Вне всякой связи магии с его музыкой, Бах считал себя не безумным гением, но искусным мастером. Ко времени Высокого барокко набор вызывающих аффект музыкальных инструментов стал чрезвычайно специализированным. Процедуры хорошо шифровались, и опытный композитор знал точно, как использовать их все.
«”Le genie n'est autre chose qu'une grande aptitude a la patience”. Так Буффон в своей вступительной речи во французской Академии в 1753 году выразил идею, которая была одобрена Бахом, имевшим обыкновение говорить в непринуждённой обстановке: «Я должен был упорно трудиться; каждый, кто работает столь же усердно, добьётся того же». В этих словах он обращался к наследию своей семьи. Музыка была ремеслом. Её можно было преподавать, и она могла быть изучена. Усердие должно привести к совершенству. Иметь талант было делом само собой разумеющимся: не у всякого ли, например, было по пять пальцев на каждой руке, как и у Баха?»[37]
Бах видел себя как представителя исчезающей гильдии, с тревогой посматривая на приближающуюся новую эпоху Ars Gratia Artis, когда музыка утеряла стремление к какой бы то ни было высокой цели, когда каждый, кто стремился быть музыкантом, просто мог назвать себя им и повесить афишу. Немного удивляет, что большая часть его переписки имеет отношение к деньгам (как это обнаруживает в шутливой форме книга «Портрет Баха» Питера Шикеля). «Гёдель, Эшер, Бах: Вечная Золотая Цепь» (бессмысленно замысловатый трип сквозь разум учёного-компьютерщика с иллюзиями грамотности); Дуглас Хофстадтер утверждает, что баховская импровизация (во всяком случае, как говорят) шестичастного ричеркара, завершающего «Музыкальное приношение» была такой же трудной как игра в 60 одновременных партий в шахматы с завязанными глазами, каждая из которых завершалась бы победой. Кажется, что Бах воображал своё собственное мастерство в весьма похожих выражениях.