Итоги правления

С. Секиринский. В 1855 г. критики николаевской системы, обосновывая необходимость реформ, акцентировали внимание на негативных сторонах минувшего царствования. Но должны ли современные историки оставаться на той же «наблюдательной позиции»? Ведь нам хорошо известно, что после 1855 г. наступил 1861-й (крестьянская реформа), затем 1864-й (земская и судебная реформы) Как быть с вопросом, не дающим покоя современным американским исследователям: а откуда взялись реформаторы эпохи Александра II? Даже если считать крестьянскую реформу целиком вынужденной мерой «реакционной власти», как объяснить появление новых судебных уставов, и для современной России во многом остающихся непревзойденным образцом? Такие законодательные монументы не возникают на пустом месте. Именно при Николае I просвещенная бюрократия, представленная в Александровскую эпоху талантливыми одиночками вроде Сперанского, стала достаточно широким социальным явлением. Масштаб реформаторских замыслов по сравнению с началом века сократился, но в эволюции российского реформаторства это был шаг не назад, а вперед, потому что реформаторам середины XIX столетия уже не грозила печальная слава Сперанского – «великого реформатора» без «великих реформ»!

Вопреки распространенному мнению, «раскол» между властью и обществом в России произошел не в эпоху Николая I, а при его преемниках. Несмотря на дискредитацию личности императора и его системы управления страной, репутация самодержавной власти не пострадала. Более того, при Николае I возобладало мнение о том, что именно самодержавная власть должна стать главным инструментом и гарантом прогрессивного реформирования страны. «Школа» бюрократической выучки Николая I дала его преемнику не только государственных деятелей со своей программой – «реформаторов божьей милостью» типа братьев Милютиных, – но и беспрекословных исполнителей царской воли типа Виктора Панина, превращавшихся в условиях преобразований в реформаторов по приказу».

Д. Олейников.Трагедия императора Николая в том, что на его царствование пришелся крупнейший разлом новой истории, как бы его ни называли: сменой феодально-крепостнического строя капиталистическим, или традиционного общества индустриальным, или промышленной революцией, или эпохой раскрепощения сословий. Пока считали, что это был прогресс, легко было утверждать, что лучшее и передовое сменило отсталое и отжившее (в том числе Николая Павловича). А когда стало понятно, что новое и передовое принесло мировые войны и мировые революции, терроризм высокого класса, экологический кризис и манипуляцию сознанием, тогда и захотелось по-другому взглянуть на XIX в. и императора Николая I.

(Апогей самодержавия? Нехрестоматийные размышления об императоре Николае I // Родина, 1997. – № 2. – С. 56).

* * *

С. Мироненко.Движение вперед при Александре II проявилось столь сильно, наверное, еще и потому, что ощущалось полное падение. Сам Николай понимал, в каком положении оказалась Россия. Вспомним его предсмертные слова сыну: «Сдаю тебе команду не в лучшем виде».

С. Мироненко.Время от времени начинают говорить о загадке личности Николая I. Можно, на мой взгляд, говорить скорее о загадке Александра I. Николай же не скрывал своих убеждений и высказывал их прямо и открыто. Но, к сожалению, взглядам его недоставало глубины. Нельзя сказать, что он был неуч. Император владел многими языками, много читал и больше тяготел к точным наукам. Но при этом он оставался личностью ограниченной, не желающей воспринимать современные ему идеи.

Д. Олейников.Трагедия императора Николая в том, что на его царствование пришелся крупнейший разлом новой истории, как бы его ни называли: сменой феодально-крепостнического строя капиталистическим, или традиционного общества индустриальным, или промышленной революцией, или эпохой раскрепощения сословий. Пока считали, что это был прогресс, легко было утверждать, что лучшее и передовое сменило отсталое и отжившее (в том числе Николая Павловича). А когда стало понятно, что новое и передовое принесло мировые войны и мировые революции, терроризм высокого класса, экологический кризис и манипуляцию сознанием, тогда и захотелось по-другому взглянуть на XIX в. и императора Николая I.

(Апогей самодержавия? Нехрестоматийные размышления об императоре Николае I // Родина, 1997. – № 2. – С. 56).

* * *

Итак, к началу 1840-х гг. от первоначальной уверенности Николая I в неограниченных возможностях самодержца всероссийского в деле управления и преобразования империи, видимо, мало что осталось. Понимание невозможности справиться со злоупотреблениями и казнокрадством, провести преобразования, которых властно требовала сама жизнь, противостоять неуклонному распространению инакомыслия в разных слоях русского общества, о котором сообщали ежегодные отчеты 3-го отделения – все это отравляло сознание императора. Подавленность настроения Николая, склонность к хандре и ипохондрии бросались в глаза и наблюдательным придворным.

Сам царь иной раз жаловался на непосильный груз принятых на себя обязанностей: «Я работаю, чтобы оглушить себя, но сердце будет надрываться, пока я жив».

(История России IX – XXI вв. От Рюрика до Путина: Учеб. пос. – Ростов н/Д, 2003. – С. 346).

Мир менялся. В России же стремились только закрепить и упрочить то, что было. И, действительно, в этом Николай много преуспел. Бюрократический механизм отлично работал: николаевское делопроизводство не сравнить с делопроизводством прежних времен. Бумаги исправно переходили из канцелярии в канцелярию. Армия блистала на смотрах. Огромный чиновничий аппарат располагался в новых, специально построенных лучшими архитекторами правительственных зданиях.

Но чем дальше, тем яснее становилась современникам бесплодность действий императора. В 1840-х гг. его уже не сравнивали с Петром. Ясно, что Россия не получила нового великого реформатора. «Что за странный этот правитель, – писала о нем жена министра иностранных дел, графиня М.Д. Нессельроде, – он вспахивает свое обширное государство и никакими плодоносными семенами его не засеивает». С годами усталость и разочарование стал ощущать и сам Николай.

Цензурный гнет достигает в эти годы своего апогея. Россия решительно отгораживается от всего цивилизованного мира. Создается чрезвычайный орган, так называемый Бутурлинский комитет, который просматривает уже пропущенные цензурой издания. Проносятся слухи о возможном закрытии университетов, и даже скромную статью С.С. Уварова в защиту университетского образования Николай объявил «неприличной», отправив министра в отставку. «Варварство торжествует там свою дикую победу над умом человеческим», – записал о тогдашнем состоянии России в своем дневнике известный либеральный цензор А.В. Никитенко.

Но долго так продолжаться не могло. Крах системы с особенной силой проявился в поражении России в Крымской войне. Война стала тяжелейшим испытанием для самого Николая. Он искренне верил, что созданная им система идеальная и приносит России только благо. Когда же выяснилось, что ни армия, которой он так гордился, ни флот не в состоянии защитить отечество от неприятеля, он просто не смог перенести очередного краха.

«Угнетение, которое он оказывал, не было угнетением произвола, каприза, страсти; это был самый худший вид угнетения, – писала А.Ф. Тютчева, – угнетение систематическое, обдуманное, самодовлеющее, убежденное в том, что оно может и должно распространяться не только на внешние формы управления страной, но и на частную жизнь народа, на его мысль, его совесть, и что оно имеет право из великой нации сделать автомат, механизм которого находился бы в руках владыки. <...> И вот когда наступил час испытания, вся блестящая фантасмагория этого величественного царствования рассеялась как дым. <...> В короткий срок полутора лет несчастный император увидел, как под ним рушились подмостки того иллюзорного величия, на которые он воображал, что поднял Россию».

(Мироненко С. Бессилие власти // Родина, 1992. – № 11. – С. 160).