Красноречие в эллинистической Греции

После падения демократии в Афинах и образования эллинистических государств красноречие теряет самую благодатную свою почву — политическую. Так, при правлении эллинистических монархов, наслед­ников Александра Македонского, Народное собрание — экклесия — становится достоянием славной истории греков. Ораторские бата­лии в Совете пятисот и на Пниксе заменены указами царя и его чиновников; канцелярская бумага усваивает некоторые черты и обороты риторики, но из политической жизни уходит главный принцип прежней гражданской организации — состязательность.

В период правления македонских наместников Афины политиче­ски оскудели, другие греческие полисы не обладали достаточным уровнем культуры, чтобы развить художественное красноречие. Только Родос составлял исключение; здесь на подготовленной Эсхином почве зарождается здоровый стиль, так называемый родосский, в котором счастливо сочетаются деловитость содержания и красота формы. Однако нам мало известно об отдельных его пред­ставителях на протяжении трех веков вплоть до пребывания на Ро­досе Цицерона, учившегося у знаменитого ритора Молона в первой трети I в. до н.э.

Обыкновенно судебное красноречие меркнет там, где его пред­ставители не совмещают свою адвокатскую деятельность с полити­ческой. Так, в эллинистической Греции из трех разновидностей ри­торической прозы некоторое значение сохраняет только одна — па­радное, или эпидейктическое, красноречие, подвизающееся в основ­ном у подножья тронов. Процветает и школьная риторика, со вре­мен Исократа ставшая основой всей системы античного образования. Именно в школах распространяются так называемые деклама­ции, распадающиеся на суазории(вымышленные политические ре­чи, например: "Оратор убеждает афинян уничтожить свои трофеи над персами ввиду угрозы Ксеркса вернуться, если они этого не сделают") и на контроверсии(мнимосудебные речи по вымыш­ленным делам, например: "Храбрец убивает брата, установившего тиранию, и затем попадает в плен к пиратам; гневный отец обещает за него двойной выкуп, если ему отрубят руки; возмущенный пред­водитель пиратов отпускает его даром; спустя некоторое время впавший в нищету отец требует от сына помощи, но последний в ней отказывает").

Как видно из приведенного выше, красноречие этого периода, особенно контроверсии, сильно отдает беллетристикой. Действи­тельно, риторические задачники, которые не замедлили появиться, походили на собрание уголовных романов и в своих позднейших ла­тинских переделках имели значительное влияние на средневековую новеллу.

Как указывает М.Л. Гаспаров, в этих условиях наибольшую важность представляют два момента: "Во-первых, изменился эсте­тический идеал красноречия. Политическая речь стремится прежде всего убедить слушателя, торжественная речь — понравиться слу­шателю. Там важнее всего была сила, здесь важнее всего красота. И греческое красноречие ищет пафоса, изысканности, пышности, блеска, в речах появляются редкие слова, вычурные метафоры, под­черкнутый ритм, ораторы стараются щегольнуть всем арсеналом школьных декламаций. Наибольшую известность среди ораторов нового стиля имел Гегесий, имя которого впоследствии стало сино­нимом дурного вкуса. Позднее, когда приевшаяся пышность нового стиля стала ощущаться как упадок красноречия после древнего ве­личия, возникло мнение, что причиной этого упадка было переме­щение аттического красноречия на Восток, в среду изнеженных жителей греческой Азии, усвоивших тамошние "варварские" вкусы; отсюда за всем новым стилем закрепилось наименование "азианство". Однако такое объяснение было неверным: новый стиль был подготовлен всем развитием классического стиля — от просто­ты и скромности Лисия к богатству и сложности Демосфена; пере­ход от классического стиля к новому был плавным и постепенным (лишь условно стали потом связывать этот переход с именем фило­софа-оратора Деметрия Фалерского, ученика Феофраста); сами ораторы нового стиля считали себя истинными наследниками атти­ческих ораторов и даже дробились на несколько направлений в за­висимости от избираемого классического образца. Так, одни стара­лись подражать сухой отчетливости Лисия ("рубленый слог": сам Гегесий считал себя продолжателем Лисия), другие воспроизводили плавную пространность Исократа ("надутый слог"), третьи — на­пряженную выразительность Демосфена. Впрочем, это последнее направление, центром которого был Родос, обычно не причисляли к азианству и выделяли в особую родосскую школу, промежуточную между азианским и аттическим красноречием: об этом постарался Цицерон, который сам учился на Родосе и не хотел, чтобы его на­ставников позорили именем азианцев.

Во-вторых, повысилось значение теоретических предписаний для красноречия. Если в политическом красноречии содержание и по­строение речи целиком исходят из неповторимой конкретной обста­новки, то содержание торжественных речей всегда более однооб­разно и, следовательно, легче поддается предварительному расчету. Поэтому риторическая теория, заранее рассчитывающая все воз­можные типы и комбинации ораторских приемов, оказывается в высшей степени необходимой оратору. Начинается усиленная раз­работка теоретической системы риторики, существующие положе­ния и предписания умножаются новыми и новыми, классифициру­ются на разные лады, достигают небывалой дробности и тонкости, стараясь охватить все возможные случаи ораторской практики. Высшим достижением риторической теории эпохи эллинизма была система "нахождения", разработанная Гермагором около средины II в. до н.э.: Гермагор сумел свести все многообразие судебных казусов и соответствующих им мотивов в речах к единой схеме видов и разновидностей ("статусов"), необычайно разветвленной и сложной, но логически точной и ясной. Современники и потомки порицали его педантическую мелочность, заставлявшую предусматривать да­же случаи, заведомо нереальные, но признавали удобство и пользу его систематики. В этих и подобных классификациях и разделениях теоретикам приходилось, разумеется, опираться на опыт логики как классической аристотелевской, так и позднейшей, усиленно разра­батываемой стоиками. Следы стоических влияний часто заметны в сохранившихся до нас остатках эллинистической риторики; однако преувеличивать их значение не следует, ни о каком глубоком влия­нии философии на риторику этого времени говорить не приходится. Скорее напротив, эллинистическая риторика все дальше отстраня­ется от философских интересов. Возводя свое происхождение к Исократу, воспринимая от него культ слова и заботу о красоте ре­чи, эллинистические школы все более и более отходили от исократовского гуманистического идеала, все более и более сосредоточи­вались на искусстве слова в ущерб искусству мысли. В этих рито­рических школах постепенно вырабатывался тот тип ритора-краснобая, ремесленника слова, способного говорить обо всем, не зная ничего, который стал впоследствии таким распространенным и навлекал насмешки лучших писателей эпохи Римской империи"¹.

Поскольку риторы раннего эллинизма в качестве образца для подражания избрали классическую греческую риторику, в III в. до н.э. в Пергамской библиотеке, занимавшейся собиранием и распро­странением подлинных текстов мастеров красноречия, складывается знаменитый канон десяти аттических ораторов,куда вошли Антифонт, Андокид, Лисий, Исократ, Исей, Ликург, Демосфен, Гиперид, Динарх, Эсхин. Позднее к этому канону апеллировали и теоретики, и учителя риторики, и великие ораторы эпохи "второй софистики" — возрождения эллинофильства и краткого последнего расцвета античного красноречия.

¹ Гаспаров М.Л. Цицерон и античная риторика. С. 13—14.