СТАНОВЛЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ: “ЭВОЛЮЦИОННЫЙ” И “РЕВОЛЮЦИОННЫЙ” ПУТИ ФОРМИРОВАНИЯ НОВЫХ программ

«Человек» — это понятие без сомнения относится к числу наиболее трудноопределимых. Между тем дефиниция человека как деятельного и мыслящего существа в значительной степени выражает его сущность. Люди постоянно, для того чтобы выжить и оставаться людьми вынуждены воспроизводить окружающий их предметный мир, систему социальных отношений и самих себя как субъектов истории. Воссоздают они этот базис своего существования посредством практической и мыслительной деятельности, опирающейся на сложноорганизованную систему надбиологических программ человеческой жизнедеятельности — социокод, как его определяет академик В.С. Степин. Вышеназванные программы существуют в виде знаний, навыков, умений, образцов деятельности, поведения и общения, норм, правил, ценностей и т.п.[43] Отталкиваясь от этого массива культуры человечество с помощью «мыслительной активности» вырабатывает идеальный план действий, который затем реализуется людьми на практике.

Однако человечество на протяжении своей истории не просто осуществляет трансляцию имеющихся образцов поведения и деятельности, наличного знания, мировоззренческих ориентиров. Оно постоянно преобразует и усложняет их. Нет обществ, где такие изменения не производились, хотя скорость преобразований в них может быть различна, достигая максимума в техногенной цивилизации.

Очевидно, что трансмутированные образцы воспроизводятся по программам, которые являются модификациями существующих. Как же происходит процесс трансмутации наличных программ? Казалось бы ответить на этот вопрос довольно просто. Изменения в практической деятельности, поведении, структурировании знания и мировоззренческой ориентации обусловлены появлением у людей новых потребностей. Для их реализации видоизменяются старые и создаются новые программы. На первый взгляд все логично в этом рассуждении, но при более детальном анализе этой версии ответа возникают довольно значительные неувязки. Неясно по каким причинам у человека вообще могут появляться новые потребности. Например, животное оптимально приспособлено к среде своего обитания и удовлетворяет в ней необходимые для поддержания жизнедеятельности и развития организма потребности. Никаких сверхбиологических потребностей, в частности по сознательному и целенаправленному изменению ареала обитания у животного даже в экстремальных ситуациях, грозящих ему гибелью, не возникает. Максимум на что способна особь — это посредством рефлекторного взаимодействия со средой автоматически приспосабливаться к ее нерадикальным изменениям [44].

Человек, конечно, принципиально отличается от животного. Он осмысляет мир и преобразует его в соответствии со своими целями. Однако как у человека могут возникать не заданные биокодом потребности? Что заставляет его заменять старые устремления новыми? Попробуем ответить на эти вопросы. Начнем с констатации эмпирически подтверждаемого факта появления у человека новых потребностей. Например, на определенных этапах истории в одежде, жилище, книгах, автомобилях, компьютерах. Одновременно у нас не вызывает возражений и утверждение, что эти потребности порождены самим человеком. Верно и другое рассуждение. Если рассматривать человека только как биологическое существо, то все его «мысли» и «желания» жестко детерминированы природной средой. Следовательно появление у такого индивида сверхбиологических потребностей исключено.

Итак, в данном случае мы сталкиваемся с парадоксом, требующим философской рефлексии. Оказывается, что человек как чисто биологическое существо в принципе не может, но тем не менее формулирует новые цели для своих последующих действий. Разрешить этот парадокс возможно только в случае признания принципиальной раздвоенности человека. Он должен существовать в двух ипостасях: «биологической» и «надбиологической», взаимодействие которых и порождает новые потребности.

И такое допущение соответствует действительности. С одной стороны человек это реальное телесное «Я». В этом качестве он близок к биологическому существу, так как очень тесно вписан в навязанный ему извне мир практическо-предметной деятельности, требующей от индивида жесткой детерминации действий и мыслей. Соответственно и вероятность появления у такого человека потребностей, выходящих за рамки заданные этим «практически-предметным полем» очень невелика.

С другой стороны человек представляет собой некое идеальное «Я», «парящее» над реальным индивидом в «пространстве» абстрактных понятий и законов. В ходе мыслительной деятельности или мысленных экспериментов реально живущий человек может совершать над своим иллюзорным «Я» некие действия, приводящие к идеальному результату. Иногда такой результат становится целью, формирующей потребности реального «Я». Для их реализации формируются новые или модифицируются старые программы деятельности.

Итак, взаимодействие идеального и реального «Я» — это действующий механизм порождения новых потребностей человека, задания целей, для осуществления которых создаются соответствующие программы.

Рассмотрим теперь процесс составления новых программ для реализации этих идеальных результатов. Потенциально возможны и действительно осуществляются на практике два варианта: «эволюционный» и «революционный». Оба эти способа рассмотрены В.С. Степиным на примере формирования фундаментальных исследовательских программ науки[45].

Но можно обобщить эти способы творческой деятельности, представив их как реализующиеся не только в науке, но и в любых сферах духовной культуры. При этом в случае реализации «эволюционного» пути происходит модификация различных подпрограмм трансмутируемой программы и/или включение в ее структуру переосмысленных фрагментов других программ. Однако направленность модифицированной программы на решение того же класса задач что и «материнская» сохраняется. Существенно не изменяется и способ решения этих задач.

Второй, «революционный» метод формирования новых программ основан как на составлении из имеющихся программ и/или их фрагментов алгоритма для решения вновь возникших задач, так и образование оригинальной программы из тех же элементов для давно сформулированной и успешно решаемой с помощью существующих алгоритмов программы.

Однако и при «эволюционном» и при «революционном» способах образования новых программ перед отдельным индивидом или группой людей стоит проблема выделения из системного поля программирования той или иной деятельности отдельных программ, их блоков и частей, из которых после соответствующего переосмысления и переформулировки будет создан новый алгоритм действия.

Как же выделяются из единого поля программирования отдельные программы, их части и фрагменты? Ясно, что для этого необходимо прежде всего разрушить связи между существующими программами, подпрограммами и их элементами. Результатом этих действий станет выделение в «чистом» виде отдельных «строительных конструкций» с соответствующим количеством «свободных» связей, посредством которых эти элементы можно будет включить в программы, нацеленные на удовлетворение вновь сформулированных потребностей человека.

При всей кажущейся элементарности осуществления таких «простейших» операций по перезаписи и формированию новых программ человечество потратило на овладение подобного рода манипуляциями не одно тысячелетие. Главным препятствием на пути создания эффективного механизма трансмутации программ была, во-первых, если немного перефразировать В. Гумбольдта трудность разделения того, что находится в связном виде в неразвитом мышлении[46]. И, во-вторых, переход к записи программ во все более и более абстрактной форме. При этом надо отметить, что выделение и абстрактизация элементов, затем использующихся в программировании, представляет собой единый процесс. Одновременно чем более абстрактными, то есть имеющими большее количество «свободных» связей становились эти фрагменты — тем больше потенциальных возможностей появлялось у человечества для составления новых программ действий. В этой связи очень интересным представляется взгляд на развитие цивилизации как переход людей к описанию внешнего мира и своего места в нем во все более абстрактных символах и схемах связи этих законов.

Абстрактизацию отдельных объектов можно представить как процесс их обозначения неким знаком, из которого по мере совершенствования мыслительной деятельности человека элиминировалось конкретное содержание, заменяемое тем или иным идеальным представлением. Отметим основные этапы пути превращения человеком наглядных образов реальных объектов в абстрактные символы, с которыми легко производить различные мыслительные манипуляции.

Отправной точкой наших размышлений на эту тему станет следующая мысль Эвальда Ильенкова. Для удовлетворения своих жизненно важных потребностей человек прежде всего должен иметь возможность перемещаться в пространстве и манипулировать с различными предметами[47]. Соответственно ему необходимо иметь геометрические образы других тел, объединенные в некую картину внешнего мира, программы движения в этом пространстве и алгоритмы манипуляций с объектами.

Таким образом мыслительная деятельность и формируемые ею программы зарождаются как схемы идеального перемещения в пространстве и взаимодействия индивида с другими объектами. Но назвать эту схему идеальной можно только с очень большой долей условности. Реальное препятствие и его абстрактный образ в сознании индивида представляют неразрывное целое. Единственное, что осуществляет человек с помощью такой мыслительной деятельности — это «вырывание» их окружающей его природной среды тех или иных объектов с помощью присущих этим объектам «прямых», прежде всего геометрических семиотических знаков. Причем между объектом и символом в этом случае ставится даже не знак равенства, а тождества. Тем не менее даже такой простейший способ кодирования внешнего мира позволял человеку рассматривать не все множество окружающих его предметов, а только те из них, которые могли потенциально воздействовать на него. Соответственно пространство, в котором отсутствовали зафиксированные в знаках объекты называлось пустым, так как в нем ничто не мешало перемещению человека. Пустота постулировалась исходя не из органически присущих ей характеристик, а из потребностей человека в перемещении.

По сути с помощью семиотических знаков ( не обязательно слов) человек «выстраивал» окружающую его реальность исходя из биологически заданных потребностей своего существования. На этом этапе формируются первые программы действий за счет выхватывания с помощью зрительных символов объектов из внешнего мира и составления из них соответствующих алгоритмов перемещения и действий. Не имеющие жизненно важного значения предметы не фиксировались человеком, приравнивались к пустоте и тем самым исчезали из его поля зрения.

Следующим шагом в формулировании программ действий стало использование косвенных естественных семантических знаков для обозначения уже запечатленных в символах зрительных образов. Такими знаками, как считали Л.С. Выготский и А.Р. Лурия были следы животных[48]. Фиксируя и декодируя их, человек составлял программу не только поведения животного, но и своих действий, чаще всего коллективных. Например, при охоте на мамонтов. Однако трансмутировать такие программы в силу жесткой связи человека и его действий с природной средой было чрезвычайно сложно.

Важным этапом на пути создания более абстрактных программ действий стал переход человека от умения пользоваться следами животных как знаками к созданию искусственных символов[49]. Тем самым было создано пиктографическое письмо, использующее наглядные изображения для передачи известных мыслей[50]. Это уже позволяло с помощью семиотических знаков записывать программы действий и поведения, разбивать единый процесс восприятия на отдельные фрагменты. Тем самым создавалась неоднозначность при кодировке и расшифровке записей, что вело к потенциально возможному расширению количества трансмутированных программ.

Переход человечества к идеографическому или иероглифическому письму позволил «использовать символы, значение которых по отношению к конкретным предметам становилось все более и более отдаленным»[51]. С помощью иероглифического письма уже можно создавать полноценные программы деятельности и поведения. И они действительно формируются в период перехода от первобытного общества к древнему. Такой вывод можно сделать опираясь на исследованный В.Н. Романовым процесс перехода от единственно возможной в первобытном обществе симпрактической (наглядно-практической) деятельности к асимпрактической (теоретической), возникающей в древнем обществе.

Важнейшей отличительной особенностью симпрактической деятельности была «неразрывная связь прагматических и информационных аспектов деятельности, вследствие чего транслирование соответствующих поведенческих (и производственных — И.Г.) норм в значительной достигалось в процессе самой конкретной деятельности (технической, ритуальной, устной текстовой)[52]. Трансмутировать такую деятельность, а тем более тиражировать измененные программы ее осуществления чрезвычайно сложно, так как все механизмы трансляции направлены на то, чтобы свести к минимуму возможные сбои при реализации различных операций в процессе действий.

Однако появление института частной собственности, образование государства обусловили вытеснение родовых общественных отношений гражданскими. В результате, в период распада первобытного общества и становления древнего формируется абстрактное понятие человека. Поведение этого идеального «Я» становится более или менее свободно от ситуационной реальности и требует выработки нескольких возможных вариантов действий[53].

Главным составителем таких программ становится управленческое сословие, которое использует для этих целей специальный семиотический код. Такая запись программ уже позволяла проводить мысленные эксперименты с идеальными символами опираясь на присущие человеку зачатки рационального мышления. Тем самым создавались необходимые предпосылки для формирования трансмутантных программ поведения и деятельности человека.

Решающим рубежом на пути к окончательному отрыву знака от какого-либо конкретного содержания и записи программ в максимально возможной абстрактной форме стал переход к алфавитному письму. Это позволило не только разлагать окружающий человека внешний мир на бесконечное количество объектов посредством фиксации их с помощью символов, с чем прекрасно справлялось и идеографическое письмо, но и пойти дальше. Разлагать слова на буквы. А буква — это простой знак знака каким является звук. По сути буква близка к чистому «ничто», «пустоте». Лишена всякого «вещественного» содержания и реальных прообразов в мире. Вследствие этого с помощью сочетания различных букв, образующих различные символы, можно отражать не только известные человеку объекты, но и вновь открываемые и даже создавать словесные символы под еще не получившие определения понятия. По сути на основе нескольких десятков знаков была создана система позволявшая в идеальной форме описывать все многообразие Вселенной и исследовать ее, изучать с помощью мысленных экспериментов.

Помимо всего прочего алфавит — это не просто система изображения знаков с помощью отдельных дискретных символов считает Вяч. Вс. Иванов. Это также способ обозначения чисел. Буквы — это знаки математические, которые передают некоторые элементы натурального ряда. И с данной исключительной особенностью буквенных обозначений он связывает быстрое развитие в Древней Греции математики и систем логических доказательств[54].

Буквенное письмо позволило оформить и закрепить основную тенденцию греческой культуры — стремление все, что тогда знало человечество изложить кратко, на какой-то единой основе, но с помощью очень незначительного набора исходных понятий. Это позволило все известные культуре сведения записывать в виде коротких текстов ( или программ —И.Г.), которые легко можно выучить и передавать от поколения к поколению. В этом было несомненное преимущество «алфавитной» культуры перед «иероглифической». Последняя создавала массу сведений, записывала их в чрезвычайно сложной форме и пыталась весь этот объем знаний запомнить[55] и воспроизвести с максимальной точностью.

Европейская культура, ставшая преемницей греческой, наоборот, до сих пор стремится все многообразие доступных ей сведений по возможности записать в единой, простой исходной форме независимо от того, какие будут заключения[56]. Такая запись, причем в максимально абстрактной форме, создает все необходимые предпосылки для сознательной трансмутации программ поведения, деятельности, получения и хранения знаний и т.п., которые начиная с ХVII века н.э. в результате возникновения науки как инструмента получения нового знания подвергаются массовой и сознательной модификации.

 

 

Джон Алан Ли

 

Какой вы тип любви?[57]

 

Почему так много крушений в любви? Потому что сходятся люди разных психологических типов. «Счастье в любви возможно лишь тогда, — свидетельствует социолог Торонтского университета Джон Алан Ли, — когда партнеры принадлежат к одному и тому же типу».

 

В вопросах эстетики и религии все мы снисходительны и терпимы, как и в вопросах политики или поэзии. Но лишь заходит разговор о любви, каждый из нас уверен, что только он один знает истину и противится признать точку зрения другого. Многие совершенно убеждены, что вообще существует только один-единственный «настоящий» тип любви, потому-то они и склонны сравнивать все отношения с этим «идеалом». «Едва ли существует другой, подобный любви замысел, который бы сопровождался такими головокружительными надеждами и ожиданиями и который столь же легко кончался бы сокрушительным поражением», — говорит психоаналитик Эрих Фромм. Основания для подобных крушений объективны: в любви люди говорят на разных языках. Проблема явно не в том, какой силы любовь или чувство, которое испытывают, но в том, какого рода чувство, каков тип этой любви. Если вы хотите построить обоюдные счастливые отношения, следует искать не того, кто так же сильно вас любит, но того, у кого те же понятия о любви и требования к ней, что и у вас самих.

Занявшись этой проблемой, я пытался определить, в чем разница в установках на любовь, и пришел к мысли, что любовь можно сравнить с цветом, цветовым спектром. Как известно, существует три основных цвета — красный, желтый и синий, из которых составляются другие цветовые тона. Исходя из чистой научной эмпирики, я классифицировал по этому принципу и человеческие типы, их манеру любви, в итоге остановившись на трех основных и трех смешанных типах. Ни один из этих трех типов нельзя свести к двум другим, хотя остальные, как и цвета, возникают из смешения первых трех. Любовь подобна цвету: оттенки можно находить бесконечно.

I. «Он мечтает о любви с первого взгляда...»

Тип любви: «Эротик»

 

Стендаль назвал любовь «внезапным чувством познания и надежды» и набросал типичную характеристику эротически любящего: мгновенное, неудержимое влечение к красоте, к привлекательной внешности. При встрече эротик чувствует физиологическую, почти химическую реакцию: порывистый удар сердца — явно не изобретение поэтов, но «биологический ответ» эротика на встречу с предметом своей мечты.

У большинства эротиков за знакомством очень быстро наступает физическая близость. Это первая проба на прочность и длительность связи, поскольку тип эротика требует соответствия партнера его идеалу физического совершенства. Нередко тип эротически любящего видит недоразумения в отношениях и пытается в них разобраться, проанализировав, что именно с его, эротика, точки зрения может негативно влиять на любовную связь Бессмысленно убеждать такого человека в преимуществах индивидуальных или интеллектуальных качеств партнера, в том, что они важнее, и долговечнее чем все остальное. Кто пытается это делать, обнаруживает иной подход и только подтверждает тот факт, что сам он «исповедует» иную любовь, иные критерии и требования.

Эротики из числа моих интервьюированных восторженно рассказывали о внешности, фигуре, об аромате кожи своих возлюбленных, при этом, они конечно, называли разные черты и достоинства, но всех этих людей объединяло одно — некое обобщенное представление об идеальном партнере, образ которого сложился у каждого, образ, который каждый нашел на обложке журнала или извлек из серии фотомоделей.

Наш язык часто определяет понятие «эротический» как «сексуальный». Мы думаем с легкостью об искусстве эроса как о порнографии. Но для эротика вопрос не сводится лишь к сексуальному влечению, он всерьез ищет свой идеал красоты. Это влечение к красоте — основа для интимных отношений между эротически любящими. Эротик хочет знать все о своем любимом, он хотел бы стать частью его или ее. Когда отношения эротиков преодолели первые препятствия напряженного ожидания, стремление к интимной близости может принять форму длительной, не теряющей свежести любовной связи.

Типичные эротически любящие не предаются крайностям. Самосострадание и истерия, которые характеризуют тип любви с экстазом, им чужды. Эротик вспоминает счастливое и благополучное детство, он, как правило, доволен своей профессией, семьей и друзьями. Он влюбляется, когда появляется долгожданный партнер, но и не боится искать его. Эротики считают любовь важным, но не единственным смыслом жизни. Разлука с партнером не выводит их полностью из равновесия и не заставляет страдать от депрессии. Они предпочитают незаурядных партнеров, но не требуют этого. Среди них редко встречаются собственники или испытывающие страх перед соперником. Правда, эротически любящие, будучи зависимы от своего идеала красоты, часто испытывают разочарования. Это и привело к тому, что народная мудрость окружила недоверием идеальную красоту как фундамент любовной связи. Довольствуясь порой компромиссом, эротик никогда не забудет свой идеал и едва ли откажется от надежды воплотить мечту в действительность. Не скрою, я был свидетелем случаев, когда «любовь с первого взгляда» вела к счастливому и долголетнему браку. Успех немногих лишь придает «пыл» многочисленной «армии мечтателей».

 

II. «Троих любить проще, чем одного...»

Тип любви: «Игрок»

 

Римский поэт Овидий выразил словами «amor ludens» такой тип отношений, которые можно было бы назвать «любовь-игра». Овидий советовал любящим смотреть на любовь как на занятие в свободное время, занятие не слишком обязывающее. Представитель такой любви — это так называемый тип «игрока». Игрок отказывается от принципа зависимости и не допускает того, чтобы партнер к нему слишком привязывался, становился слишком близким. Представители других типов считают, что этот тип ничего общего с любовью не имеет. Эротики презирают отсутствие чувства долга у таких людей, моралисты предают анафеме их тактику постоянной смены партнера. Однако тот факт, что из любви делают игру не умаляет значение этого ее типа. Ведь в игре в бридж или теннис не прощают ошибок лишь потому, что речь идет об «игре», точно так же и игрок придерживается в любви своих правил, стратегии и принципов. Люди этого типа создают из любви серию загадок и требований, которые должны быть приняты и разрешены совместно с партнером. Для игрока типично «вести игру» одновременно с несколькими партнерами. Это означает и гарантию от чересчур прочной связи. «Люби нескольких», — советует книга XVII века, — «так как троих любить вернее, чем двоих, и двоих—вернее, чем одного». Игрок любит фантазировать, «изобретает» других возлюбленных, любит рассказывать о помолвках, чтобы удержать партнера от слишком сильной привязанности, избегает частых встреч и малейшего проявления, которое может быть расценено как стремление связать с ним долговременные планы на жизнь. О встречах он договаривается в весьма небрежном тоне: «я позвоню тебе как-нибудь...», «мы, вероятно, встретимся в ближайшее время...»

Как и большинству любовников, принадлежащих к этому типу, игрокам приходится лукавить перед людьми. «Ложные» игроки — это циники, которые мало заботятся о том, как далеко зашли отношения с партнером, и злоупотребляют его искренними и глубоко затронувшими душу чувствами. Такого рода ложные игроки создают представителям настоящего типа с честной игрой дурную славу.

Игрок способен заметить и замечает разницу в физических достоинствах партнера, но избирательность считает глупостью. Когда рядом нет девушки, которую предпочитает игрок, он любит ту, что оказывается рядом. Конечно, любовь-игра не складывается только из эротических отношений. Удовлетворение приносит сам процесс игры, а не ее победные результаты. Как и удачливым эротикам, игрокам присуще чувство собственного достоинства. Они твердо верят в себя и убеждены, что нисколько «не нуждаются в людях» в противоположность простым смертным. Они стремятся сохранить полнейший контроль над своими чувствами и не верят, что любовь может быть важна и столько же значить в жизни, сколько профессия, работа или другое серьезное занятие. Поэтому игроки не собственники и не ревнивы (самое большее из тактических соображений игры). Свое детство они характеризуют как «норму», свою жизнь тоже считают без «отклонений от нормы», гораздо реже определяют ее как «бурную».

 

III. «Я так к тебе привык!»

Тип любви с привязанностью: «Родственник»

 

Здесь речь идет, как однажды сказал Прудон, «о любви без лихорадки сумасбродства и глупостей, о радостной, восхитительной привязанности, какую можно испытывать к близким родным». Люди такого типа едва ли могут точно припомнить момент, когда они влюбились, их любовь возникла незаметно от них самих. Поскольку сексуальные отношения они воспринимают как интимнейшую форму самоотдачи, их очередь наступает сравнительно поздно.

Внешне любовь с привязанностью с ее отсутствием сильной страсти напоминает любовь-игру, однако генезис обоих типов различен. Игрок избегает любого сильного чувства, видя в нем опасность. Тип с привязанностью не знает горячих чувств. Ему трудно представить, что можно с сентиментальной радостью и блеском глаз рассказывать о любимом. Его любовь растет медленно с течением времени и сообща развиваемой активностью, питаемых чувством привязанности, милой привычки.

Если представитель этого психологического типа влюбляется в человека, принадлежащего к другому типу, то происходят серьезные коллизии, так как он стремится к браку, семье и детям и пытается избежать всех аномалий, конфликтов и заблуждений, свойственных любовной страсти. Жизнь должна быть разумной и прогнозируемой: почему обязательны сложности в любви, почему непременно нужно истощить и исчерпать себя и свои силы?!

Любовь с привязанностью развивается медленно, редко болезненно или стремительно, хотя и этим людям знакомы огорчения и борьба чувств. Но они обладают запасом сил в трудные моменты — те, что убивают любовь-игру и истощают эротика. Отсутствие партнера мало тяготит этот тип людей в отличие от других, их отношения с партнером способны выдерживать длительную разлуку. Расставшись, они продолжают оставаться друзьями, ибо не способны понять, почему двое, однажды любивших друг друга, должны стать врагами только потому, что больше не испытывают чувств. В отношениях игроков и эротиков все время что-то происходит. У эротиков всегда есть тайны, недоразумения, которые нужно разрешить, а письма и стихи должны помочь перенести разлуку. У игроков спокойствие ведет к скуке и поискам новых приключений. У типа с привязанностью меньше борьбы, ему не приходится залечивать раны, отсутствует экстаз, но также и отчаяние. Эротики и игроки считают этот тип любви омерзительной скукой.

Эротик, Игрок и Родственник ( тип с привязанностью) — три основных типа любви. Однако лишь немногие случаи, как и немногие краски, можно свести к одному, чистому типу. Каждому из названных присущи в какой-то мере и свойства других. Но можно смешать краски так, что возникнет новый оттенок, у которого мало общего с каждым из его составляющих. Таков случай любви с экстазом, четвертым цветом и типом любви.

 

IV. “В небе ликуя, томясь на земли...”

Тип любви: «Экстатик»

 

Греки называли это «заблуждением богов», а поэтесса Сафо и философ Платон описали симптомы: возбуждение, бессонница, лихорадка, отсутствие аппетита, сердечная боль. Люди этого типа находятся полностью во власти мыслей о любимом. Малейший недостаток энтузиазма со стороны партнера рождает в них страх и страдание, каждое проявление теплоты, тотчас же приносит облегчение, но отнюдь не длительное успокоение. Потребность во внимании и расположении — неутолима. Любящий с экстазом колеблется между вершиной экстаза, когда чувствует, что он любим, и пропастью отчаяния, когда любимой нет рядом. Он знает, что стремление к обладанию и ревность ничего ему не принесут, но он не в силах этого изменить.

Случаев любви с экстазом сотни. Гёте сделал свой собственный опыт сюжетом романа «Страдания молодого Вертера». Поскольку и в литературе, и в жизни, экстаз столь распространен, я принял его первоначально за основной чистый тип, но опрос показал мне, что его нельзя свести к чистому типу. Напротив, оказалось, что любящие с экстазом заимствуют характер своего типа у двух описанных — эротика и игрока, в частности, у эротика — интенсивность чувств и стремление найти идеального партнера. Только эротики не испытывают таких разочарований, не бывают так повержены, как представители любви с экстазом, сохраняя при этом цельность своей личности. Напротив, типы экстатиков — саморазрушительны, находятся в вечной борьбе с самими собой и с собственной подозрительностью и недоверием. Эти томимые чувством, одержимые и чаще всего несчастливые люди — типичные представители «разрушительной любви». Они не всегда знают, что они ищут и нередко ощущают себя беспомощными в том, чтобы, контролировать свои чувства. «Я был не в себе, но не в силах был ничего изменить».

Парадоксальным образом экстатики ведут себя в некоторых отношениях, как игроки. Они пытаются приостановить свои чувства, они хотели бы оставаться холодными, чтобы манипулировать партнером. Но в противовес удачливым игрокам, они безуспешны в попытках быть равнодушными. Они стремятся быть независимыми, но лишь для того, чтобы в паническом страхе принять поражение. Иными словами: любящие с экстазом пытаются соблюдать правила игроков со страстью эротиков, чтобы потерпеть фиаско и в том и в другом. Любовь с экстазом редко кончается удачно, ее несчастливый опыт заставляет страдать долгие месяцы и годы.

 

V. «Безмятежная любовь порядочного бизнесмена»

Тип любви: «Прагматик»

 

В этом случае речь идет о так называемом «списке товаров», любви, которая ищет партнерства на практической основе. Во все времена в обществе существовали традиционные браки, которые заключались на основе общности социального происхождения и размера доходов. В современном обществе прагматик аргументирует необходимость подобного выбора требованиями гармонии личности, общности интересов и воспитания, а институт брака и современная компьютеризация сообразуются с такими прагматическими требованиями.

Прагматик — это не основной тип, а комбинация двух — типа любви с привязанностью и типа игрока. Прагматик ищет партнера, которого он хорошо знает, как если бы они вместе росли (сравните с типом родственника) и сознательно мирится с заблуждениями, лишь бы его добиться (сравните с типом игрока). Прагматик не так холоден, как это подчас кажется. Как только он сделал выбор, он способен развить в себе интенсивные чувства, но главная цель — стремление к прочной связи на надежном фундаменте. Любовь такого рода растет с годами.

 

VI. «Его прообраз — добродетельный ангел»

Тип любви: «Альтруист»

 

Этот тип отражает классическое представление христиан о любви: альтруистическая, универсальная, она всегда нежна, неревнива, бескорыстна, не требует взаимности. В послании апостола Павла коринфянам сказано, что любовь должна стать долгом заботы о ближнем, безразлично, заслужил он ее или нет, она должна нести глубокое сострадание и бескорыстие, он употреблял слово «agape», (агапэ) которое известно и сегодня. Все религии знают такую любовь как бескорыстную самоотдачу, как самоотречение.

Мой опыт позволяет мне сказать, что пока я не встретил ни одного святого. Правда, некоторые из моих интервьюированных рассказывали, что они знали полосы жизни, отделявшие их от эгоизма и корысти в отношениях, знали периоды полнейшей самоотверженности и забвения себя ради другого.