Чтение рукописи Тобиаса Сэндгрейва сильно расстроило меня. Я почти не спал в эту ночь, размышляя о написанном. Что же говорит мне мое благоразумие? Мы потеряли двух человек, не пройдя, как видно и половины пути, мы не раз избегали смерти благодаря счастливому стечению обстоятельств, мы не знаем в каком направление двигаться дальше, и, скорее всего, даже если повернем сейчас, то не доберемся до Англии к обещанному рождеству.
Но то же благоразумие говорит мне, что мохнатых слонов и снега, в этой жаркой стране не может быть, что непонятно, какой рыбак нашептывал моему отчаявшемуся предку эти слова, и если есть река, то у нее должен быть исток, как бы далеко он не находился.
Я решил ничего не говорить моим спутникам и тем более не показывать им эту рукопись. Я просто переписал ее и отнес обратно, отдав в руки ветхому эфиопу. От измучивших меня сомнений и усталости я, наконец, заснул.
А утром, проснувшись позже остальных, я принял свое решение. С одной стороны, я не увидел ничего удивительного, когда вышел из кельи. Просто Парк кормил сахарным тростником Шайтана, о чем-то тихо с ним разговаривая. Но где осталась его былая полнота и идиотская радость? Норман затягивал упряжь на верблюдах и проверял, как между ними распределен груз, и он никому не задавал вопросов. И даже потрепанный Риверс, проверявший свое ружье, выглядел, как настоящий солдат, отразившей непростую атаку, но снова готовый идти в бой.
И только Мвеле сидел в стороне, чему-то странно улыбаясь. Я подошел к нему и спросил его, знает ли он, куда нам идти? "Нет, - ответил он, - но знаешь ты, а я просто показываю дорогу". И мы пошли.