Философия Просвещения в России и во Франции: опыт сравнительного анализа

 

Москва
2001

УДК 141

ББК 87.3

П-89

В авторской редакции

 

 

Текст к печати подготовила кандидат филос. наук И.Ф.Худушина

Рецензенты:

доктор филос. наук А.И. Володин

доктор филос. наук Т.Б. Длугач

П-89Пустарнаков В.Ф.Философия Просвещения в России и во Франции: опыт сравнительного анализа. — М., 2001. — 000 с.

 

© В.Ф.Пустарнаков, 2001

ISBN 5-201-02070-4 © ИФРАН, 2001

 

 

введение

К 1980 году Владимир Федорович Пустарнаков — закончил работу над фундаментальным трудом “Философия русского Просвещения (проблемы истории, теории” методологии исследования)” в 65 а.л. Со свойственной ему основательностью предысторию вопроса Владимир Федорович начинал с глав, посвященных философии античности, европейского средневековья, захватывал ренессансный гуманизм, научные и философские доктрины, а также учения буржуазных экономистов и политиков XV—XVI вв., Реформацию, классическую натурфилософию и метафизику. Предметом изучения были философия общего, философия человека, антропоцентризм. Особенно обстоятельно было рассмотрено Французское классическое Просвещение как своего рода образец и точка отсчета, а также философия Просвещения в Англии и Германии конца XVIII — первая пол. XIX вв. с учетом различных условий социально-экономического, политического, национального, идейно-философского развития.

Вторая часть труда была посвящена социально-экономическим, политическим, культурным и идейно-философским предпосылкам русского Просвещения и его классическим представителям — В.Г.Белинскому и Н.Г.Чернышевскому — именно с 40—60 годами XIX в. и с идеями так называемых революционных демократов связывал В.Ф.Пустарнаков характерное в русском Просвещении. Энциклопедический масштаб исследования давал полное и объемное изображение философии Просвещения как общекультурного феномена, при этом русское Просвещение представало как самостоятельное, оригинальное направление мысли, принципиально отличное от других антифеодальных направлений XIX в.

Это был иной, нетрадиционный подход к проблеме собственно Просвещения в России, Очевидно, по этой причине ему не суждено было увидеть свет в свое время, так как тогда судьбу его решали именно сторонники традиционного широкого, осложненного господствовавшими идеологическими стереотипами, толкования. О существе разногласий с известной долей сарказма сам Владимир Федорович рассказал во вступительной главе к данной книге, да и неоднократно возвращался к этой, всегда больной для него теме в иных случаях.

Фундаментальный труд В.Ф.Пустарнакова “Философия русского Просвещения” до сих пор не опубликован. Не надеясь когда-либо увидеть его изданным полностью, Владимир Федорович изъял одну четвертую, дополнил и переработал, дабы на классическом материале французского Просвещения публично обосновать свое понимание Просвещения в России, Он видел, что спустя двадцать лет, он почти также одинок в этом строго-научном толковании феномена русского Просвещения, но, понимая также, что в сфере идей и учений слишком трудно (а в России практически и невозможно) обрисовать четкие границы явления, он тем не менее стремился найти тот момент развития мысли или идейного течения, когда можно определенно сказать: вот это эталон, вот это классика! И упорства в этом поиске ему было не занимать!

Таким образом, настоящая книга — это и страница в далеко не простом бытовании отечественной историко-философской руссистики, и воплощение за долгие годы сложившихся научных убеждений автора, и, в то же время, приглашение к свободному от идеологических пристрастий, объективному обсуждению проблем Просвещения в России.

И еще, как ни трудно это выговорить, это последняя плановая монография Владимира Федоровича, последняя дань Институту философии РАН, с которым была связана вся его жизнь. Нет, он не собирался умирать, хотя и бывало подшучивал, что, мол, недолго ему осталось. Слишком много было планов и идей, слишком интересен был для него сам поиск, но и слишком загружен был рабочий график, чтобы просто отдохнуть. Белая волчица подкараулила его в тот краткий момент, когда можно было облегченно вздохнуть: получен издательский грант на “Университетскую философию в России” (53 а.л.) и отдана рукопись этой книги Тамаре Борисовне Длугач на рецензию. Только вздохнуть и вновь за работу... Да, Владимир Федорович был азартен в работе.

В.Ф.Пустарнаков скоропостижно скончался 6 февраля 2001 года. Этой книгой коллеги, друзья и товарищи Владимира Федоровича, скорбя и сожалея о его безвременной кончине, прощаются с ним,

Ирина Худушина

“Примите слова глубокого сочувствия”...

Ваш — Andrzej Walicki

Внезапная смерть Володи для меня — это большая личная потеря. Я его встретил уже в начале 60-х годов и уже тогда при всей его осторожности и разницах во взглядах, находил с ним общий язык. С течением времени моя симпатия и уважение к нему возрастали. То, что я знаю о его трудах, свидетельствует о том; что в его отношении к научной работе был элемент призвания и героизма.

О себе он говорил мало. Наверно, следовало бы упомянуть факт, что он написал (вместе с Е. Осиповой) очень пространную и положительную статью о моей книге о славянофильстве (Вопросы философии, № 7, 1968), хотя другие советские ученые прямо говорили мне, что эта книга настолько отличается от того, что считалось “идеологически правильным”, что писать о ней объективно, без острой критики, совершенно невозможно. Да, это стоит подчеркнуть.

Потрясательно то, что как раз в день своей смерти он отдал на рецензию рукопись большой книги! — как будто энергия, нужная для исполнения этой задачи, поддерживала Его при жизни, а потом внезапно ушла.

Я считал Володю не только хорошим коллегой, с которым я всегда мог говорить честно, искренне и с, пользой для себя, но и личным другом, в славянском понимании слова “друг”. Его смерть — это для меня большая потеря. Хотя я приезжал в Россию не так часто как хотел и как следовало бы, но сама мысль о том, что в Москве живет человек, с которым у меня был общий язык и при Брежневе, и при Горбачеве, и при Путине, была для меня чем-то очень нужным.

Анджей Валицки

О русской философии, Владимире Федоровиче Пустарнакове и о себе

В январе 1972 года в секторе “Истории философии народов СССР” Института философии АН СССР появился новый младший научный сотрудник. Вакансия оказалась случайной и вместо того, чтобы заниматься античной философией в секторе Т.И.Ойзермана, я был “брошен” в русскую философию, руководимую тогда бывшим партийно-кремлевским сановником с замечательным именем — Василий Евграфович Евграфов. На дверях сектора, как и положено, висел список сотрудников: Смирнова, Коган, Пустарнаков, Уткина, Хорос, Колосков, Сырцов, Антонова. Сознание сразу зафиксировало фамилию созвучную с именем любимого поэта. Опеку над новым сотрудником добровольно взял на себя именно Владимир Федорович. В это время он уже был старшим научным сотрудником, автором монографии о философских судьбах “Капитала” К.Маркса в России и вообще большим знатоком закулисно-академической жизни Института. “Прежде всего, — поучал он молодого сотрудника, — начинай формирование личного архива. Любую бумажку пиши минимум в трех экземплярах. Одну обязательно в отдельную папочку — пригодится”. Именно реализация этого пустарнаковского наказа привело к созданию архива, включающего несколько очень толстых папок с отзывами и рецензиями на диссертации, монографии, рукописи и докладные записки, скопившихся почти за тридцать лет нашей совместной работы. Следующее поучение носило научно-методологический характер: “Саша, — говорил Владимир Федорович, — твердо запомни — мысль автора это кратчайшее расстояние между двумя цитатами”. Владимир Федорович был необычайно цельной натурой, сосредоточенной на своем профессионализме. Он явно не был личность ренессансного типа с широчайшим кругом культурных интересов. Более того, он даже с изрядной долей иронии, переходящей в насмешку относился к моим увлечениям японской и персидской поэзией, увлечениям живописью и архитектурой модерна. Даже “поймав” меня в читальном зале Музея книги за столом заваленном масонской литературой он вполне мог пошутить, что надо мол доложить Евграфову о том, чем занимаются его сотрудники. Владимир Федорович был историком русской философии, и весь круг его интересов был сопряжен с различными сопряженными с ней проблемами. Наши историко-философские интересы очень во многом пересекались и очень во многом мы были единомышленниками. В первую очередь это относилось к проблематике философской культуры русского средневековья, к проблемам русского Просвещения, соотносимого нами не с XVIII, а с началом XIX века. Коренным различием в наших подходах к истории русской философии был его очень высокий интерес к социальным импликациям философии и к социально-политической проблематике общественной жизни России как таковой, которая мне была совершенно чужда и вызывала активное раздражение, что вело к многочисленным спорам и дискуссиям. “Какое значение для характеристики философского миросозерцания того или иного мыслителя имеет описание его политической физиономии, выяснение того является ли он народником, революционным демократом, либералом или консерватором, к какой именно политической партии он принадлежит? Любой народник или либерал может быть материалистом, кантианцем или позитивистом и все эти философские характеристики даже отдаленно не связаны с народничеством или либерализмом”. Это была система моих традиционных вопрошаний. Владимир Федорович считал это недопониманием с моей стороны сложного характера синтетических отношений философии, политики и идеологии. Споры, как правило, принимали затяжной, почти бесконечный, характер.

Возрастающий в нашей философской общественности интерес к проблематике древнерусской средневековой культуры очень объединял нас. Особенно сближали систематические, почти ежегодные, поездки в Киев. Институт философии АН УССР давно и успешно организовывал специальные конференции-семинары по изучению отечественной культуры XI—XVII веков. Это было, пожалуй, одно из самых интересных и содержательных “мероприятий” философской жизни тех лет. В основном в Киеве, а иногда в Чернигове, Ровно, Луцке, Львове, Одессе собирался достаточно узкий круг специалистов руссистов, которые делали свои доклады и обсуждали узкие профессиональные проблемы. Владимир Федорович был, как правило, главой московской делегации от Института философии. В конференциях участвовали также специалисты из Львова, Минска и Ленинграда, еще не ставшего в те годы Санкт-Перербургом. Почтение наших украинских коллег к Владимиру Федоровичу было беспредельным, научный авторитет его был величественно незыблем, его докладами начинались пленарные заседания, он же подводил итоги и делал обобщения всех дней работы той или иной конференции. Киевские философские посиделки сформировали нечто подобное научному клубу. Около сорока-пятидесяти человек почти ежегодно собирались для очень своеобразного по форме общения, которое включало в себя научные симпозиумы, разнообразнейшие культурные программы, которые устраивали нам хозяева очередной конференции, обмен научными публикациями, дружеские обеды и ужины с определенной толикой возлияний, завязывание личных научных и дружеских отношений.

Жизнь и работа Владимира Федоровича в Институте философии была неоднозначно сложной. У него сложились непростые отношения с коллегами на основании целого комплекса научно-теоретических и психологических проблем. После смерти В.Е.Евграфова почти все наши коллеги-доктора воспротивились назначению Владимира Федоровича заведующим сектором. Хотя более подходящую фигуру по уровню своего историко-философского профессионализма подыскать внутри сектора было почти невозможно. Интересная история была в связи с обсуждением и защитой докторской диссертации Владимира Федоровича. Среди его активных недоброжелателей была очень крупная партийно-административная фигура — бывший ректор Академии общественных наук при ЦК КПСС Михаил Трифонович Иовчук, который изволил лично прийти на обсуждение диссертации с заведомой целью идейно-теоретического разгрома. М.Т.Иовчук являл собой колоритнейший типаж: огромного роста и веса он источал из себя высшую партийную власть и надменность, почитая себя ответственным за всю русскую философию, он мнил себя в этой области гуманитарного знания самым высшим авторитетом. За два дня до обсуждения диссертации Владимира Федоровича было обсуждение моей кандидатской диссертации, на которое заглянул М.Т.Иовчук и, впервые назвав меня по имени, заверил в своей благосклонности и поддержке моей работы. Зачем это было сделано догадаться было не очень трудно, но я на это ответил черной неблагодарностью и при обсуждении диссертации Владимира Федоровича, манкируя более чем прозрачные начальственные указания, разразился потоком вполне искренних похвал и одобрений. Впоследствии люди из окружения М.Т.Иовчука рассказывали о том, что гневался он на меня сильно и долго.

Ленинскую библиотеку Владимир Федорович посещал почти ежедневно, даже на следующий день после защиты докторской диссертации и соответствующего банкета в Доме Ученых я его застал на центральной мраморной лестнице, поднимающегося в свой любимый профессорский зал. “Регулярностью своих посещений сей библиотики, — говорю я ему, — Вы напоминаете младшего научного сотрудника без степени”. Владимир Федорович в ответ смеялся и говорил: “Работать надо”. Работал он на самом деле очень много. Библиография его трудов огромна, только общеинститутские обобщающие издания могут составить очень длинный список: “История философии в СССР”, “Русско-болгарские философские связи XI—XVII веков”, “Гегель и философия в России”, “Кант и философия в России”, “Введение христианства на Руси”, “Шеллинг и русская философия”, “Фихте и русская философия”, “Христиан Вольф и русская философия”. И этот список можно продолжать и продолжать, включая исследования Владимира Федоровича по проблемам русского Просвещения и истории русского либерализма. Общая оценка историка русской философской мысли и его вклада в эту науку в определенной, но далеко не полной мере, нашла свое отражение в энциклопедическо-справочном издании “Философы России XIX—XX столетий. Биографии, идеи, труды”, четвертая публикация которого состоится уже в XXI веке.

А.И.Абрамов

Он держал в своем уме всю русскую философию: