ГЕРМЕТИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ

Марсилио Фичино (1433-1499) был основателем неоплатонизма эпохи Возрождения. Именно он впервые перевёл «Поимандр» Гермеса Трисмегиста на латынь. Эта работа была весьма популярна и, впервые напечатанная в 1471 году, выдержала не менее шестнадцати изданий до конца века[6]. Неоплатоники обращались к классическим временам и более ранним эпохам; то, что было старым, было хорошим, и чем старее, тем лучше. Поэтому Гермес, которого тогда считали египетским современником Моисея, был самым мудрым из всех. Поимандр (божественный дух, Нус) является Гермесу во сне и утоляет его жажду к познанию природы вселенной. Поимандр излагает магию творения в замысловатых аллегориях и фразах, утверждающих возвышение духовного человека через вложенные сферы материального существования до тех пор, пока, наконец, избавив смертную натуру от всех остатков зла, он не вступает в «восьмеричную природу, слышит Силы, поющие гимны Богу и сливается с этими Силами»[7].

Рассказ о творении в «Поимандре» имеет магический привкус гностических евангелий. Египетский Адам «является превосходящим человека; он божественен и принадлежит к расе звёздных демонов, божественно сотворённых правителей низшего мира. Это верно, что он падает, но это падение является само по себе актом силы. Он может обрушиться через каркас сфер, вскрывая их оболочки, и упасть, чтобы явить себя Природе». «…Вкратце, Египетская Книга Бытия рассказывает историю творения и падения божественного человека, глубоко связанного со звёздами-демонами в силу самого своего происхождения, Человека как Мага»[8].

Фичино пылко воспринял герметическое учение, древний источник проистекающей из божественного Нуса иллюминации, который приведёт его к тому, чтобы считать суть платонизма истиной, полученной из египетской мудрости. Это происходило за более чем сотню лет до разоблачения всех герметических сочинений как христианских работ второго или третьего века, а не древнеегипетских (отсюда их внушающая благоговейный страх схожесть с гностическими евангелиями). В своей новаторской работе 1489 года «De vita triplici» Фичино излагает герметическую теорию меланхолии: «Melancholia, id est, atra bilis est duplex: Altera quidem naturalis a medicis appellatur, altera vero adustione contingit»[9]. Меланхолия имеет два различных вида: один – медицинская патология, в котором гумор просто находится в теле, другой – духовная нирвана, в которой гумор яростно пылает. (И отсюда определение английского слова «adust», всё ещё связанное с «меланхолией».)

Меланхолия продолжительное время астрологически ассоциировалась с планетой Сатурн, самой тусклой из планет, видимых невооружённым глазом, и самой медленно движущейся, ей были приписаны схожие свойства кристаллизации, депрессии и страха. Объясняя причины, которые продуцируют меланхолию в учёных, Фичино также пересмотрел роль Сатурна, принявшего теперь положительные качества стойкости, терпения и концентрации. В «De vita» Фичино отмечает это влияние Сатурна, связанное с ментальной энергией Меркурия как причину стремления к познанию. И природа Сатурна, предположительно холодная и сухая, является такой же, как и у меланхолии.

Другие факторы укрепляют мотив «холодного-и-сухого»: Фичино излагает почти буддийскую концепцию познания, сравнивая его с путешествием от окружности к центру круга. Но свойство сосредоточенности в центре является свойством самой земли, близко схожей с чёрной желчью. Для упрочнения аргумента Фичино отмечает, что день, проведённый в усердном созерцании, способствует становлению мозга холодным и сухим из-за избытка мышления, сокращающего душевные состояния. Несмотря на то, что Фичино полностью соглашался (и отождествлял самого себя) с Платоном, в процессе создания этой аргументации он фактически связывает вместе аристотелевскую концепцию меланхолии выдающегося интеллекта с платоническим божественным безумием. Чёрная желчь «побуждает мышление проникать в центр его вещей и исследовать его, потому что чёрная желчь сама сродни центру земли. Таким же образом она возвышает мышление до постижения высочайшего, потому что она соответствует высочайшей из планет (Сатурну)»[10].

Для Фичино было крайне важным то, что меланхолия избавляется от дурных ассоциаций, которые были приписаны ей в средневековье. Его теория является наиболее понятной из-за психологической перспективы: он сам утверждал, что имел меланхолический темперамент и временами переживал глубокие депрессии[11]; слияние духовных характеристик тревожности и безумия с клиническими характеристиками депрессии и неподвижности иначе синтезировать затруднительно.

«В этом смысле смутная тоска внутреннего сознания – это философский опыт, составляющий основное положение для теорий о беспокойстве и меланхолии, но в любом случае он действует совершенно иным образом и в ином направлении. Поскольку, когда мы говорим о беспокойстве сознания, базовое переживание сразу же помещено в значительный метафизический или теологический контекст и состояние ума; несмотря на то, что оно ощущается сразу и конкретно, оно – просто возможность, посредством которой тот контекст входит в наше ощущение и сознание. Здесь мы исходим целиком из средневековой христианской концепции, предложенной святым Августином»[12].

С другой стороны, когда то же самое состояние ума направлено против мирского, а не метафизического фона, оно является простой печалью, вызванной какими-то земными и небесными нарушениями равновесия. Поэтому Фичино включил средневековое представление о меланхолии как о первородном грехе, о состоянии, которое не может быть преодолено и, следовательно, должно быть принято и выдержано как дело чести. Двойственная натура меланхолии была одним из статических и динамических компонентов, которые, несмотря на то, что они делили общую основу, никогда логически хорошо не связывались. Однако, эта концепция измученного художника, растянутого на философской дыбе между глубинами скорби и высотами гения, вымысел собственной души Фичино и безусловное отражение герметического макрокосма-и-микрокосма, всё ещё с нами до сего дня.

Р. Фладд, «Макрокосм» и «Микрокосм». Макрокосм, расширяющийся вовне в божественное и отражённый в микрокосме с человеком в центре и меланхолией в своём средоточии.

«По этой причине, рождение этого нового гуманистического понимания имело место в атмосфере интеллектуального противоречия. Так как он встал на свою точку зрения, самостоятельное «homo literatus» увидело себя разодранным между крайностями самоутверждения, иногда доходящими до гордыни, и неуверенностью в себе, иногда погружающейся в отчаяние, и переживание этого дуализма побуждает его открыть новый интеллектуальный пример, который был отражением этой трагической и героической разобщённости – интеллектуальный пример «современного гения». В этом случае мы можем увидеть как самопризнание «современного гения» могло иметь место только под знаком Сатурна и меланхолии; и как, с другой стороны, новое интеллектуальное различие теперь должно быть присвоено общепринятым представлениям о Сатурне и меланхолии. Только гуманизм итальянского Ренессанса был способен распознать в Сатурне и меланхолии эту полярность, которая действительно была сначала неявной, по-настоящему доступная только блестящей интуиции (псевдо-) Аристотеля и обострённым ненавистью глазам святого Августина… Поэтому существовал двойственный Ренессанс: прежде всего, возрождение неоплатонического представления о Сатурне, согласно которому высочайшие из планет воплощали высочайшие и благороднейшие свойства души, рассудка и умозрительного мышления и одаривали ими; во-вторых, возрождение «аристотелевского» учения о меланхолии, согласно которому все великие люди были меланхоликами (откуда логически следовало, что отсутствие меланхолии являлось признаком ничтожности)»[13].

Фичино объединяет свою зачарованность меланхолией и благоговение перед ней в герметическую таксономию сменяющихся космологических сфер, расширяющихся до Нуса. В «De vita triplici» он устанавливает три уровня:

Фичино придерживался мнения августинцев о неизбежности, что стало основной особенностью герметического учения в эпоху Возрождения. Хотя и существовало три уровня, ни у кого не было выбора, кроме терпеливого принятия какого-либо из них, чтобы безумие оставило его; эта система была грандиозной, но статичной: ни развитие, ни изучение не были возможны. Поскольку меланхолия была одновременно и в центре, и на вершине интеллектуальной жизни, то только созерцание – больше не скованное воображением или даже логикой – могло действительно заслуживать звания меланхолии. Это представление о том, что для простого творческого воображения было невозможно возвыситься до подлинной меланхолии, было, по иронии судьбы, подкреплено теми философами, которые строго связывали меланхолию с болезнью. Они тоже утверждали, что страдающий ум не может подняться над воображением.

«De vita» считалась эталонной работой среди учёных Ренессанса. Было естественно, что эта теория меланхолии обсуждалась и была изменена. Генрих Корнелий Агриппа фон Неттесгейм родился в Кёльне в 1486 году. Его одержимость оккультизмом можно сравнить только с его опытом наёмника: он служил при дворах Максимиллиана I , Луи XII , Генриха VIII , папы Юлия II и Льва X и участвовал в военных кампаниях. Нет никакого письменного упоминания о том, что он когда-либо встречался с Фичино, но в 1511 году в Германии он читал лекции о «Поимандре» . Несмотря на свою плутовскую жизнь, он был либеральным человеком, склонным к размышлениям; он благосклонно относился к евреям в эпоху, когда было опасно быть таким, и был своего рода феминистом, написавшим трактат, озаглавленный «О превосходстве женщин». «De Occulta Philosophia» Агриппы, обстоятельно разбирающая его интерпретации герметических искусств, писалась более 20 лет и, наконец, была издана в 1531 году. Но наброски, в которых Агриппа излагал более динамическую теорию меланхолии, существовали уже в 1510.

Агриппа воспользовался тремя уровнями Фичино, называя их melencholia imaginative, melencholia rationalis и melencholia mentalis, но ввёл – предвещая маньеристов – динамизм сосредоточенного душевного поиска Нуса:

«Вся античность свидетельствует, что она встречается в трёх различных формах, соответствующих тройной способности нашей души, а именно – в образной, рациональной и ментальной. Поскольку, освобождённая «humor melancholicus», душа полностью сконцентрирована в воображении, она незамедлительно становится обиталищем для низших духов, от которых часто получает удивительное руководство в физических ремёслах… Но когда душа всецело сконцентрирована на разуме, она становится домом срединных духов; таким образом она достигает знания и понимания природных и человеческих вещей… Но когда душа полностью взмывает к интеллекту, она становится домом высших духов, от которых она научается тайнам божественных дел…»[14]

Согласно Агриппе, безумие меланхолии было источником вдохновенного творческого достижения, и верующий и дисциплинированный ученик мог перейти к своему высочайшему уровню.