Дикастерии - демократический, суд присяжных., введенный в Афинах Салоном.

Но предположим, что адвокат решил давать уроки судебного красноречия; предположим, что он объявил во всеуслышанье, что за определенное вознагражде­ние он обучит любого искусству излагать мысли, вес­ти спор, а также покажет, как допрашивать свидетелей и пользоваться всякими юридическими уловками и изворотами так, что обучаемый сможет стать вполне сносным адвокатом. Все это, конечно, будет несколько экстравагантным, но можно ли считать это безнрав­ственным? Вероятно, кое-кто возразит, что адвокат, да­вая возможность обращать черное в белое, будет пло­дить плутов и негодяев, но это соображение не столь серьезно, как кажется на первый взгляд. Без сомнения, справедливо, что иногда ораторское искусство, остро­умие и разные уловки доставляют торжество грязно­му делу, но справедливо, с другой стороны, что, благо­даря тому же, и честный человек выигрывает, а многие плуты терпят неудачу. Если благодаря судебному крас­норечию неправое дело иногда одерживает верх, что есть необходимое зло; то все-таки именно судебное красноречие дает почувствовать и всю силу правды, а это составляет истинную цель правосудия. Каликл, защищая Горгия, возражал Сократу таким образом: "Если кто-нибудь обвинит вас в преступлении, кото­рого вы не совершали, и вы будете заключены в тюрь­му, вы придете в изумление и, обезумев, не найдетесь, что сказать, а затем, когда вы предстанете перед судом, то, как бы ни был ничтожен и слаб ваш обвинитель, но если ему вздумается обвинить вас в уголовном преступлении, вы погибли. Что же это за мудрость, если обладающий ею даровитый человек не в состоя­нии воспользоваться превосходством своей природы и не способен предохранить себя и других от величайших опасностей, тогда как враги его могут присвоить себе всю его собственность и довести его до положения тех, которые лишаются всех прав по приговору суда".

Если допустить, что адвокат, обучая судебному крас­норечию, поступает не безнравственно, но лишь ори­гинально, то после перенесения взятого примера на область политики, в демократическое государство Афины, где демагоги пользовались огромным влияни­ем, станет понятно почему искусство софистов не считалось безнравственным. В качестве пояснения можно привести отрывок из "Государства" Платона, в котором Сократ, указывая на продажность софис­тов, говорит: "Эти софисты учили только тому, что практикуется самим народом в собраниях, тем не менее софисты называют это мудростью. Они посту­пают совершенно также, как человек, который взду­мал бы наблюдать инстинкты и привычки какого-либо огромного и сильного животного, чтобы узнать, как лучше подойти к нему, от чего оно приходит в ярость или успокаивается, какие крики оно издает и какие звуки укрощают или раздражают его. Изучив все это и назвав свои знания мудростью, человек этот пере­дает их другим, не понимая, что хорошо или постыдно в этих инстинктах и привычках; он называет хоро­шим то, что нравится животному, а дурным то, что сер­дит его, но он не понимает разницы между тем, что хорошо само по себе (безусловно), и тем, что хорошо лишь относительно".

Можно видеть в этих словах обычную склонность Платона к карикатуре, но из них ясно следует, что софисты не учили чему-либо противоречащему обще­ственной нравственности, хотя их искусство и могло оскорблять абстрактную нравственность. Сам факт популярности софистов доказывает, что они только

откликались на запрос общества; они удовлетворяли всеобщему требованию и за это получали денежное вознаграждение. Платон постоянно указывал на про­дажность софистов, но сам он был богат и ему легко было отпускать саркастические замечания на этот счет. Греки платили своим музыкантам, художникам, скуль­пторам, врачам, поэтам и школьным учителям; почему же философы должны были составлять исключение? Денежное вознаграждение получали, между прочим, и Зенон Элейский, и Демокрит; впрочем, оба эти фило­софа иногда причисляются к софистам. И, действитель­но, можно ли хоть как-то обосновать, почему для филосо­фов постыднее брать деньги, чем для поэтов; а известно, что последние получали очень хорошую плату.

Таким образом, будем считать установленным, что "софистическое искусство" (а только оно обще всем софистам) не заключает в себе ничего безнравствен­ного или, по крайней мере, не считалось безнравствен­ным в древней Греции. Теперь же посмотрим на­сколько справедливо известное обвинение софистов в том, что они развращали афинскую молодежь и что будто бы сама сущность их учения вела к деморализа­ции общества.

Определенно можно утверждать, что афиняне не считали софистов развратителями молодежи. Это следует из того, что они ни в чем не обвиняли софи­стов, тогда как ими был осужден Сократ (из чего вид- '• но, что они не были безразличны к взглядам филосо­фов). Когда Анаксагор и Протагор стали подрывать основы нравственности и выражать идеи, противоре­чащие господствовавшей в Афинах религии, они были изгнаны; но были ли в чем-либо обвинены Горгий, Гиппий и Продик?

Однако искусство софистов по самой своей сути могло влиять развращающим образом, хотя бы это и

было не заметно для современников. Именно так, на­верное, и нужно смотреть софистов; однако совершен­но недопустимо возлагать на них ответственность за те последствия, которые сделала возможными их про­фессия. Вообще логические последствия - некоррект­ная точка зрения. Люди не могут отвечать за то, к чему, по мнению других, могут привести их идеи. Со­крат был осужден на смерть именно за те последствия, к которым, как казалось другим, могло привести его учение. Столь же безосновательно и общепринятое порицание софистов и прежде чем обвинять их в развращении афинских нравов, следует поискать бо­лее веских доказательств. Почему, спрашивается, Пла­тон всегда отзывался о софистах в столь жестких выражениях? Почему он считал их учение столь опас­ным? Причина, по всей видимости, в том, что он совер­шенно расходился с софистами. Он ненавидел их по той же причине, что и Кальвин Сервета; но так как по природе своей Платон был великодушнее Кальвина, то его ненависть не выразилась в столь гнусной фор­ме. Если Платон осуждал софистов, то точно также он должен был осуждать всех общественных деяте­лей того времени. При чтении "Горгия" или "Госу­дарства" сразу бросается в глаза как скор и нераз­борчив Платон на обвинительные приговоры. На всех он налагал одно общее клеймо позора, на софистов и риторов, на музыкантов и поэтов, равно как и на всех государственных людей прошлого и настоящего ему времени, не исключая даже великого Перикла. Тем не менее Платон настолько был далек от того, чтобы счи­тать софистов главными развратителями афинского общества, что даже прямо высказался против подоб­ного мнения, заметив, что: "Коль порочен весь народ или общество со всей его системой морали, с его умом и чувствами, наставники такого общества должны быть также порочны - иначе их учение не было бы принято; если бы они учили добру, то преобладающее влия­ние уничтожило бы результаты их наставлений, и они оказали бы действие лишь на немногих избранных лиц".

Истина заключается, однако, в том, что пропаганди­ровавшееся софистами учение, если только можно так назвать их взгляды, носило все же этический харак­тер. Ведь на самом деле нелепо предполагать, что мож­но обучать безнравственной этике, то есть такой сис­теме нравственности, которая заведомо ведет к без­нравственности. Чтобы пояснить эту мысль, попытаем­ся определить, в чем же состояло учение софистов.

Платон выставил софистов, конечно, в карикатур­ном виде, ибо невозможно, чтобы кто-либо серьезно придерживался взглядов, подобных тем, которые изло­жены у Платона. У него не найти подлинных взгля­дов Протагора и Горгия, наоборот, выбрав одну из их доктрин и объяснив ее по-своему, Платон стремился показать, что она ведет к вопиющей нелепости и без­нравственности. Это походит на то, как если бы Битти вздумал передать нам в своем изложении учение Беркли. Как известно, Беркли отрицал существование внешнего мира, утверждая, что он есть не что иное, как мир идей. Битти, осмеивая такое воззрение, советовал Беркли последовать своим принципам и попробовать пройтись над пропастью. Конечно, Битти в этом слу­чае допускал грубую логическую ошибку. Он не по­нял доводов Беркли и вывел заключение из своей же ошибки. Теперь предположим, что Битти написал диалог вроде одного из диалогов Платона, предположим Далее, что он заставил Беркли излагать свои взгляды так, как он сам Битти, толкует их, то есть впадая в некоторое преувеличение для усиления эффекта и даже в нелепости для более легкого опровержения противника. Спрашивается, как бы он заставил говорить Беркли? Он, конечно, вложил бы в уста его приблизительно такую речь: "Да, я утверждаю, что нет такого внешнего мира, какой обыкновенно представляют себе люди. Нет материи, но существуют только идеи. Если бы я попробовал пройтись над пропастью, со мной не случилось бы никакого несчастья потому, что это толь­ко идеальная пропасть". Таково толкование Битти; известно - насколько оно справедливо; но столь же несправедлив и взгляд Платона на софистов. Загля­нув в сочинение Беркли, можно без труда опроверг­нуть Битти, Платона же поможет опровергнуть пони­мание человеческой природы. Исторический опыт че­ловечества свидетельствует, что даже один человек, а уж тем более целая корпорация людей, не может серь­езно, публично и постоянно распространять идеи, под­рывающие всякую нравственность, не подвергаясь за это самому тяжкому наказанию. Для того, чтобы рас­пространять безнравственные идеи с самой слабой надеждой на успех, человек должен действовать во имя безусловной нравственности. Учить безнравствен­ности и открыто считать это безнравственным, - а в этом и заключалась, по мнению Платона, профессия софистов, - нечто совершенно не соответствующее человеческой сути.