ДОБРОВОЛЬНОСТЬ И ПРИНУДИТЕЛЬНОСТЬ

Ставя все эти проблемы в антропологической плсскгсти, мы яс­но видим взаимную корреляцию структурирующих начал л добро­вольных решений.

Раскроем на примерах динамику добровольности и принудительно­сти в следовании социальному правилу. Говоря о записи социального закона и нормы на теле человека, мы лишь указали на существование, с одной стороны, внешних, принудительных форм такой записи и, с другой, добровольных, сопряженных с удовольствием. Здесь целесо­образно произвести некоторые уточнения.

Применение розог часто представляется насильственным средст­вом и аномалией. В книге по истории розги мы обнаруживаем отрыв­ки, где хорошо прослеживаются градации: удовольствие — воля к правилу — внешнее насилие. Сказанное ниже подтверждает мысль,

высказываемую многими мыслителями: «Ничто в такой мере не изба­вляет нас от внешнего принуждения, как самопринуждение».

Подчеркнем, что речь в приводимых ниже отрывках идет о жиз­ни привилегированных классов европейского общества. Часто пола­гают, что телесные наказания распространялись только на низшие общественные слои⁶. Это не соответствует историческим фактам, ибо непосредственное телесное воздействие было распространено и среди привилегированных.

Наши примеры приводятся в книге: Бертрам Д.Г. История розги. В 2-х т. — М., 1992. Автор приводит письмо бабушки внуч­ке. Речь идет об происходившем примерно в 1830 г.

Итак, градация первая — удовольствие.Бабушка с удовольст­вием описывает моды времен своей юности:

«... приданое мое вышло на славу: ведь я считалась благород­ной девушкой! Всего мне было дано шесть платьев; пожалуй, со­временные девицы найдут такое количество ничтожным, но тогда — о, тогда оно казалось громадным. Дали мне и ситцевое платье с красными крапинками, сшитое по самой последней моде, с ко­роткой талией, которая должна была не доходить до плечей толь­ко на два дюйма... Юбки были довольно тесны и с одной стороны несколько подобраны... При выходе на улицу в то время надевали длинный широкий шавль (шаль. — Авт.) и перчатки, причем по­следние были настолько длинны, что закрывали всю руку. В мои времена женщины особенно изощряли вкус в перчатках. У меня было их несколько пар, были белые, были и цветные, все были вышиты и украшены накладными узорами из дорогих и красивых кружев. Такие перчатки стоили обыкновенно довольно дорого. Волосы имели тогда обыкновение завивать горячими щипцами в локоны; украшений на них было бесконечное количество. ...Впро­чем, родная, мода капризна, как ты, вероятно, знаешь; мода всегда была тиранкой и всегда таковой, я убеждена, останется» (Указ соч. — Т. 1. — С. 255—256).

Прервем цитирование для комментария. Моде дают определе­ние тиранки, однако подчиняются ей с удовольствием. Далее речь идет о практиках, которые удовольствия не доставляют. Но их считают безусловно необходимыми и те, кто их применяет, и те, к кому их применяют.

Градация вторая — самоконтроль, насилие над самим собойили добровольное подчинение насилию. Итак, девочку привозят в школу:

«Немедленно же был осмотрен весь... гардероб, причем все было одобрено, забраковали только корсет, который оказался на­столько свободным, что его перешнуровали, и в конце концов, я еле-еле могла дышать в нем; но мисс Померей (владелица панси-

" Эта точка зрения преобладает в известной книге: Евреинов Н. История телесных нака­заний в России. — Харьков, 1994 (репринт).

она. — Авт.), видя мои страдания, заметила, что девицы не долж­ны распускать свою грудь как молочницы... Каждое утро при вхо­де в классную комнату мы должны были делать нашим учитель­ницам новомодные реверансы, которым мы научились от нашего танцмейстера. Затем наши ноги устанавливались на полку, вы­прямитель привязывался к плечам и в талию втыкалась большая штопальная игла острием кверху; рассчитано было так, чтобы мы неминуемо укололись, если бы осмелились хотя слегка опустить голову. А кто укалывался, той грозило наказание...» (Там же. — С. 257).

Итак, насилию себя подвергают добровольно для достижения экспрессивной цели социального маркирования: дабы осанка как привычное положение тела напоминала, что владелица тела и осанки не принадлежит к группе «молочниц», т.е. к низшему клас­су. Точно так же работали не только над телом, над поведенчески­ми нормами, но и над языком. Норму не только «вбивают». Воз­никает «воля к норме» (М.Фуко).

Что же касается наказания, то оно осуществлялось посредст­вом применения розги. Градация три — внешний контроль и наси­лие.Норма формируется принудительно, причем имеет место род социального театра — аналогичный театру публичной казни.

«Если кто-либо из нас провинилась в чем-нибудь... и была приговорена к телесному наказанию, то она должна была подой­ти к кафедре учительницы и после глубокого поклона просить разрешения отправиться за розгой. Разрешение давалось, и про­штрафившаяся удалялась и сейчас же возвращалась в класс, но уже без перчаток; в руках ее была подушка, на которой лежала розга. Затем она становилась перед учительницей на колени и преподносила ей розгу, которая тут же несколько раз прогулива­лась по обнаженным плечам и шее преступницы. ...Видела я не­однократно, как в присутствии всей школы секли наполовину об­наженных взрослых девиц, как говорят, невест, и секли за что ? За малейшее невольное уклонение от параграфов установленного в нашей школе режима При всех публичных экзекуциях полага­лось одевать на наказуемую особое платье, похожее несколько на ночной капот, и вот в этом именно наряде виновную перед поркой водили перед рядами выстроившихся для присутствования при на­казании товарок» (Там же. — С. 258,259).

Эти обычаи записи нормы прямо на теле и сопутствующего со­циального театра изживаются лишь в наши дни. До этого телес­ные наказания воспринимались как норма. Знаменитый режиссер И.Бергман, родившийся в 1918 г., вспоминает свое детство в про­тестантской Швеции второй половины 20-х годов: «Прегрешения посерьезнее наказывались по всей строгости. Сперва выяснялось, в чем преступление. Потом преступник признавался в содеянном в низшей инстанции, т.е. в присутствии гувернанток, матери... За признанием немедленно следовал бойкот... После обеда и кофе

стороны вызывались в кабинет к отцу. Там возобновлялисьдопро­сы и признания. После чего приносили прут для выбивания ков­ров,и преступник сам решал, сколько ударов он, по его мнению,заслужил. Определив меру наказания, доставали зеленую,туго на­битую подушку, с виновного стягивали штаны... и приговор приво­дился в исполнение» (Бергман И. Картины.— Москва—Таллинн, 1997. —С. 41).

Прослеживается общая связь между изменением телесной и «эмоциональной экономии» личности и постепенным возрастанием возможности расчета в социальном существовании. Такая возмож­ность порождается длительным процессом изменения в структуре обществ. Расчет тесно связан с рациональностью. Только вот расчет бывает разным.

Н.Элиас вводит представление о рациональности двора, которое, несомненно, шокирует тех, для кого самоочевидностью является ути­литарное отношение к миру, кто возрос на теориях рационализации М.Вебера, ГЛукача и Ю.Хабермаса. Рациональность двора относится к потребности вычислять точно поведение других через тонкие дета­ли этикета, церемонию, вкус, платье, манеры и разговор — в поисках знаков подъема или падения в процессе сдвига баланса власти. Выиг­рышем в игре могло стать внимание короля. Это внимание влекло за собой получение ряда благ в качестве дара (прежде всего, земель). Владение землей, этим главным средством производства в традицион­ных обществах, давало власть. Это не менее рационально, чем расчет буржуазии в конкуренции за экономическую власть.

У аристократов двора и буржуазных моралистов разные модели восприятии и классификации социального мира. Разница хорошо ощущается при сравнении с протестантской этикой, как о ней писал М.Всбер (см. тему 5). Каталог пуританских ценностей включает умеренность, самоконтроль, решительность, сдержанность, береж­ливость, искренность, справедливость, прилежание, скромность, чи­стоплотность, благочестие, миролюбие. Буржуазный характер пури­танина особенно очевиден, если сравнить его нравы с максимой «.по­ложение обязывает» благородного сословия, где высокое положе­ние в социальной иерархии диктует необходимость быть великодуш­ным и щедрым. Именно эта необходимость, в конце концов, вела к конкуренции двора, так прекрасно описанной в мемуарах герцога Сен-Си мои а⁷.

Историк нравов Э.Фукс, работы которого в последние годы пере­изданы дважды, не может понять, зачем нужны были безумные траты на праздники, которые делались в Германии на княжеских дворах: «Недурненькая сумма —- 52 тысячи гульденов! На эти деньги можно было тогда прокормить в течение одного дня всю страну»⁴. Он не по-

⁷ Сен-Симон.Мемуары. Полные и доподлинные мемуары герцога де Сен-Симона о пеке

Людовика XIV и Регентстве. Избранные главы. •— В 2-х т. — М., 1991.

* Фукс Э. Иллюстрированная история нравов. Галантный век. — М.,1994. — С. 23.

нимает, зачем нужны десятки платьев, отделанных бриллиантами, ибо судит то, о чем он пишет, с позиций буржуазного утилитаризма, кото­рый воспринимается как универсалия. Н.Элиас показывает, для чего это было нужно, т.е. рассматривает как проявление рациональности.

Сравнительное социально-антропологическое исследование поз­воляет сделать видимыми те ограничения спонтанных аффектов и действий, которые возникли в процессе социально-исторического развития и стали второй природой цивилизованного человека. Этот процесс выливается в рационализацию поведения. Динамика самого процесса слепа, будучи следствием некоординированных действий с непредсказуемыми последствиями.

Цивилизация — не только процесс умиротворения.Процесс ци­вилизации с антропологической точки зрения можно трактовать и как длительную трансформацию аффективных проявлений,как все­сторонний аппарат самоограничения.Хорошие манеры «человека из общества», контролирующего собственные аффекты, — наибо­лее ясный пример.

Такое представление совместимо с множеством конфигураций развития цивилизации. Выбор для анализа именно высших классов имеет ряд дополнительных следствий. Именно элита рыцарей сыгра­ла свою роль в оформлении генетического поля Запада. Именно на­званные процессы стали археологией глубинных структур общества. По отношению к российскому обществу такие исследования только предстоят.

Вопрос о том, почему изменялись человеческое поведение и эмо­ции, — вопрос о том, почему меняются формы жизни. Одни функ­ции уходят вместе с исчезновением прежних жизненных форм, дру­гие остаются, меняя свой облик. Постепенно вырабатываются но­вые стили жизни, новые умения, которые распространяются «вширь».

В Средние века путешествие по дороге было опасным предпри­ятием. Таковым оно остается и сегодня. Но характер опасности раз­ный. Средневековый путешественник должен был быть готов — и физически, и по темпераменту — отразить жестокую атаку. Сегод­ня путешествие по шоссе на автомобиле тоже опасно. Чтобы избе­жать ее, нужна высокая степень самоконтроля, умения сдерживать непосредственные реакции и в то же время реагировать быстро и точно. То же касается агрессивного поведения. Ярость битвы, со­пряженная с удовольствием, постепенно превращается в атавизм.

Самоконтроль свидетельствует о силе «Я», которая выступает как рационализированный психологический наследник, вытесняю­щий преимущества грубой физической силы.

Эффективный аппарат самоконтроля — важный источник власти. Любопытны размышления З.Фрейда о способности самоог­раничения, которыеприводит Э.Фромм: «Чернь живет как хо­чет..., мысдерживаем себя.Мы делаем это для того, чтобысо­хранить нашу целостность. И эта привычка постоянного подав-

ления природных инстинктов придает утонченность нашему ха­рактеру. Мы чувствует глубже, а потому на многое не осмелива­емся. Почему мы не напиваемся? Поскольку неудобство и стыд похмелья... доставляют нам куда больше «неудовольствия», чем наслаждение, получаемое от пьянства... Бедные обычные люди — они не могли бы существовать без толстой кожи и легкомыс­лия... Бедняки слишком бессильны и беззащитны, чтобы дейст­вовать так, как мы» (Цит. по: Фромм Э. Миссия Зигмунда Фрей­да. Анализ его личности и его влияния. — М., 1996. — С. 36, 37). Самоконтроль с большей вероятностью складывается в привиле­гированных социальных пространствах. Превосходить и быть сво­бодным во взаимодействиях — привилегия господ, а не рабов. Но, напомним еще раз, именно привилегированные сделали целый ряд непреднамеренных социальных изобретений, которые изменили об­лик мира.