ЧТО ТАКОЕ ФИЛОСОФИЯ?

 

Статья первая

 

Отвечая на этот непростой вопрос, попытаемся понять философию как некоторые виды мудрости и как некоторые виды мировоззрения.

Вульгарное представление о философии. Предварительно скажем о вульгарном понимании философии. Слово существительное “философия” и родственные этому слову слова: существительное “философ”, прилагательное “философский”, глагол “философствовать”, а также наречия “философски” и “по-философски” часто звучат со страниц широкой печати и художественной литературы. Употребляются они и в разговорной речи. И при этом по-разному. Словам существительным и глаголу чаще придается уничижительный смысл, наречиям же — уважительный.

Приведем примеры. “Бандит, возможно, сам того не сознавая, — носитель целой философии. Он совсем не хочет трудиться и не хочет отказывать себе ни в каких благах”. “Завсегдатай, очевидно, был философом здешнего пивного бара, философом-балаболом, живущим, в сущности, от одной кружки пива до другой”. “А вообще скука беспросветная. Вчера на час, в целях экономии, отключили свет, так я думала, чокнусь. Ходила целый час из угла в угол, как пришибленная...Ну ладно! Хватит разводить философию”, (т.е. философствовать — А.Ч.), “Два события довели до “белого каления” знаменитую певицу, обычно весьма сдержанно и философски реагирующую на журналистские вольности в свой адрес...”, “...В армии круглое носят, а квадратное катают”... Это абсолютная правда, поэтому к работе в армии нужно относиться философски, с долей здорового скепсиса...” И т.д. И т.п.

Все эти и аналогичные им вульгарные употребления слова “философия” и родственных этому в его сущности благородному слову слов частично укладываются в такие словарные (не первые!) их определения, как пренебрежительные: “Философия... 3. Отвлеченные, не идущие к делу рассуждения (разг.)” и “Философствовать... 2. перен. Мудрёно или беспочвенно рассуждать, умствовать (разг.)”, так и уважительные: “Философ… 2. Перен. Человек, который разумно, рассудительно и спокойно относится ко всем явлениям жизни, к ее невзгодам (разг.)” (С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова. Толковый словарь русского языка. М., 1994. С. 840). Нетрудно заметить, что здесь в определении слова существительного — “философ” скрыто значение наречия — “философски”, т.е. философ — тот человек, кто ко всему, что случается в жизни, относится философски, а не тот, кто мудрено, беспочвенно и отвлеченно (абстрактно) рассуждает тогда, когда надо конкретно (дело всегда конкретно) действовать (“гамлетизм”).

Спрашивается, во-первых, откуда это злоупотребление словами “философия”, “философствовать”, “философ”, которые порождают в вульгарном сознании негативные ассоциации, и, во-вторых, как с этим злоупотреблением бороться?

Отвечая на второй вопрос, скажем, что всем нам надо держать в голове буквальное значение слов “философия” и “философ” — и тогда мы не присоединим к слову “философия” слово “бандит”, а к слову “философ” — слово “балабол”.

Философия. Слово “философия”, как и слово “философ”, существовало не всегда. Оно возникло на определенном этапе в развитии древнегреческой, а тем самым европейской культуры. Гомер этого слова не знал. В переводе с древнегреческого языка на русский язык оно означает “любомудрие”, то есть любовь к мудрости. Существительное “любомудрие” — не просто смысловой перевод слова “философия” с одного языка на другой. Это калька, т.е. буквальный перевод, как бы зеркальное отражение переводимого слова в другом языке.

И здесь есть своя тайна — “тайна кальки”. Почему то, что проходит со словом “философия”, не проходит со словом “любомудрие”? Вряд ли у тех, кто, не задумываясь, лепит такие словосочетания, как “философия бандита (карьериста, предателя, мошенника и т.д.)”, повернется язык сказать “любомудрие бандита...” И это потому, что слова “любовь”, “мудрость”, “мудрец” имеют в русском языке пока что однозначно положительный смысл (впрочем, за будущее мы не отвечаем).

Слово же “философия” так и осталось чужим в русском языке, не вошло в душу народа (язык — душа народа), отчего люди, вкривь и вкось пользующиеся этим словом, не отдают себе отчета в его истинном значении и навешивают на него всякую дрянь.

“Софос”. Слово “философ”, как и слово “философия”, существовало не всегда. В Древней Греции — родине европейской философии — особенно умных людей первое время называли мудрецами. По-древнегречески мудрец — “софос”, мудрецы — “софой”. Известно, что в Афинах при архонте Дамасии, во второй половине 582 или в первой половине 581 года до Р.Х., были официально провозглашены мудрецами семь мужей из семи греческих городов. Таковыми были Фалес из Милета, Питтак из Митилены, Биант из Приены, Солон из Афин, Клеобул из Линда, Хилон из Спарты, Мисон из Хены.

Философ. Однако, по некоторым сведениям (правда, оспариваемым рядом ученых), спустя приблизительно полвека после провозглашения мудрецами вышеназванных лиц древнегреческий мыслитель и учёный Пифагор ввел в употребление слово “философ”. Пифагор счел, что человеку именоваться мудрецом не подобает. Мудр только Бог. Человеку же если что и доступно, то лишь стремление к мудрости, любовь к ней. Пифагор выделил философов как особый тип людей. Когда тиран одного из древнегреческих городов-полисов спросил Пифагора: “Кто ты такой? В каком искусстве или в какой науке ты силен?”, то странствующий мыслитель гордо и хладнокровно ответил: “Не в каком и не в какой. Я философ”. А это слово было тогда неологизмом, и тиран не знал, что оно означает. Пифагор же объяснил значение этого нового слова иносказательно: на Олимпийские игры одни приходят, чтобы состязаться, — они стремятся к славе, другие, чтобы торговать, — они стремятся к выгоде, а третьи, чтобы созерцать. Они-то и есть философы. Таким образом, Пифагор предписал философу-любомудру особое отношение к обыденной жизни: высокомерно-отстраненное, надменно-созерцательное, а тем самым и гордо-пассивное. Истинный философ не должен стремиться ни к людской славе, ни к выгоде. Ему не подобает участвовать в людских играх с их тяжелыми последствиями для духа. На то он и мудрец, по меньшей мере любомудр. Философ не должен стремиться переделывать если не весь мир (это людям, к счастью, пока что недоступно), то хотя бы человеческое общество.

Пассивная и активная философия. В вульгарных представлениях о философии, вырисовываются две крайности: “Кончай философствовать!” и “Будь философом!”. И в обеих позициях молчаливо предполагается, что истинная философская позиция в жизни — позиция сознательной пассивности и невмешательства в людскую суету сует. Вся разница в том, что в первом случае эта позиция не одобряется, а во втором одобряется и даже предписывается.

За обеими позициями стоят проблемы: Что имеют в виду, когда призывают быть философом? Можно ли все-таки оставаться философом, действуя? Иначе говоря, возможна ли философия действия, или деятельная философия? Или же действующий перестает быть философом? Говоря возвышенно, спросим: раскрывается ли тайна бытия и небытия суетному?

Об этом мы попытаемся сказать в дальнейшем. Здесь же лишь заметим то, что в истории философии как объективном мыслительном процессе были и тот, и другой тип философии. И часто оба эти типа переплетались в одном лице. Тот же Пифагор, казалось бы апологет созерцательности, создал свое “товарищество”, некий Пифагорейский союз, который вмешивался в общественную жизнь южно-италийских греческих полисов, пытаясь ее перестроить на разумных началах, пока, наконец, не был разгромлен взбесившимися обывателями. Платон при всем его презрении к обыденному миру создал проект коммунистического общества, проект, ставший истоком всех последующих коммунистических утопий.

Русский мыслитель Н.Ф. Федоров — в числе философов-активистов. Он учил, что философия, чтобы сделаться знанием конкретным и живым, должна стать знанием не только того, что есть, но и того, что должно быть, т.е. она должна из пассивного и умозрительного объяснения того, что есть, стать активным проектом долженствующего быть, “проектом всеобщего дела”. Объективность приводит к отвлеченной истине. Она равнодушна к судьбе человека. Субъективность приводит к равнодушию человека к истине. Проективность же — целеустремленность к будущему в интересах чуть ли не всего человечества.

Однако китайские даосы проповедовали “недеяние” и учили, что истинный мудрец (“совершенномудрый”) не вмешивается в естественный ход вещей, будь то природа, будь то человеческое общество, и что лучшее правительство то, о котором народу известно лишь то, что оно существует.

Так что философ философу рознь. Среди них были, есть и будут как активисты, так и пассивисты. Однако следует заметить, что всякая философия в той мере, в какой она содержит в себе теорию морали — этику и пытается внушить людям свои моральные нормы, а в большинстве случаев это так и бывает, активна, даже если эти нормы требуют от человека пассивности и созерцательности. Она активна и тогда, когда просто воздействует на умы. Другое дело, что она принимает за первичное: улучшение общества через нравственное улучшение человека, или улучшение человека через улучшение общества. Это вариант извечной “проблемы курицы и яйца”.

Платон о философе. Платон продолжил мысль Пифагора, что мудр только Бог. В диалоге “Пир” он представил философа в образе Эрота, истолковав этот традиционный мифологический образ по-своему. Вопреки распространенному мнению, платоновский Эрот — не бог, а демон, и он вовсе не красив и не нежен, а, напротив, беден, груб, неопрятен, разут и бездомен. Но в то же время Эрот тянется к прекрасному — вспомните романтические образы Квазимодо и Эсмеральды! Такая противоречивость платонизированного Эрота объясняется его происхождением: он случайный сын богини бедности Пении и бога богатства Пороса — сына богини мудрости Метиды. Почему у Платона Эрот все же не Бог, а лишь демон? Потому что если бы Эрот был Богом, то он тем самым был бы уже мудрым — и не мог бы служить мифологическим олицетворением философа-любомудра. Ведь Бог не стремится к мудрости. Он ее имеет. Но не стремится к мудрости и человек-невежда. Но не потому что он ее имеет, а потому что в силу своей ограниченности он вполне доволен собой. Философ же находится посередине между этими двумя самодостаточностями. И в силу этого, добавлю я уже от себя, философ неполноценен. Сам не имея мудрости, но зная об ее существовании, философ-любомудр так же несчастен, как несчастен Эрот по причине своей нищеты и бездомности , и он так же, как и Эрот, счастлив в своей любви к прекрасному: ведь мудрость прекрасна!

Однако в другом диалоге “Государство” Платон все же наделяет философов не только любовью к мудрости, но и самой мудростью. Ведь в проектируемом им там коммунистическом — не только без частной, но и без личной собственности и без семьи — государстве философы должны стать правителями, а для этого одного стремления к мудрости недостаточно. Правители должны быть и в самом деле мудрыми. И их мудрость от рождения. Философами не становятся — ими рождаются. Согласно Платону, истинный философ универсально любознателен, он готов отведать от любой науки, он учится с радостью — и в этом отношении ненасытен. Он обладает прекрасной памятью и тонким умом. Его отличают любовь к истине и ненависть ко лжи. По своему характеру истинный философ не корыстолюбив и не мелочен, не хвастлив и не робок. Он справедлив и уживчив. Он сочетает в себе такие, казалось бы несовместимые в одном человеке качества характера, как мужество и кротость.

Аристотель о философе (как “софосе”) и о философии (как “софии”). Признавая, что в полном смысле слова мудр только Бог, Аристотель все же не отказывает и человеку в возможности и в праве быть мудрым. Поэтому Аристотель равно говорит и о “софии” и о философии, и о философе и о “софосе”. Из людей мудр 1) тот, кто знает нечто общее о каком-то множестве предметов и процессов, хотя может и не знать каждый входящий в это множество предмет или процесс в отдельности, 2) тот, кто способен познать трудное и нелегко постижимое, и, далее, 3) тот, кто более точен и способен научить выявлению причин — а для Аристотеля знание чего бы то ни было состояло прежде всего в знании его причины или причин.

Философия. Философия — слово сложное, оно сложено из двух древнегреческих слов “филиа” и “софиа”, причем от первого слова взята лишь его основа, второе же явлено в слове “философия” полнозвучно.

“Филиа”. В древнегреческом языке слово “филиа” означало прежде всего любовь. Однако значение этого слова шире, чем значение аналогичного слова эрос. “Филиа” — и любовь, и дружба, и интерес. Поэтому в древнегреческом языке слов, начинающихся на “фил-”, немало. Это и “филомусиа” — любовь к музам, т.е. интерес к олицетворяемым музами искусствам и наукам ( к истории как представительнице гуманитарных наук и к астрономии как представительнице естественных наук). Это и “филопониа” — трудолюбие. Это и “филантропиа” — любовь к человеку, филантропия. И многое другое. Проиллюстрируем это на примере одной из трагедий древнегреческого драматурга Софокла.

“Антигона”. В трагедии древнегреческого драматурга Софокла “Антигона” столкнулись две филии: “филадельфиа” и “филополи”, т.е. любовь к брату и любовь к родному городу, полису. Два брата — сыновья злосчастных Эдипа и Иокасты — после бегства царственного отца из Фив, когда раскрылось, что он, сам того не зная, убил своего отца Лая и оказался невольным супругом своей матери Иокасты, от которой он прижил сыновей Этеокла и Полиника и дочерей — робкую Исмену и отчаянную Антигону — договорились между собой, что будут править поочередно. Но когда вышел срок, то Этеокл не захотел уступить власть Полинику, что вынудило последнего явиться к стенам своего родного города с вражеской армией. И получилось так, что оба брата погибли в единоборстве. Вынужденно принявший бремя власти их дядя по матери Креонт приказал Этеокла похоронить со всеми подобающими защитнику города почестями, а труп Полиника оставить не погребенным за воротами на растерзание диким зверям и птицам. Нарушителю запрета — смерть.

Однако Антигона все же попыталась похоронить брата — и погибла.

И, как это ни странно, и фиванский народ, которому вторжение вражеской армии в город сулило неисчислимые беды, и боги приняли сторону Антигоны. На стороне Креонта право. На стороне Антигоны милосердие. Креонт превысил свою власть. Право на человеческое погребение по обычаю своего народа — право любого человека, кто бы он ни был, его неотчуждаемое, как бы сказали в 18 в. либералы, право.

“Софиа”. Древнегреческое слово “софиа” означало и ремесло, и знание, и житейскую мудрость, и практический ум, и просвещенность, и ученость, и науку, и философию. Мы также понимаем мудрость широко. Мы различаем такие виды мудрости как 1) эмпирическая, 2) техническая, 3) житейская, а также 4) мудрость как предполагаемое знание первоначал и первооснов всего сущего, 5) мудрость как предполагаемое знание концов и пределов всего сущего, 6) мудрость как предполагаемое знание происходящих между первоначалами и концами процессов, 7) мудрость как предполагаемое знание добра и зла, 8) мудрость как предполагаемое знание целей и смыслов, 9) мудрость как предполагаемое знание богов и Бога, 10) мудрость как предполагаемое знание сокровенного.

ФИЛОСОФИЯ КАК ЛЮБОМУДРИЕ. Попытаемся выяснить какие из вышеперечисленных мудростей (видов мудрости) по преимуществу любит любомудр-философ. Охарактеризуем эти мудрости (виды мудрости).

1) Эмпирическая мудрость — от древнегреческого слова “эмпейриа” — опыт, основанное на опыте знание, опытность — состоит в избирательной наблюдательности, нацеленной на проникновение в суть сущего и происходящего в нем. Лев Толстой определял талант писателя как дар внимания. Талантливый писатель наделен “даром внимания, открывающим ему в предметах и явлениях те свойства их, которые не видны другим людям”. Но эта способность нужна и ученому-натуралисту (вспомните хотя бы энтомолога Ж.А. Фабра), и детективу, и врачу. Два века назад английский врач Дженер заметил, что доярки никогда не заболевают оспой. И догадался, что это происходит потому, что им приходиться часто контактировать с безвредной для человека коровьей оспой. Так появилась первая в истории человечества предупредительная прививка против человеческой оспы. И в нашем веке оспа была ликвидирована. Такой болезни больше нет. Да, наблюдательность и догадливость — тот тандем, который даёт эмпирическую мудрость. Неслучайно, вышеназванный афинский мудрец Солон изрек: “О тайном догадывайся по явному!”

Но сперва это явное, т.е. факты, должны быть хорошо установлены и проверены. В познании это главное и основное. Тягчайшей и широко распространенной ошибкой человечества является теоретизирование и фантазирование “на песке” недостаточной, а то и ошибочной фактичности, не говоря уже о столь частом и в наши “ученые” времена прямом пренебрежении к фактической стороне дела. Факты надо не только уважать (против фактов не спорят), но и проверять, что отнюдь не легко.

А по большому счету эмпирическая мудрость состоит в понимании и в признании того, что данная нам в чувственном восприятии жизнь намного богаче и непредсказуемей любой теории жизни. “Суха, мой друг, теория везде. А древо жизни пышно зеленеет”, — сказано в “Фаусте” Гёте.

Эмпирическая мудрость состоит также в понимании, что никакого объективного надобыденного мистического опыта нет, что эти явления сознания — всего лишь плод болезненного и ненормального его состояния, что доказывается хотя бы тем, что эти состояния не могут сопровождаться разумными поступками, обеспечивающими возможность жизни индивида без посторонней помощи.

2) Техническая мудрость. Эмпирическая мудрость как глубокомысленная наблюдательность неимоверно возрастает при технической оснащенности наших естественных органов чувств. Древний мир при всей изощренности его культуры и цивилизации ничего не знал о существовании микроорганизмов, втихую и безвидно играющих такую колоссальную роль в нашей жизни. О существовании одноклеточных, простейших, европейцы, как известно, узнали только в конце ХVII века благодаря голландцу Левенгуку — изобретателю первого микроскопа. И это техническое новшество стоило всей философии того же века!

Древнегреческое слово “технэ” означало искусство, ремесло, мастерство, умение. Соответственно, “технао” — изготовлять, производить. “Технэтос” — сделанный руками человека, искусственный.

Если эмпирический мудрец — человек наблюдательный, то технический мудрец — человек изобретательный. Древнегреческий философ Посидоний так и думал: технические изобретения — дело мудрецов. Именно они придумали жилища, орудия труда, ремесла. Именно они освоили добычу и обработку металлов. Именно они ввели скотоводство и земледелие, ткачество и мореплавание. Именно им принадлежит изобретение письменности и искусства счисления.

Однако позднее философ Сенека не согласился с Посидонием. Он не допускал, что изобретателей можно почитать мудрецами. “Не хватает только, чтобы он и сапожное ремесло объявил изобретением мудрецов” — иронизировал сей неудачливый воспитатель и жертва Нерона. Подлинная мудрость, поучал Сенека, “не обучает работать руками, она наставница душ”. Рукоделие, рукотворчество — участь “ничтожных рабов”.

Сенека неправ. Человек потому и смог выделиться из животного царства, что стал достраивать самого себя, вооружая себя, сперва главным образом свои руки (человек — это прежде всего рука), искусственными (в отличие от других высших приматов) приспособлениями — а это было плодом именно зарождающейся технической мудрости. И здесь главное не в том, что человек преобразует природу. Преобразуют непосредственную среду своего обитания и бобры, строя запруды. Да и вообще вся история развития жизни на Земле есть история взаимовлияния живого и неживого, например весь атмосферный кислород — плод деятельности растений с их фотосинтезом. Главное здесь в том, что человек преобразует самого себя, делая себя все более искусственным, рукотворным, протезированным с тенденцией стать полным протезом — роботом. Уже сейчас человек-космонавт доводит среду своего обитания до уровня почти полной искусственности, где если и есть что от природы, то лишь исходные материалы и энергоносители.

Однако техническая мудрость состоит не только в изобретательности. Как правильно заметил один из известных философов уходящего века Карл Ясперс, сама по себе техника “находится по ту сторону добра и зла”, так что “она может служить и во благо, и во зло людям”. Впрочем это давно известно. За двадцать три века до Ясперса Аристотель заметил, что изобретательность хороша лишь при наличии хороших целей. Техника опасна. И мы будем понимать под технической мудростью не только саму неистощимую изобретательность хитроумного человека , его технический ум, его техническую мудрость, но и желание и умение поставить изобретательность на службу добру.

Даниил Андреев в своем сочинении “Роза мира” писал, что достижения науки сами по себе неспособны избавить нас ни от тирании, ни от мировых войн, “Трагедия коренится в том, что научная деятельность с самого начала не была сопряжена с глубоко продуманным нравственным воспитанием”.

Да, наша биосфера, наш, так сказать, общий скафандр не должен стать саркофагом!

Да послужит этому житейская мудрость с ее здравым смыслом, практическим умом и доброжелательностью!

3) Житейская мудрость. Житейская мудрость, опираясь на накопленный людьми громадный житейский опыт, вырабатывает правила и нормы оптимального поведения человека в обыденной жизни с целью сделать эту жизнь по возможности легкой и счастливой, когда человек находился бы в гармонии с природой, с обществом и с самим собой. Житейская мудрость выражается как в советах и наставлениях, так и в предостережениях. Вышеупомянутые семь мудрецов были прославлены именно за это: “Отца надо уважать! Силой не делай ничего! Не обогащайся нечестным путем! Будь сдержан на язык! Избегай удовольствия, рождающего страдание! Не якшайся с дурными! Свадьбу устраивай дешевую! ...”

Много житейской мудрости в книге Кун Фу-цзы (Конфуция) и его учеников — “Лунь юй”. Но об этом далее.

Много житейской мудрости и в анонимных “Пифагоровых законах и нравственных правилах”: “Если тебя спросят, что есть молчание? ответствуй: первый камень храма премудрости. Не гоняйся за счастьем: оно всегда находится в тебе самом. Если тебя спросят: в чем состоит благополучие? ответствуй: быть в согласии с самим собой. Мудрый! Если ты желаешь возвестить людям какую-либо важную истину, облеки оную в одежду общего мнения. Мудрый! Обязан будучи жить среди простого народа, будь подобен маслу, плавающему поверх воды, но не смешивающемуся с оною!”.

Житейская мудрость примиряет и приводит к согласию казалось бы непримиримое. Древнегреческий философ-киник Кратет Фиванский приходил в дом, раздираемый ссорами, и словами разрешал споры. Однако мы можем добавить от себя, что не все житейские конфликты должны быть обязательно примирены. Житейская мудрость не может требовать от человека утраты, как говорят японцы, своего лица. Житейская мудрость, далее, помогает отличить обыденную ложь от правды и правду от обыденной лжи. Кроме того она понимает, что наша обыденная жизнь в своей сущности проста. Здесь она руководствуется принципом “То, что сложно, ложно. Истина проста”. Если же человек начинает жаловаться на сложность своей обыденной жизни, то это говорит лишь о том, что или он сам поставил себя в ложное положение, или позволил это сделать в отношении себя другим, Житейская мудрость предполагает в нас готовность к неожиданностям, в том числе к плохим, вообще ко всем сложным перипетиям нашей жизни (“Перипетейа” — неожиданное событие, внезапная перемена. В драме перипетия — поворот действия. Согласно Аристотелю, перипетия есть поворот событий в противоположную сторону. Такой перипетией является, например, в романе Фёдора Достоевского “Братья Карамазовы” неожиданное для Дмитрия Карамазова и именно в момент его любовного счастья обвинение в убийстве отца; а в романе Ивана Тургенева “Дворянское гнездо” так же неожиданное появление считавшейся умершей жены Фёдора Лаврецкого).

Иногда всю философию сводят к житейской мудрости, понимая под ней именно любовь к такой мудрости. Киник Диоген Синопский на вопрос, что ему дала философия, отвечал: “Готовность ко всякому повороту судьбы”. Однако такая редукция философии неправильна. Нельзя часть выдавать за целое.

В основе житейской мудрости лежит чувство меры.

Древнегреческий поэт-мыслитель Гесиод в нравоучительной поэме “Труды и дни” великолепно сказал, обращаясь не только к своему непутевому брату, но и ко всем нам: “Меру во всем соблюдай и дела свои вовремя делай!”. Однако уметь всякий раз как бы заново находить меру в своих конкретных жизненных ситуациях непросто. Здесь требуются большой, жизненный опыт, благоразумие, рассудительность, хладнокровие и даже талант, а если этого нет, то совет и личный пример умудренного жизнью человека.

Древнегреческие мудрецы продолжили гесиодово учение о мере как основе житейской мудрости: “Ничего слишком!”, “Мера — наилучшее” (Метра аристон).

Житейская мудрость должна ограничивать технический ум, обуздывая его разрушительную, “сатанинскую”, сторону. Некоторые направления научных исследований должны быть безусловно запрещены.

Мудрость в художественной литературе. Если в художественной литературе и бывает какая-либо мудрость, то по преимуществу житейская. Но именно мудрость. Поэтому героев сочинений глубокомысленных писателей волнуют не пошлые проблемы обыденной жизни, которые в основном сводятся к личному успеху и обогащению за счет других, а нравственные вопросы. Таких писателей принято называть “учителями жизни”. Однако именно жизни. Проблематика художественной литературы не выходит за пределы отношений между людьми, в крайнем случае между людьми и неизбежно антропоморфизированными животными. В целом же природа и космос стоят, как правило, на периферии внимания художественного писателя, даже космического фантаста. Это и понятно. Иначе такой писатель не был бы художественным. Отдельные зарисовки природных явлений, иногда очень выразительные, ничего не меняют. Это только фон для человеческой драмы.

4) Мудрость как предполагаемое знание первоначал и первооснов всего сущего. Этот вид мудрости вытекает из предыдущих видов мудрости: эмпирической, технической, житейской, которые в целом могут быть только деловыми: наблюдение, изготовление, наставление. А каждое дело имеет начало. И никому не запретишь поставить вопрос о начале всех начал, т.е. о первоначале, хотя некоторые мыслители и уклонялись от этой проблемы, считая ее как неразрешимой, так и не имеющей большого значения для человека с его страданиями (например, буддизм). Но так или иначе такой вид мудрости был, есть и будет.

Первое время такая мудрость существовала стихийно. Она зародилась в народном творчестве, в фольклоре. Все народы, как обитавшие, так и пока еще обитающие на планете Земля так или иначе говорили о начале всех начал в своих мировоззренческих, мифах, хотя сама проблема, по-видимому, не формулировалась. С постановки этой проблемы сознательно и начинается, на наш взгляд, подлинное существование этого вида мудрости. И такая лобовая постановка вопроса о первоначале всего сущего происходила и на востоке, и на западе Евразии почти одновременно: в конце первой половины I тысячелетия до Р.Х.

В Древней Индии эта проблема прозвучала в самом позднем, десятом, разделе (мандале) арийской поэтической “Ригведы” (“Книги гимнов”): в “Гимне о сотворении мира” неизвестный автор задает глубокомысленный и для обыденного сознания праздный вопрос: “Кто поистине знает? Кто здесь провозгласит? / Откуда родилось, откуда это творение?” И в те же приблизительно времена в неизвестной для Индии Элладе поэт и мыслитель Гесиод формулирует аналогичный вопрос: “ Что прежде всего зародилось?”

Ответы на эти вопросы будут приведены далее. Сейчас они не нужны. Да и ответы всегда слабее вопросов. Сформулировать вопрос — это больше, чем половина дела. И всякий вопрос шире ответа: ведь на один вопрос может быть дано несколько ответов.

Вопрос о первоначале всего сущего предполагает, что спрашивает о начале во времени, Что было раньше всего? Это вопрос о происхождении, о генезисе всего сущего из чего-то самого раннего и самого первого — вопрос о генетическом первоначале.

Позднее в связи с переходом от родового общества к территориальному появляется и другой мировоззренческий вопрос, который дополняет, а то и оттесняет, если не вытесняет, первый. Этот новый вопрос — вопрос о вневременной основе всего сущего, вопрос о том начале, которое лежит под всем красочным многообразием мировых явлений, вечной внутренней сущностью которых оно, это начало, является. Если говорить об европейской философии, то, согласно свидетельству более позднего источника, “Анаксимандр первый назвал началом лежащее в основании”. Аналогичные мировоззренческие новации наблюдались в те же времена генезиса философии из профилософии (предлюбомудрия) и на востоке Евразии, о чем ниже. В европейской философской традиции такое первоначало стали называть субстратом (от лат. substratum — основа, подстилка) или субстанцией (от лат. substantia — бытие, сущность, существование, подставка).

Однако не все мыслители смогли ограничиться для объяснения всего сложного многообразия мира одним началом. И они говорили о двух самостоятельных началах, а то и о большем их количестве. Если в представлении философа начало одно, то такое учение принято классифицировать как монизм, если два, то как дуализм, если больше двух, то как плюрализм. Объективная история философии дает нам большое разнообразие в этом вопросе. При этом эти начала-основы могут быть материальными или духовными, или одно может быть материальным, а другое духовным. Например. в индийской философском учении, известном под именем санкхья, утверждается, что все сущее является плодом взаимодействия двух начал: пракрити — материи и пуруши — духа.

Подытоживая сказанное о мудрости как претензии на знание первоначал и первооснов всего сущего, ограничимся пока что словами Аристотеля: “мудрость по общему мнению занимается первыми причинами и первыми началами”.

Однако все оригинальные философы понимают эти первоначала и первопричины по-своему, самонадеянно придавая своим первоначалам и первоосновам максимально общий, исчерпывающий якобы все бытие, характер, иначе говоря, универсальность и предельность. Суть их учений вполне выразима в лаконичной формуле в суждении, где субъектом должно непременно быть роковое местоимение “всё”, например, “всё есть огонь”.

В самом деле, разве не к этому сводится известное изречение Гераклита: “Этот космос, единый из всего, был, есть и будет вечно живым огнем, мерами загорающимся и мерами потухающим” ? Но огонь всё же не всё: не все в мироздании можно вывести из огня или свести к огню, не все мировые явления можно без натяжек объяснить через огонь. Огонь — это все же не всеобщее, а особенное начало. Поэтому и это, и другие учения философов (“Всё есть атомы и пустота”, “Все есть Я”, “Всё есть абсолютная идея”, “Все есть материя” и т.д.) роковым образом замыкаются в формуле “Всё есть особенное” (“В есть О”), но никакое особенное, будь оно, казалось бы, самым общим, не эквивалентно всему. Поэтому каждое философское учение носит в себе с самого начала зародыш своей гибели, своего неизбежного падения. А в целом эти претензии и эти падения и составляют объективную историю философии — в сущности трагическую историю попыток разгадать тайну бытия рациональными средствами. Объективная история философии дает нам громадное многообразие мнений философов по формуле: “Всеобщее есть особенное”, что мы и увидим в дальнейшем.

Единственно возможное, не саморазрушающееся решение вышеприведенной формулы: “Всё есть всё” тавтологично и означает конец философии как любомудрия, претендующего на знание первоначал и первооснов всего сущего, поскольку в этом решении первоосновы и первоначала сущего поглощаются самим сущим — и вопрос о первоначалах и первоосновах сущего тем самым снимается.

А имеет ли право человек задавать такие вопросы? Здесь вспоминается “молчание Будды”, кто в ответ на задаваемые ему любознательными учениками большие мировоззренческие вопросы упорно молчал, считая их, по-видимому, неразрешимыми. Однако Аристотель, будучи в отличие от пессимиста Будды, оптимистом, был убежден в том, что первоначала-первопричины-первоосновы познаваемы и что, более того, без их предварительного познания невозможно познание чего бы то ни было более частного, ибо только “через них и на их основе познается всё остальное”.

5) Мудрость как предполагаемое знание концов и пределов. Говоря о первоначалах (прошлое) и первоосновах (настоящее), многие мыслители не забывали сказать и о будущем мироздания, представляя это будущее как бесконечным (и тогда сам вопрос снимался), так и конечным, однако все же при бесконечности первоосновы, поскольку она, согласно своему понятию, не просто настоящее, а вечно настоящее.

Поскольку по-древнегречески слово, обозначающее предел, конец и т.п., звучит как “эсхатос”, то учение о конце мира стали называть эсхатологией, а мы говорим об эсхатологической мудрости. Она не самостоятельна, потому что трудно представить себе такого мыслителя, кто говорил бы о конце мира, не говоря о его начале. И в вышеприведенных словах Гераклита говорилось подряд и о начале (был), и об основе (есть) о конце космоса (будет), однако сама основа представлялась вечной: ведь космос — не всё сущее, а лишь то, что время от времени рождается из первоосновы (из огня) и снова туда уходит, находя в нем свой конец. Так что первооснова основнее начала и конца, даже если она небытие, как это бывает в представлении некоторых главным образом восточных философов (буддизм, даосизм).

6) Мудрость как предполагаемое знание происходящих между началами и концами процессов. Это то, что можно обозначить еще как диалектическая мудрость. Первоначала и концы-пределы не исчерпывают всего сущего. Начала потому и начала, что они начала для чего-то, а концы потому и концы, что они пределы чего-то.

Об основе мы уже и не говорим, поскольку она, согласно своему понятию, должна быть вне всяких процессов, будучи сама по себе не только вечной, но и неизменной. Например, все тот же Гераклит думал, что все многообразие космоса есть видоизменение огня. Но он же говорил и о том, как космос возникает из огня и как космос теряет себя в огне: это происходит путем в первом случае потухания огня, а во втором случае его возгорания: космос периодически находит свою погибель в мировом пожаре, когда все становится уже не тайно, а явно огнем. И потухание, и загорание происходит “мерами”, то есть закономерно. Подробнее об этом будет сказано ниже.

Однако вопрос о процессах имеет два смысла. Выше говорилось о, так сказать, вертикальных процессах: основа и проявление основы. У Гераклита “воздух живет огня смертью”, или, потухая, огонь становится прежде всего воздухом, оставаясь при этом огнем, но уже не явным, а тайным, скрытым за ликом воздуха: “природа любит таиться”.

Такая диалектическая мудрость перекидывает мост между первоначалами и первоосновами, с одной стороны, и самим мирозданием во всем великолепии его многообразия, с другой. Она стремится понять, каким образом из немногого и даже единого возникает многое и разнообразное. Она ищет в самих первоначалах и первоосновах активные творческие силы, творящие космос (космическое сознание).

Но есть и другие процессы. Они происходят, так сказать, по горизонтали. Нечто, раз возникнув из первоосновы, затем многократно преобразуется, превращаясь в иное и еще и еще раз в иное, пока, наконец, “в конце времен” не будет поглощено первоосновой.

Эти процессы нам ближе, бесспорнее. Мы видим, как то или иное превращается в нечто иное. Дрова, сгорая, превращаются в дым и в пепел, а желудь, прорастая, превращается в большое развесистое дерево. Мы видим, как мука становится хлебом, но в отличие от самодеятельного желудя не сама собой, а благодаря тяжелому человеческому труду. Мы видим, как дитя становится взрослым, а взрослый — стариком.

В чем же тогда состоит диалектическая мудрость?

На наш взгляд, она прежде всего в чуткости к переменам, в известного рода бдительности. В силу инертности нашего сознания мы часто не замечаем перемены, особенно в людях и особенно в скрытных людях, отчего нередко оказываемся перед неприятными неожиданностями. Выше, говоря о житейской мудрости, мы отметили в ней такую черту, как готовность ко всяким поворотам судьбы, в том числе и в худшую сторону. Но эти перемены можно предусмотреть, если обладать именно диалектической мудростью.

Но и одной предусмотрительности недостаточно. Она ориентирует на пассивное ожидание “подарков судьбы”. Подлинная же диалектическая мудрость активна. Всякий процесс имеет две стороны. Он внутренне противоречив. Диалектическая мудрость означает способность к раскрытию противоречивости процессов (например, изменений в характере вашего ребенка), выявление как желательных, так и нежелательных тенденций в изменении того или иного объекта с целью активного воздействия на эти процессы ради победы позитива над негативом.

Время. Далее, диалектическая мудрость принимает время всерьез. В этом отношении она ближе к Гераклиту с его “панта реи” (“все течет”) и к раннему буддизму с его “моментабельностью” (о чем ниже), чем к Пармениду с его неподвижным и неразделимым бытием и истолкованием изменчивости и множественности как чувственной иллюзии (хотя ему, конечно, далеко до ведантистской майи).

Правда, нет ничего загадочнее времени. Проблема времени (Что есть время?) издавна волновала мыслящих людей. А эта проблема распадается на массу частных проблем: является ли настоящее частью времени или же настоящее — только граница между будущим и прошлым, то неуловимое нечто, через которое “будет” переливается в “было”? Существует ли время? Ведь прошлого уже нет, будущего еще нет, а настоящее можно бесконечно разлагать на будущее и прошлое, если, правда, не упрешься в далее неразложимый атом времени, в котором нет уже ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, но тогда это уже не время, ибо времени без трехцветия будущего, настоящего и прошедшего нет и не может быть.

И как соотносятся время и вечность? Здесь нам кажется наиболее интересной формулировка, согласно которой “время есть вечно возрождающееся настоящее”. Настоящее, погибая, возрождается. И оно же, возрождаясь, погибает. Настоящее всегда одинаково по форме и всегда разное по содержанию.

7) Мудрость как предполагаемое знание добра и зла. Узнать это нелегко. Это та самая мудрость, знать которую было запрещено ветхозаветным библейским единодержавным иудаистским богом Яхве (искаженно Иегова) мифическим перволюдям Адаму и Еве. В этом отношении Яхве сильно уступает Зевсу (Юпитеру), кто, согласно древнему мифу, одарил людей, в их отличие от животных, знанием правды: “Звери, крылатые птицы и рыбы, пощады не зная, Пусть поедают друг друга: Сердца их не ведают правды. Людям же правду Кронид (сын Крона Зевс) даровал — высочайшее благо”.

Римский император Юлиан (360-363 гг. правления), прозванный христианами “отступником”, поскольку он пытался восстановить в уже христианизированной Римской империи язычество, будучи и мыслителем, и писателем, в своем сочинении “Против христиан” утверждал, что Иегова — вспыльчивое, гневливое и завистливое существо — отказал людям в знании добра и зла, но “может ли быть что-либо неразумнее человека, неумеющего различить добро и зло?” Ведь ясно, что, не зная, что такое добро и что такое зло, человек не сможет стремиться к добру и избегать зла.

Однако ответить на вопрос, что есть благо и добро в общем, трудно и почти невозможно. Благо как таковое, добро как таковое подобно марктвеновскому практически неразменному банковскому билету в один миллион фунтов стерлингов. Чтобы можно было служить добру, его надо разменять на конкретные добродетели. Зло же следует разменять на конкретные пороки. Добродетели и пороки противостоят друг другу, но не как попало, а по закону или противоположности, или меры и безмерности, или золотой середины как добродетели и крайности как пороки.

Итак, мы должны разменять добро и зло на более мелкие купюры добродетелей и пороков.

И здесь дело не только в том, что благо как таковое неопределимо, а если и определимо, то здесь неизбежна подмена всеобщего особенным так же, как это было в случае с проблемой первоначала-первоосновы, но и в том, что эта мудрость должна быть практичной, мудростью не на словах, а на деле, должна быть реализована в поступках, а поступок всегда конкретен. Эта мудрость требует не только ума, но и воли. В этом смысле мудрость как знание добра и зла подобна житейской мудрости, однако она более принципиальна. Если житейская мудрость ограничивается конкретными советами и наставлениями, цель которых то или иное конкретное благо (например, хорошие отношения в семье), то здесь знание добра и зла более обобщено, оно опосредованно предполагаемым знанием первопричин-первоначал-первооснов.

Добродетели. Само русское слово “добродетель” включает в себя не только “добро”, но и “дело”. “Добродетельный” — это “добродеятельный”, т.е. человек, способный не только разглагольствовать о добре, но и делать добро.

И здесь одного знания о добре как таковом, даже если такое знание возможно, недостаточно. Надо знать конкретные виды добра. Но и этого мало, хотя Сократ думал, что для того, чтобы стать добрым человеком, достаточно узнать, что такое хорошо и что такое плохо. Аристотель не согласился здесь с Сократом и указал, что одного знания недостаточно. Необходимо и желание делать добро. Многие люди знают, что такое то или иное добро, однако с тем большим рвением творят зло. У человека должна быть добрая воля. Но и этого недостаточно. Нужно уметь делать добро. Итак, знать, желать и уметь делать добро — таковы три условия добродеятельности человека.

Вопрос о видах добра, то есть о добродетелях, издавна волновал мыслящих и совестливых людей. Конкретнее об этом будет сказано ниже при анализе учений философов, потому что они понимали добродетели по-своему, в соответствии со своим временем и своими личностными особенностями. Для одних благо — здоровье, для других — богатство, для третьих — слава даже ценой здоровья и самой жизни, для третьих — чувственные наслаждения, для четвертых — исполнение долга, для пятых — мудрость. Однако в главном люди всех времен и народов сходились. Вряд ли был такой народ, который принимал трусость или жадность за добродетель. Не уважали и предателя, как бы он ни оказался полезен. Определение общечеловеческого ядра во всем многообразии мнений о добродетелях и пороках — нелегкая задача рассматриваемой нами здесь мудрости.

Остановимся на вопросе взаимоотношения добра и зла в общей форме. Далее мы увидим решение этого вопроса разными мыслителями. Пока же ограничимся тем, что отметим, что на этот счет имеется несколько точек зрения. Одни мыслители думали, что добро и зло равномощны (смотрите ниже зороастризм). Другие (Платон, Августин) полагали, что лишь добро само по себе существует, зло же — лишь временное отсутствие должного быть добра (например, болезнь — отсутствие должного быть здоровья). Третьи же утверждали, что первично зло, добро же есть отсутствие должного быть зла (например, любовь — временное отсутствие должной быть ненависти, жизнь — временное отсутствие должной быть смерти, так что удивляться следует не тому, что мы умираем, а тому, что мы еще живы). Вообще же, согласно “Философии Небытия”, бытие есть отсутствие должного быть небытия, и каждый из нас есть небытие своего небытия.

Рассматриваемая здесь мудрость пытается разрешить вопрос о том, возможно ли добро без зла или же добро и зло — две стороны одной медали или свет и тень. В последнем случае происходит оправдание зла. Существует несколько способов оправдания зла. Это, во-первых, отождествление добра и зла. Все тот же Гераклит учил, что добро и зло в сущности одно и то же. Украинский мыслитель Сковорода утверждал, что Бог одинаково сотворил и добро, и зло. Говорят даже о превращении зла в добро. Например, автору этой книги довелось услышать по радио в одной литературной передаче, что слишком большое зло само собой превращается в добро. Что имело в виду наше радиовещание, я так и не понял.

Во-вторых, другой способ оправдания зла — его эстетизация. В связи с этим приписывают Достоевскому мысль, что красота спасет мир. В действительности же Достоевский различал добрую и недобрую красоту.

Оправданию зла противостоит резкое их размежевание в буддизме: никогда ненависть не прекращается ненавистью, отсутствием ненависти прекращается она. И в то же время на западе Евразии все тот же Гераклит провозгласил, что “справедливость в распре”. От первого пошел гандизм, от второго — марксизм.

8) Мудрость как предполагаемое знание целей и смыслов. Учение о благах перерастает в учение о целях и смыслах, потому что все живое, будь то амеба или человек, стремится к своему благо, а это и есть общая для всего живого цель. Такой общей для своего живого целью является, естественно, желание сохранить свое существование — закон самосохранения.

Как известно, существуют и другие более частные цели. Иногда превыше ставят нечто иное, чем просто самосохранение, например свободу или не всякую жизнь, а счастливую. Часто у людей господствует извращенное представление о своем же благе, порочные наклонности и пороки, приносящие вред жизни и здоровью индивида.

Учение о целях называется телеология (от древнегр. телос — цель и логос — слово, учение, так что телеология — учение о целях).

Цель следует отличать от причины. Причина как бы сзади толкает вперед. Цель как бы спереди тянет также вперед. Цели в настоящем, а их осуществление, а чаще неосуществление — в будущем. Знать, какие цели осуществимы, а какие неосуществимы, а также осуществление каких целей не принесет нам разочарования и несчастья (а Гераклит сказал, что люди не стало бы лучше, если б все их желания сбылись), иначе говоря, какие цели имеют смысл, а какие не имеют (как много бессмысленных целей!) — дело телеологической мудрости.

Склонность к телеологии порождает немало неразрешимых вопросов. Есть ли у мироздания в целом какая-либо внешняя по отношению к нему, трансцендентная, цель? А что может быть вне всего мироздания? Ведь все, что не оно, то оно!

Тогда есть ли у мироздания какая-то внутренняя, имманентная, единая цель? Стремится ли мир в целом к какому-то высшему внутреннему состоянию? Тепловая смерть через энтропию сюда не подходит.

Или, может быть, мироздание подобно живому организму (органицизм) и там целью частей является благо целого, то есть мироздания, а целью целого — благо частей?

Или можно говорить лишь о целесообразности живого? Все живое имеет своей целью служить сохранению и процветанию живого. Жизни?

Или же это происходит само собой благодаря тому, что каждый вид живого имеет целью своей свое выживание.

Или же выживание вида происходит само собой, поскольку каждая особь вида имеет своей целью выживание?

Но так или иначе, какова причина той или иной целесообразности?

Есть ли мировой архитектор и высшее проектное бюро? Бог?

И так телеология перерастает в теологию.

9) Мудрость как предполагаемое знание Бога (богов). Теологическая мудрость. Слово “теология” — еще одно сложное древнегреческое слово, оно сложено из “теос” — Бог и опять-таки слова “логос”. Итак, теология — слово, учение о Боге.

Теология как слово о Боге может быть мирской и религиозной.

9 а) Мирская теология — часть мирской мудрости и любомудрия. Она свободна, не связана принудительными догматами и является плодом свободного и разумного размышления о мироздании. Мирская теология — органическая часть любого философского учения, даже такого, которое подвергает сомнению, а то и отрицает существование Бога и богов, ведь такое сомнение и такое отрицание предполагает, если то и другое не безосновательно, размышление о богах или о Боге.

Большинство же философских учений, признавая существование Бога или богов, пытается осмыслить их по-своему, в меру своего разумения, вписать Бога или богов в своё учение, дать им свое истолкование. Философия и начинается с осмысления богов мифологии, с философии мифологии и религии.

Так, например, для Гераклита божество — мировой разум, мировое разумное слово, логос.

Для Аристотеля Бог — само-себя-мыслящее мышление.

Для Спинозы Бог — природа.

Для Людвига Фейербаха и Фридриха Энгельса Бог — продукт человеческой фантазии, олицетворение зависимости человека от природы и отчужденности от общества, своего рода выражение болезни человеческого сознания, исцеление от которой вполне возможно путем преодоления вышеназванной зависимости через возрастания производительных сил общества и вышеназванной отчужденности путем перестройки самого общества на разумных и контролируемых человеком началах.

Если мирская теология и говорит о вере, то как о следствии знания. Формула мирской теологии: “Знать, чтобы верить”.

9 в) Религиозная теология, напротив, фидеистична (fideo — лат. я верю). Формула религиозной теологии: “Верю, чтобы знать”. Чтобы познать Бога, надо сперва уверовать в его существование.

Иначе говоря, в мирской теологии разум первичен, а воля (вера есть акт воли) вторична. В религиозной теологии воля первична, а разум вторичен, если он вообще не третируется такими воинствующими фидеистами, как, например, Тертуллиан (2-3 вв. после Р.Х.) с его “Верю, потому что нелепо!”. А еще до Тертуллиана один из корифеев христианства Савл-Павел в своих апостольских посланиях отдал предпочтение юродивым перед философами, юродству проповеди перед мудростью философской лекции. Подводя своеобразный итог древнегреческо-римской философии, апостол Павел провозгласил, что мирская мудрость так и не познала Бога!

Однако, мы увидим далее, что не одни только философы, расходясь в меру своей оригинальности во всем друг с другом, расходились и в понимании Бога, но и теологи.

Плюрализм несводимых друг к другу разных видов религий и даже подвидов той или иной религии, часто в меру своего фанатизма взаимновраждебных, чьи адепты с чудовищной жестокостью истребляют друг друга, говорит против религии как таковой. Люди сходятся в истине и расходятся в заблуждениях. Нет двух таблиц умножения. Нет двух физик. Поэтому на вопрос, верите ли вы в Бога, надо прежде всего просить конкретизации вопроса: “В какого? В Будду? В Зевса? В Яхве? В Аллаха? В Троицу? А если в Троицу, то в какую: в Троицу католическую с filioque (“и сына”), когда воображают, что Святой Дух исходит и от Отца, и от Сына? Или в Троицу православную без филиокве, когда воображают, что Святой Дух исходит только от Отца?

10) Мудрость как предполагаемое знание сокровенного. Фидеистическая вера в Бога может расширяться до утверждения, что и вообще истинная мудрость — такая мудрость, которая обретается за пределами и мысли, и слова. Согласно мнению древнекитайского философа Лао Цзы ( 6 в. до Р.Х.), “тот, кто знает, не говорит, а тот, кто говорит, не знает”. Федор Тютчев в своем знаменитом стихотворении “Silentium” (“Молчание”) призывает всех нас к молчанию, потому что “мысль изреченная есть ложь” и потому что мы, пытаясь выразить себя в слове как средстве коммуникации, дабы быть понятыми другими, не только не достигаем такого понимания, ибо я не сумею выразить своё идущее от сердца сокровенное, а ты не сможешь меня понять ( “как сердцу выразить себя, другому, как понять тебя”?), но и разрушаем свой внутренний мир (“взрывая, возмутишь ключи, питайся ими и молчи). Плотин (3 в. после Р.Х.) утверждал, что первоначало всего сущего, будучи само сверхсущим, постижимо лишь в патологическом состоянии экстаза (исступления), описание которого сходно с описанием состояния эпилептика перед приступом или пляшущего шамана.

Эта сокровенная (эзотерическая) мудрость учит не только о несоответствии слова мысли, но и о несоответствии мысли бытию (как у того же Федора Тютчева с его “умом Россию не понять”).

Однако древнегреческий философ Парменид, современник Гераклита, утверждал, что всё то, что немыслимо и несказанно, не существует, а лишь кажется существующим. Эта линия в мировой культуре более характерна для Запада (по Гегелю действительно только разумное), чем для Востока, где господствовала мысль, что немыслимость и несказанность говорит не против бытия этого немыслимого и несказанного, а именно за бытие этого немыслимого и несказанного, притом за высшее его бытие.

Заключение. Какую же из этих десяти мудростей любит любомудр-философ?

Эмпирическая мудрость должна быть обща всем: и писателям, и детективам, и натуралистам, и философам, которые, как и все, должны считаться с фактами жизни и науки, в том числе с историко-философскими фактами. Очень легко построить занимательную историко-философскую концепцию, если пренебрегать фактами! В этом отношении философ ничем не отличается от подлинного ученого. Френсис Бекон (17 вв. после Р.Х.) уподобил истинного ученого пчеле, которая собирает нектар растений ( ученый — факты), но не остается на уровне муравья, который якобы тащит в муравейник все, что ни найдет (в науке это ползучий эмпиризм), а перерабатывает собранный нектар в мед (истинный ученый осмысливает факты и превращает их в “мед” науки); без фактов же мы подобны пауку-схоласту с его исходящей из него паутиной, из которой он плетет сеть надуманных, не опирающихся на факты хитросплетений.

Техническая мудрость в своей изобретательной части — поприще инженерии.

Житейская мудрость — плод здравого смысла и практичности, если только она не вытекает из какого-то надуманного учения, как, например, предписание Фридриха Ницше “падающего подтолкни”! — практический вывод из его патологического учения о сверхчеловеке и о том, что слабые и неудавшиеся должны погибнуть, как будто бы вся духовная культура не создана физически слабыми! Гомер был слепцом, Томас Гоббс (17 в. после Р.Х.) родился шестимесячным, но дожил до девяноста с лишним лет и написал массу умных книг. Не случайно, что Спарта, где все физически слабые новорожденные тут же уничтожались, не дала ни одного представителя духовной культуры.

Конечно, любомудру не чужды ни эмпирическая, ни техническая, особенно в её втором смысле постановки техники на службу добру и только добру, ни житейская мудрость, но в полном смысле он должен любить, потому что он там монополист, третью, четвертую, пятую, шестую, седьмую, восьмую и девятую в её первой части мудрости. Что же касается второй части девятой мудрости, то философия и фидеизм несовместимы. Последняя, десятая, мудрость — сокровенная мудрость также за пределами собственно философии, однако при изложении объективного историко-философского процесса невольно приходится иметь дело и с этой пресловутой мудростью, потому что она встречается и у философов.

 

(окончание — в следующем номере)

 

 

М. М. Новосёлов