Рассмотрим вначале историю формирования, структуру и динамику восточно-азиатских деловых сетей. К счастью, этому предмету уделялось достаточное внимание в социальных исследованиях67, и я могу опереться на систематические усилия по сравнительному анализу и теории ведущих специалистов в этой области Николь Вулси Биггарт и Гэри Гамильтона68 в дополнение к моей собственной исследовательской работе в Азиатско-тихоокеанском регионе между 1983 и 1995 гг.
Организованная сеть независимых фирм является превалирующей формой экономической активности в рыночных экономиках Восточной Азии. Имеется три отличительных, базовых типа сетей, которые характеризуют соответственно японский, китайский и корейский бизнес69.
Япония
В Японии деловые группы организованы вокруг сетей фирм с взаимным участием в собственности (kabushiki mochiai), в которых главными компаниями руководят менеджеры. Существуют два подтипа таких сетей70:
а) горизонтальные сети, основанные на межрыночных связях среди больших фирм (kigyo shudan). Эти сети проникают в различные секторы экономики. Некоторые из них являются наследниками дзайбацу, гигантских конгломератов, которые были лидерами японской индустриализации и торговли перед второй мировой войной до их формального (и неэффективного) роспуска в период американской оккупации. Три крупнейшие старые сети - это Mitsui, Mitsubishi и Sumitomo. После войны вокруг крупных банков были сформированы три новые сети - Fuyo, Dao-Ichi Kangin и Sanwa. Каждая из сетей имеет собственный источник финансирования и конкурирует с другими во всех главных секторах деятельности;
б) вертикальные сети (кейрецу) построены вокруг кайша, или большой специализированной индустриальной корпорации, охватывающей сотни, даже тысячи поставщиков и связанные с ними филиалы. Главные кейрецу сосредоточены вокруг Toyota Nissan, Hitachi, Matsushita, Toshiba, Tokai Bank и Промышленного банка Японии.
Эти стабильные деловые группы практически контролируют ядро японской экономики, организуя плотную сеть взаимных обязательств, финансовой взаимозависимости, рыночных соглашений, обмена персоналом и информацией. Ключевой компонент системы, ее интегратор - это Генеральная торговая компания (сого шоша) в каждой сети, которая действует как общий посредник между поставщиками и потребителями и осуществляет корректировку объемов используемых ресурсов и выпуска71. Такая деловая организация работает на конкурентном рынке как гибкая единица, распределяя ресурсы каждому члену сети так, как считает нужным. Это также делает чрезвычайно трудным проникновение на рынок любой фирмы извне. Такая специфическая экономическая организация в большой степени объясняет проблемы, с которыми сталкиваются иностранные фирмы при проникновении на японский рынок, так как все связи приходится устанавливать "с нуля", причем поставщики могут отказаться обслуживать других покупателей, если их родительская кайша не согласна со сделкой72.
Положение рабочей силы и организация труда отражают эту иерархическую сетевую структуру73. В своем ядре большие компании предлагают своим рабочим пожизненную занятость, систему вознаграждения, основанную на выслуге лет и сотрудничестве с профсоюзами, базирующимися на фирме. Командная работа и автономность в выполнении задач являются правилом, рассчитанным на преданность рабочих процветанию их компании. Менеджмент включен в управление на уровне цеха и разделяет с рабочими оборудование и общее помещение. Консенсус достигается через ряд процедур - от организации работы до таких символических действий, как исполнение гимна корпорации перед началом рабочего дня74.
Однако, чем ближе фирма находится к периферии сети, тем больше рабочая сила считается "расходным" и заменимым ресурсом. Большая часть ее состоит из временных работников и работников, занятых неполный рабочий день (см. гл. 4). Женщины и малообразованная молодежь составляют основную массу такой периферийной рабочей силы75. Таким образом, сетевые деловые группы ведут одновременно к гибкой кооперации и к высоко сегментированным рынкам труда, что создает двойную социальную структуру, организованную главным образом по гендерным линиям. Только относительная стабильность патриархальной японской семьи интегрирует оба полюса социальной структуры, подавляя тенденции перехода к поляризованному обществу, - но только до тех пор, пока японских женщин можно будет держать в подчинении, как дома, так и на работе76.
Корея
Корейские сети - чеболы (chaebol) намного более иерархичны, чем их японские двойники, хотя исторически создавались по примеру японских дзайбацу77. Их основная особенность заключается в том, что все фирмы в сети контролируются центральной холдинговой компанией, которая принадлежит индивиду и его семье78. Вдобавок, центральная холдинговая компания поддерживается правительственными банками и контролируемыми правительством торговыми компаниями. Семья-основательница поддерживает жесткий контроль путем назначения членов семьи, друзей из регионов и просто близких друзей на высшие управленческие посты во всех компаниях чебола79. В отличие от японских кейрецу малый и средний бизнес играет второстепенную роль. Большинство фирм, входящих в чебол, -относительно велики, и они работают, подчиняясь скоординированной инициативе высшего централизованного менеджмента чебола, зачастую воспроизводящего военный стиль, который привнесли их покровители в правительстве, особенно после 1961 г. Чеболы являются многосекторными, и их менеджеры переводятся из одного сектора деятельности в другой, обеспечивая единство стратегии и обмен опытом. Четыре корейских чебола (Huindai, Samsung, Lucky Gold Star и Daewoo) фигурируют сегодня среди крупнейших экономических конгломератов мира. Вместе взятые, они произвели в 1985 г. 45% всего южнокорейского валового внутреннего продукта. Чеболы - в основном самодостаточные организации, зависящие только от правительства. Большинство договорных отношений в чеболах являются интернализированными, а подряды играют второстепенную роль. Рынки формируются государством и развиваются путем конкуренции между чеболами80. Внешние сети взаимных обязательств редки для чеболов. Внутренние отношения в чеболах -это дело скорее дисциплины, чем кооперации и взаимопомощи.
Трудовая политика и практика также соответствуют этому авторитарному стилю. Здесь, как и в Японии, существует жесткая сегментация рынков труда между рабочими, составляющими ядро рабочей силы, и временными рабочими, в зависимости от близости фирмы к центру чебола^. Женщины играют весьма подчиненную роль, поскольку патриархат в Корее даже более силен, чем в Японии82, и мужчины неохотно позволяют женщинам работать вне домашнего хозяйства. Однако в отношении кадровых рабочих фирма не несет обязательств по их долгосрочной занятости и условиям труда83. Но и от рабочих не ждут, чтобы они связывали себя обязательствами проявлять инициативу. Они должны прежде всего выполнять те приказы, которые получают. Профсоюзы долгое время находились под государственным контролем и в подчиненном положении. Когда в 1980-х годах демократия в Корее достигла ощутимых успехов, растущая независимость профсоюзов столкнулась с конфронтацией со стороны руководителей чеболов, что привело к высококонфликтной модели трудовых отношений84, явлению, опровергающему утверждение расистской идеологии о якобы присущей азиатским работникам покорности, которая иногда ошибочно приписывается конфуцианству.
Однако, в то время как недоверие к работникам - это общее правило, доверие является основной чертой в отношениях между менеджментом различных уровней в корейских сетях. По сути, это доверие вплетено главным образом в систему родственных отношений:
в 1978 г. 13,5% директоров 100 крупнейших неболов были родственниками семьи-владельца; они контролировали 21% постов в высшем менеджменте85. Дополнительные управленческие позиции принадлежат людям, которым в семье владельца доверяют на базе непосредственного знакомства, подкрепленного механизмом социального контроля (локальные социальные сети, семейные сети, школьные сети). Однако интересы чеболов имеют приоритет даже перед интересами семьи. Если имеются противоречия между этими двумя интересами, правительство обеспечивает интересы чеболов, а не интересы индивидов или семей 86.
Китай
Китайская организация бизнеса основана на семейных фирмах (jiazuqiye) и кроссектор-ных деловых сетях (jituanqiye), часто контролируемых одной семьей. Хотя большая часть доступных детальных исследований касается формирования и развития деловых сетей на Тайване87, эмпирические свидетельства, а также мой личный опыт позволяют экстраполировать такую модель на Гонконг и заморские китайские общины в Юго-Восточной Азии88. Довольно интересно, что подобные сети, по-видимому, работают в быстром процессе движимой рынком индустриализации в Южном Китае, если мы расширим охват сетей, включив в них чиновников местного правительства89.
Ключевой компонент китайских деловых организаций - это семья90. Фирма является семейной собственностью, и доминантная ценность касается семьи, а не фирмы. Когда процветает фирма, процветает и семья. Таким образом, после того как накоплено достаточно богатства, оно делится среди членов семьи, которые инвестируют его в другие фирмы, чаще всего не связанные с деятельностью первоначальной фирмы. Иногда модель создания новых фирм по мере роста богатства семьи является межрегиональной, но если этого не происходит в течение жизни основателя фирмы, это произойдет после его смерти. Это происходит потому, что, в отличие от Японии и Кореи, семейная система основана на патрилинейном принципе: наследство делится поровну между сыновьями, таким образом, каждый сын получит свою долю из семейных активов, чтобы начать собственный бизнес. Вонг, например, считает, что успешные китайские предприятия проходят за три поколения через четыре фазы: возникновение, централизация, сегментация и распад, после которого весь цикл начинается снова91. Несмотря на частое соперничество внутри семьи, основой сделок все еще является личное доверие, которое выше юридических и контрактных правил; так семьи процветают, создавая новые фирмы в любом секторе деятельности, который представляется прибыльным. Семейные фирмы связаны субподрядами, обменом инвестициями и разделением капитала. Наблюдается отраслевая специализация деятельности фирм при отраслевой диверсификации инвестиций семьи. Связи между фирмами высоко персонализированы, текучи и переменны в отличие от долгосрочных моделей японских сетей. Источники финансирования в значительной мере неформальны (семейные сбережения, займы у доверенных друзей, организации возобновляемого кредита или другие формы неформальных займов, таких, как тайваньский "черный рынок")92.
Менеджмент в такой структуре высокоцентрализован и авторитарен. Менеджеры среднего уровня, не будучи членами семьи, считаются всего лишь "приводным ремнем"; от рабочих лояльности не ожидают, поскольку идеал рабочего - начать собственный бизнес, и, таким образом, рабочий находится под подозрением, как будущий конкурент. Обязательства являются краткосрочными, что подрывает долгосрочную плановую стратегию. Кроме того, крайняя децентрализованность и гибкость такой системы позволяет быстро приспосабливаться к новым продуктам, новым процессам и новым рынкам. Через союзы между семьями и соответствующими сетями оборот капитала ускоряется, а распределение ресурсов оптимизируется.
Слабая точка в этих мелкомасштабных китайских деловых сетях - их неспособность предпринимать крупные стратегические трансформации, требующие, например, вложений в НИОКР, знания мировых рынков, крупномасштабной технологической модернизации или перенесения производства в оффшор. В отличие от ряда исследователей китайского бизнеса, ниже я аргументирую точку зрения о том, что государство, особенно на Тайване, а также и в других местах, таких, как Гонконг и, несомненно, материковый Китай, обеспечило эту критически важную стратегическую поддержку китайских сетей, чтобы они могли процветать в информационной/глобальной экономике за пределами их прибыльного, но ограниченного локального горизонта. Идеологию предпринимательской семейственности, коренящуюся в унаследованном от предков доверии к государству в южном Китае, нельзя принимать по ее номинальной стоимости, даже если она и формирует в значительной степени поведение китайских бизнесменов.
Предпринимательская семейственность была только частью истории успеха китайских деловых сетей, хотя и существенной частью. Другим элементом был китайский вариант "государства развития" на Тайване, в Гонконге или Китае. Государство после очень многих исторических неудач нашло, наконец, форму поддержки китайского предпринимательства, основанную на семейственных, надежных информационных отношениях без того, чтобы задушить его автономию, поскольку стало ясно, что прочная слава китайской цивилизации фактически зависела от неустанной живучести эгоистично активных семей. Наверное, не случайно, что конвергенция между фирмами и государством происходит в китайской культуре на заре информационального/глобального века, когда власть и богатство зависят больше от сетевой гибкости, чем от бюрократической мощи.
67 Whitley (1993).
68 Biggart (1991); Hamilton and Biggart (1988); Biggart and Hamilton (1992); Hamilton (1991).
69 Hamilton et al. (1990)
70 Gerlach (1992); Imai and Yonekura (1991); Whitley (1993).
71 Yoshino and Lifson (1986).
72 Abbeglen and Stalk (1985)
73 Koike (1988); dark (1979); Durlabhji and Marks (eds) (1993).
74 Kuwahara(1989).
75 Jacoby (1979); Shinotsuka (1994).
76 Chizuko (1987); Chizuko (1988); Seki (1988).
77 Steers et al. (1989).
78Biggaгt(1990a).
79 Yoo and Lee (1987).
80 Kirn (1989).
81 Wilkinson (1988).
82 Gelb and LiefPalley (eds) (1994).
83 Park (1992).
84 Коо and Kirn (1992).
85 Shin and Chin (1989).
86 Amsdem (1989); Evans (1995).
87 Hamilton and Kao (1990).
88 Sit and Wong (1988); Yoshihara (1988).
89 Hsing (1994); Hamilton (1991).
90 Greenhalgt (1988).
91 Wong (1985).
92 Hamilton and Biggart (1988).
3.4.2 Культура, организации и институты:
азиатские деловые сети и государство развития
Восточно-азиатская экономическая организация, без сомнения, наиболее успешная в мировой конкуренции последней трети XX в., основана на деловых сетях, как формальных, так и неформальных. Но имеются значительные различия между тремя культурными областями, где возникли эти сети. По выражению Николь Бигтарт и Гэри Гамильтон, в сетевых японских фирмах действует общинная логика, в корейских фирмах - патримониальная логика, а в тайваньских фирмах - патрилинейная логика93.
Подобия и различия между восточно-азиатскими деловыми сетями можно проследить до культурных и институциональных характеристик этих обществ.
Три культуры столетиями смешивались между собой, будучи глубоко пропитаны философско-религиозными ценностями конфуцианства и буддизма в различных национальных разновидностях94. Относительная изоляция от других областей мира вплоть до XIX в. подкрепила их специфичность. Главной социальной единицей была семья, а не индивид. Лояльность принадлежала семье, и договорные обязательства по отношению к другим индивидам были подчинены семейному "естественному праву". Образование является центральной ценностью как для социальной карьеры, так и для личного успеха. Доверие и репутация считаются наиболее ценными качествами, и в случае неудачи на людей обрушиваются самые суровые санкции95.
Хотя обоснование организационных форм культурными характеристиками представляется иногда слишком неопределенным аргументом, поскольку ему недостает специфичности, должно казаться, что общность сетевых форм в Восточной Азии можно отнести к этим общим культурным чертам. Если единица экономической сделки - не индивид, права собственности уступают первое место семейным правам, и если иерархия обязательств структурирована по линиям взаимного доверия, стабильные сети должны быть основаны на базе такого доверия,-в то время как с внешними по отношению к этим сетям агентами не будут обращаться на рынке одинаково.
Но если культура благоприятствует общности сетевых деловых структур, институты, по-видимому, объясняют их существенное различие, одновременно усиливая их сетевую логику. Фундаментальное различие между тремя культурами касается роли государства, как исторически, так и в процессе индустриализации. Во всех случаях государство перехватывало права гражданского общества: торговая и индустриальная элита попала под руководство государства, то благосклонное, то репрессивное. Но в каждом случае государство было исторически иным и играло разную роль. В этой точке аргументации я должен провести разграничение между ролью государства в истории и функционированием современного "государства развития"96.
В недавней истории существенное различие наблюдалось между японским государством97 и китайским государством98. Японское государство сформировало не только Японию, но также - под своим колониальным господством - Корею и Тайвань99. Начиная с периода Мейдзи оно было агентом авторитарной модернизации, но работало через посредство и с помощью основанных на кланах деловых групп (дзайбацу), некоторые из которых (Мицуи, например) можно проследить вглубь истории вплоть до торговых домов, связанных с могущественными феодальными властителями100. Японское имперское государство установило современную островную технократию, которая отточила свое мастерство в процессе подготовки японской военной машины (непосредственным предшественником Mill было Министерство вооружений - ядро японской военной промышленности)101. Только когда мы введем в употребление это особое институциональное обрамление, мы ясно поймем воздействие культуры на организации. Например, Гамильтон и Биггарт показывают институциональную основу культурного объяснения, которое обычно дают японскому созданию консенсусов в трудовом процессе через понятие Wa, или гармонии. Wa стремится к интеграции с мировым порядком путем подчинения индивида групповой практике. Но Биггарт и Гамильтон отказываются принять прямое определение практики японского менеджмента, как культурного выражения Wa. Они утверждают, что такое организационное устройство проистекает из индустриальной системы, поощряемой и навязываемой государством. Применение индустриальной системы находит поддержку в элементах традиционной культуры, строительных материалах, с которыми институты работают, чтобы создать организации. Как они пишут, цитируя Сейла, "японское правительство не стоит вне общности или над общностью, это скорее место, где заключаются сделки IVa"102. Так, деловые группы в Японии, как исторически сложилось в областях японского влияния, имеют тенденцию к. вертикальной организации вокруг основной корпорации с прямым доступом к государству.
Китайское государство совсем иначе относилось к бизнесу, особенно к бизнесу в южном Китае, основном источнике китайского предпринимательства. Как в последние десятилетия имперского государства, так и в краткий период гоминдановского государства в Китае, бизнес был одновременно объектом преследования и покровительства, на него смотрели скорее как на источник дохода, чем как на двигатель богатства. И это вело, с одной стороны, к вредной практике чрезмерного налогообложения и отсутствию поддержки индустриализации; с другой стороны, к фаворитизму для некоторых деловых групп, что нарушало правила конкуренции. Реакция на это состояние дел заставила китайский бизнес держаться от государства возможно дальше; такая реакция была вызвана реальным страхом южнокитайских предпринимателей перед их северными завоевателями. Удаление от государства подчеркивало роль семьи, а также локальных и региональных связей в обрамлении деловых трансакций - тенденция, которая, как показывает Гамильтон, может быть прослежена вплоть до династии Цин103.
Без надежного государства, вынуждающего к соблюдению прав собственности, вам не нужно быть конфуцианцем, чтобы доверять скорее своим родным, чем юридическому контракту на бумаге. Довольно важно то обстоятельство, что именно активное вмешательство государства на Западе, вынуждающее к соблюдению прав собственности, как показал Норт104, а не отсутствие государственного вмешательства стало решающим фактором в организации экономической деятельности по линии рыночных сделок между свободными индивидуальными агентами. Когда государство не действует с целью создания рынка, как в Китае, семьи делают это за свой счет, обходя государство и встраивая рыночные механизмы в социально сконструированные сети.
Но динамическая конфигурация восточно-азиатских деловых сетей, способная включиться в глобальную экономику, сложилась во второй половине XX в. под решающим воздействием того, что Чалмерс Джонсон назвал государством развития (developmental state)105. Чтобы распространить эту фундаментальную концепцию, вытекающую из проведенного Джонсоном исследования роли МГТ1 в японской экономике, на более широкий опыт восточно-азиатской индустриализации, я использовал в моей работе несколько модифицированное определение государства развития106. Государство является государством развития, когда оно устанавливает как принцип легитимности способность продвигать и поддерживать развитие, понимая под развитием комбинацию стабильно высоких темпов экономического роста и структурных изменений в экономической системе, как у себя дома, так и в своих отношениях с международной экономикой. Однако это определение будет вводить в заблуждение, если мы не уточним значение легитимности в данном историческом контексте. Большинство теоретиков политики остаются пленниками эт-ноцентричной концепции легитимности, связанной с демократическим государством. Не все государства пытались укоренить свою легитимность в консенсусе с гражданским обществом. Принцип легитимности может осуществляться от лица общества, как оно есть в случае демократического государства или во имя социетального проекта, государства как самозванного интерпретатора "исторических нужд" общества (государство как социальный "авангард", в ленинистской традиции). Когда такой социетальный проект включает фундаментальную трансформацию социального порядка, я говорю о нем как о революционном государстве, основанном на революционной легитимности, безотносительно к степени интернализации такой легитимности подданными. Примером может служить коммунистическое партийное государство. Когда социетальные цели государства достигаются с соблюдением более широких параметров социального порядка (хотя не обязательно специфической социальной структуры, например, аграрного общества), я рассматриваю его как государство развития. Историческое выражение этого социетального проекта в Восточной Азии приняло форму утверждения национальной идентичности и национальной культуры, строя или перестраивая нацию, как силу в мире, в данном случае посредством повышения экономической конкурентоспособности и социоэкономических улучшений. В конечном счете, для такого государства экономическое развитие есть не цель, но средство осуществления националистического проекта, преодоления последствий материального разрушения и политического поражения после крупной войны, или, в случае Гонконга и Сингапура, перерезания связей с своей культурной и экономической средой (коммунистический Китай, независимая Малайзия). Вместе с рядом исследователей107 я эмпирически подтвердил в нескольких работах, что у истоков подъема азиатско-тихоокеанских экономик лежит националистический проект государства развития. Теперь это является общепризнанным в случае Японии, Кореи и Сингапура. Имеются кое-какие споры на этот предмет в случае Тайваня, хотя и он, кажется, совпадает с моделью108. Я вызвал некоторое удивление аудитории, когда распространил анализ на Гонконг, хотя и с должными уточнениями109.
Невозможно вдаваться в эмпирические детали этих дебатов в рамках данной книги, это увело бы анализ азиатского бизнеса слишком далеко от сути данной главы, а именно, от возникновения сетевого предприятия как превалирующей организационной формы в информационной экономике. Но ради аргументации полезно показать соответствие между характеристиками государственного вмешательства в каждом восточно-азиатском контексте и разнообразием сетевых форм деловой организации.
В Японии правительство направляет экономическое развитие, давая бизнесменам советы относительно ассортимента выпускаемой продукции, экспортных рынков, технологии и организации труда110. Оно опирается в своем руководстве на мощные налоговые и финансовые меры, а также на избирательную поддержку стратегических программ НИОКР. В ядре правительственной индустриальной политики была (и остается) деятельность Министерства внешней торговли и промышленности (МГП), которое периодически разрабатывает "прогнозы" траектории развития японской экономики и определяет меры промышленной политики, которые необходимы для желательного продвижения по этой траектории. Основной механизм обеспечения того чтобы частный бизнес в общем следовал политике правительства, опирается на финансирование. Японские корпорации сильно зависят от банковских займов. Кредит направляется банкам каждой главной деловой сети Центральным банком Японии по инструкциям от Министерства финансов при координации с MITI. В то время как МГП принимает на себя ответственность за стратегическое планирование, реальной властью в японском правительстве всегда обладало Министерство финансов. Кроме того, большая часть кредитных фондов приходит от почтовых сбережений, массового источника доступных финансов, контролируемого Министерством почт и телекоммуникаций. MITI нацеливало специфические отрасли на их конкурентный потенциал и обеспечивало ряд стимулов, таких, как налоговые льготы, субсидии, рыночная и технологическая информация, поддержка НИОКР и обучение персонала. Вплоть до 1980-х годов МГП также проводило в жизнь протекционистские меры, изолируя конкретные отрасли от мировой конкуренции до тех пор, пока они не окрепнут. Такая долгосрочная практика создала протекционистскую инертность, которая до некоторой степени пережила формальную отмену ограничений свободной торговли.
Вмешательство правительства Японии в экономику строится на автономии государства vis-a-vis бизнеса и в большой степени - vis-a-vis политической партийной системы, несмотря на то, что консервативная Либерально-демократическая партия правила без соперников вплоть до 1993 г. Рекрутирование бюрократии высшего уровня на основе заслуг, чаще всего из выпускников Токийского университета, особенно из его юридической школы, и всегда из элитных университетов (Киото, Хитоцубаши, Кейо и т.д.), обеспечивает плотную социальную сеть высокопрофессиональных, хорошо обученных и, по большей части, аполитичных технократов, которые составляют фактическую правящую элиту современной Японии. Кроме того, только около 1% этих бюрократов высшего уровня достигают вершины иерархии. Другие на поздних стадиях карьеры переходят на хорошо оплачиваемую работу в институты полугосударственного сектора, в корпорации или в главные политические партии, обеспечивая таким образом распространение ценностей бюрократической элиты среди политических и экономических агентов, которые несут ответственность за осуществление правительственного стратегического видения национальных интересов Японии.
Эта форма государственного вмешательства, основанная на консенсусе, стратегическом планировании и рекомендациях, в основном определяет организацию японского бизнеса в сетях и особую структуру таких сетей. Без механизма централизованного планирования распределения ресурсов японская индустриальная политика может быть эффективной, только если сам бизнес прочно организован в иерархических сетях, которые могут осуществлять руководящие указания MITI. Эти координирующие механизмы имеют совершенно конкретные выражения. Одно из них - шачо-каи, или ежемесячные совещания, которые сводят вместе президентов компаний, составляющих ядро крупной межрыночной сети. Эти совещания дают возможность добиться социальной спаянности в сетях в дополнение к директивам, которые передаются правительством по формальным или неформальным каналам. Фактически, структура сети также отражает тип правительственного вмешательства; финансовая зависимость от одобренных правительством займов определяет стратегическую роль главного банка (или банков) сети; международные торговые ограничения или стимулы проводятся через канал общей торговой компании каждой сети, которая работает как системный интегратор между членами сети, а также между сетью и MITI. Таким образом, для фирмы нарушение правительственной индустриальной политики равносильно исключению самой себя из сети, равносильно тому, чтобы быть отрезанной от доступа к финансированию, технологии и импортно-экспортного лицензирования. Японское стратегическое планирование и централизованная сетевая структура японского бизнеса - это только два лица одной и той же экономической организации.
Связь между правительственной политикой и деловой организацией еще более очевидна в случае Республики Корея111. Однако надо отметить, что в 1950-х годах "государство развития" не было типичным для Кореи. После войны диктатура Ли Сын Мана была коррумпированным режимом, попросту играющим роль вассального правительства Соединенных Штатов. Только националистический проект режима Пак Чжон Хи после военного переворота 1961 г. осуществил процесс индустриализации и конкуренции в мировой экономике, предпринятой корейским бизнесом от лица нации и под строгим руководством государства. Правительство Пака нацеливалось на создание эквивалента японских дзайбацу на базе существующих крупных корейских компаний, но, поскольку получившиеся в результате сети были созданы под государственным принуждением, они были еще более централизованными и авторитарными, чем их японские предшественницы. Чтобы достичь цели этого проекта, корейское правительство закрыло внутренний рынок для международной конкуренции и практиковало политику замещения импорта. Как только корейские фирмы начали работу, оно нацелилось на повышение их конкурентоспособности и благоприятствовало их экспортоориентированной стратегии по траектории растущих капиталоемких и технологоемких отраслей со специфическими целями, очерченными в пятилетних экономических планах, установленных Советом экономического планирования, мозгом и двигателем корейского экономического "чуда". По замыслу корейских военных, чтобы быть конкурентоспособными, корейские фирмы должны быть сконцентрированы в больших конгломератах. Их принуждали к этому через правительственный контроль банковской системы и экспортно-импортных лицензий. И кредит, и лицензии давались фирмам избирательно, на условии присоединения к чеболу, поскольку правительственные привилегии отдавались центральной фирме чебола (которая принадлежала семье). От бизнеса также открыто требовали финансировать правительственную политическую деятельность, а также платить наличными за любые особые услуги, полученные от чиновников высшего уровня, обычно военных. Чтобы принудить к соблюдению строгой деловой дисциплины, правительство Пака оставило за собой контроль над банковской системой. Так, в отличие от Японии, корейский чебол не был финансово независим вплоть до 1980-х годов. Политика в сфере труда также формировалась индуцированным военными авторитаризмом и профсоюзами, находящимися непосредственно под контролем правительства, которое хотело быть уверенным, что профсоюзы будут избавлены от любого коммунистического влияния. Эта политика привела к жестоким репрессиям против любых независимых рабочих организаций, разрушив таким образом возможность построения консенсуса в трудовом процессе корейской промышленности 112. Военно-государственное происхождение чеболов, несомненно, оказало большее влияние на формирование авторитарного и патрилинейного характера корейских деловых сетей, чем конфуцианская традиция сельской Кореи113.
Взаимодействие между государством и бизнесом является намного более сложным в случае китайских семейных фирм, укоренившихся в вековом недоверии к правительственному вмешательству. И все же правительственное планирование и политика были решающим фактором экономического развития Тайваня 114. Мало того что Тайвань имеет крупнейший сектор государственных предприятий в капиталистическом Азиатско-тихоокеанском регионе (объем которого составлял почти 25% ВВП вплоть до конца 1970-х годов), но правительственное руководство еще было формализовано в последовательных четырехлетних экономических планах. Как и в Корее, контроль над банками и экспортно-импортными лицензиями был главным инструментом осуществления правительственной экономической политики, также основанной на комбинации политики замещения импорта и экспортоориентированной индустриализации. Однако, в отличие от Кореи, китайские фирмы не зависели в первую очередь от банковских кредитов, но, как отмечалось выше, опирались на семейные сбережения, кредитные кооперативы и неформальные рынки капитала, по большей части автономные от правительства. Таким образом, малые и средние предприятия процветали за собственный счет и основали горизонтальные, базирующиеся на семейных связях сети, которые я описал. Мыслящие люди гоминдановского государства, извлекшие уроки из своих исторических ошибок в Шанхае 1930-х годов, должны были создавать на фундаменте этих динамичных сетей маленьких предприятий, многие из которых находились на сельских окраинах урбанизированных районов, разделение сельского хозяйства и ремесленного промышленного производства. Однако сомнительно, что эти мелкие предприятия были бы способны конкурировать на мировых рынках без решающей стратегической поддержки государства. Такая поддержка приняла три главные формы:
а) субсидирование здравоохранения и образования, общественной инфраструктуры и перераспределение дохода на базе радикальной аграрной реформы; б) привлечение иностранного капитала за счет налоговых стимулов и установление первых в мире зон экспортоориентированного производства, обеспечивая таким образом связи, субподряды и улучшение стандартов качества для тайваньских фирм и рабочих, которые входили в контакт с иностранными компаниями; в) решительная правительственная поддержка НИОКР, переноса технологий и их распространения. Этот последний пункт был особенно важным для того, чтобы позволить тайваньским фирмам взбираться по лестнице технологического разделения труда. Например, процесс распространения передовой электронной технологии, позволивший расширяться самому динамичному сектору тайваньской промышленности в 1980-х годах - клонированному производству персональных компьютеров, был непосредственно организован правительством в 1960-х годах115. Правительство приобрело лицензию на технологию проектирования чипов RSA вместе с обучением китайских инженеров американской компанией. Опираясь на этих инженеров, правительство создало государственный исследовательский центр, ETRI, который держался на уровне мировой электронной технологии, с упором на ее коммерческие применения. По указанию правительства ETRI организовало семинары предприятий, чтобы бесплатно распространять технологию, которую оно создавало, среди тайваньских мелких фирм. Кроме того, инженеров ETRI поощряли оставлять институт после нескольких лет работы в нем и обеспечивали им правительственное финансирование и технологическую поддержку, чтобы они могли начать собственный бизнес. Таким образом, несмотря на то, что в более традиционных отраслях на Тайване поддержка правительства была менее прямой, чем в южной Корее или Японии, характерно то обстоятельство, что между правительством и деловыми сетями было построено продуктивное взаимодействие: сети продолжали оставаться семейными и относительно маленькими по размеру состоящих в них фирм (хотя на Тайване имеются также крупные индустриальные группы, например Tatung), а правительственная политика брала на себя координацию и функции стратегического планирования, когда таким сетям было необходимо расширить и улучшить охват и диапазон своей деятельности в продуктах, процессах и на рынках.
Случай Гонконга является более сложным, но результат не слишком отличается от изложенных выше116. Основа экспортоориентированной индустриальной структуры Гонконга была заложена малыми и средними предприятиями, родившимися главным образом из семейных сбережений, начиная с 21 семьи промышленников, которые эмигрировали из Шанхая после коммунистической революции. Но колониальное правительство нацеливалось на превращение Гонконга в витрину успешного осуществления британского благожелательного колониализма и в этом процессе пыталось также сделать территорию самодостаточной в своих финансах, чтобы снять давление в пользу деколонизации со стороны лейбористской партии дома, в Англии. Для этого за идеологическим экраном "позитивного невмешательства" (с охотой принимаемым Милтонами Фридманами этого мира) гонконгские "кадеты", кадровые гражданские служащие Британской колониальной службы, ввели активную политику развития, отчасти следуя плану, отчасти - случаю117. Они строго контролировали распределение квот на экспорт текстиля и одежды согласно конкурентоспособности фирм. Они построили сеть правительственных институтов (Центр производительности. Торговый совет и т. д.) для распространения информации о рынках, технологии, менеджменте и другой критически важной информации через сети мелких предприятий, таким образом совершенствуя координирующие и стратегические функции, без которых такие сети никогда не были бы способны достичь рынков Соединенных Штатов и стран Британского Содружества. Гонконгские "кадеты" осуществили программу жилищного строительства - крупнейшую в мире, если судить по доле населения, которая стала жить во вновь построенных квартирах (позже Гонконг уступил место Сингапуру, воспользовавшемуся опытом Гонконга). Результатом этой программы была не только низкая квартирная плата (интегральная часть данной программы); для тысяч предпринимательских "фабрик", функционирующих в жилых высотных зданиях (прозванных "квартирными фабриками"), субсидии программы существенно понизили трудовые затраты, а страховочная сетка, которую программа обеспечивала, сделала возможным для рабочих начинать собственные предприятия без существенного риска (в среднем семь стартов перед успехом). На Тайване сельское жилье и семейный участок земли, являющиеся результатом устойчивости фермерства в промышленных районах, были механизмом безопасности, обеспечивающим возможность перехода из категории самозанятых (self-employment) в категорию оплачиваемых работников и обратно118. В Гонконге функциональным эквивалентом была государственная жилищная программа. В обоих случаях сети мелких предприятий могли возникать, исчезать и снова возникать в иной форме, поскольку имелась страховочная сеть, предоставляемая семейной солидарностью и особой колониальной версией "государства всеобщего благосостояния"119.
Подобные же формы связи между поддерживающим правительством и семейными деловыми сетями, по-видимому, возникают в процессе экспортоориентированной индустриализации в Южном Китае в 1990-х годах120. Кроме того, гонконгские и тайваньские промышленники нашли контакты с региональными сетями своих родных деревень в провинциях Гуандун и Фукиен, создавая филиалы и устанавливая субподрядчиков, чтобы перенести в оффшор низший слой своего производства (например, обувь, пластики или потребительскую электронику). Такие производственные сети могут существовать только на основе поддержки провинциальных и местных правительств, которые обеспечивают необходимую инфраструктуру, принуждают к дисциплине труда и действуют как посредники между менеджментом, рабочей силой и экспортными фирмами. Заключая свою пионерную исследовательскую работу о тайваньских производственных инвестициях в Южном Китае, Синг пишет:
"Новая модель прямых иностранных инвестиций в быстро индустриализирующиеся регионы Китая характеризируется доминирующей ролью, которую играют мелкие и средние инвесторы, и их сотрудничеством с местными властями низкого уровня в новых производственных точках. Институциональная основа, которая поддерживает и повышает гибкость их операций, есть сетевая форма производственных и рыночных организаций, а также растущая автономия местных правительств. Столь же важно и то, что культурная близость заморских инвесторов и их местных агентов, включая местных чиновников и местных рабочих, способствует намного более гладкому и быстрому процессу установления транснациональных производственных сетей"121.
Таким образом, форма китайских деловых сетей есть также функция косвенной, тонкой, однако реальной и эффективной формы государственного вмешательства в процесс экономического развития в различных контекстах. Впрочем, процесс исторической трансформации, может быть, уже происходит по мере того, как китайские деловые сети радикально увеличили свое богатство, влияние и масштаб охвата. Довольно интересно, что они остаются семейными и их взаимосвязи, по-видимому, воспроизводят ранние формы сетей между мелкими предпринимателями. И они, разумеется, достаточно могущественны, чтобы обходить директивы правительства на Тайване, в Гонконге и других странах Юго-Восточной Азии, за исключением сильного сингапурского государства. Китайские деловые сети, поддерживая сущность своей организационной структуры и культурной динамики, достигли качественно большего размера, который позволяет им, в конечном счете, освободиться от государства122. Но такое восприятие ситуации может быть иллюзией, связанной с периодом исторической трансформации, поскольку на горизонте маячит постепенное установление связей между могущественными китайскими деловыми сетями и многослойной структурой материкового китайского государства. И действительно, самые прибыльные инвестиции китайского бизнеса уже имеют место в Китае. Когда такая связь будет установлена (если, конечно, она вообще будет установлена), автономия китайских деловых сетей подвергнется проверке, так же как и способность государства развития, построенного коммунистической партией, эволюционировать в форму правительства, способного направлять гибкие семейные сетевые предприятия без насильственного подчинения. Если такое стечение обстоятельств произойдет, то весь мировой экономический ландшафт будет преобразован.
Таким образом, наблюдения над восточно-азиатскими деловыми сетями показывают культурные и институциональные источники таких организационных форм как в их общих чертах, так и в значительных различиях. Вернемся теперь к общим аналитическим следствиям из этого заключения. Способны ли такие сетевые формы экономической организации развиваться в других культурно-институциональных контекстах? Как контекстуальные вариации влияют на их морфологию и работу? Что является общим для новых правил игры в информационально-глобальной экономике и что специфично для конкретных социальных систем (например, восточно-азиатские деловые системы, "англосаксонская модель", "французская модель", "североитальянская модель" и т.д.)? И самый важный вопрос из всех: как организационные формы поздней индустриальной экономики, такие, как большие корпорации, состоящие из многих единиц, будут взаимодействовать с возникающим сетевым предприятием в его различных проявлениях?
93 Hamilton and Biggart (1988).
94 Whitley (1993).
95 Baker (1979); Willmott (ed.) (1972).
96 Biggart (1991);Wade (1990); Whitley (1993).
97 Beasley (1990); Johnson (1995).
98 Feuerwerker (1984).
99 Amsdem (1979,1985,1989,1992).
100 Norman (1940).
101 Johnson (1982).
102 Hamilton and Biggart (1988: 72).
103 Hamilton (1084,1985).
104 North (1981).
105Johnson (1982,1995).
106 Castells (1992). Ч.Джонсон в своей последней книге (Johnson 1995) согласился с моей формулировкой государства развития, сочтя ее дальнейшим усовершенствованием его теории. Это так и есть.
107 Deyo (ed.) (1987); Wade (1990); Johnson (1982,1985,1987,1995); Gold (1986); Amsdem (1989, 1992); Appelbaum and Henderson (eds.) (1992); Evans (1995).
108 Amsdem (1985); Gold (1986).
109 Castells et al. (1990).
110 Johnson (1982,1995); Johnson et al. (eds) (1989); Gerlach (1992).
111 Amsdem (1989); Evans (1995); Lim (1982); Jones and Sakong (1980).
112 Kirn (ed.) (1987).
113 Janelli (1993).
114 Amsdem (1979,1985); Gold (1986); Kuo (1983); Chen (1979).
115 Castells et al. (1990); Wong (1988); Chen (1979); Lin el al. (1980).
116 Castells (1989с); Castells and Hall (1994).
117 Miners (1986); Mushkat (1982); Lethbridge (1978)
118 Chin (1988).
119 Schiffer (1983).
120 Hsing (1994,1996); Hamilton (1991).
121 Hsing (1996: 307).
122 Mackie (1992b, 1992b).
3.5 Мультинациональные предприятия, транснациональные корпорации и международные сети
Анализ восточно-азиатских деловых сетей показывает институционально-культурное происхождение организационных форм. Но он показывает также и пределы рыночной теории деловых организаций, этноцентрически укорененной в англосаксонском опыте. Так, обладающая определенным весом влиятельная интерпретация Уильямсона123 о возникновении крупной корпорации как лучшего пути сокращения неопределенности и минимизации трансакционных издержек путем интернализации сделок внутри корпорации просто не выдерживает никакой критики, если сопоставить ее с эмпирическими свидетельствами захватывающего процесса капиталистического развития в Азиатско-тихоокеанском регионе, основанном на сетях, внешних по отношению к корпорации124.
Аналогичным образом процесс экономической глобализации, основанной на формировании сетей, кажется, противоречит также и классическому анализу Чандлера125, который приписывает подъем крупной, объединяющей несколько производственных единиц (multi-unit) корпорации растущему размеру рынка и доступности коммуникационной технологии, которая позволяет большой фирме держаться на таком широком рынке, пожиная плоды экономии на масштабе производства и размахе операций и интернали-зируя их внутри фирмы. Чандлер распространил свой исторический анализ экспансии крупных фирм на рынке США на подъем мультинационального предприятия в ответ на глобализацию экономики, на этот раз путем использования усовершенствованных информационных технологий126. Судя по большей части литературы последних двадцати лет, мультинациональное предприятие с его дивизиональной централизованной структурой было организационным выражением новой глобальной экономики127. Единственные дебаты по этому вопросу развернулись между теми, кто подчеркивал устойчивость национальных корней мультинационального предприятия128, и теми, кто рассматривал новые формы предприятия как истинно транснациональные корпорации, вытесняющие интересы и обязательства любой специфической страны, несмотря на их историческое происхождение 129. Однако эмпирический анализ структуры и практики крупных корпораций с глобальным охватом показывает, что оба видения устарели и должны быть заменены концепцией возникновения международных сетей фирм и субединиц фирм, как базовой организационной формы информационально-глобальной экономики. Дитер Эрнст суммировал существенный объем доступных свидетельств, касающихся формирования межфирменных сетей в глобальной экономике, и считает, что большая часть активности в ведущих отраслях организована вокруг пяти различных типов сетей (электроника и автомобилестроение были самыми передовыми отраслями в распространении этой организационной структуры). Эти пять типов сетей следующие:
сети поставщиков, которые определены так, чтобы включать субподряды, соглашения по первоначальному производству оборудования (OEM-Original Equipment Manufacturing) и первоначальному проектированию (ODM - Original Design Manufacturing) между клиентом ("центральной компанией") и поставщиками промежуточных производственных вложений;
сети производителей, которые определяются так, чтобы включать все соглашения по совместному производству, которые позволяют конкурирующим производителям объединять свои производственные мощности, финансовые и кадровые ресурсы, чтобы расширить свои продуктовые портфели и географический охват;
потребительские сети, которые определяются как форвардные связи производственных компаний с дистрибьюторами, рыночными каналами, посредниками, создающими добавленную стоимость, и конечными пользователями на главных экспортных рынках либо на внутренних рынках;
коалиции по стандартам, которые инициируются теми, кто устанавливает потенциальные глобальные стандарты с выраженной целью заключить как можно больше фирм в рамки стандартов на их собственные товары или стандарты интерфейса;
сети технологической кооперации, которые способствуют приобретению продуктового дизайна и производственной технологии, поощряют совместное производство и разработку процессов, позволяют делиться общим научным знанием и результатами НИОКР130.
Однако формирование этих сетей не подразумевает кончины мультинационального предприятия. Эрнст, соглашаясь с рядом наблюдателей по этому предмету131, считает, что сети либо имеют центр в крупном мультинациональном предприятии, либо формируются на базе альянсов и кооперации между такими предприятиями. Кооперативные сети мелких и средних предприятий существуют (например, в Италии и в Восточной Азии), но они играют второстепенную роль в глобальной экономике, по крайней мере, в ключевых отраслях. Олигополистическая концентрация, как кажется, растет или поддерживается в большинстве секторов главных отраслей не только несмотря на сетевую форму организации, но и благодаря ей. Дело в том, что вход в стратегические сети требует либо значительных ресурсов (финансовых, технологических, рыночной доли) либо альянса с крупным игроком сети.
Мультинациональные предприятия еще сильно зависят от своей национальной базы. Идея о том, что транснациональные корпорации (transnational corporations) являются "гражданами мировой экономики", по-видимому, не соответствует действительности. Однако сети, сформированные мультинациональными корпорациями, пересекают национальные границы, идентичности и интересы132. Моя гипотеза состоит в том, что по мере развития процесса глобализации организационные формы эволюционируют от мультинациональных предприятий к международным сетям, фактически обходя стадию формирования "транснациональных корпораций", которые принадлежат больше миру мифических представлений (или сфере рассуждений консультантов по менеджменту, занимающихся созданием собственного благоприятного имиджа), чем институционально ограниченным реальностям мировой экономики.
Кроме того, как отмечалось выше, Мультинациональные предприятия не только вовлечены в сети, но все чаще сами организуются в децентрализованных сетях. Гошал и Бартлетт, суммируя свидетельства трансформации мультинациональных компаний, определяют современную мультинациональную корпорацию как "межорганизационную сеть" или, точнее, как "сеть, которая встроена во внешнюю сеть"133. Этот подход критически важен для нашего понимания, поскольку, как гласит аргументация, характеристики институциональных сред, где расположены различные компоненты корпорации, фактически формируют структуру и динамику внутренней сети корпораций. Таким образом, Мультинациональные корпорации действительно являются держателями богатства и технологии в глобальной экономике, поскольку большинство сетей структурировано вокруг таких корпораций. Но в то же время они внутренне дифференцированы в децентрализованных сетях, а внешне зависят от их членства в комплексной, сложной, меняющейся структуре взаимосцепленных сетей, по формулировке Имаи, международных сетей134. Кроме того, каждый компонент таких сетей, внутренний и внешний, встроен в специфическое культурно-институциональное окружение (нации, регионы, местности), которое в различной степени затрагивает сеть. В целом, сети асимметричны, но каждый единичный элемент сети едва ли сможет выжить сам по себе или навязать свой диктат. Логика сети более могущественна, чем силы в сети. В ситуации асимметричной взаимозависимости управление неопределенностью становится определяюще важным.
Почему сети занимают центральное место в современной экономической конкуренции? Эрнст утверждает, что главнейшими источниками этого процесса организационной трансформации являются два фактора: глобализация рынков и вложений и драматические технологические изменения, которые заставляют быстро стареть оборудование, а фирмы - неустанно обновлять информацию о процессах и продуктах. В таком контексте кооперация есть не только способ разделить между собой затраты и ресурсы, но также страховой полис против неудачного технологического решения: от последствий такого решения должны также пострадать и конкуренты, поскольку сети всеохватны и взаимно переплетены.
Довольно интересно, что предложенное Эрнстом объяснение возникновения международного сетевого предприятия повторяет аргумент рыночных теоретиков, которых я пытался персонализировать в лице Чандлера - для классиков и в лице Уильямсона - для неоклассических экономистов новой волны. Рыночные характеристики и технология полагаются ключевыми переменными, однако в анализе Эрнста организационные эффекты полностью противоположны тем, которые ожидаются в традиционной экономической теории: в то время как предполагалось, что размер рынка стимулирует формирование вертикальной корпорации, объединяющей несколько производственных единиц, глобализация конкуренции растворяет крупную корпорацию в паутине мультинаправленных сетей, которая и становится реальной операционной единицей. Рост трансакционных издержек, связанных с повышением технологической сложности, не приводит к интернализации трансакций внутри корпорации, но приводит к экстернализации трансакций и разделению затрат через сеть, очевидно увеличивая неопределенность, но заодно делая возможным распространение и разделение риска неопределенности. Таким образом, либо широко распространенное объяснение деловой организации, основанное на неоклассической рыночной теории, неверно, либо доступные свидетельства о возникновении деловых сетей ошибочны. Я склоняюсь к первому объяснению.
Таким образом, сетевое предприятие, господствующая форма деловой организации в Восточной Азии, кажется, расцветает в различных институционально-культурных контекстах в Европе135, так же как и в Соединенных Штатах136, в то время как крупная, объединяющая несколько производственных единиц корпорация, иерархически организованная вокруг вертикальных командных линий, плохо приспособлена к информационально-глобальной экономике. Глобализация и информационализация кажутся структурно связанными с сетями. Означает ли эта тенденция, что мы движемся к азиатской модели развития, которая должна заменить классическую англосаксонскую модель корпорации? Я так не думаю, несмотря на распространение азиатских приемов работы и менеджмента в разных странах. Культуры и институты продолжают формировать организационные требования новой экономики во взаимодействии между логикой производства, меняющейся технологической базой и институциональными чертами социальной среды. Обзор культур бизнеса в пределах Европы показывает вариации в организационных структурах, особенно по сравнению с отношениями между правительствами и фирмами137. Архитектура и состав деловых сетей, формируемых по всему миру, находится под влиянием национальных характеристик обществ, в которые такие сети встроены. Например, содержание деятельности и стратегия электронных фирм в Европе сильно зависит от политики Европейского Союза в отношении сокращения технологической зависимости от Японии и США. Но союз Siemens с IBM и Toshiba в микроэлектронике продиктован технологическими императивами. Формирование сетей высокотехнологичных производств вокруг оборонных программ США есть институциональная характеристика американской промышленности, и эта характеристика имеет тенденцию исключать иностранное партнерство. Постепенному поглощению североитальянских индустриальных округов крупными итальянскими фирмами благоприятствовало соглашение между правительством, большими фирмами и профсоюзами, касающееся удобства и уместности стабилизации и консолидации производственной базы, сформированной в 1970-х годах при поддержке региональных правительств, где господствовали левые партии. Иными словами, сетевое предприятие все больше становится интернациональным (не транснациональным), и его поведение будет проистекать из управляемого взаимодействия между глобальной стратегией сети и национально/регионально укорененными интересами ее компонентов. Поскольку большинство мультинациональ-ных фирм, участвующих во множестве сетей, зависит от конкретных продуктов, процессов и стран, новую экономику нельзя больше характеризовать как сконцентрированную в мультинациональных корпорациях, даже если они продолжают совместно осуществлять олигополистический контроль над большинством рынков. Это происходит потому, что корпорации трансформировались в паутину множественных сетей, встроенных во множественность институциональных окружений. Власть еще существует, но она осуществляется случайным образом. Рынки еще торгуют, но чисто экономическим расчетам препятствует их зависимость от нерешаемых уравнений со слишком большим числом переменных. Рука рынка, которую институциональные экономисты пытались сделать видимой, снова стала невидимой, но на этот раз ее структурная логика не только управляется спросом и предложением, но находится также под влиянием скрытых стратегий и неизвестных открытий в глобальных информационных сетях.
123 Williamson (1985).
124 Hamilton and Biggart (1988) 125 Chandler (1977).
126 Chandler (1986).
127 De Anne (1990); Dunning (1992); Enderwick (ed.) (1989).
128 Ghoshal and Westney (1993).
129 Ohmae( 1990).
130 Ernst (1994b: 5-6).
131 Harrison (1994).
132 Imai (1990a).
133 Ghoshal and Bartlett (1993: 81).
134 Imai (1990a).
135 Danton de Rouffignac (1991).
136 Bower (1987); Harrison (1994).
137 Randlesome
3.6 Дух информационализма
Классическое эссе Макса Вебера "Протестантская этика и дух капитализма", впервые опубликованное в 1904-1905 гг.138, все еще остается методологическим краеугольным камнем любой теоретической попытки схватить сущность культурно-институциональных трансформаций, которые в истории возвещают новую парадигму любой экономической организации. Его содержательный анализ корней капиталистического развития был поставлен под вопрос историками, которые указывали на альтернативные исторические формы, поддерживавшие капитализм так же эффективно, как англосаксонская культура, хотя и в иных институциональных формах. Кроме того, внимание в этой главе сосредоточено не столько на капитализме, который, несмотря на свои социальные противоречия, жив и здравствует, сколько на информационализме, новом способе развития, который изменяет, но не замещает господствующий способ производства. Однако теоретические принципы, предложенные Максом Вебером почти столетие назад, еще полезны для извлечения смысла из серии анализов и наблюдений, которые я представил в этой главе, сведя их вместе для освещения новой культурно-институциональной конфигурации, лежащей в основе организационных форм экономической жизни. В знак уважения к одному из отцов-основателей социологии я назову эту конфигурацию "духом информационализма". Откуда начать? Как продолжать? Перечитаем Вебера:
"Дух капитализма. Что следует понимать под ним?.. Если может быть найден объект, к которому этот термин применим с каким-либо поддающимся пониманию значением, он может быть только исторически индивидуальным объектом, т. е. комплексом элементов, ассоциированных в исторической реальности, которые мы объединяем в концептуальное целое с точки зрения их культурной значимости. Такая историческая концепция, однако, поскольку она относится в своем содержании к феномену, значимому в своей уникальной индивидуальности,.. должна быть постепенно собрана из индивидуальных частей, которые берутся из исторической реальности. Таким образом, эта финальная и дефиниционная концепция не может находиться в начале исследования, но должна появиться в его конце"139.
Мы подошли к концу, по крайней мере, к концу этой главы. Каковы же элементы исторической реальности, которые, как мы показали, ассоциированы в новой организационной парадигме? И как можем мы объединить их в концептуальное целое, имеющее историческую значимость?
Эти элементы есть, и прежде всего это - деловые сети в различных формах, различных контекстах и проистекающие из различных культурных выражений. Семейные сети в китайских обществах и северной Италии; предпринимательские сети, возникающие из технологических питомников в инновационной среде, как в Силиконовой долине; иерархические коммунальные сети японского типа кейрецу, организационные сети децентрализованных корпорационных единиц из бывших вертикально интегрированных корпораций, вынужденных адаптироваться к реальностям эпохи; пересекающие границы сети, проистекающие из стратегических союзов между фирмами.
Имеются также технологические инструменты: новые телекоммуникационные сети; новые мощные настольные компьютеры; новое адаптивное саморазвивающееся программное обеспечение; новые мобильные коммуникационные устройства, осуществляющие связь с любым местом в любое время; новые рабочие и менеджеры, связанные друг с другом вокруг трудовых задач и результатов, способные говорить на одном и том же языке - цифровом языке.
Имеется глобальная конкуренция, вынуждающая к постоянному обновлению продуктов, процессов, рынков и экономических вложений, включающих капитал и информацию.
Имеется, как всегда, государство: государство развития в стартовой стадии новой экономики, как в Восточной Азии; агент инкорпорирования, когда экономические институты должны быть перестроены, как в процессе объединения Европы; координирующее, когда территориальные сети нуждаются в питательной поддержке региональных или местных правительств, чтобы генерировать синергетические эффекты, которые создадут инновационную среду; и ориентированный на миссию вестник, когда он направляет национальную экономику или мировой экономический порядок на новый исторический курс, сценарий которого записан в технологии, но не выполняется в деловой практике, подобно проекту правительства Соединенных Штатов построить "информационный суперхайвей двадцать первого столетия", невзирая на бюджетный дефицит. Все эти элементы сходятся, чтобы дать возникнуть сетевому предприятию.
Возникновение и консолидация сетевого предприятия во всех его разнообразных проявлениях вполне может быть ответом на "загадку производительности", которая отбрасывает такую длинную тень на мой а