Возможно, более чем любой другой композитор раннего барокко, Клаудио Монтеверди воплотил изменение от структурного совершенства до выразительной силы. Его смелые гармонии, поддерживающие текстовые пассажи, вызвали значительную критику, самую пылкую в диалоге «L'Artusi overo delle imperfettioni della moderna musica», опубликованном в 1600 году за авторством Джиованни Мария Артузи, теоретика из Болоньи. Она превратилась в полемику, длившуюся на протяжении семи лет.
«Для (Артузи) существовало только два оправдания человеческих действий: авторитет мастеров прошлого и логическая или математическая аргументация. Сталкиваясь с использованием Монтеверди мелодической уменьшённой кварты, Артузи спрашивал: “Есть ли у него разрешение природы и искусства на то, чтобы подобным образом сбивать с толку науки?”»[36]
Далее Артузи приводил такие аргументы: так как concenti были, по определению, приятным звучанием, а построения Монтеверди звучали неприятно, то, возможно, Монтеверди не мог создавать новые concenti. В ответ Монтеверди совершал платоническую защиту своей secunda prattica: его цель была в том, чтобы «сделать речь хозяйкой гармонии, а не прислужницей». Итак, если основная задача музыки состояла в том, чтобы пробуждать страсти, то он был свободен в том, чтобы нарушить эти правила для достижения выразительных целей, чтобы подтвердить божественное безумие, сочиняя ни посредством формулы, ни с помощью случая. Лучшей композицией была та, которая объединяла семантические и синтаксические элементы настолько совершенно, что исчезало различие между её музыкальными и немузыкальными элементами, и, таким образом, дух буквально гармонировал бы с космосом. Магия в музыке Монтеверди действительно существует; он был магом прекраснейшей герметической традиции.