Будучи всеобщей, философская наука в своей системе может быть только одна. Утверждение о том, что существует якобы много «философий», или хотя бы философских наук, но нет единой философии, не идет дальше существования этих особенных определений. Между тем, будучи определенными как философские, эти особенности утверждают себя в форме того, что есть философия в себе. Впрочем, более претенциозным является утверждение о том, что философии как единой системы не вообще существует, на том основании, что в своей истории философия представляется собранием множества мнений, как правило, противоречащих друг другу. В таком представлении, однако, отсутствует понятие того, что вообще историческое как развивающееся необходимым образом противоречиво (эта противоречивость характеризует не только историю философии, но и любой предмет, имеющий историю). Отмеченное противоречие может быть разрешено лишь тогда, когда оказывается развитой последняя, то есть наиболее конкретная определенность всеобщего содержания. Для представления этого необходимо четко сознавать, что такое история предмета. История, разумеется, вообще есть развитие, то есть становление для себя тем, что есть предмет в себе. Предмет в себе есть понятие, всеобщность себя самого, и вот этим-то понятием, этой-то всеобщностью он должен быть не только в себе, но так же и для себя, то есть в результате своего развития, своей истории он должен получить свою собственную форму – форму своего содержания, то есть того, что в начале истории есть еще только в себе. Иными словами, хотя предмет и есть понятие в себе, он в результате истории должен стать таковым для себя.
Таким образом, вообще предмет имеет (как так или иначе говорилось выше) две основные формы: форму непосредственности, или историческую, и форму собственную, или логическую. Историческая форма предмета в себе есть его логическая форма, и поскольку это так, постольку сама история есть не что иное, как движение логического содержания от одной особенной определённости к другой, от более абстрактного определения к более конкретному. Если брать эти определения, эти особенности вне системы предмета, то есть если рассматривать историческое не научным, не логическим образом, то они и вправду представляются чем-то непосредственно только противоположным. Однако едва стоит этому представлению вспомнить о том, что каждое из этих особенных определений есть всего лишь особенное и, значит, тождественное другому особенному и, следовательно, единое, всеобщее, тут же оно оборачивается против себя самого, выявляя свою превратность и абстрактность. Поскольку же, таким образом, выясняется, что всякое историческое есть в себе логическое, то теперь остаётся лишь познать особенную определённость логического. Поскольку же логическое вообще в себе и для себя определённо, постольку и историческое, как его выражение, имеет конец; конец истории есть, однако, не историческое в его непосредственности, а именно логическое определение. Вот почему предмет в своей логической форме существует также и исторически, и в этой непосредственности он разделяет конечную определённость самой исторической формы.
Так как предмет философии как логическая система теперь есть для себя и в логической форме, то он был также осуществлён в исторической. По этому поводу следует сказать, что последней формой в истории философии была наука логики немецкого философа Гегеля. При этом, однако, не следует путать историческое в логическом аспекте и историческое взятое со стороны его непосредственности, а именно: гегелевская философия была последней логически, а не хронологически.