жизнеобеспечения. Я смотрел на чувствительные энцефалографические приборы - и не видел никаких следов активности. Увеличение чувствительности в поисках хоть каких-нибудь проблесков деятельности мозга ни к чему не привело - приборы фиксировали лишь тепловой шум. Дыхание по большей части осуществлялось искусственно, с помощью большого впечатляющего устройства, периодически поблескивавшего красной лампочкой.

Мое присутствие в больнице ничем не могло помочь Хэлен. Я обедал то тут, то там, или просто сидел дома. Свой телефон и точные координаты я всегда оставлял группе поддержки в ICU. Сердце иногда билось, "ее почки отказали", редкие надежды, "урина появилась вновь", при каждом известии я несся к ней и наблюдал, как за нее дышит машина. Но ни разу не было даже намека на то, что мозг работает.

Я решил позвонить в Германию, чтобы Урсула и Дольф узнали об этой трагедии. Я знал, что они как раз собирались в поездку по Сахаре. Также я знал, что они надеятся, что из путешествия Урсула вернется беременной, и таким образом укрепит распадающийся брак.

Я мог думать только об одном: мне необходимо связаться с ними, пока они не уехали в пустыню, чтобы предупредить их о том, что несомненно случится за время их отсутствия.

И только много позже я смог осознать истинные мотивы этого звонка.

Вскоре я принял третье и самое сложное решение. Перед врачом из ICU стояла тяжелейшая задача - объективно растолковать мне все вероятные и нереальные возможности. Сейчас, сказал он мне, "жизнь можно поддерживать неопределенно долго, но умерший мозг не сможет стать живым. Что и когда надо сделать - решать вам. Я не могу решить за вас. Никто не может."

Проще всего было дать ей возможность дышать без механической помощи, чтобы ее тело и душа сами решили свою судьбу. Я попросил оставить нас одних. Молча подошел к ней, коснулся ее руки. Она была теплой, но безответной. "Что мне делать?" - спросил я. Отклика я не услышал, но ее ответ прозвучал в моей голове, ясный и четкий: "Я сделала все, что смогла, для тебя и Тео. Теперь пришло время заняться своими делами."

Я вернулся к врачу и произнес самые трудные слова в моей жизни: "Отключите ее, и пусть она выбирает," и он молча отдал приказ отключить аппарат искусственного дыхания. Я стоял и смотрел на постепенное сглаживание кривой сердечного ритма на мониторе у нее над головой. В критический момент звякнул звонок, и мой спутник в белом халате подошел и щелкнул выключателем. Зеленая линия продолжала уплощаться, пока не превратилась в прямую. Сердце, жаждущее кислорода, прекратило работу. Ma femme est morte¹.

Следующие два-три дня царил хаос: я практически не могу вспомнить подробностей - как сообщил о смерти, как решил вопрос с похоронами или траурными процедурами.

Я был потерян. Я был свободен.

Временами я ощущал безысходность, грозивщую вечной внутренней тьмой, серый неподвижный Ад. Иногда же на меня накатывали волны освобождения: они сообщали мне, что я волен искать, ставить новые цели, чтобы жить среди живых. Какое ощущение было правдой - я не знаю, какое из них могло или должно было стать моей реальностью - неизвестно. Некоторое время мои мысли не имели значения - я должен был пережить все свалившееся на меня, и, в промежутках, вставать по утрам, одеваться и ковылять до конца Бородин-роуд за "Кроникл", оплачивать счета, питаться и ложиться спать. Вечерами я выпивал много вина.

Может быть, мне стать отшельником, и, запершись в лаборатории, избегать внешнего мира? Жизнь без осложнений, а все изменения подвластны моей воле. Без неожиданностей. Независимый, удобный ритм. А может быть, и нет. Стоит ли мне поддерживать контакты с внешним миром, с друзьями, заводить новых? Этот вопрос никогда не возникал прямо - он всегда витал рядом.

Я не мог предвидеть, что найду ответ всего две недели спустя на другом конце континента.

Шестью месяцами раньше я бесповоротно влюбился - впервые в жизни - в Урсулу, жену Дольфа Байлс [Biehls], который мне очень нравился. И он в свою очередь считал меня одним из лучших друзей. В то время, пока они учились с моим другом Терри (около года), я стал ощущать мягкую, душевную привязанность, которую Урсула выказывала мне с самого начала нашей дружбы. А когда я попробовал выразить ей свои смятенные чувства, вероятно, надеясь на резкий и недвусмысленный отказ, ее ответом, напротив, оказалась страстное и открытое желание.

Дольф и Урсула стали не только моими друзьями, но и друзьями Хэлен, и я поражался способности Урсулы сохранять хорошие отношения со своим мужем и моей женой, как если бы никаких изменений в наших отношениях не произошло. Я научился вести себя непринужденно, когда мы вчетвером собирались на пляже в Мендочино Кантри, смеясь и крича друг другу, стараясь пробиться через шум прибоя, собирая плавник и ракушки. Я научился не искать глазами Урсулу и не встречаться с ней взглядом, прикасаться к ней без тени волнения, как к Дольфу и Хэлен.

Мы с Урсулой встречались два или три раза в гостинице или другом укромном месте, достаточно удаленном от залива Бэй Ареа чтобы случайно не натолкнуться на знакомых или друзей. Я в первый раз почувствовал, что значит радостный секс без стыда и запертов.

Влюбленность, как и любое другое измененное состояние сознания, немного, но ощутимо меняет самооценку и поведение. За долгие годы мои друзья стали воспринимать меня как "трудного гения" - так они любя называли меня. Друзья свыклись с моей привычной иронией, колючими комментариями и немного мрачным взглядом на мир. Мне приходилось играть сложную роль тайного любовника - скрывать свою радость или даже откровенного восторга в кругу семьи или друзей, охватывавшие меня время от времени - они могли вызвать некоторое беспокойство окружающих.

Свою жену я знал очень хорошо, и уверен, что ничего подобного она не подозревала. Мы с Хэлен жили вместе уже 30 лет, и наши отношения превратились в удобное, непринужденное, бесконфликтное приятие взаимного разочарования, что делало наше супружество непохожим на большинство браков вокруг. Хэлен поддерживала все мои начинания, включая перемену карьеры, которая могла бы привести в уныние менее мужественную жену. Я очень благодарен ей за поддержку и веру в мои способности. И все же мы не разделяли с ней радости.

Как-то раз, несколько лет назад, я ехал в Стэнфорд, чтобы дать лекцию о том, о сем, и на шоссе 101, ведущем на юг, застрял в пробке. И когда я наконец добралcя до Фостер-сити, семинар уже давным-давно закончился. На ангаре я заметил объявление: "Учитесь летать - превый урок бесплатно". Я поддался импульсу и взял первый урок.

Уже через пару недель я летал сам. А кроме того, научился таким штукам, как навигация по всей стране и посадка против ветра. Вместе с тем, я научился умалчивать о своих успехах и сильнейшем наслаждении от маленького тренировочного самолетика. Хэлен панически боялась смерти или ранения от несчастного случая. Ее тяготило даже однодневное плавание на нашей 20-футовой парусной шлюпке, и через некоторое время она отказалась от поездок со мной и Тео. Я не пытался ее переубедить, хорошо зная все ее фобии.

Когда родился Тео, она сообщила мне, что не хочет проходить еще раз через все прелести родов; для нее это было слишком болезненно и пугающе. Для меня такое решение явилось огромным разочарованием. Я сам был единственным ребенком в семье, и не желал подобного одиночества своему сыну. Усыновление никогда не обсуждалось нами. Со временем возбуждение и физическая откровенность занятий любовью превратились для нее в угрозу беременности, что в сочетании с ее страхом и эмоциональной уязвимостью,к несчастью, делало наши отношения в области секса все более и более осторожными и ограниченными.

Отключение системы жизнеобеспечения заставило меня глубоко страдать. Моя эмоциональная отзывчивость, усиленная связью с Урсулой, не давала мне покоя, хотя я всецело был уверен в верности принятого в госпитале решения. Мою печаль усугубляли сомнения в непорочности моих побуждений. Я все время спрашивал себя, мог бы я поступить по-другому, если бы не близкие отношения с Урсулой? И всегда приходил к одному и тому же ответу. Другого решения, принимая во внимание состояние Хэлен, не существовало. Но смутные сомнения все еще навещают меня, в самые неожиданные моменты.

Незадолго до смерти Хэлен я принял приглашение посетить семинар в Бирмингеме, штат Алабама, за которым, как было мне известно, должна была последовать лекция в Университете Мемфиса в Теннесси. Я мог без труда отвергнуть предложение, благо имел веские причины отказаться, но не сделал этого. Сама мысль о поездке в незнакомое место, встречах с не знакомыми ни мне, ни Хэлен людьми подняла мне настроение. Путешествие вполне могло оказаться первым шагом на пути к исцелению.

Случилось так, что уже через пару недель после похорон я готовился к путешествию и сдувал пыль с нескольких потенциально интересных соединений, с которыми возился два последних года. До сих пор они не получили достаточного приоритета в моих моих исследованиях. План серьезных испытаний мог бы показаться достаточно требовательным, если принять во внимание мою эмоциональную неустойчивость. Но я посчитал, что если сосредоточусь на опытах с веществами, то для скорби и тяжелых воспоминаний меньше времени останется меньше времени.

Моя дегустационная программа началась в один из субботних дней, с нового уровня дозировки 4-тиомескалина, 40 мг. Опыт оказался весьма впечатляющим. В следующую среду я полетел в Атланту ночным рейсом, приняв новую дозу 2C-B, 16 мг. Я сидел в первом классе среди абсолютно невосприимчивой массы пассажиров скорее самолетного, чем психоделического типа. Мне тяжело далось знание, что никому не стоит пытаться испытывать новый уровень вещества в скучной атмосфере полуночного полета. Потеря энергии и времени. Часами я корчился в своем кресле, чувствуя себя чрезвычайно глупо, цедил апельсиновый сок, мечтая хоть как-нибудь заснуть.

Через две ночи, изъездив Бирмингем на автобусе и исходив его вдоль и поперек, я попытался вернуть себе уравновешенность. Она продолжала ускользать от меня. Я принял 140 мг МДМА, единственным результатом чего оказалась бессноная ночь и хождение по комнате мотеля. Во всех испробованных мной веществах с максимальной силой проявлялся стимулирующий эффект.

В субботу я встречался с пригласившими меня людьми - профессором Пеллетье [Pelletier] и его женой в аэропорту Мемфиса. Несмотря на бущующий ливень и полное отсутствие электроэнергии, они прибыли встретить меня. Мы отправились к ним домой, где я и обосновался на выходные. Я с нетерпением ожидал следующего дня - воскресенья, чтобы начать испытания 20 мг вещества 2C-E. Раз уж до понедельника я свободен от лекций, то почему бы и нет? Я суетился.

Комфортабельный дом Чарльза Пеллетье - достаточно большой, чтобы назвать его особняком - был окружен обширным садом и атмосферой расслабленного покоя. Проведя спокойную ночь в комнате для гостей, я решил прогуляться в центр Мемфиса, взглянуть на воду, чтобы почувствовать дух города. Я вышел перед самым полуднем, и, как только дом скрылся из виду, достал из кармана сегодняшнее задание - 20 мг 2C-E, открыл пузырек и проглотил его содержимое.

Я пошел в центр города и, глядя на Миссисипи, ощутил первые признаки действия. Казалось очень важным, что я стою на границе двух состояний. Я стою здесь, Арканзас находится там, а между нами, на удивление далеко внизу, течет река. Том Сойер, вероятно, плыл вниз по течению как раз в ту сторону, а через пару миль влево он оказался бы в столице Миссисипи. Странное чувство упадка посетило меня. Я понял, что нахожусь под воздействием 2C-E и ощущаю какой-то неясный дискомфорт. Я развернулся и направился обратно к дому, в мое уютное гнездышко в комнате для гостей.

Вернувшись (прошел уже час с момента приема вещества), я с уверенностью понял, что в течение следующего часа буду находиться на незнакомой территории. Подали обед, и хозяйка - Марлен - пригласила меня присоединиться к остальным членам семьи. Разговор мне удалось провести довольно адекватно, несмотря на усиливающиеся изменения визуального ряда, быстро перешедшие в искажения: некоторые из них тяготили, некоторые - веселили. К чему это может привести, я не имел никакого представления, хотелось уйти ото всех и остаться наедине с собой. Я пробормотал слова извинения, сославшись на усталость. Все знали, что я скорблю по Хэлен, и меня оставили в покое. Шел третий час эксперимента.

Последующие часы наполнились идеями, откровениями, безостановочными фантазиями и пугающими воспоминаниями, которые обладали огромной ценностью. Я лицом к лицу встречался с ангелами и демонами, произведшими на меня сильное впечатление. Я задавал вопросы, меня посещали озарения, берущие начало из самых истоков моей души.

Мои записи начались спустя несколько часов после того, как я проглотил содержимое маленького пузырька. За каждой записью следует комментарий о воспоминании.

[2:45] "Обед окончен. Спина Чарльза! Детское лицо!"

Отказавшись от обеда, я огляделся по сторонам и увидел Чарльза со спины. В тот момент он стоял у буфета, и меня удивило то, что человек, который не только является главой кафедры психофармакологии, но и священником в местной церкви, обладает таким задом! Он был чудовищным. Он заполнял всю комнату. Стеатопигия - пронеслось у меня в голове. А лицо одной его дочери поразило меня неприкрытой скукой и постоянной обидой, что раньше я считал выражением добродушного приятия.

[3:15] "Совершенно потерял контроль над собой. Похоже на 300 мкг ЛСД. Я вскрылся. Надо держать себя в руках. Страшно. Одурачил сам себя. Может быть у меня нарушился метаболизм? Считаю минуты - развлечение давно прошло. Я не должен заснуть, я не осмелюсь потерять визуальную связь с рассудком. Я вижу, как умираю."

Я прилег на кровать и увидел себя в далеком будущем - старым-престарым. Меня ужаснула моя рука - иссохшая, сморщеная, почти как кость. Рука умирающего. Я оглядел себя: худое, истощенное тело, хрупкое, готовое рассыпаться в прах. Я одинок, я умираю одиноким, потому что давным-давно, когда умерла моя жена, я выбрал жизнь в одиночку. Кто я? Я вижу себя, но почему я здесь и сейчас умираю? Может быть, я разделяю опыт смерти с Хэлен? Можеть быть, это что-то вроде последнего долга - разделить вот так вот с ней смерть?

[3:45] "Нигилистическая иллюзия, доведенная до совершенства нигилистическим организмом - это надир ничто. Если я смог вбить себе в голову подобную чепуху, то я, наверное, прихожу в себя. Надеюсь. Я очень испуган. Помоги мне Господь. Я стал нигилистом. Это безумная игра."

Эти несколько минут превратили меня в нигилиста. (Семена нигилизма лежали, должно быть, во мне довольно долго.) Но, думал я, если удастся осознать это безумие, распознать мое небытие, то я должен буду сделать то же самое и с существующими вещами. Я позвал на помощь Урсулу, а потом внезапно понял, что наша связь может повлиять на мой мир. Могла ли эта связь повлиять на те трагические моменты, когда умирала Хэлен? Действовал ли я от своего лица? Да и существовало ли "Я" в тот момент? Я полностью осознавал наслоение этих мыслей, и, что довольно странно, эти напластования создали плоть и, в некотором смысле, придали материальность этому Я, ощущавшему себя в высшей степени несуществующим.

[3:50] "Все ли в порядке? Реален ли пейзаж Вермейера за окном? Какой интеллектуально дерьмовый способ покончить собой. Почему не пистолет, как подобает мужчине?"

Я поднялся и посмотрел в окно, или, что то же самое, выглянул в окно. Я смотрел на рисунок окна, через которое виднелась девушка с полной лейкой воды: она собиралась полить цветы в саду. Я присмотрелся и увидел, что окно на самом деле настоящее, а рисунок девушки с лейкой находится снаружи. Вот это да! А когда я посмотрел на рисунок мгновение спустя - стиль рисунка остался прежним, а девушка переместилась в другое место. Это была хозяйка дома Марлен с лейкой, поливающая цветы. Но в каждое отдельное мгновение картинка казалась замершей, безжизненной и обездвиженной. Я видел мазки кисти, всю картину, нарисованную на плоском холсте теплыми и холодными красками. Леди XVII века (которую звали Марлен), закутанная в платок, стояла за кустом герани с лейкой, явно поливая его, я наблюдал за ней из окна, но и она и само окно были частью рисунка. Если и происходило движение, то в чьем-то другом времени.

В воздухе витала смерть. Я чувствовал, что избегаю окончательного действия, позволяя времени и природе работать на меня - лишать мир вокруг меня движения, разрушать его. Оставаясь живым, я каким-то образом избегал неминуемого.

[4:00] "Возможность придти в себя? я опять потерял ее."

[4:20] "Скорее "все в порядке", чем "все кончилось", окно - это игра чувств. Отлично. Окончательное безумие. Мой отец, явно и непосредственно находящийся тут, говорит со мной по-русски, читает мне спокойным голосом. Я очень маленький, сижу на его колене. Я не враждебен, просто упрям."

Мне два года, я сижу на коленях отца. Он с любовью показывает мне русские буквы и слова из детской азбуки. Я слышу, как отец произносит сначала букву, затем слово, а я повторяю за ним, крутясь на его коленях. Я думаю, что он несомненно пытается увековечить себя во мне, но это не любовь, а скорее себялюбие. Но я не поддаюсь, потому что я cильная, непреклонная личность, не желающая учить его "мумбо-юмбо".

Разве можно быть таким упрямым в два года? Еще как! Я был таким. Определяет ли состояние разума ребенка состояние разума взрослого? Но как раз сейчас я был ребенком, а не взрослым. Это не просто воспоминание, как я в два года сижу у отца на коленях, мне по-настоящему два года. Я вижу цветные буквы на бумаге, комната очень высокая, очень широкая, и слишком длинная.

Почему, думал я, он иногда грозил мне ремнем? Не помню, чтобы отец порол меня хоть раз, но он мог; страхи вот-вот выйдут наружу.

[4:45] "Может быть, своим упрямством я лишил жизни Хэлен - должен ли я уничтожить себя? Хотя это самое упрямство сделало меня тем, кто я есть сейчас. Оно дало возможность открывать, изобретать. Я пережил рождение и смерть упрямства. Сейчас я вновь обретаю контроль над ним."

Хэлен покинула нас без долгих проводов и я хочу умереть так же. Следующие поколение, и еще, и еще, и я вместе с Хэлен буду всего лишь еле слышным щелчком в никчемной записи. Стала ли ее смерть результатом моей самоуверенности или упрямства? Мне сказали, что на дыхательной маске появился свет, когда она делала попытки дышать сама. А когда я стоял рядом с ней в реанимации и появился свет, я молил ее держаться, держаться...

Или свет появился, когда за нее дышала машина? Может быть, мои мольбы она восприняла как поощрение работе аппарата? И я из-за какого-то эгоистического побуждения помешал ей выжить? Бежать ли мне из ее мира?

[5:00] "Обретаю контроль. Знаю, что делать дальше. Не голоден."

Лежа на кровати, я принял решение, вызревшее в какой-то части меня за последние часы. Я собирался вернуться в мир исследований, имеющих ясную цель - в мир МЕМ и ТМ, и, особенно, 2С-Е. Я послал сообщение: спасибо тебе, Хэлен, если ты помогла мне понять, куда надо двигаться.

Перед ее смертью я несколько месяцев потратил на педантичное изготовление и испытание 15-20 близких аналогов МДМА, обнаружив, что все семейство, от МДЕ до МДОГ, оказалось либо обычными интоксикантами типа МДА, либо вообще не стоило потраченного времени. Теперь я понял, что напрасно тратил бесценное время.

[5:15] "Быстрое восстановление. Сейчас гораздо лучше, чем перед обедом в 2 часа."

Мир начал собираться в единое целое. Картины на стенах моей комнаты постепенно обретали стабильность, теряя подвижность. Становились слышны голоса внизу; люди готовили ужин. Я оглядел себя - вроде бы, все в порядке.

[5:40] "Практически решил отважиться пойти на кухню."

Наконец я выбрался из комнаты и попал в небольшое скопление гостей. Поболтал с хозяйкой (она на этот раз уже сняла средневековый головной убор и была без лейки) и наконец стал помогать печь яблочный пирог. Эатем мы мило поболтали с вдовой издателя, которого я знал. Эта восхитительная леди так же жаждала выучить английский, как я - ее родной французский. Завязалась чудесная, полная намеков беседа, с использованием слов для обозначения спущенных шин и выхлопных газов. Для завтрашнего семинара я - в хорошей форме.

Исключительный день: максимальная дозировка и максимальное количество плюсов. Мои заметки - мое богатство, и даже сейчас в моей памяти свежи все те эксперименты, во время которых я вел записи.

Они стали для меня своего рода лестницей, по которой я пришел к полной уверенности, в каком направлении мне продвигаться, а главное - как.

Кроме того, я принял еще одно решение, может быть, самое важное из всех. Я не стану отрываться от своего богатейшего ресурса. Я останусь с людьми, буду работать с людьми, учиться у людей. Мой мир - исследование новых веществ, и я не могу быть единственным испытуемым. Все видят вещи по-разному, я обязан принимать их точку зрения наравне со своей. На основе личного опыта нельзя удовлетворительно охарактеризовать препарат. Описание действия вещества может основываться на общем мнении пробовавших его. И чем больше людей вносят вклад в характеристику, тем ближе будет она к истине.

Не стоит и говорить, что больше экспериментов в Теннесси я не проводил.

¹Ma femme est morte - моя жена мертва (фр.)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Глава 16. Спираль

Голос Элис:

В конце концов я назвала это Спиралью.

Вот как это было. Иногда, лежа в тихий час (будучи еще ребенком) или ночью в кровати, я достигала такого состояния расслабленности, когда тело уже не ощущается. Зуд и дискомфорт утихают, и разум начинает плыть. Заметив это (я никогда не знала, когда это начнется), я немедленно настораживалась, взволнованная и удовлетворенная, и тихо лежала, наблюдая за разворачивающимся зрелищем.

Первым изменялось дыхание. Оно становилось очень поверхностным при почти неподвижной грудной клетке.

Если кто-нибудь заходил в комнату и обращался ко мне, как иногда случалось, я открывала глаза и нормально отвечала; череда образов же в моем сознании не прерывалась. Последовательность событий каждый была одинаковой. Картинки неизменно оставались черно-белыми. Я все время пыталась раскрасить их, особенно упорно в 14 лет, но безуспешно. Кроме того, оказалось невозможным продлить опыт хотя бы на пару секунд - когда он заканчивался, он заканчивался.

Вначале появлялся образ-ощущение спирали - поэтому так я и назвала эти переживания. Я чувствовала, как быстро сжимаюсь в уменьшающуюся точку, до самого предела. В этот момент микроскопическая точка превращалась в туннель, по которому я неслась с огромной скоростью - неописуемо крошечная, неуклонно уменьшаясь.

И в то же самое время я расширялась до самых границ вселенной, с такой же гигантской скоростью. Сжатие-растяжение было не только зрительным образом, оно сопровождалось чувством, что меня признали и рады мне. Я ощущала себя микрокосмом-макрокосмом ровно четыре минуты.

Образ спирали находится повсюду, где человек оставил свои следы. Спираль вырезали на камне, рисовали на жилище и глиняных горшках, чертили на стенах священных пещер. Я уверена, что образ спирали играл важную роль у всех человеческих рас, потому что она является символом описанных мной переживаний, и, может быть, понимания, что разум формируется из чего-то изначально неразумного - из духовного переживания Альфы и Омеги.

Следующая фаза начиналась внезапно, как и все перемены. Я смотрела на стоящие фигуры, смутно напоминавшие человеческие: темные, худые, удлиненные фигуры, похожие на скульптуры Джакометти. Они вытягивались, казалось, до пределов возможного, руки и ноги превращались в черные струны, затем обстановка менялась: предо мной оказывались непристойно округлые тела, Тру-ля-ля и Тра-ля-ля без одежды, их маленькие головки и ножки исчезали в раздутой и распухшей плоти.

Этот этап сопровождался дискомфортом, неприятными ощущениями, изматывающими мою душу. Однажды я измерила продолжительность этой и последующей фазы - она составила 6 минут. Мне они очень не нравились.

И вновь неожидано внутренний экран становился белым, ужасающе мертвенно-бледным, отвратительным и агрессивным, как ядовитый шип ската. Явив себя на пару секунд, белая плоскость начинала темнеть по краям, пока все не стало абсолютно черным. Густая, пугающая, безжизненная чернота, озеро дегтя в темной подземной пещере. Спустя короткое время чернота вскипала по краям и вновь становилась белой. Процесс повторялся еще раз, ощущения во всем походили на предыдущую фазу: раздражение, неприятие, предшествующее отвращению. И все время я терпела эти переходы, стиснув зубы, понимая, что они пройдут, потому что так случалось всегда.

И, наконец, я прорывалась в последнюю фазу, ради которой я все время хотела и хочу до сих пор подвергнуться неприятностям середины опыта.

Вот, я стою на краю новой пропасти, взлядываясь в совершенно иную тьму, глубокую, успокаивающую черноту бесконечной вселенной, наблюдая бескрайнее пространство. Я была бесконечно счастлива и расслаблена в этот миг. Будь такая возможность, я могла бы провести тут вечность, вдыхая прекрасную тьму и истинное ощущение безграничности окружающей меня живой силы, теплой и родной.

Вслед за моментом удовлетворения приходило приветствие. Оно приходило из левого верхнего угла вселенной от Того, Что хорошо меня знало, и я знала Его, еще до начала времени и пространства. Слова отсутствовали, но послание было ясным и дружественным:

"Здравствуй, я приветствую тебя с уважением-весельем-любовью. Какое удовольствие-радость-смех - видеть тебя опять!"

Сущность, приветствовавшая меня, была настолько далека от человеческого понимания, что, даже будучи в зрелом возрасте, я потерпела неудачу в попытках описать ее самой себе. Само слово "сущность" оказывалось неприемлемым: слово задает границы, слово говорит - форма того, что оно описывает, отличается от других форм, ограниченных другими словами. Это же не имело ни формы, ни определения, ни границ. Оно просто было. Оно есть. Оно мой самый старый друг - приветствует меня на равных. Мой ответ тоже наполнен любовью, радостью и смехом.

А потом все заканчивалось, занимая ровно 12 минут.

Будучи совсем юной, я принимала эти переживания как должное, не задумываясь над ними. И только к 14-ти годам я осознала, что подобные вещи довольно необычны и довольно личные - мое собственное сокровище. Я проанализировала явление вдоль и поперек, начала засекать продолжительность событий, и предприняла первые неудачные попытки вызывать его самостоятельно. Название феномену пришло лишь много лет спустя, и, отклонив "микрокосм-макрокосм" как слишком длинное и громоздкое, я остановила свой выбор на слове "Спираль".

Вероятно, она была со мной с самого рождения. Нельзя, конечно, быть уверенной, но из-за того, что я помню о Спирали с самого начала, я считаю, что знакома с ней с самого начала. Моя мама говорила, что когда я была младенцем, что-то временами менялось во мне; она не беспокоилась об этом, потому что потом все вставало на свои места, и я вела себя совершенно нормально.

Все происходило (с небольшим исключением) при одних и тех же обстоятельствах, когда я отправлялась в кровать на тихий час или вечером, как раз перед самым наступлением сна.

Единственное исключение произошло, когда мне было около 15 лет, вскоре после того, как моего отца - американского консула, перевели на работу в Сантьяго-де-Куба. Пока нам искали жилье, мы жили в гостинице. Мы завтракали вместе с отцом, матерью и моим братом Боем в столовой. Я смотрела на масленку. В самом ее центре лежал маленький кусочек масла. Каким-то неведомым образом это зрелище вызвало у меня знакомое ощущение начала Спирали. Я была удивлена и довольна: это что-то новенькое в такой обстановке.

Я ощутила особое чувство важности, редкое для меня в обществе моей семьи, когда я, извинившись, вышла из-за стола и отправилась в комнату. Я всего лишь дала понять, что моя "странность" начинается, и родители неохотно разрешили уйти. Я дошла до комнаты как раз вовремя, чтобы продолжить наблюдать Спираль, прекрасные последние мгновения. За все время всего единожды Спираль началась подобным образом - когда я не лежала на кровати, а занималась обычными повседневными делами.

Я пыталась вызвать Спираль, выискивая всевозможные фигуры круглых очертаний с точками в центре, но ничего не помогало. Ни разу. Она приходила сама, неожиданно, время от времени. Никакой видимой связи между приходом Спирали и событиями моей жизни я не наблюдала. Двадцать пять лет, поверьте мне, я искала хотя бы намек - безуспешно. Когда я была совсем маленькой, мне кажется, Спираль показывалась примерно раз в неделю, но с возрастом - все реже и реже. Пока, наконец, к 25 годам я не наблюдала ее всего пару раз за год - и это были ее последние явления. P Полным сюрпризом для меня оказалось открытие, что я не одинока в своих путешествиях во внутренний космос. Я испытала море удовольствия. Эта находка подняла во мне целую волну новых вопросов. Случилось же это, когда мне исполнилось 22 года, и, что само по себе интересно, два подтверждения пришли в четырехмесячный промежутк.

Оба происшествия оказались на удивление похожи.

Однажды я попала на вечеринку, организованную одним приятелем в Сан-Франциско. С несколькими гостями мы сидели на кухне. Как обычно бывает в таких случаях на неформальных сборищах, мы болтали, выпивали и жевали картофельные чипсы с морковными палочками, и через какое-то время молодой человек по имени Эван оказался рядом со мной и мы остались вдвоем, поглощенные разговором о необычных вещах, о которых по большей части читали или слышали от знакомых. Такие беседы почему-то легче всего завязываются на шумных вечеринках.

Неожиданно Эван начал рассказывать о том, что он назвал "действительно странной штукой", которая происходила с ним с самого раннего возраста. Я помню мурашки, побежавшие у именя по спине, когда он начал описывать свою "странную штуку", и я тут же поняла выражение его лица - смесь беспокойства и замешательства ("Она подумает, что я спятил, зачем я говорю все это?"). Я попыталась ободрить его кивком головы и в какой-то момент, когда он ненадолго запнулся, я сама продолжила его рассказ. Он сильно удивился, почти испугался, немного отпил из своего стакана и, пробормотав "да, именно", продолжил рассказ. Он заканчивался не так, как у меня: его путешествие завершалось после черного и белого вскипания. Я подумала, с некоторым оттенком жалости, что он лишен самой лучшей части, хотя и ощущает чудесную спираль в самом начале. Я обрадовалась, что не стала подсказывать ему дальше. Он закончил рассказ, и я сказала ему, что и сама переживала каждый из его образов и в его лице впервые встретила человека, который ощущал то же самое, что и я. Об ином продолжении Спирали я ничего ему не упоминула.

Он уставился на меня, и я даже не уверена, слышал ли он хоть каплю из того, что я ему говорила. Наконец он улыбнулся и сказал, что я тоже для него первый человек, которому он рассказал о своей сокровенной "штуке". Он не мог поверить - это так необычно - что я на самом деле знала, о чем он говорит. Он все время опасался, что происходившее с ним было признаком какого-то сумасшествия, и с каким невероятным облегчением он узнал, что он не одинок в этом. Никто из нас не счел нужным добавить, что в подобной ситуации обнадеживающим был тот факт, что мы оба казались довольно здравомыслящими и вполне работоспособными.

Я улыбнулась и ответила, что совершенно верно поняла, как он себя чувствовал. Мы вышли из кухни и присоединились к остальным. Больше я никогда не встречала Эвана, да особенно и не хотела. Интригующе было слышать о том, что еще кто-то мог повторить хорошо мне известное, и знать, что мое собственное приключение зашло еще дальше, чем у Эвана; хотя я и более, чем желала расстаться с исключительными правами на Спираль, я нисколько не возражала против сохранения некоторого преимущества за собой.

Второй случай практически полностью напоминал первый, с одной лишь разницей, что молодой человек (имя которого я тут же забыла), начавший описывать "странное видение", которое он тоже наблюдал с самого детства, находился со мной в чьей-то гостиной (вместо кухни) во время другой шумной вечеринки. Его Спираль заканчивалась, опять же, раньше моей, и он был так же поражен, что о Спирали занет еще кто-то, кроме него.

Оба молодых человека показались мне довольно невзрачными, хотя и достаточно приятными и интеллигентными. Второго я тоже больше не встречала.

Я вспоминаю, что даже хотела написать объявление в Кроникл или Экзаминер с такими словами: "Ищу тех, кто испытывал..." и, разумеется, на этом все и закончилось.

Она пришла - моя любимая Спираль - в последний раз, когда мне было 25.

Разумеется, я не могла знать, что больше ее не увижу. Может быть, это простое совпадение, но три недели спустя я впервые столкнулась с психоделическим веществом, Божественным Кактусом, пейотом.