Чуть выпивший на радостях, разгоряченный от происшедших деловых событий, а главное – от неслыханного и нежданного богатства, Манякин ввалился в мастерскую к Александру, разом разрушая тишину, громя от неловкости все на пути своем.
– Поздравляю, брат! Вот тебе премия, что выручил – все твои. Аккурат две тысячи новеньких «монетов»!
– Две тысячи – мне? За что так одариваете, Ильяс Николаевич? – с недоумением и некоторым щемящим волнением спросил Саша, – али выставка такие доходы может принести?
– Да что там выставка! Ха-ха. Нашелся тот человек, которого ты искал в свои поклонники…
– Какие поклонники? Что вы несете? Я был бы счастлив пониманию, а не поклонению!
– Ну, так я и талдычу о том, что столичный богач Полновский раскошелился за все твои рисунки разом. Разве не поклонник? Как есть поклонник!
– Повторите все еще раз… – сам себя не помня, прошептал Саша хриплым голосом.
– Да что ж непонятного-то: вот две тысячи за картины – и мотаться по стране не надо! Бери деньги и валяй еще! – покупатель найдется.
– Ты бестия, что же это? Продал мои работы, ничего не сказав мне, не спросив даже? Да как так-то? – прошипел Александр, и его глаза налились тяжелыми слезами обиды, непонимания такой жестокости к себе и ненависти. Манякин и без того красный, стал совсем как рак вареный; хотел было что-либо ответить, да мысль схоронилась в маленькой голове далеко-далеко. Он только пыхтел и разводил руками по сторонам, повторяя попугаем одну фразу:
– Не посоветовался… такой случай на три жизни раз приходится. Что ж советоваться, я ведь хотел услужить, думал нуждаетесь…
Чувство ненависти художника к этому маленькому продажному человеку переплавилось в сострадание. И Александр не мешкая, не теряя времени задаром, ничего не собирая из вещей, поскольку у него не имелось никаких вещей, пустился догонять свои картины. Деньги у Манякина он взял и бегом отправился на вокзальную площадь, где нанял повозку до столицы.
– Прощаю вас, Манякин! Спите спокойно, – крикнул ему напоследок Александр, выбегая из мастерской. Больше они не никогда виделись.
***
По дороге он нетерпеливо подгонял извозчика, обещая заплатить сверхурочные. Мучаясь и места себе не находя, Саша не мог заснуть. И только твердил себе вслух: «Ангел без крыльев! Ангел без крыльев!».
А дорога была длинна. Вокруг раскинулось поле с пролеском, нежное звучное птичье пение сопровождало ездоков. Но он ничего этого не видел в тот момент. Его не было в коляске, хотя там он сидел и ехал в ней. Беспокойные мысли уносили Сашу неведомо куда. Не было сомнений, что картины нужны ему как воздух. «Они не продаются! Ни за какие деньги!», – думал он, утешая себя, что сможет отыскать и вернуть свою опору. Он вдруг ощутил во всей силе образа, с ясностью, что работы его стали воздухом, питавшим легкие. И что без них он сойдет сума, не сможет жить и писать более. Это было все равно, что вытащить рыбу из воды на берег, предложив ей отборных жирненьких червячков на две тысячи рублей, и при этом еще удивляться рыбиной реакции на свою щедрость.
Дом Полновского знал каждый кучер в городе. Владения его распространялись от берега южного озерца Куштулым до многовекового леса на западной стороне столицы. Замок утопал в зелени.
Заплатив извозчику пятнадцать рублей, Александр соскочил в повозки и направился по каменной дорожке к воротам поместья. Ворота были не заперты, и он отворяя их шире, вошел внутрь. Фасады жилого здания были необычайно величественны. Теперь уж так не строят! То был шедевр архитектуры!
Дойдя до крыльца, Александр позвонил в серебряный колокольчик двери. Мужчина в дорожной одежде отворил и молча добрыми глазами уставился на гостя.
– Мне срочно необходимо видеть князя Полновского, – еще не отдышавшись, с трудом сдерживая свою горячесть сказал Александр, приняв сходу князя за лакея, – позовите хозяина тотчас же!
– К вашим услугам, молодой человек! – чуть склонив голову в знак приветствия, ответил князь.
– Так вы и есть?.. Я… мне...
– Наверное, вы автор этих работ? – неожиданно произнес хозяин, разворачивая только что привезенные и еще не разобранные полотна.
– Боже! Родные мои! – Александр припал к знакомым образам и прижал их к груди, – но почему он так точно определил меня? – не было ответа.
– Зайдите в дом, прошу вас.
Александр перешагнул через порог.
– Князь, а как вы узнали, что я и есть автор этих работ?
– Я изучал картины на выставке и по дороге домой. Сперва они произвели на меня просто курьёзное впечатление. Однако потто я почувствовал, что это содержит в себе многое, какую-то большую, полную и сложную систему Знаний, целого космоса. И медленно, шаг за шагом как мне казалось, пытался расшифровывать эту систему. Она была скрыта во всём — в цветах, пропорциях, тенях, сюжете и даже самом холсте – во всём. В картине не было ничего случайного, ничего бессмысленного. И постепенно я понял вашу цель. Я как мне кажется начал ощущать мысли и чувства творца, казалось, видел ваше лицо сквозь картину, слышал ваш голос. Во всех нюансах этой живой живописи я схватывал смысл того, что вы как автор хотели передать через тысячелетия, и не только смысл, но и всё, что связывалось с чувствами и эмоциями. Это есть подлинное искусство!
– Я понимаю… все-таки, верните работы – они не продаются. Вот ваши две тысячи рублей. Что потрачено на кучера я возмещу.
– Для меня деньги не главное, но все же… за холсты уплачено тринадцать тысяч. Как прикажете понимать вас?
– ??? Манякин сказал, что только две… Эх ворюга и лжец! Но все равно: я не продам вам то, без чего жизнь моя невозможна. Я приехал ради них. Сожалею, что вынужден просить вас об этом…
– Вы так с ними срослись – со своими работами? – с пониманием спросил князь.
– Я не мыслю жить без них.
– Теперь и я – тоже.
И князь почувствовал, что в этот момент в его дом вместе с этим молодых гениальным художником вошла волна живости, покоя и внутренней силы. И сам не зная почему, он испытал чувство благодарности и любви к юному творцу.
– Я не понимаю вашего «тоже». Разве вы поняли, что я хотел сказать в полотнах? – спросил Александр, удивляясь тому, что говорил Полновский, и еще подумал про себя: «Мог бы он понять? Наверное, мог бы…».
– Знаете, когда я ехал с выставки, я все смотрел и смотрел на ваши работы, Саша, смотрел на них и плакал слезами счастья над ними, а может быть, над собой плакал. Прошу, оставь их мне. Я заплачу любые деньги. Или лучше вот что! – живи-ка ты в моем доме, вместе с нашей семьей. Места у нас много, не обидим тебя. Сделаем мастерскую, летом можешь писать под ивами, стоя босыми ногами в высокой траве. Благодатно здесь, останься! Буду тебе отцом родным; накормлю, напою, приласкаю. Только оставайся, да и все твое чудо – с тобою будет. Ну что, согласен?
Александр не ожидал такого поворота событий, но что-то подсказывало ему, что главную свою живопись он обретет именно здесь – в доме князя.
Хозяин поместья говорил быстро и живо. Глаза чистые, смотрит прямо, не виляя, а морщинки, будто сами говорят: «Чего раздумываешь, дурень, оставайся! Вот тебе отец не по крови, но по духу!».
И Александр согласился не мешкая. Они обнялись.
– Зачем ты пишешь? Что движет тобой? – спросил в самое ухо князь Александра.
– Кто пишет? Нет того, кто мог бы писать – вот в чем все дело. Я рамка багета, в который по высшим соображениям вставилась часть единого божественного холста.
Полновский поклонился Саше в ноги, потом, выпрямившись, крепко сжал его руку и шепотом еле слышно сказал будто себе:
– Если мне только будет позволено учиться у тебя, великий мастер… я нашел то, что искал всю свою жизнь. Теперь картины больше не нужны – источник рядом.
И князь еще раз крепко обнял Александра, не сдерживая слез.