Пятьдесят солнц

 

Полновский, переутомленный небесными переживаниями, лег спать. В ту ночь, равно как и во все последующие ночи, ему не снились сны. До того, как он обрел свое новое имя ему являлись последние сны. Теперь он имел покой. Настоящий покой. И уму ребёнка нечего прятать в свою кладовую – бессознательное. Уму Рыбака нечего вытеснять, вот почему снов не было. Лист был чист.

 

Александр молча лежал на своей кровати, в комнате, которая располагалась под мастерской. Он слушал, Машины шаги в библиотеке, слушал ее дыхание, шорох платья. И как ему казалось, он слышал каждое движение прекрасной юной девушки. В эти минуты Саша мысленно разговаривал с ней, а она отвечала ему – так ему казалось. Но это так и было на самом деле. Между молодыми людьми возникла невидимая и нерушимая связь. Что бы ни подумал один из них, – другой чувствовал и понимал эту мысль.

 

В библиотеке уже давно погасили лампадку, но Маша не выпускала книгу из рук. Она мысленно спросила его:

 

– Милый, куда лежит твой путь? Не уходи…

 

– Машенька, моя дорога привела в твой дом, спасибо ей. Я сделал, что должно, а теперь новые двери ждут, когда их откроют. На небе моих холстов взошло пятьдесят солнц…

 

– В последний год ты писал только солнца. Солнца на рассвете и на закате дня. Солнца в зените и за облаками, отраженные в синеве озера и преломленные в радуге. Много, очень много солнц…

 

– Друг сердечный, я написал все, что хотел написать. Все солнца взошли, и ничего не открыть моим кистям нового. Чувствую я, что нет ничего на свете, что я могу теперь написать. Я исполнился. Вот почему я должен уйти.

 

– Любовь пронзила моё сердце, в её ангельских крылах был спрятан меч! Но как мне быть?! Уходишь ты, бросая часть себя, застывшую в картинах на память горькую…

 

– Не будет память горькой, потому что нет меня в картинах этих. Там – только Свет, что я хотел до мира донести. И Свет готов войти в мои сосуды.

 

И Маша не выдержала этой муки. Бессловесный разговор повлек ее к художнику, руки отворили дверь. На цыпочках она вошла в комнату, легла возле Саши и обняла его грудь. Сверчок за окном играл прощальную песнь.

 

– Я люблю тебя, хоть это невозможно. Так не должно было случиться… Ах, злая, злая судьба! – и две соленые бусинки выкатились из-под девичьих ресниц, – возьми меня с собой, молю тебя, возьми.

 

– Ты так молода и прекрасна собой. Жизнь у ног твоих… Но что ты просишь? Этот путь, который познают мои стопы, закрыт для тебя. Делай свое дело, моя любовь. Я уйду, чтобы войти в твое сердечко навеки.

 

– Но почему, почему ты покидаешь меня? Так жестоко!.. – ломая пальцы от безысходности, тихо выла Мария.

 

– Мы не в силах менять природу вещей. Мне было дано право приблизиться к Хозяину. Покинув Луну, я обрел Солнце – то, которое писал. Я достиг своего берега свободы. Пойми меня, влияния планет непреодолимо. В иных мирах, в древнем космосе, среди звезд, среди всех причин и последствий не избежать человеку предназначения, но есть лишь малый выбор: быть или не быть в божественном разуме Солнца. Я выбрал быть. Я должен уйти к нему.

 

Тело Машино, ее глаза, кожа и дыхание горели. Она сотрясалась в безмолвных рыданиях. Александр оставался спокойным и несколько холодным как лед. Он не думал ни о чем, но нежно обнимал её и целовал в лоб и глаза. Сострадание заполнило его существо, и из груди оно подступило к горлу, – только там он чувствовал что-то теплое. И когда девушка отвечала на его поцелуи своими страстными и горячими поцелуями, он оттаивал, принимал её тепло, впускал его в себя и растворялся в пустоте ума. Так они провели прощальную ночь. Ночь, которая лед превращала в пламень, а потом снова и снова остужала его, замораживала в лед. Под самое утро, когда художник забыл о своих красках, поскольку он больше не нуждался в них, когда двое молодых людей уже были одним существом, когда в Маше многократно рождалась женщина, а в нем – мужчина, и пламя плоти было окончательно погашено, наступил сон. Сон, на подмостках которого царствовал дух жизни.

 

***

 

Люди с окрестности видели, как чернявый длинноволосый юноша, а может быть это был уже не юноша, а моложавый мужчина, сырым ранним утром босиком поднимался на белую от инея гору. На вершине горы он сел недвижимо, чтобы смотреть на солнце. Когда рассвет коснулся его глаз малиновым лучом, вокруг все вспыхнуло: золотые искры и свечение перламутровых солнц залило поляну сиянием. Глаз не выдерживал такой ослепительной вспышки, но длилась она не долго. То вырвался наружу внутренний огонь. Огонь души зажег плоть столпом света, как млечный путь зажигает бездонную чернь неба и, тут же погас. В сырой траве ничего не осталось, кроме волос, на которые тут же, как на мед сползались маленькие лесные муравьи…

 

Смысл существования художника исчерпался. Он был абсолютно удовлетворен. Он направил свою жизнь на то, что должен был создать. Уже не было нужды жить. Люди живут ради чего-то, по какой-то причине. А у него не было более причины, он привнес в жизнь всю возможную созидательность. Дорога звала домой. Творение было его жизнью, и когда он выполнил это, жизнь в теле более не имела смысла. Тогда есть исполнение. И он был полностью исполнен.

 

Спустя некоторое время девушка Маша сделалась брюхатой. А через девять месяцев родился зеленоглазый младенчик. Мальчика назвали Славой. Он никогда не будет рисовать, – так решила его мама, женщина по имени Мария.