III. Глиняные черепки

Какие же услуги оказывают ученые раскопщики и коллекционеры помимо пополнения музейных хранилищ и снабжения материалом иллюстрированных отделов воскресных газет? Эти описатели и протоколисты суть антропологические историки. Иначе говоря, они преимущественно заняты поиском ответов на следующие вопросы о человеке: «Что? Кто? Где? Когда? В каких системах?»

Исследование биологической эволюции в исторической перспективе проводится с той же самой точки зрения и посредством исходно тех же инструментов, как, например, попытка обнаружить преемственность кремневых культур в палеолите. Могут ли ископаемые гиббоны, найденные в Египте, быть предками человека, или только современных гиббонов? Была ли ветвь неандертальцев, жившая пятьдесят тысяч лет назад в Европе и Палестине, тупиковой, или же современный человек является результатом скрещения неандертальцев и кроманьонцев? Была ли керамика независимо изобретена в Новом Свете, или же горшки либо идея керамического производства были ввезены сюда из Восточного полушария? Правда ли, что полинезийцы пересекли Тихий океан и принесли идею социальных классов в Перу? Связан ли язык испанских басков с языками, на которых говорили в некоторых областях северной Италии в дорийское время?

Такие исследования в области археологии, этнологии, исторической лингвистики и эволюции человека представляют нам долгосрочную перспективу нашего развития и помогают нам освободиться от преходящих ценностей. Действительно, рассматривать историю человечества лишь на

основании данных о народах, оставивших письменные источники, — то же самое, что пытаться понять всю книгу по ее последней главе. Историческая антропология расширяет границы общей истории. По мере того, как поднимается занавес за занавесом, открываются все более глубокие области «человеческой сцены». Все яснее становится чрезвычайная взаимозависимость всех людей. Оказывается, например, что Десять Заповедей восходят к более раннему кодексу вавилонского царя Хаммурапи. Часть Книги Притчей Соломоновых позаимствована из мудрости египтян, живших более чем за два тысячелетия до Христа.

Ортега-и-Гассет писал: «Человек не имеет природы, он имеет историю». Это, как мы видели в предыдущей главе, — преувеличение. Да, культуры суть продукт истории; но истории, находящейся под влиянием биологической природы человека и обусловливаемой географической ситуацией. Тем не менее, наш взгляд на мир как на природу должен быть дополнен взглядом на мир как на историю. Исторические антропологи сослужили нам хорошую службу, подчеркивая конкретное и исторически уникальное. Факты случая, исторической случайности должны быть поняты так же, как и универсалии социокультурного процесса. Как уже давно писал Тэйлор, «большое количество ученой чепухи обязано своим появлением попыткам объяснить в свете разума то, что должно объяснять в свете истории». Так как археологи вводят хронологию в пугающую массу дескриптивных фактов, появляется возможность говорить не только о совокупной природе культуры, но и об исторической картине.

По общему согласию, в археологии мало того, что имеет непосредственное практическое значение. Археологическое исследование не обогащает современную жизнь, заново открывая художественные мотивы и другие изобретения прошлого. Оно обеспечивает здоровый интеллектуальный интерес, доказательством которого служат национальные памятники и национальные парки Соединенных Штатов и местные археологические общества. Ланселот Хогбен на-

звал археологию «могущественным интеллектуальным витамином и для демократий, и для диктатур». Муссолини вкладывал деньги в раскопки римских развалин для того, чтобы развивать у итальянцев гордость своим прошлым. Новые государства, созданные по Версальскому договору, развивали археологию как средство строительства нации и самовыражения. Однако раскопки имеют отношение к вопросам современности не только в смысле поддержки ложных оснований нездорового национализма, но и социально более полезным образом. Археологическая работа помогала разрушить политически опасный «нордический миф», доказывая, что этот физический тип, вопреки утверждениям нацистов, вовсе не существовал в Германии с незапамятных времен.

Легко подшучивать над археологами как над «охотниками за реликвиями», чья интеллектуальная деятельность примерно соответствует уровню коллекционера марок. Уоллес Стегнер выражает распространенное отношение:

«Вещи, которые археологи находят во время своего ученого копания в мусорных кучах исчезнувших цивилизаций, на деле выглядят очень разочаровывающе. Они дают нам только ложные надежды; они заставляют нас судить о культуре по содержимому карманов маленького мальчика. Время поглощает значение многих вещей, и будущее находит лишь оболочку».

Однако для археолога, который является подлинным антропологом, каждое каменное орудие, например, представляет человеческую проблему, решенную неким индивидуумом, чья деятельность была обусловлена культурой его группы. Археолог не относится к каждому черепку так серьезно потому, что он интересуется посудой как таковой, но поскольку у него так мало материала, он должен учитывать их большую часть. Типы посуды дают археологу возможность понять, что продукты человеческого поведения соответствуют определенным моделям. Конечно, всегда есть опасность быть

обманутым уникальными продуктами человеческой эксцентричности. Помню, как я однажды прогуливался по деревне в Оксфордшире, состоявшей из крытых соломой коттеджей. Практически все прекрасно соответствовало модели. Но внезапно в одном саду я увидел миниатюрную копию пирамиды майя — результат необычного круга чтения и воскресного досуга фермера. Если бы все письменные источники были уничтожены, и нормальные деревянные предметы этой деревни превратились в пыль, каких только диковинных теорий не мог бы построить археолог тысячу лет спустя, основываясь на этой одинокой пирамиде в южной Англии! В 1947 году одна газета сообщала, что некий бывший учитель из Оклахомы построил семидесятифутовый тотемный столб из бетона — «просто для того, чтобы привести в замешательство ученых исследователей». На самом деле времена увлекательных объяснений, построенных лишь на одном образце, прошли. Интенсивные и экстенсивные раскопки в любом месте быстро отделяют уникальное от нормального. Тем, кто все еще говорит, что применительно к человеку ничего предсказать невозможно, следовало бы понаблюдать за археологом, изучающим поверхность не раскопанного еще памятника на американском Юго-Востоке. Он смотрит на пригоршню черепков и, если они принадлежат уже известной археологической культуре, может предсказать не только, какие другие типы посуды будут найдены при раскопках, но и строительный стиль, технику ткачества, расположение комнат и виды каменных и костяных изделий.

Основной метод современной археологии состоит в складывании мозаики-головоломки. Возьмем вопрос об одомашнивании и использовании лошади. В настоящее время мы имеем разрозненные фрагменты общей картины. Наиболее ранний памятник, где в большом количестве находят кости лошадей, не служивших, по-видимому, предметом охоты, находится в русском Туркестане и датируется четвертым тысячелетием до нашей эры. Но использовались ли эти лошади для верховой езды, или они таскали повозки, или их

разводили из-за их молока, или из-за мяса? В культуре боевых топоров, существовавшей в Северной Европе около 2000 лет до н. э., лошадей хоронили как людей. И опять же нет никакой информации относительно того, для чего они использовались. На некоторых рисунках примерно того же периода, найденных в Персии, возможно, изображены люди на лошадях — или на ослах? Отчетливое доказательство того, что лошади использовались для верховой езды, датируется примерно 1000 годом до н. э. Существуют некоторые указания на то, что лошадей запрягали в повозки или колесницы около 1800 года до н. э. Мы знаем, что скифы сражались верхом на лошадях около 800 года до н. э. Мы знаем, что у китайцев не было кавалерии до того, как около третьего века до н. э. их не вынудила создать ее необходимость в самозащите. Существующие данные позволяют сделать два предварительных вывода. Во-первых, лошадь была одомашнена позднее, чем такие животные, как овца и свинья. Во-вторых, одомашнивание лошади, по-видимому, происходило вне той ближневосточной территории, где были сделаны базовые для современной цивилизации открытия; возможно — к северу от нее. Со временем эта картина будет, конечно, составлена почти целиком, хотя вряд ли удастся точно узнать, как происходило одомашнивание лошади и кто ее использовал впервые.

Археология стала чрезвычайно специфической. Химики и металлурги помогают в анализе тех или иных образцов. Сам археолог должен быть квалифицированным картографом и фотографом. Процесс датирования может включать изучение годовых колец бревен, использовавшихся для строительства, микроскопическое определение минералов, присутствующих в глиняных черепках, анализ пыльцы из культурных отложений, определение найденных костей ископаемых животных, сопоставление слоев с геологически установленной последовательностью речных террас. Перспективная технология, которая сейчас находится в экспериментальной фазе, базируется на новых знаниях о радиа-

ции и атомной физике. Радиоактивный изотоп углерода, присутствующий во всей органической материи, распадается с совершенно постоянной скоростью. Возможно, что это позволит брать кости людей, умерших десять или двадцать тысяч лет назад, и с известной точностью говорить о дате их смерти.

Как говорил В. X. Холмс, «археология — гончая истории..., она читает и интерпретирует то, что никогда не воспринималось как читаемое или интерпретируемое..., она обнаруживает обширные ресурсы истории, на которые раньше никто не обращал внимания». Так что современный археолог не очень хорошо относится к своим предшественникам эпохи Романтизма, испортившим тысячи памятников истории для того, чтобы найти несколько предметов, ценных лишь из-за своих эстетических или антикварных качеств. Сегодняшний археолог не особенно озабочен и поисками первоисточников тех или иных явлений. Он знает, что нам никогда не удастся выяснить, кто первый научился добывать огонь, или каким был первый язык.

Интерес современной археологии сосредоточен на возможностях установления принципов культурного развития и изменения. Важность археологического доказательства того, что индейцы племени хопи добывали и использовали уголь до Колумба, имеет значение не поразительного или занятного факта. Но гораздо большее: оно значит, что существует веское свидетельство в пользу принципиального единства человеческой психики и независимости изобретений. Пусть определенные психологические аспекты такого единства могут быть изучены только на примере живущих людей, археология, изучающая материальные остатки человеческого прошлого, в состоянии дать хронологическую опору нашим теориям. По удачному выражению Грэхэма Кларка, «чтобы увидеть крупные вещи в целом, следует смотреть на них на расстоянии, и это именно то, что археология позволяет делать». Когда мы смотрим на общую панораму изобретений и новшеств в огромном, устанавливаемом только археоло-

гией масштабе пространства и времени, мы представляем, насколько обширно взаимодействие культур и сущностно культурное родство людей.

Изыскатели и собиратели направляют свои поиски вглубь и вширь. Когда археолог скрупулезно сравнивает образцы материала, найденного в разное время и в разных местах, составляет карты и детальные графики последовательности событий прошлого и их комбинаций, он ищет определенный порядок. Обнаруживают ли различные народы, населявшие один и тот же район в разное время, общие особенности в своей жизнедеятельности? Другими словами, в какой степени физические условия обитания влияют на развитие социальных институтов? Формы ли экономического производства в конечном счете определяют идеологию человека? Что можно извлечь из уроков истории, чтобы избежать ошибок прошлого?

Те широкие исторические и географические сравнения, которые могут быть сделаны в отношении того, как различные люди решали свои проблемы или как они ошибались при их решении, повышают шансы научной проверки теорий о человеческой природе и ходе человеческого прогресса. Так, например, решение вопроса о том, были ли культуры американских индейцев достаточно развиты вне зависимости от новшеств и идей, привнесенных Старым Светом, представляет не только академический интерес. Гончарное производство, ткачество, разведение растений и животных, обработка металла, письмо, математическая идея нуля — существовали в ряде мест Нового Света до Колумба. По мнению консервативных американских антропологов, эмигранты из Азии привезли в Америку исключительно косную культуру, при этом никаких значительных контактов между Старым и Новым Светом не было после того, как население Восточной Азии освоило техники ткачества и металлургии. Если археологи, этнологи и лингвисты смогут доказать, что эти изобретения были сделаны в самой Америке, тогда у нас появится уверенность, что, предоставленные сами себе,

только в силу своего биологического наследства, люди последовательно делают одни и те же шаги в создании своего образа жизни. Если принять это предположение, то социальное планирование и упорядоченное сохранение и передача знания не покажутся слишком важными. Прогресс наступит в любом случае, и на путях человеческого развития многого быть сделано не может. Если, с другой стороны, будет продемонстрировано, что, по крайней мере, идеи гончарного производства, ткачества, металлургии и тому подобных навыков были завезены из Старого Света, то решающее предположение о человеческой природе станет существенно другим. Человек видится исключительно подражателем и лишь крайне редко — действительным творцом. Будь это обстоятельство доказано, следовало бы спросить, что является той особенной комбинацией условий, которая вдруг и единожды создает экономическую и техническую основу городской жизни и таких, сделавших возможной современную цивилизацию, изобретений, как письмо.

Археологические материалы открывают очень много в экономическом состоянии, технологии, условиях обитания и даже социальной организации народа:

«Каменный топор, инструмент, характерный, по крайней мере, для части каменного века, является продуктом домашнего производства, изготовленный и использовавшийся всяким в замкнутой группе охотников и крестьян. Он не подразумевает специализации труда или обмена вне группы. Сменяющий его бронзовый топор является не только более совершенным орудием, но и предполагает более сложную экономическую и социальную структуру. Отливка бронзы — слишком сложный процесс, чтобы производиться кем-либо без отрыва от добывания для себя пищи или заботы о детях. Это работа специалиста, и, чтобы удовлетворить свои первичные потребности, такие как еда, таким специалистам приходилось полагаться на излишки, произведенные другими специалистами. Далее: медь и олово, из которых выплавлялся бронзовый топор, сравнительно редки и нечасто попадаются вместе. Либо один, либо оба эти

металла должны импортироваться. Импорт же этот возможен только при наличии некоего типа коммуникации и устойчивого обмена, а также излишка той или иной местной продукции, обеспечивающего бартер металла».