ЧТО ОБЪЕДИНЯЕТ КРЕСТЬЯНИНА И ДВОРЯНИНА В ОДНО ОБЩЕСТВО?

джентльмен видится полной противоположностью крестьянину. Он совершенно на него не похож. Он по-иному одет, по-иному дер­жит себя, говорит. Его габитус отличен от крестьянского. В то же время нельзя не обратить внимание, что есть ряд черт, которые его с крестьянином объединяют, делают представителями одного обще­ства.

Что же именно объединяет джентльмена и крестьянина в одно общество?

Традиционное общество — общество личной связи. Речь идет о преобладающем типе связи как основе типологической характери­стики и общества в целом, и людей, которые в этом обществе жи­вут.

Перенесясь из крестьянских сообществ на противоположный полюс общества, мы вновь оказываемся в сообществе, построен­ном на личных социальных связях. Рыцарско-дворянекое сообщест­во похоже на крестьянское в том смысле, что здесь тоже все всех знают. Это сообщество составляет узкий (сначала абсолютно узкий, а потом относительно) замкнутый круг, который создается в значи­тельной степени на основе родственных связей. Можно напомнить, что и в конце XIX в. целый ряд европейских монархов находились в отношениях родства. Сен-Жерменское предместье, как оно пред­ставлено в блестящих описаниях О.Бальзака или М.Пруста, суще­ствует до сих пор.

У рыцаря складываются личные отношения с его оружием (ме­чом или копьем), как у крестьянина — с плугом и скотом. Меч для рыцаря — нечто одушевленное. Например, по-английски меч— she (она), а не it (оно).

Ключевой элемент экспрессивного порядка — честь. У кресть­ян и дворян в чем-то родственное понятие чести как соответствия роли. Есть честь дворянская, но есть и честь крестьянская. Честь тесно связана именно с соответствием роли. В традиционном обще­стве просто нельзя не соответствовать роли, и у каждого одна роль. Один из лучших романистов XX века Дж. Фаулз сравнивает ситуацию традиционного человека и человека современного.

«Нам бы показалось, что этот мир полон мелочных ограни­чений, участь каждого определена раз и навсегда — по сути воля человека стеснена до последней крайности. Подневольный чело­век того времени посчитал бы нынешнюю жизнь необычайно стремительной, беспорядочной, богатой в смысле проявления

свободы воли, богатой богатством Мидаса: впору не завидовать, а сокрушаться об отсутствии абсолютных ценностей и нечетко­сти сословных границ». Эти черты были свойственны отнюдь не только зависимым, часто забитым крестьянам, но и тем, кто при­надлежал к привилегированным слоям общества. Далее он пишет об одном из своих героев; «Ему было недоступно понятие, кото­рое знакомо даже самым недалеким из наших современников, да­же тем, кто зна чителыю уступает ему в уме: это безусловное со­знание того, что ты — личность и эта личность до некоторой, пусть и малой степени способна воздействовать на окружающую действительность... Сегодня «я» и так знает, что существует, для этого ему и мыслить незачем» (ФаулзДж. Червь. — М., 1996. — С. 69, 453).

Если человек не соответствует роли, какая бы она ни была, он изгой. В качестве примера напомним об обязательности для дворян дуэльного кодекса. У крестьянина считается бесчестьем не прийти на толоку. И у тех, и у других кодекс чести не распространяется на чужаков. Кодекс чести дворянина сегодняшнему человеку кажется нерациональным. Он диктует непременный возврат карточных дол­гов (долг чести). При этом считается необязательным возвращать долг кредиторам неблагородного происхождения (например, ростов­щикам), ремесленникам и торговцам. Невозможно посягнуть на су­пругу друга, но спать можно со всеми. Этот поведенческий стиль из­давна подвергается критике и осмеянию. Напомним об образе рыца­ря в «Похвале глупости» Эразма Роттердамского или дворянина в «Басне о пчелах» Б.Мандевиля. Резкую критику обычая дуэли как выражения рыцарско-дворянского представления о чести можно найти в «Афоризмах житейской мудрости» А.Шопенгауэра.

Ряд сходств можно продолжить. Все они, в конечном счете, свя­заны с личным характером социальной связи. Формы господства здесь тоже отличаются личным характером. Дворяне властвуют над крестьянами. Последние находятся в личной зависимости от первых. В средневековой живописи фоном для фигур святых часто бывало изображение замка (или поместья) и деревни. Прекрасную иллюст­рацию дает современная фотография, приведенная знаменитым французским историком Ф.Броделем. На фотографии мы видим за­мок, окруженный деревней и полями с виноградниками². Замок и его окружение срослись и составляют единое целое.

Земля — главное средство производства в традиционном общест­ве. Джентльмен получает земельную ренту. Он не сеет и не пашет, но, как и крестьянин, связан с землей.

Замок и деревня находятся в едином физическом пространстве. Но обитатели их пребывают в разных социальных пространствах. В общество их объединяет связь личного типа, но они на разных полю­сах. Они выполняют разные социальные функции, у них разный со-

¹ См.: Бродель Ф. Игры обмена. — М., 1988. — С. 251.

циальный капитал. Дворянин может делать ставки в тех социальных играх, которые недоступны крестьянину.

2. ВЕРХУШКА ОБЩЕСТВА, СОЗДАЮЩАЯ НОВЫЕ

сгилижизни

В противоположность крестьянину джентльмен (воин, дворя­нин) воевал, а также выполнял функции управления и власти. В этой культуре не богатство, а происхождение и личное мужество позво­ляли доминировать. Как писал Й.Хайзинга в «Осени Средневеко­вья», в Средние века верили, что рыцарство правит миром. Рыцарь

— «по праву гордый». Власть давала богатство, а не наоборот. Богатство приобреталось через власть над лично зависимыми

людьми — вассалами и крестьянами. Король (или царь в России) на­граждал дворян землями (вместе с крестьянами). Повторим еще раз: традиционное общество — не только общество личной связи, но и общество личной зависимости.

Щедрость придавала обаяние образу правителя. Власть демонст­рировала свое покровительство поданным. Защита униженных и ос­корбленных также считалась функцией людей во власти. Помещик

— покровитель (в русской культуре — благодетель). Воин — защит­ник.

В традиционных обществах разыгрывается своего рода «театр патернализма». Одежда, парики, продуманные жесты, высокомерие в облике и речи, означающие достоинство, ритуал охоты, особое ме­сто в церкви, участие в свадьбах и крестинах, раздача милостыни — все это создавало театр тогдашней элиты, пьесы в котором разыг­рывались для плебса. Эти жесты далеко не всегда свидетельствова­ли об ответственности. Театр властей включал разработанный риту­ал публичной казни. У плебса был свой «антитеатр» бунтов.

Именно верхушка общества создавала новые стили жизни.

С большой долей условности, но все же можно сказать, что, ана­лизируя крестьянство, мы больше имели дело с первичной социаль­ностью. Жизнь крестьянства — почва традиционного оби^ства. Из­менения происходят медленно, в течение веков. Способы обработки земли, одежда, рацион, физический облик крестьянина сохраняются (с учетом местных особенностей) практически до начала нынешне­го века, а кое-где и по сей день. В крестьянских сообществах прак­тические схемы деятельности тоже кодифицированы. Эти коды су­ществуют длительное время, но, как правило, не фиксируются в письменной форме: нет кодексов обычного права, правил поведения в обществе, предназначенных для крестьян. Здесь мы имеем дело с кодификацией через распорядок дня и года, обычаи и ритуалы, через «народную мудрость», заключенную в пословицах и поговорках.

Обращаясь к практикам жизни рыцарства в Европе или воинов в других культурах, а затем дворянства, мы попадаем на волнующую-

3 Н. Н. Козлова 65

ся поверхность общества. Символические коды и нормы меняются достаточно быстро и часто. Появляются цивилизационные поведен­ческие коды, зафиксированные на письме (правила хорошего тона, дуэльные кодексы и др.). Игровой, конвенциональный (условный) характер поведения здесь на поверхности.

Обратимся для примера к обычаю дуэли. Дуэль восходит к уста­новлению «порядка клевания» среди птиц, т.е. она несет в себе сле­ды глубокой архаики. В то же время она — классический пример борьбы по правилам, изобретенным человеком. В то время как кре­стьянин расправляется с врагом дубиной, рыцарь довольно рано за­меняет се на копье. Сначала борьба ведется по правилам, но без пи­саного кодекса. Зафиксированные на письме дуэльные кодексы поя­вляются позднее. Турниры и дуэль можно характеризовать как фор­му восстановления справедливости без вмешательства государства, которого, кстати, может еще и не существовать. Дуэль можно счи­тать кодифицированной формой поведения, которая упорядочивает беззаконную рукопашную. В дальнейшем с появлением правовых форм регулирования межчеловеческих отношений дуэль смотрится архаизмом, подвергается запрету и преследованию.

Читатель может ознакомиться с текстами двух дуэльных ко­дексов, приведенными в книге: Гордин Я.А, Дуэли и дуэлянты: Панорама столичной жизни. — СПб, 1996.

Автор книги склонен интерпретировать дуэлянта как гордо­го, самостоятельного, инициативного человека, восстающего против гнета деспотического государства. Следует подчеркнуть, что следование дуэльным правилам (а правила следовало соблю­дать точно) в то же самое время делает человека игрушкой ус­ловностей, марионеткой правил.

В рыцарстве еще много архаики, которая дошла почти до наших дней. Иерархии в рыцарской среде устанавливались количеством по­бежденных рыцарей, т.е. в результате физической борьбы. Христи­анская оболочка тонка. Мы видим здесь гордость вместо смирения, месть вместо христианского прощения. Рыцарь — постоянный объ­ект критики духовенства. Неуважение к чужой жизни постепенно начинает сочетаться с уважением к врагу. Рыцари были неграмотны и ученость презирали. Презрение по отношению к умственному тру­ду достаточно долго сохранялось в дворянско-аристократической культуре. Польский писатель С.Жеромский, описывая жизнь поль­ского дворянства, в одном из романов упоминает о «книгах, столь неприятных шляхетскому взгляду»³. Превращение грубого рыцаря в утонченного придворного можно рассматривать как процесс циви­лизации.

Здесь мы вступаем в область обсуждения проблем цивилизации. История данного социального типа людей неотъемлема от истории развития цивилизации.Цивилизация здесь понимается как социаль-

^Жеромский С. Избр. соч. — М.,1958. — Т.З. -^С~404. 66

механизм умиротворения, как процесс усложнения социальной связи. Это усложнение происходит за счет увеличения числа посред­ников, в том числе символических, в отношениях между людьми. Так, в случае дуэли между соперниками встает кодекс.

Известный социолог Н.Элиас историю цивилизации рассматри­вал через историю манер, как они развивались в привилегированных группах средневекового европейского общества: в рыцарской среде, а затем при дворах — королевских, папских. Не нравы крестьян он анализирует, ибо там мало что меняется. Книги и кодексы поведе­ния, к которым он обращается, не были предназначены для кресть­ян. Они касаются формирования нравов привилегированных слоев тогдашнего европейского общества, прежде всего, придворных. В самом известном своем труде «Процесс цивилизации»'¹ исследова­тель прослеживает путь от регулирования телесных функций к уп­равлению эмоциями, к процессам складывания дифференцирован­ных кодов поведения.

На примере анализа жизни высших классов средневекового об­щества он выявляет связь социального характера человека и соци­альной структуры. Рыцарская (затем придворная) среда рассмат­ривается как род пилотной группы, цивилизационные достижения которой, распространяясь, приобретают общесоциальный харак­тер. Эти достижения также относятся к числу непреднамеренных социальных изобретений,как и формы крестьянского сопротивле­ния. Не кто-то один изобретает. Это делают люди, объединенные в группу.

Когда мы говорили о крестьянах, то обращали внимание на риту­альность сельской жизни. Можно сказать, что жизненные стили привилегированных общественных групп столь же ритуальны.

Однако именно в среде привилегированных возникает нечто но­вое: способность к самоконтролю. Если говорить точнее, то речь идет о новой форме социального маркирования через рафинирова­ние манер. Новые манеры меняют привычки.

Обратимся к привычкам питания. Здесь также очевидна про­пасть, разделяющая крестьян и представителей благородных сосло­вий: огромное количество мяса, поглощаемое дворянами, и зерновая диета крестьян. Каким образом разрешался вопрос о сэсгаошении пнсшнего контроля, самоконтроля и самоограничений'*: Внешний контроль осуществлялся церковью, следящей за соблюдением по­стов и осуждавшей грех чревоугодия. В качестве внешнего ограни­чителя выступала и ненадежность производства продовольствия. Го­лод, который захватывал практически всех, чередовался с праздни­ками ритуального обжорства. Имели место выбросы энергии жела­ния как компенсация вынужденного, сугубо внешнего ограничения.

Пиры Средних веков или Ренессанса, известные нам из литерату-

' См.: Ellas N. The Civilizing Process. V. 1: The History of Manners. — Oxford, 1978. См. так­же: Mcnnel St., Norbcrt Elias. Civilisation and Ihe Human Self-image. — N.Y., 1989.

ры и живописи, дают неверную картину типичного питания тех вре­мен. Сказанное касается меньшинства. Привилегированные устраи­вали такие пиры даже во время всеобщего голода. Это — знак низ­кого уровня идентификации со страданиями своих собратьев и все­поглощающего стремления обозначить социальное различие.

Постепенно привилегированные классы стали маркироваться не только через количество и разнообразие еды, но и через способы ее употребления. Вилка появляется в XVI в., но служит лишь для того, чтобы взять еду с общего блюда. Это предмет роскоши, так же как и салфетка. Но к 1560 г. каждый гость имеет собственную ложку. К концу XVII в. в Европе люди, принадлежащие к привилегированным сословиям, уже не едят суп прямо из общего сосуда, но используют ложку, чтобы отлить себе супу в тарелку. Появляются даже «чуда­ки», которые не желают, чтобы кто-то брал из общего блюда еду ложкой, уже побывавшей во рту. Только перед самой революцией 1789 г. манеры поведения за столом в среде французских придвор­ных достигли уровня, напоминающего современный торжественный обед с его множеством ложек, ножей, вилок и рюмок, выполняющих разные функции. Понадобился целый век, чтобы эти правила стали почти всеобщим стандартом, чтобы они стали распространяться в других социальных группах.

Недавно вышла книга: Лотман Ю.М., ПогосяиЕ.А. Велико­светские обеды. — СПб, 1996.

Во вступительной статье прослеживается динамика знаково­го характера трапезы в привилегированных слоях России. Здесь анализируются ритуалы еды: от демонстрационной пышности ру­бежа XVIII—XIX вв., когда из овощей делали фигуры, из леден­цов храмы, из окорока конфетку, а из майонеза цветник, к под­черкиванию «натуральности» продуктов, от избытка и ритуаль­ного обжорства — к изысканности.

То же касается отправления телесных функций в присутствии других людей. Обращаясь к древним книгам по этикету, Н.Элиас со­средоточивает внимание на «естественных» функциях, которые объ­единяют животных и человека: еде, питье, сне, дефекации и моче­испускании, сморкании и плевании. Он приглашает нас в область, которой пренебрегают многие современные социальные теоретики. Возрастание контроля над телесными проявлениями и эмоциями — основная тема его размышлений.

Эразм Роттердамский, который жил на границе XV—XVI вв., об­суждает эти функции без эвфемизмов. Правда, он полагал, что не следует заговаривать с человеком, коль ты застал его во время акта дефекации. Сейчас это реальность только далеких стран Азии и Африки. Впрочем, справедливости ради, надо сказать, что и на мос­ковских улицах мы можем столкнуться с фактами открытого отпра­вления телесных функций. Это является ярким свидетельством уровня массовой цивилизованности.

Обращаясь к истории манер, мы можем наблюдать взаимокорре-

ляцию внешнего принуждения и самоконтроля. С одной стороны, кодексы поведения в обществе нечто предписывают. С другой сто­роны, человек сам им следует, ибо желает не быть похожим на про­столюдина, стремится выделиться в собственной среде.

Так, правила хорошего тона предписывают пользование носовым платком. Но человек, желающий прослыть цивилизованным, стре­мящийся выделить себя, сам им пользуется. То же касается обычая плевания на пол. В Средние века таковое считалось естественной функцией. В XIX в. оно считается уже отвратительной привычкой, хотя и терпимой. Старшие поколения еще помнят, как непременным атрибутом интерьера поликлиник, приемных официальных учреж­дений относительно недавно была плевательница. Теперь она исчез­ла. В ряде стран наблюдается как бы «снятие функции»: исчезают таблички с надписью «Не плевать».

Объясняя появление новых привычек, авторы книг по истории манер часто обращаются к гигиеническому аргументу. На деле лю­ди, принадлежащие к привилегированным слоям традиционного общества, пользовались ножом или вилкой, носовым платком, ра­финировали свои манеры в первую очередь для того, чтобы обо­значить свой статус. Телесная чистота не была добродетелью при­вилегированных классов, потому что не выполняла функции соци­ального различия. В европейских городах XVII—XVIII вв. ванная комната была крайней редкостью. «Кремоватые брабантские ман­жеты» были грязными. Блохи, вши и клопы кишели в Лондоне и Париже в домах бедняков и в жилищах богатых. Уборные отсутст­вовали. Нечистоты выливались в реки и каналы. Социальное мар­кирование осуществлялось через разорительное и безумное следо­вание моде.

Привилегированные любой ценой стремились отличаться от не­привилегированных. Мода — поиск нового языка различия. Цель этого поиска полифункциональна: здесь и отрицание того, что было раньше, и выражение стремления обозначить собственное отличие от людей прежних поколений, а главное — маркирование социаль­ного различия. Мода держит в узде индивидуальные причуды. Это способ отметить сам факт изменения. Следовали моде те, кто ме­нялся: прежде всего, придворные. Носители устойчивых ценностей — священники, монахи — носили одеяния, унаследованные от древности.

Спальня еще не превратилась в «частное» и «интимное» про­странство человеческой жизни, каким она стала, по крайней мере, в привилегированных классах европейского общества XIX в. В традиционных обществах спальня — место открытое. Присутство­вать при туалете королевском или княжеском, быть принятым в спальне — высшая привилегия. В традиционном обществе и сон, и I смерть являются публичным феноменом. В комнате умирающих • Царила теснота. Желание зайти к умирающему казалось естествен-Ш ньщ, как и в среде крестьян.

L

Сон, секс, естественные отправления лишь постепенно задвига­ются за кулисы социальной сцены. Общая кровать постепенно ста­новится атрибутом жизни общества в низших классах. В доиндуст-риальном обществе дети знали об отношениях мужчины и женщи­ны почти все. «Естественная» райская невинность детей — позд­нейший, уже просветительский миф.

Людям, живущим в традиционных обществах, в большей степе­ни свойственно эмоциональное непостоянство, нежели современ­ным. Амплитуда эмоциональных колебаний аналогична резким пе­реходам от поста к пиршеству. Люди как бы наделены способно­стью к большей свободе выражения чувств. Фигура русского царя Петра I хорошо иллюстрирует сказанное: внезапные приступы гне­ва, быстрая смена настроения: от радости к грусти и наоборот, рав­но как внезапные изменения от ограничения к освобождению эмо­ций. Подобный способ выражения эмоций следует трактовать как социальное качество.

Пиры, охота, позднее спорт — культурный знак этого сословия. Рыцарская и дворянская, прежде всего придворная, культура — культура расточительная, пиршественная и демонстрационная.

В предложенном контексте интересно рассматривать возникно­вение спорта в Англии XIX в. В настоящее время ряд увлечений аристократии того времени кажутся грубыми (охота на лис, соба­чьи и петушиные бои). Однако в свое время возникновение спорта служило средством канализации агрессии. «Спортизация» игр и до­суга возникла как «скачок» в цивилизационном процессе и пред­ставляет собой непреднамеренное социальное изобретение. В об­ществах с относительно высокой степенью внутреннего контроля над проявлениями насилия и эмоциями спорт предлагает освобож­дающее возбуждение от участия в миметических страхах и удо­вольствиях, где шанс быть раненым очень невелик. Это феномен эффективного контроля эмоций и аффектов.

Наряду с трансформацией насилия и развитием спорта возника­ли и новые умения словесного состязания (дебаты, риторика, убе­ждение). Так происходила «парламентаризация» класса землевла­дельцев в Англии.

Средневековому обществу недоставало центральной власти, достаточно сильной, чтобы подавить индивидуальный импульс к насилию. Сильное государство берет функцию насилия на себя. В абсолютистских обществах любое преступление рассматривалось как посягательство на тело суверена. Суверен осуществлял мще­ние за это посягательство, расчленяя тело преступника. Это «мще­ние» осуществлялось ухе централизованной инстанцией. В глав­ном труде Н.Элиаса «Процесс цивилизации» представлена теория внутреннего умиротворения все больших и больших пространств, сопровождающего образование государств⁵.

' См.: EliasN. TheCivilizing Process. V.It. Slate Formalion and Civilization.— Oxford, 1982.

Превращение рыцаря в придворного — процесс смены «необуз­данного» рыцаря придворным, человеком, который способен упра-'плять своими аффектами. Более чем в какой-либо другой группе западного общества, здесь складывались базисные модели поведе­ния, которые стали ключевым компонентом того общества, в кото­ром мы живем. Эти модели поведения распространились не только на все западное общество, но и на общества незападные, в частно­сти Россию.

В истории обществ наблюдаются волновые колебания в облас­ти нравов. Сначала нормы и стандарты поведения могут выравни-патьсяу а контрасты уменьшаться. Хрестоматийный пример — мольеровский «мещанин во дворянстве», который стремится обре­сти дворянский габитус. Первоначальная волна — волна колониза­ции или ассимиляция, высшие классы «колонизируют» низшие, а низшие копируют, ассимилируются. Потом все начинается сначала. Следует волна отталкивания, дифференциации или эмансипации, в процессе которой изменяется баланс власти. Возрастает власть низших социальных групп, а власть высшей падает. При этом все­гда имеет место движение к подчеркиванию различий.

Сказанное позволяет сделать промежуточные выводы. С одной стороны,все, о чем до сих пор говорилось (привычки сна и еды, одежда и манера держать себя и язык), служило социальному раз­личию. С другой стороны,эти новации постепенно распространя­лись вширь (или вниз). Важно еще раз отметить, что социально одобряемые формы поведения складывались на добровольной ос­нове. Человек осуществляет насилие над самим собой доброволь­но. Задвигание ряда функций «за кулисы» служило предпосылкой разделения приватной и публичной сфер, вело к изменению соотно­шения между внешними и внутренними ограничениями в пользу по­следних.