Наука и техника. Наука и общество.

Слово ''техника'' обычно употребляется в двух смыслах. Во-первых, для обозначения мастерства субъекта какой-либо деятельности, и, во-вторых для обозначения средств и орудий деятельности. М. Хайдеггер придал ему еще один смысл: особого отношения к миру как к материалу, источ­нику вещества и энергии, срывающему завесы природных тайн, превращающему бытие лишь в форму и условие человеческого существования.

Для обыденного сознания представляется очевидным, что техника и ее роль в обществе является предметом че­ловеческого внимания с момента своего возникновения. Однако это не так. Лишь с возникновением технической цивилизации и, более того, по достижении ею уровня зре­лости, в XIX в. возникает то, что можно назвать пробле­мой техники в ее отношении к культуре и истории.

Еще в XVIII в., пишет О. Шпенглер в специальной ра­боте, посвященной технике, «в век Робинзона и Руссо, английских парков и пастушеской поэзии» занимались совсем другим. Технику же вообще не замечали и во вся­ком случае считали ее — в сравнении с рассуждениями о морали — чем-то не заслуживающим внимания. Только «со времен Наполеона колоссально разросшаяся машин­ная техника Западной Европы, с ее фабричными города­ми, железными дорогами и пароходами, заставила, нако­нец, со всей серьезностью поставить эту проблему». Лишь с этого момента, говорит он, возник вопрос: «что значит техника?».

Именно в этот период Гегель попытался ответить на вопрос «что значит техника?», предложив свою знамени­тую формулу: человек ставит между собой и природой предмет природы и заставляет их вместо себя .надрывать­ся в работе. А Маркс ввел понятие «производительные силы» и указал на революционизирующую роль техники в развитии общества. Пар, электричество и сельфактор (прядильная машина), писал он, были несравненно более опасными революционерами, чем даже граждане Барбес, Распайль и Бланки, деятели революций 1830 и 1843 гг. во Франции.

В том же XIX в. было переосмыслено понятие челове­ческой телесности. Было выяснено, что человек обладает не только органическим телом, в котором «локализуется*; человеческий дух, заключена его индивидуальная душа -т которое являет собой совокупность его органов, начина»

с рук, ног, мозга, нервной системы в целом, и кончая диф­ференцированной чувственностью. Наряду с органичес­ким, он имеет и неорганическое тело, как бы продолжа­ющим первое, каждый его «естественный» орган. «Тело» общественного человека — это органическое тело вместе с теми искусственными органами, которые он создает из вещества внешней природы, «удлиняя и многократно уси­ливая естественные органы своего тела» (Э. Ильенков).

В числе этих многократно усиливающих человека ис­кусственных органов находится то, что мы называем тех­никой. Зрение человека во много раз умножается очками, биноклем, приборами ночного видения, радарами, телеско­пами и радиотелескопами, оптическими и электронными микроскопами и т. д. Мы не только можем передвигаться с большими скоростями на автомобилях, поездах, парохо­дах, самолетах и космических кораблях, но и следить в режиме реального времени за событиями, происходящи­ми за сотни, тысячи и десятки тысяч километров от нас. Можем работать в глубинах океана, на космических стан­циях, на Луне, Марсе и Венере. Буквально на «краю све­та». Более того, в эпоху нарастающей глобализации мы можем с помощью информационных технологий в этом же режиме заключать сделки с контрагентами на других континентах, участвовать в работе товарных и фондовых бирж, вливаться в гигантские финансовые потоки и вы­ходить из них. Этот перечень можно бесконечно продол­жать.

В современную эпоху мы имеем массовое производство сложных технических устройств, проникающих во все сферы деятельности. Поэтому эту эпоху называют еще технотронной эпохой. По этой же причине область дей­ствительности, для которой характерно применение тех­ники, называют техносферой, по аналогии с биосферой, ноосферой и т. д. Техника — настолько сложное явление, что сформулировать его сущностные характеристики весь­ма трудно. Поэтому в литературе предложено множество схем, по которым эта работа может быть осуществлена с достаточной полнотой. Наибольшей популярностью сре­ди них пользуется схема К. Ясперса, в которой названы следующие специфические черты техники как социокультурного явления:

1) Техника является частью общей рационализации общества. Она покоится на деятельности исчисляющего рассудка.

2) Техника есть применение силы природы против са­мой природы.

3) Применение техники осуществляется методами, вне­шними по отношению к предмету. Она характеризует спо­собность делать и господствовать, а не созидать и выра­щивать.

4) Техника ставит на место непосредственного отноше­ния между человеком и природой опосредованное отно­шение.

5) Применение силы природы против самой природы основано на знании, в конечном счете, научном знании.

6) Применение техники имеет своим следствием «об­легчение жизни, сокращение каждодневных усилий, зат­рачиваемых на поддержание условий физического суще­ствования, увеличение досуга и удобства».

7) Если животное находит уже данную среду и живет в ней, человек посредством техники выводит преднайденную среду за собственные границы в беспредельность.

8) Эта среда, выведенная в беспредельность, есть но­вая, искусственная среда обитания, вторая природа. А «жизнь в среде, отчасти созданной им самим, является признаком самой сущности человека».

9) Этот, созданный техникой, искусственный мир, в свою очередь, воздействует на человека, развивая, в част­ности, в нем дух изобретательства и предпринимательства.

Несмотря на то, что сущностные характеристики тех­ники как социокультурного явления нельзя дать списком, следует признать, что предложенная К. Ясперсом схема относится к числу весьма удачных и в значительной мере отражает то состояние, которое сложилось к началу вто­рой половины XX в., за исключением, пожалуй, катего­рического утверждения о тотальной человекоразмерности техники. Понимание сущности техники, как и всякого общественного явления, во многом связано с решением вопроса о ее происхождении. В настоящее время предложен целый ряд гипотез, претендующих ответить на этот вопрос. Остановимся на некоторых из них.

Б. Поршневым предложена гипотеза биологического происхождения техники. Согласно этой гипотезе, в каче­стве недостающего звена эволюции называется семейство высших приматов (троглодитов). Их анатомия (зубы и когти) не была приспособлена к охоте и освоению туш крупных травоядных. Отсюда биологическая адаптация в виде использования и изготовления с целью утилизации режущих, колющих и скребущих камней. Сама же эволю­ция к человеку объясняется неуклонным разрастанием головного мозга. Более подробно об этой гипотезе расска­зано в главе, посвященной проблеме человека.

Наиболее распространенная трудовая гипотеза рас­сматривает возникновение техники сквозь призму станов­ления внебиологических форм наследования. Согласно этой гипотезе, имеет место процесс поступательного раз­вития целостного единства целесообразной деятельности, средств и предметов этой деятельности, а также системы общественных отношений. Возникающая техника высту­пает, с одной стороны, как носитель целесообразной фор­мы, а с другой, как материальный субстрат общественных отношений. Ее освоение и развитие каждым новым поко­лением людей и составляет глубокую основу человеческой истории.

Третья концепция рассматривает технику не в качестве первичного начала социальности, но как момент — хотя и весьма важный — большой культурной целостности, начало которой восходит к культу, обрядовым службам, магическим обрядам, игре, мифу и фантазии, о чем было сказано в названной выше главе.

Четвертая гипотеза менее известна и потому заслужи­вает права быть изложенной более подробно. Весьма сис­тематически разрабатывал этот подход О. Шпенглер. Со­гласно этому подходу, современная машинная техника происходит не из развития первоначальных орудий тру­да, но из кооперированной деятельности больших масс людей. Технику, утверждает О. Шпенглер, нельзя пони­мать инструментально. Речь идет не о создании инстру­ментов — вещей, а о способах обращения с ними. Именно это часто упускают в исследованиях о доисторических временах, в которых слишком много думают о музейных экспонатах и слишком мало о бесчисленных методах, ко­торые наверняка существовали, но не оставили следа. Бу­дучи понята как метод жизни, техника простирается за пределы человека к жизни животных. Пчелы, термиты, бобры делают удивительные постройки. Муравьи знако­мы с растениеводством, строительством дорог, рабством и ведением войны. Но в этом случае мы имеем дело с тех­никой вида, данной ему от века. Человек же свободен от принуждения вида. У него от инстинкта отделились мыш­ление и мыслящее действие. Он стал творцом. На этой основе происходит переход к планомерной деятельности многих, а затем и формирование техники как организации больших масс людей. Это — техника вождя и техника ис­полнителя. И если человек, по исходу, хищник, то теперь «характер свободного хищника передается от индивида к организованному народу — зверю с одной душой и мно­гими руками». Техника же в обычном смысле лишь побоч­ный продукт развития этой человеческой машины.

Близкую концепцию развивал и Л. Мэмфорд, который ввел термин «мегамашина», или, как он иногда говорил, «архетипическая машина». Эта великая трудовая машина, писал он, была истинной машиной, сотворенной из чело­веческой плоти, нервов и мускулов. Такие машины были построены царями в век пирамид, в конце четвертого ты­сячелетия до н. э. Ее перводвигателем является власть. В ее состав входят наука и бюрократия.

Исследователями предложен ряд периодизаций разви­тия техники. Одна из них принадлежит Г. Волкову, кото­рый видит критерий различения этапов развития техники в перемещении от человека к технике функций, которые вызывают фундаментальные изменения в техно­логическом способе соединения человека и техники. Та­ких этапов он насчитывает три. На первом этапе господ­ствуют орудия ручного труда, на втором — машины, на третьем — автоматы. На первом этапе человек является материальной и энергетической основой производства, а орудие только усиливает его работающие органы. На вто­ром основой производственного процесса становится машина, а человек превращается в ее придаток. На третьем возникает свободный тип связи. Человек высвобождает­ся из непосредственного процесса производства, получа­ет возможности для творческой деятельности. На этом этапе, говорит Г. Волков, техника не ограничивается бо­лее в своем развитии пределами человеческого организма. Другая периодизация предложена Л. Мэмфордом. По­следний различает эпохи развития техники в соответствии с тем, что каждая из них дает или отнимает у человека. Первая эпоха — палеотехническая, вторая — эотехническая, третья (наступающая) — неотехническая. Первая эпо­ха — особенно на своем последнем отрезке — имеет целью не наращивание силы, а интенсификацию жизни. Среда, в которой живет человек, — цветы, каналы, фонтаны. Со­держание жизни: цвета, запахи, образы, музыка, эротичес­кий экстаз, подвиги в бою, мысль и исследование. Живы идеалы справедливости и равенства. Эпохой еще не овла­дело созданное буржуазией «Евангелие труда». Вторая эпоха — это «эпоха нового варварства», «угольный капи­тализм», «рудниковая цивилизация». Для нее характерна эрозия человеческих начал, снижение всех ценностей жизни, разрушение традиций. В новых фабричных горо­дах люди живут и умирают без воспоминаний и надежд. Формируется отношение к жизни как к абстракции, а к стоимости — как единственной реальности. Рудник и шах­та — прафеномен индустриального общества, но одновре­менно и символ, в котором «механическое упирается в свои пределы». «Рудниковая цивилизация» лишь «несча­стная интерлюдия» к обществу, которое призвано покон­чить с догмами индустриализации, демократии, растущих потребностей. В этом обществе техника начинает ориен­тироваться на органическое. Открытия подсказываются уже не рудником, а виноградником. Наука, похоже, начи­нает искупать вину Галилея, элиминировавшего человека из картины мира. На наших глазах, утверждает Л. Мэм­форд, возникает общество, где будет признана антро­пологическая ценность техники, а человек перестанет рассматриваться как средство. Существуют и другие пери­одизации техники, критерии которых так или иначе тяго­теют к уже нами названным. Современная техника является практическим приложе­нием науки и составляет с ней сложный симбиоз. Этот симбиоз — главное средство развития современного обще­ства. В силу чего общественный прогресс часто рассмат­ривается прежде всего как научно-технический. В конце XIX в. отношение к последнему стало раздваиваться. На­ряду с положительным, сформировалось и отрицательное отношение к нему. Это сказалось не только на отношении к науке, но и к технике. В обществе сформировалось три подхода к технике: нейтральный (все зависит от ее при­менения), положительный и отрицательный.

Примером первого является подход, сформулирован­ный К. Ясперсом. Сама по себе, говорит он о технике, она не является ни благом, ни злом, но может быть использо­вана во благо и во зло. То и другое имеет совсем иные ис­токи, коренится в человеке, и только это придает техни­ке смысл. «Впервые это во всей широте понял Карл Маркс». Квинтэссенцию позиции последнего, осуждаю­щей капиталистическое применение машин, мы можем найти в речи на юбилее чартистской газеты в 1856 г. В наше время, сказал он, все как бы чревато своей проти­воположностью. Мы видим, что машины, обладающие чудесной силой сокращать и делать плодотворнее чело­веческий труд, приносит людям голод и изнурение. По­беды техники как бы куплены ценой моральной деграда­ции. Кажется, что по мере того как человечество подчиняет себе природу, человек становится рабом других людей, либо рабом своей собственной подлости. Выход Маркс видит в совлечении капиталистической оболочки с научно-технического прогресса.

Оптимистический вариант понимания значения техни­ки сформулирован Мэмфордом в изложенной концепции развития социальности. Сторонники пессимистического понимания роли техники в современном обществе указы­вают, что техника все более становится несоразмерной создавшему ее человеку, который постепенно теряет над ней контроль, что выражается в умножении числа и уве­личении объема так называемых глобальных проблем со-

временности. Мир человека, говорят представители «Рим­ского клуба», болен раком и этот рак сам человек.

Этот подход наиболее четко выражен немецким фило­софом X. Шельски в ставшей классической большой ста­тье под названием «Человек в научной цивилизации». По его мнению, развитие техники приобрело такой характер, что это по-новому ставит вопрос о его самоидентифика­ции. Сегодня уже нельзя отождествлять человека с его привычным нам, сложившимся веками культурно-истори­ческим образом. Чтобы по-новому объяснить человека, говорит он, нужно по-новому объяснить технику. Пони­мание техники как продолжения органов человека хотя и верно, но теперь уже недостаточно. Суть новой реально­сти состоит в том, что человек полностью подпадает под необходимость, которую он сам продуцирует в качестве своего мира и своей техники. Это — техническая необхо­димость. Человек теперь встроен в технику. Поэтому про­блема человеческой сущности не поддаётся иному реше­нию, кроме технического. Теперь мы не политики, а «техники» — функционеры прогресса. «Место политического народного волеизъявления занимает закономерность ве­щей, которую сам человек производит в качестве науки и техники». Для теоретика, пытающегося объяснить дей­ствительность, это означает «конец истории» в ее фило­софском понимании. На место «истории» приходит «со­циология». Примерно в этом же ключе рассуждал и М. Хайдеггер. «Тоталитаризм, — писал он, — это не просто форма правления, но следствие необузданного господства техники. Человек сегодня подвержен безумию своих про­изведений».

Какой из этих трех вариантов можно считать истин­ным? Представляется, что каждый из них содержит в себе момент истины. Однако нужно подчеркнуть, что пессими­стический вариант не должен быть недооценен. Творение все более становится несоразмерным творцу и вполне воз­можно, что уже в недалеком будущем человек может ока­заться в постчеловеческом мире. Или, говоря иначе, об­наружить, что он в мире уже не один и уже не главный. Предсказаний такого рода становится все больше. Именно такого мнения придерживается профессор Келвин Уорвик, выдающийся ученый нашего времени, не так давно поставивший нас в известность, что уже через несколько десятилетий человек окажется в зависимости от созданно­го им самим искусственного разума. Как и известный аме­риканский ученый Ф. Фукуяма, совсем недавно написав­ший в статье «Запрограммированный недочеловек» о возможности с помощью информационных и биотехноло­гий изменять природу человека и войти на этой основе в «новую, постгуманную историю». Примерно таких же взглядов придерживается и директор Института мозга РАН академик Н. Бехтерева, которая называет даже при­мерную дату, когда компьютерные системы выйдут из-под контроля человека, и описывает способ, каким они это сделают. О чем, впрочем, за три четверти века до К. Уорвика, Н. Бехтеревой и Ф. Фукуямы писал русский рели­гиозный философ Н. Бердяев: «Творение восстает против своего творца, более не повинуется ему... Тайна грехопа­дения — в восстании твари против Творца. Она теперь повторяется... Прометеевский дух человека не в силах ов­ладеть созданной им техникой...». Пойдет ли развитие по этому пути, выяснится, по-видимому, уже в ближайшие десятилетия.

Все более возрастающая роль техники в обществе при­вела к выделению в философии относительно самостоя­тельной области — философии техники. Хотя термин был введен еще в 1877 г. немецким мыслителем Э. Каппом, опубликовавшим книгу «Основания философии техники», статус особой философской дисциплины она приобрела в 60-е годы XX в. Философия техники тесно связана с фи­лософией науки, с одной стороны, и философской антро­пологией, с другой. Как и всякая дисциплина, находяща­яся в процессе становления, она страдает элементами эклектики и имеет тенденцию в ряде случаев выйти за рамки философской дисциплины. Согласно В. Порусу, давнему исследователю природы философии техники, в настоящее время на первый план в этой отрасли знания выдвигаются следующие проблемы: глобальный характер технического развитая, его способность затрагивать инте­ресы всех народов планеты; проблема ограничения количественного роста техники рациональными пределами; угроза всемирной катастрофы, непосредственно связанная с развитием военной техники и возможной необратимос­тью экологического кризиса, проблема гуманизации тех­нического роста, предотвращения его конфликта с про­цессом самоутверждения творческой личности и др. Несмотря на признаки развития, судьба философии тех­ники неясна. Это объясняется, во-первых, тем, что сама идея философских наук, дублирующих в рефлексии кон­кретные науки, уже более ста лет подвергается убедитель­ной критике, во-вторых, тем, что создание под флагом философии дисциплины, напоминающей не имеющую мировых аналогов отечественную культурологию, чрева­та появлением конгломерата из различных методов, тем, подходов и решений, принципиально не поддающихся синтезу.