За несколько мгновений

Блаженства иль мучений.

Две противоположных эмоциональных оценки (блаженство и мучение) здесь вы­ступают в качестве сходных, «взаимозаме­няемых» эмоциональных ценностей.

Примеры легко можно продолжить, од­нако подчеркнем: вполне законный в других обстоятельствах скептицизм, который серь­езные исследователи вправе питать к аргу­ментации, построенной на материале худо­жественной литературы, в данном случае был бы совершенно неоправданным. Здесь мы имеем дело не с выдумкой, не с фанта­зией, а именно с фактами высокой оценки художниками определенных переживаний.

2. ПРОБЛЕМА ЦЕННОСТИ ЭМОЦИЙ И ГЕДОНИСТИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ ПОВЕДЕНИЯ

Гедонизм возник как учение в этике, сво­дящее «все содержание разнообразных мо­ральных требований... к общей цели — к по­лучению наслаждения и избежанию страда­ния» [9, с. 51].

Этический гедонизм в своих теоретиче­ских построениях всегда, так или иначе, опи­рался на определенные психологические представления о мотивации поведения чело­века. Французский философ и математик Блез Паскаль (1623—1662) в свое время высказался на этот счет в следующей кате­горической формуле: «Все люди стремятся к счастью — из этого правила нет исключений; способы у них разные, но цель одна... Чело­веческая воля направлена на достижение только этой цели. Счастье — побудительный мотив любых поступков любого человека, даже того, кто собирается повеситься» [4, с. 180].

Все «телеологические» концепции психо­логического гедонизма, несмотря на громкие наименования, в сущности, очень несложны. Они в основном не выходят за пределы того взгляда на мотивацию поведения, с которым мы встретились у Паскаля.

Может возникнуть естественный вопрос: что же нового внесли гедонисты — психологи и физиологи в эту концепцию поведения по сравнению с тем, что уже содержалось во взглядах гедони­стов-философов? Нового внесено не много, и это немногое вряд ли можно считать цен­ным приобретением теории. Во-первых, пси­хологические гедонисты придали понятию наслаждения более конкретный и узкий смысл: если этики порой спорили друг с другом о том, что считать истинным наслаж­дением, то для гедонистов-психологов (или физиологов) наслаждение стало просто ро­довым понятием для всех положительных эмоций, в то время как страдание сделалось таким же обобщающим названием для эмо­ций отрицательных. Кроме того, представи­тели психологического гедонизма сделали попытку объяснить сущность чувства стра­дания и наслаждения, связав первое с нару­шением гомеостатического равновесия в ор­ганизме и возникновением вследствие этого чувства напряжения, влечения, а второе — с редукцией этого влечения при восстановле­нии гомеостазиса.

Как же следует отнестись к концепции психологического гедонизма? Очевидно, ей нельзя дать однозначной оценки, вне зависи­мости от того, распространяется ли она толь­ко на животных или также и на человека. В последнем, единственно интересующем нас случае эта концепция поведения, несомнен­но, является глубоко ошибочной. Ее подверг критике уже американский психолог Гордон Олпорт. «Ничего не может быть более оче­видного,— писал он,— чем факт, что наши влечения (при кислородном голодании, пи­щевом и сексуальном голоде) представляют стремление к уменьшению напряжения. И, однако... мы здесь встречаемся лишь с по­ловиной проблемы... Мы не только стремимся сохранить наши старые привычки, но и, от­вергая их, идем на риск в поиске новых: раз­витие происходит только при таком риске. Но риск и изменение ведут к возникновению новых, обычно отвергаемых напряжений, ко­торых мы, однако, не считаем нужным из­бегать» [1, p. 14].

Критика Олпорта в адрес психологическо­го гедонизма справедлива, но недостаточна. Она лишь фиксирует несоответствие теорий гедонизма фактам, но не вскрывает цепи причин, приведших гедонистов к ошибочной концепции. В этой цепи первым звеном яв­ляется игнорирование качественной разни­цы между организацией поведения у животных и человека. Такая методологическая ус­тановка имеет самые широкие последствия и, в частности, приводит к фактическому стиранию гедонистами разницы между цен­ностями как истинными мотивами поведе­ния и эмоциональными оценками как инди­каторами этих ценностей.

«Слепота» психологических гедонистов как в отношении качественной разницы ме­жду животными и человеком, так и в отно­шении различий мотивационной роли оце­нок и ценностей имеет много причин. Нам здесь, одна­ко, хотелось бы подчеркнуть всего одну: при­писывание побудительной способности толь­ко эмоциям и отказ в ней мышлению. Чрез­мерное подчеркивание исключительной роли эмоций в обусловливании человеческой ак­тивности и умаление в этом обусловливании актов мышления (чем грешат не одни лишь психологические гедонисты) связано с осоз­нанным или неосознанным отождествлени­ем мотивации деятельности с ее энергетиче­ским обеспечением, что особенно явно ска­залось во фрейдовской концепции психиче­ской энергии влечений. Конечно, в регуля­ции тонуса организма эмоции действительно играют особую роль. Но одно дело повышать или понижать скорость обменных процессов организма, другое — определять цель и про­грамму действий личности. В формировании же последних эмоции и мышление взаимо­действуют самым тесным образом, причем, как правило, окончательное «добро» на раз­вертывание той или иной деятельности дает именно мышление. Поэтому даже в тех си­туациях, когда поведение человека направлено, в конечном счете, на устранение непри­ятных эмоциональных состояний, его дейст­вия все равно невозможно объяснить с точки зрения примитивных концепций психологи­ческого гедонизма, редукции влечения и т. п. В этих концепциях воздействие страдания, влечения часто механистически мыслится по аналогии с силой пара или напора воды, тол­кающих «поршень поведения» в определен­ном направлении (существует, кстати, даже так называемая «гидравлическая модель влечения»). Но ведь реально для того, что­бы избавиться от страдания, личность часто идет на его значительное временное усиле­ние. Достаточно вспомнить о человеке с зубной болью, направляющемся для лечения в зубоврачебный кабинет. В целом можно кон­статировать, что личность организует свою деятельность, не только исходя из эмоцио­нальных оценок, но и с учетом всего своего прошлого опыта, знаний, убеждений, всей осознаваемой в данный момент системы сво­их программ-потребностей.

Именно последние (сами в большой мере являющиеся усвоенными программами об­щества) в конечном счете, определяют борь­бу человека за определенные ценности, в хо­де которой рождаются его эмоции как одно из средств успешной ориентировки в этой борьбе.

Всего этого не учитывает психологиче­ский гедонизм, объявивший эмоцию единст­венным двигателем человеческого поведе­ния, фактически подставивший ее на место объективных ценностей, которые она «пе­ленгует».

Но поступить таким образом значит не только не решить проблему ценности эмоций, в какой-то мере уже открытую не мудрствующей житейской наблюдательностью, но, наоборот, скорее «закрыть» ее, слепив раз­ные психологические факты в один ком.

Следует обратить внимание на тот факт, что психологический гедонизм отнюдь не преодоленная у нас теория. Чтобы оказаться гедонистом, вовсе не обязательно провозгла­шать бегство от страдания к наслаждению главным принципом поведения. Вполне до­статочно, например, эклектически сочетать бесспорное положение о том, что потребности являются источниками нашей активно­сти, с признанием их не чем иным, как осо­быми эмоциональными состояниями. Ведь отсюда логически следует, что эмоции при­знаются основным регулятором человеческой активности, а признание их основным регу­лятором, как справедливо заметил еще С. Л. Рубинштейн, «в конечном счете, неиз­бежно оказывается более или менее утончен­ной формой старой гедонистической теории, согласно которой высший закон, определяю­щий человеческое поведение, сводится к то­му, что человек всегда стремится к удоволь­ствию, к приятному и избегает неприятно­го» [8, стр. 505-506].

Гедонизм состоит не в том, что теоретиче­ски признается тяготение людей к опреде­ленным приятным для них переживаниям, а в том, что этому тяготению придается «всеобщее значение».

3. ПОТРЕБНОСТЬ В ЭМОЦИОНАЛЬНОМ НАСЫЩЕНИИ КАК ПРИРОДНАЯ ОСНОВА ЦЕННОСТИ ЭМОЦИЙ

Эмоциональное на­сыщение организма является его важной врожденной и прижизненно развивающейся потребностью. Потребность эта в своей ис­ходной форме есть, очевидно, потребность физиологическая, несмотря на то, что сами эмоции несут в себе психологиче­ское содержание. Ведь речь в данном слу­чае идет не о несомненной ориентационной полезности эмоций; не о том, что без них ор­ганизм мог бы остаться безучастным к воз­действию вредного для него агента, а о том, что для физиологического благополучия ор­ганизма помимо всего прочего необходимо, как выражался еще Т. Рибо, удовлетворять «естественное стремление каждого чувства проявлять свою функцию» [7, стр. 5].

Нормальное эмоциональное обеспечение человека, очевидно, не только помогает ему сохранить необходимую реактивность эмо­циональных систем, но и способствует под­держанию оптимального тонуса всего его ор­ганизма. В опытах на животных, во всяком случае, было доказано, что развитие в усло­виях эмоционально обогащенной обстановки протекает быстрее и успешнее [10, с. 169].

Говоря о потребности организма в функ­ционировании его эмоциональных аппаратов, подчеркнем, что при этом имеется в виду ре­гулярная работа систем, связанных не толь­ко с продуцированном положительных эмо­ций, но и с отрицательными эмоциями. Од­ностороннее мнение о безусловной вредно­сти последних для здоровья человека должно быть решительно отвергнуто.

Отрицательная эмоция — это сигнал тревоги, крик организма о том, что данная ситуация для него гибельна. Положи­тельная эмоция — сигнал возвращенного бла­гополучия. Ясно, что последнему сигналу нет нужды звучать долго, поэтому эмоциональ­ная адаптация к хорошему наступает быст­ро. Сигнал же тревоги должен подаваться все время, пока опасность не устранена. Вследствие этого у здорового организма за­стойными могут оказаться только отрица­тельные эмоции. В естественных природных условиях, на которые «работала» до сих пор эволюция, такое положение дела ничего страшного не представляло.

Практически иногда, быть может, и есть смысл, как это делают врачи, подчеркивать полезность положительных эмоций и опас­ность отрицательных. Но теоретически отри­цательные эмоции должны быть полностью реабилитированы в смысле их прямого вли­яния на здоровье, даже если не принимать во внимание такие их биологические функ­ции, как сигнально-побудительная и мобили­зующая, важность которых оценена уже дав­но. Отрицательные эмоции вредны лишь в избытке, как вредно в этом случае все (в том числе и положительные аффекты), что превышает норму, характеризующую то, в чем организм непосредственно нуждается [6, с. 30].

Очень интересно осмыслить развиваемую здесь точку зрения в свете теории эмоций и эмоциональных расстройств, выдвигаемой физиологами Э. Гельгорном и Дж. Луфборроу [3]. По их мнению, нервные и гуморальные механизмы положи­тельных и отрицательных эмоций находятся в строго сбалансированных отношениях друг с другом. При этом приятные эмоции связа­ны с доминированием парасимпатического отдела нервной системы, а неприятные — симпатического отдела. В норме обе эти си­стемы находятся в состоянии динамического равновесия. «Сдвиг» его вследствие застой­ной эмоции или каких-либо других причин ведет к патологическим расстройствам в ор­ганизме.

Естественно, что такой сдвиг опасен вне зависимости от того, в каком направлении он произошел, а, следовательно, для организма важно не сохранение однообразно положи­тельных эмоциональных состояний, а посто­янный их динамизм в рамках определенной, оптимальной для данного индивида интен­сивности.

Потребность в эмоцио­нальном насыщении во многом подобна по­требности в движении. Вместе с тем было бы ошибкой видеть между двумя сравниваемы­ми потребностями только сходства и анало­гии. Потребность в эмоциональном насыще­нии обладает и своими специфическими осо­бенностями, которые коренным образом отличают ее от потребности в движении, равно как и от всех прочих функциональных пот­ребностей. Все эти особенности обусловлены тем капитальным фактом, что эмоция связа­на с «обслуживаемыми» ею потребностями глубже, органичнее, теснее, чем движения или, скажем, умственные действия. Ведь она «обслуживает» потребности, выражая их, вы­ражая характер их связи с действительно­стью в данный момент времени. Именно по­этому эмоции плохо поддаются волевой регу­ляции, их нельзя прямо вызвать по своему желанию, подобно двигательным актам. Из этого вытекает, прежде всего, такое важное следствие: в отличие от потребности в дви­жении, потребность в эмоциональном насы­щении даже в принципе нельзя удовлетво­рить чисто искусственным путем. В самом деле. Хотя потребность в двигательной ак­тивности в норме удовлетворяется попутно, главным образом в процессе труда, все же существует принципиальная возможность «оторвать» удовлетворение этой функцио­нальной потребности от трудовой деятельно­сти человека, заменив последнюю вольными физическими упражнениями. Но никакой че­ловек не может жить полноценной эмоцио­нальной жизнью вне труда и борьбы за важ­ные конкретные цели. Даже такие способы эмоционального насыщения, как слушание музыки, чтение и т. п., очевидно, возможны лишь постольку, поскольку данные произве­дения искусства возбуждают в человеке ка­кие-то потребности, отношения, опять-таки сформировавшиеся в реальной жизни и ею поддерживаемые. По мере того как человек суживает свою деятельность, гаснет и его способность наслаждаться искусством. Заня­тия физкультурой могут сохранить высокий мускульный тонус и у бездельников, но не существует никакой гимнастики чувств, ко­торая могла бы полностью компенсировать эмоциональное голодание, вызванное бес­цельностью жизни. Английский сплин или русская хандра аристократии, хорошо опи­санные в классической литературе XIX в.,— убедительное тому свидетельство.

Невозможность удовлетворить потреб­ность в эмоциональном насыщении вне дея­тельности, вне борьбы за достижение опре­деленных целей не единственная особенность данной потребности, вытекающая из самой природы эмоций. Другая важная ее черта — неоднородность и противоречивость ее про­явлений.

Положительная эмоция часто оказывается, так сказать, два­жды приятной — и как ободряющий сигнал, и как эмоциональное действование, удовлетво­ряющее рассматриваемой функциональной потребности. Поэтому положительные эмо­ции всегда переживаются нами однозначно. Они просты по своей природе, и мы легко осознаем и принимаем наше влечение к ним. Совсем иное дело отрицательные эмоции. С одной стороны, отрицательная эмоция в силу своей сигнальной функции всегда от­талкивает человека, с другой, при длитель­ном бездействии нервных аппаратов человек начинает испытывать актуальную потреб­ность в переживании этой эмоции, что при­дает ей парадоксальный положительный от­тенок.

Для каж­дого отдельного индивида должен существо­вать такой уровень интенсивности отрица­тельной эмоции, когда последняя в целом бу­дет скорее притягивать, чем отталкивать его. Фактически так оно и есть. В пользу данного утверждения можно привести множество свидетельств. Уже маленькие дети, например, любят, когда ро­дители подбрасывают их кверху, и они гром­ко взвизгивают при этом от страха и удо­вольствия. В более старшем возрасте неизъ­яснимо притягательными для детей стано­вятся страшные сказки и рассказы. Легкая грусть тоже оценивается нами скорее как приятное, чем как неприятное состояние. Степень интенсивности отрицательных эмо­ций, которые сохраняют для нас известную притягательную силу, может быть увеличена при условии, что эти эмоции будут быстро сменяться положительными или даже соче­таться с ними. Самый повседневный факт для иллюстрации — психология спортивного болельщика. Как показывает само его назва­ние, он идет на стадион не для того, чтобы радоваться и веселиться, а для того, чтобы «болеть», то есть, сочувствуя любимой коман­де, попеременно испытывать то тревогу, то успокоение, то огорчение, то восторг. Нетрудно сообра­зить, что похожие ситуации встречаются в жизни на каждом шагу и в сферах, далеких от спорта.

Интересно также отметить, что физиоло­гическое исследование некоторых элементар­ных состояний острого наслаждения[68] пока­зало, что при нем вовлекаются в работу две разные системы: парасимпатическая, связан­ная с положительными эмоциями, и симпати­ческая, являющаяся одним из нервных кор­релятов отрицательных эмоций [3, с. 229].

В связи с изложенным хотелось бы ска­зать несколько слов и по поводу понятия о счастье. Что оно такое? Широко распростра­нено представление о счастье как о «чистом» наслаждении, как о переживании «сплошно­го блаженства». Такое понимание неверно и приводит, с одной стороны, к искажению, из­вращению жизненных целей, с другой, к пес­симистическим выводам. Первое выражается в том, что некоторые люди в погоне за сча­стьем стремятся уйти от преодоления всяких жизненных трудностей, от тревог и забот. В результате, убивая печали, они, как метко выразился один поэт, тем же выстрелом уби­вают и радости. Уделом этих пресыщенных удовольствиями индивидов становится почти постоянное чувство скуки как выражение жестокого эмоционального голодания. Иног­да на такую участь обрекают своих детей че­ресчур заботливые, но неразумные родители, стремящиеся создать им так называемое «безоблачное детство».

В действительности же «страдание», то есть переживание тех или иных отрицатель­ных эмоций, отнюдь не антипод счастья как чувства. Более того, последнее немыслимо без страдания, как немыслимо удовольствие от пищи без чувства голода, наслаждение отдыхом — без усталости. Счастье художника складывается не только из радостей, но и из мук творчества.

Литература

1. Allport G. W.. Becoming Basic Considerations for a Psychology of Personality. L., 1955.

2. Байрон Д. Соч. в трех томах, т. 3. М., 1974.

3. Гельгорн Э., Луфборроу Дж. Эмоции в эмоциональные расстройства, часть V. М.: «Мир», 1966.

4. Ларошфуко Ф. Максимы. Паскаль Б. Мысли. Лабрюйер Ж.. Характеры. М., 1974.

5. Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в перво­бытном мышлении. М., 1937.

6. Лукьянов В. С. Эмоции и здоровье. М., 1966.

7. Рибо Т. О страстях. 1912.

8. Рубинштейн С. Л.. Основы общей психоло­гии. М., 1946.

9. Словарь по этике. М., 1975.

10. Шовен Р. Поведение животных. М.: «Мир», 1972.

11. Ярошевский Т. Размышления о практике. М., 1976.

 

КОНКРЕТНЫЕ ВИДЫ ПОТРЕБНОСТЕЙ, МОТИВОВ, ЭМОЦИЙ. АФФЕКТИВНЫЕ КОМПЛЕКСЫ. ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ СОСТОЯНИЯ. ПЕРЕЖИВАНИЯ

Л.И. Божович
ПОТРЕБНОСТЬ В НОВЫХ ВПЕЧАТЛЕНИЯХ[69]

Божович Лидия Ильинична(1908–1981) – российский советский психолог, представитель Харьковской деятельностной школы. Доктор психологических наук, профессор. Училась в Московском университете, первое экспериментальное исследование по психологии подражания выполнила под руководством Л.С. Выготского. В 1939 г. защитила кандидатскую диссертацию по проблемам усвоения орфографии. Работала в НИИ общей и педагогической психологии АПН СССР, с 1945 г. по 1975 г. руководила созданной ею лабораторией психологии формирования личности. Занималась проблемами детской психологии, в частности, изучением развития личности и формирования мотивационной сферы ребенка, его самооценки и уровня притязаний.

Сочинения: Психологическое изучение детей в школе-интернате (1960); Вопросы психологии личности школьника (1961; ред. и сост.); Личность и ее формирование в детском возрасте (1968); Изучение мотивации детей и подростков (1972; ред. и сост.) и др.

 

Рассматривая исследования потребностей и мотивов, проводившиеся нашей лабораторией в последние годы, нам хотелось бы, прежде всего, остановиться на анализе психо­логического механизма развития, происходящего внутри одной и той же потребности, и превращения ее в качест­венно новые формы. Вскрытие такого механизма является тем более важным, что он приближает нас к решению ос­новной теоретической проблемы, а именно проблемы воз­никновения специфически человеческих побудителей по­ведения, так называемых духовных потребностей.

Рассматривая развитие учебных интересов ребенка и переход их в интересы познавательные, мы попытались найти корни этой сложной специфически человеческой по­требности. Анализ поведения детей в младенческом возра­сте позволяет выдвинуть положение, что у детей при переходе их от периода новорожденностн к младенческому возрасту воз­никает особая потребность, а именно потребность в новых впечатлениях.

Она выражается в появлении у детей зрительного со­средо-точения, которое в свою очередь изменяет все их по­ведение и характер их эмоциональных переживаний.

М.Ю. Кистяковская [1] на основании длительных клини­ческих наблюдений утверждает, что зрительные впечатле­ния, начиная с трех-пятинедельного возраста, действуют на ребенка успокаивающе. Если ребенок этого возраста плачет, его можно успокоить, перенеся с кровати, напри­мер, на стол. Очутившись в другом, иногда лучше осве­щенном месте, ребенок начинает переводить глаза с одного предмета на другой и уже больше не кричит, а лежит тихо и спокойно. У ребенка с полутора-двух месяцев можно поддерживать спокойное бодрствование, не меняя места его пребывания, а только привлекая его взгляд к ярким, красочным или блестящим предметам, помещенным на удобную для рассматривания высоту. Когда ребенок пере­стает смотреть на игрушку, он нередко начинает плакать, однако стоит только вновь привлечь его взгляд к этой же или другой игрушке, как он опять успокаивается и дли­тельно, сосредоточенно смотрит на нее. Согласно наблюде­ниям М.Ю. Кистяковской, под влиянием зрительных воз­действий у ребенка впервые возникает радостное чувство. Он его проявляет при виде красочных, блестящих предме­тов, но больше всего, когда он смотрит в лицо и прислуши­вается к голосу разговаривающего с ним взрослого. По-ви­димому, человеческое лицо представляет для него наибо­лее сильный комплексный раздражитель.

В настоящее время накоплен уже достаточно большой фактический материал, свидетельствующий о том, что по­ложительные эмоции у младенцев возникают и развива­ются лишь под влиянием удовлетворения потребности во внешних впечатлениях. Удовлетворение же собственно биологических потребностей — в пище, кислороде и пр. — приводит лишь к успокоению ребенка, к состоянию удов­летворенности, но не вызывает радостных эмоций.

Н.М. Щелованов [3] утверждает, что отсутствие впечат­лений даже у вполне здорового, сытого, хорошо ухоженно­го ребенка вызывает крик, который прекращается лишь вместе с появлением новых впечатлений. И наоборот, если дети начинают плакать под влиянием боли или голода, то очень часто, если боль и голод не достигли слишком боль­шой интенсивности, плач можно затормозить, показывая ребенку яркие, блестящие игрушки.

Значение потребности детей в новых впечатлениях Н.М. Щелованов раскрывает следующим образом. Известно, что нервно-психическая деятельность и поведение детей, в частности, например, развитие их движений, не являются результатом только органического созревания нервной си­стемы. Для того чтобы обеспечить нормальное нервно-пси­хическое развитие ребенка, мало озаботиться только его питанием и правильным гигиеническим уходом, надо дать ему необходимое воспитание. Воспитание в раннем де­тстве определяется системой воздействий, вызывающих определенные реакции детей и организующих их нервно-психическую деятельность. Н.М. Щелованов рассказыва­ет, как «дефицит воспитания» даже при самом тщательном питании детей и уходе за ними приводит к задержке их развития в двигательном, умственном и даже физическом отношении. Он утверждает, что при «дефиците воспита­ния» резко возрастает детская смертность. По-видимому, потребность в новых впечатлениях порождается включе­нием в жизнедеятельность ребенка коры головного мозга. Это делает понятным возникновение такой потребности. Ведь к моменту, когда кора головного мозга вступает в действие, она еще не закончила своего формирования ни в структурном (морфологическом), ни тем более в функцио­нальном отношении. Известно также, что полноценное развитие органа, а тем более такого сложного органа, как полушария головного мозга, возможно лишь в результате его функционирования. Поэтому мозг нуждается в раздра­жителях, вызывающих его деятельность и тем самым обес­печивающих его морфологическое и функциональное раз­витие. Р. Я. Лехтман-Абрамович утверждает даже, что удовлетворение потребности во внешних впечатлениях «...так же необходимо для центральной нервной системы, для ее функционирования, как и удовлетворение потреб­ности во сне и прочих органических потребностей ребенка» ([2], стр. 6). Правда, мысль о том, что потребность во внеш­них впечатлениях является основой психического разви­тия, специфического именно для человека, может быть ос­порена аргументом, что наличие внешних раздражителей необходимо для развития и нервной системы животных. Однако здесь следует отметить, что для развития нервной системы животных достаточно тех раздражителей, кото­рые они получают в естественных условиях своей жизни; что же касается коры головного мозга ребенка, то она уже с момента рождения представляет собой орган такой степени сложности, при которой он для своего развития нужда­ется в специальной организации раздражителей со сторо­ны взрослого человека и в постоянном их усложнении.

Таким образом, потребность в новых впечатлениях первоначально является чисто органической потребно­стью, но очень скоро (скорее, чем другие органические по­требности) она начинает приобретать некоторые специфи­ческие особенности, характерные для духовных потребно­стей человека.

Во-первых, удовлетворение этой потребности, вызы­вавшее сначала только ускорение развития (так же как удовлетво­рение других органических потребностей), затем начинает сопровождаться ярко выраженными положительными эмо­циями. А это значит, что здесь имеет место стремление к достижению, а не стремление к избавлению от чего-то, что мешает нормальному существованию организма. Таким образом, в противоположность наиболее распространен­ным концепциям, в которых основной движущей силой психического развития ребенка признается состояние неу­довлетворенности, беспокойства, страха и даже фрустрации, наличие потребности во внешних впечатлениях по­зволяет понять это развитие как результат активности ре­бенка, связанной с положительными переживаниями. Иначе говоря, движущей силой выступает не слабость ре­бенка перед окружающей средой, не стремление лишь при­способиться к ней, а напротив, стремление познать дейст­вительность и овладеть ею.

Во-вторых, потребность в новых впечатлениях стано­вится как бы ненасыщаемой: чем больше ребенок получает впечатлений, тем в большей степени у него проявляются реакция сосредоточения и положительные эмоции. То и другое снимается только утомлением.

Как же можно понять возникновение указанных осо­беннос-тей в развитии этой, в своем генезе, органической потребности?

Мы предлагаем для этого следующую гипотезу. Многие наблюдения (и в частности те, которые были сделаны Н.М. Щеловановым, М.Ю. Кистяковской и др., уже излагав­шиеся нами) показывают, что ребенок при удовлетворении потребности испытывает не только состояние доволь­ства и успокоения, но при каких-то, пока еще не достаточно изучен­ных условиях и сильные положительные эмо­ции. По-видимому, эти эмоциональные переживания свя­заны с поиском удовлетворения потребности и с самим процессом ее удовлетворения. Стремясь продолжить, ожи­вить или усилить эти переживания, ребенок (да и взрос­лый человек) начинает либо совершенствовать предмет ее удовлетворения, либо искать новые способы этого удовлет­ворения. По существу именно здесь возникает качественно новая форма потребности (ее психическая форма), когда человека побуждает к действию не нужда в чем-либо, не недостаток, а стремление к новому переживанию — к ов­ладению, к достижению. Так, в процессе удовлетворения почти любой первичной органической потребности у чело­века возникает новая психическая ее форма. Человек не просто хочет быть сытым, он хочет получить от еды удо­вольст-вие, в связи с этим он совершенствует продукты пи­тания, определенным образом обставляет его процесс. Та­ким образом, психические, духовные потребности стано­вятся ненасыщаемыми, приобретают возможность самодвижения. Правда, в тех случаях, когда такое само­движение приобретают примитивные потребности, это са­модвижение ведет не к прогрессу данных потребностей, а к их извращению, что может принести значительный вред человеку. Примером этого может служить возникновение и развитие гурманства, половые извращения, а также раз­ного вида наркомании.

В 1971 г. в психиатрической клинике под руководством Б. В. Зейгарник было проведено исследование того процес­са, который приводит к возникновению алкоголизма. На основе тщательного анализа истории болезни целого ряда алкоголиков было установлено, что первоначально все эти люди прибегали к вину исключительно ради того, чтобы пережить то состояние подъема, внутренней свободы, ощу­щение своей силы, которые возникают при опьянении. По­этому чаще всего пристрастие к вину возникало у людей, страдающих чувством неполноценности, неудачников или людей, не удовлетворенных своей жизнью. Однако посте­пенно они все чаще и чаще прибегали к алкоголю, с каж­дым разом увеличивали его дозы. Последнее в свою очередь влияло на организм больного, рождая у него совер­шенно новую органическую потребность в алкоголе.

Возникновение же самодвижения потребностей высо­кого духовного порядка, например, потребности в позна­нии, в искусстве, в творчестве, в достижении моральных и общественных ценностей, необходимо для полноценного формирования личности человека. Более того, отсутствие роста этих потребностей, обеспечивающих активное функ­ционирование человеческих способностей, обязательно ведет сначала к застою личности, а затем и к ее распаду. Напротив, при развитии духовных потребностей человека будет решена проблема внутренней стимуляции его актив­ности и непрекращающегося совершенствования его лич­ности.

Литература

1. Кистяковская М.Ю. О стимулах, вызывающих положительные эмоции у ребенка первых месяцев жизни. «Вопросы психологии», 1965, 2.

2. Лехтман-Абрамович Р.Я., Фрадкина Ф.И. Этапы развития игры и действий с предметами в раннем детстве. М., Медгиз, 1949.

3. Щелованов Н.М. Ясли и дома ребенка. Задачи воспитания. Гл. 1. «Воспитание детей раннего возраста в детских учреждениях». М., Медгиз, 1960.

 

 

М.И. Лисина
ПОТРЕБНОСТЬ В ОБЩЕНИИ[70]

Лисина Мая Ивановна (1929–1983) – российский советский психолог, автор фундаментальных исследований развития общения. Доктор психологических наук, профессор. Окончила отделение психологии философского факультета МГУ, защитила кандидатскую диссертацию под руководством А.В. Запорожца в Институте Психологии АПН СССР, где проработала всю жизнь. В 32 года возглавила лабораторию психологии детей раннего и дошкольного возраста, с 1976 года возглавляла отдел возрастной психологии Института общей и педагогической психологии АПН СССР. Создала новое направление в детской психологии – психологию младенческого возраста. Первой в психологической науке подвергла систематическому исследованию генезис общения у детей: его формы, фазы и движущие силы развития, влияние на общее развитие детей. Автор более 100 научных публикаций, последнюю книгу закончила буквально за неделю до смерти. Работы переводились на множество иностранных языков и были опубликованы в США, Германии, Швеции, Италии и др.

Сочинения: Общение и речь: развитие речи у детей в общении со взрослыми (1985); Проблемы онтогенеза общения (1986); Развитие общения дошкольника со сверстниками (1989); Психическое развитие воспитанников детского дома (1990) и др.

 

ПОТРЕБНОСТЬ В ОБЩЕНИИ

Изучение потребностей — одна из труднейших проблем психологии, потому что увидеть их непосредственно нель­зя и судить об их наличии у человека, об уровне их развития и особенностях содержания приходится на основании косвенных данных. Большинство психологов утверждают, что у человека суще­ствует особая потребность в общении. Но природу этой потребности они либо не определяют, либо формулируют тавтологически, как «стрем­ление к общению», «желание быть вместе». При этом остается невыясненным, почему люди стремят­ся друг к другу и зачем им нужно быть вместе.

Не решен и вопрос о происхождении потребности в общении. Лишь немногие считают ее целиком врожден­ной. Гораздо чаще выдвигается иная точка зрения, состоящая в ут­верждении того, что потребность в общении складывает­ся прижизненно, в ходе реальной практики общения че­ловека с окружающими людьми.

По сути дела остается открытым и вопрос о специ­фике потребности в общении — о ее качественном свое­образии и несводимости к любым другим потребностям. На словах ее часто признают, но на практике коммуни­кативную потребность нередко сводят к другим потреб­ностям—во впечатлениях [6], в безопасности [8], в комфорте от сопри­косновения с мягким теплым телом [18] или в совокупности всех благ [2].

Как же и когда появляется потребность в общении у детей? В поисках ответа на этот вопрос мы провели систематическое наблюдение за детьми начиная с 16-го дня жизни.

Результаты наших наблюдений свидетельст­вуют о том, что сразу после рождения ребенок никак не общается с взрослым: он не отвечает на обращения старших и, конечно, сам к ним не адресуется. А после 2 мес. младенцы вступают во взаимодействие с взрослыми, которое можно считать общением; они развивают особую активность, объектом которой является взрослый, и стремятся привлечь внимание взрослого, чтобы самим стать объектом такой же активности с его стороны. Но как точнее определить, есть ли уже у младенца коммуникативная потребность, а если нет – то на каком этапе становления она находится?

Отправляясь от нашего определения общения, от понимания его предмета и природы коммуникативной потребности, мы выделили 4 критерия, одновременное наличие которых служит свидетельством того, что у ребенка уже есть потребность в общении.

Первым критерием служит для нас внимание и интерес ребенка к взрослому; в этом критерии обнаруживается направленность ребенка на познание взрослого и тот факт, что взрослый стал объектом особой активности детей. Вторым критерием мы считаем эмоциональные проявления ребенка в адрес взрослого; в них обнаруживается оценка взрослого ребенком, наличие у ре­бенка отношения к взрослому, которое неразрывно связано со знанием о нем. Третий критерий состоит в инициативных действиях ребенка, направленных на то, чтобы привлечь интерес взрослого, проявить себя перед старшим партнером; в этом поведении обнаруживается стремление ребенка познакомить взрослого с собою и самому как бы еще раз увидеть свои возможности через реакцию другого человека. Наконец, четвертым крите­рием служит для нас чувствительность ребенка к отношению взрослого, в которой обнаруживается восприя­тие детьми той оценки, что дает им взрослый, и их са­мооценки.

Проявления детей, соответствующие 4 критериям, возникают в поведении детей не сразу, а один за дру­гим в указанной последовательности. Взятые в совокуп­ности, они, по нашему мнению, дают возможность, во-первых, ответить на вопрос, есть ли у данного ребенка потребность в общении с взрослыми, и, во-вторых, оха­рактеризовать уровень сформированности этой потреб­ности. Применение указанных критериев позволяет сде­лать вывод о том, что у детей в первые месяцы жизни происходит постепенное оформление потребности в об­щении, разделяющееся на 4 этапа по мере появления 4 критериев и завершающееся к 2 мес.

Не означает ли это, что указан­ная потребность унаследована и лишь «проявляется» после рождения ребенка? Мы отвечаем на этот вопрос отрицательно. Наша точка зрения состоит в утверждении целиком прижизненного формирования потребности детей в общении с окружающими людьми. Доказатель­ство выдвигаемого тезиса мы находим в некоторых ра­ботах по госпитализму. Так, например, М. Ю. Кистяковская [6] наблюдала, что в условиях госпитализма дети не проявляют к взрослым ни внимания, ни ин­тереса даже по истечении 2—3 лет жизни. Но стоило педагогу наладить взаимодействие с ребенком, как в течение короткого времени детей удавалось далеко продвинуть по пути развития, сформировать у них ак­тивное отношение к людям и окружающему миру. При этом педагог практически проводил ребенка через те этапы, которые были выделены и описаны выше как этапы развития потребности ребенка в общении с взрос­лыми. Дело начиналось с пробуждения у ребенка по­знавательного интереса к взрослому. Чуть позднее у ребенка появлялось аффективное отношение к людям и предметам. И в заключение у детей формировалось инициативное поведение, направленное на самовыявле­ние и на получение оценки от окружающих людей.

Откуда берется у ребенка потребность в общении, если при рождении она отсутствует и сама собой (на­пример, при госпитализме) не возникает? Мы пола­гаем, что она может быть построена только на основе других потребностей, которые начинают функциониро­вать ранее. По-видимому, первоначально некоторые элементы будущей деятельности общения выполняются в составе иных видов активности, побуждаемых други­ми потребностями. Ведь любая деятельность всегда многограннее, чем предусматривается предварительной задачей. И лишь потом постепенно эти элементы выделяются, объединяются и составляют новый вид дея­тельности. При этом деятельность общения и потреб­ность в общении конституируются почти одновременно, и исходным пунктом в обоих случаях служит выделе­ние взрослого в качестве объекта особой активности ребенка.

Но наше рассуждение немедленно выдвигает два новых вопроса: 1) на основе каких потребностей формируется потребность ребенка в общении с взрослыми и 2) какие факторы обеспечивают приобретение ею специфических черт, отличающих ее от тех потребностей, на базе которых она возникает, и необходимых для того, чтобы ее можно было считать истинно новой потребностью?

Мы считаем основой коммуникативной потребности органические жизненные нужды ребенка (в пище, тепле) и многие, многие другие, которые с такой полнотой перечислила в свое время М. Риббл [22]. Будучи беспомощным и не умея удовлетворить их самостоятельно, младенец сигнализирует о диском­фортных состояниях и тем добивается их устранения. Но его беспокойство и крики являются сигналами, и очень точными [14, 17], только объективно. Субъективно он никому их не адресует, и это дало повод авторитетным психологам утверждать, что в первые дни и недели жизни младенец либо вовсе не подозревает о существовании близких взрослых, ухаживающих за ним, либо ощущает их присутствие крайне смутно, толком не отделяя родителей ни от себя, ни от остального мира [21, 5].

Однако жизненная практика в конце концов помо­гает ребенку открыть существование взрослого как единого источника поступления к нему всех благ, а ин­тересы эффективного «управления» таким источником создают нужду ребенка в том, чтобы его выделить и ис­следовать

Но органические потребности не единственная осно­ва потребности в общении. Мы придаем также великое значение изначальному стремлению ребенка к новым впечатлениям [3, 6, 11, 13, 16]. Взрослый человек — самый богатый инфор­мацией объект в мире младенца.

Однако нужда ребенка в удовлетворении органиче­ских потребностей и его стремление к информации — лишь та основа, которая заставляет младенца первона­чально выделить взрослого в окружающем мире, обра­тить на него особое внимание. Это еще не общение: решающее значение для возникновения последнего имеет поведение взрослого, его позиция в отношении к ребенку. Дело в том, что взрослый с самого начала относится к младенцу как к субъекту и ведет себя с ним как партнер по общению. Более того, взрослый не­редко «играет» и за ребенка как за второго участника общения, авансом наделяя его действия смыслом и зна­чением, которого они еще не имеют.

Такое поведение взрослого в ходе практического взаимодействия с младенцем создает дополнительную необходимость и возможность для выделения его ребен­ком как объекта, но оно позволяет ему со временем воспринять взрослого также и как субъекта, а посте­пенно с его помощью открыть новые — субъектные — качества и в самом себе. Специфика коммуникативной потребности состоит, как говорилось выше, в устремлен­ности ребенка на понимание и оценку себя и других лю­дей — тех, с которыми он общается. Возникшая у ребенка с открытия фундаментального свойства — субъектности, «личностности» взрослого и самого себя, по­требность в общении и дальше постоянно побуждает детей к выявлению все новых и новых качеств у себя и у окружающих людей, их возможностей и способностей, важных для успеха совместной деятельности.

Рождение новой потребности не сводится к над­стройке новых сигналов над прежней потребностью, когда вид взрослого, звук его голоса и прикосновение напоминают ребенку о предстоящем насыщении или смене мокрого белья на сухое. Это в корне отличает наше понимание рождения коммуникативной потребно­сти от концепции «социального научения». В рамках указанной концепции потребность в общении — это вторичная потребность, не только основанная на нужде в помощи взрослого, но и сводящаяся к ней [2]. Мы же утверждаем, что в первые неде­ли жизни у ребенка появляется именно новая, отсутст­вовавшая ранее потребность в общении — для понимания себя и других, равно одаренных активностью, но бесконечно разнообразных субъектов, контакты с кото­рыми приносят ребенку совершенно особое, ни с чем не сравнимое удовлетворение.

Выше мы говорили о рождении потребности ребенка в общении с взрослыми. Но в последующие годы у де­тей появляется также стремление общаться друг с дру­гом. Как рождается эта новая коммуникативная потребность?

На наш взгляд, потребность в общении имеет еди­ную природу независимо от того, каков возраст парт­нера: главное — это узнать о себе и оценить себя через другого и с его помощью. А кто является тем зеркалом, в которое ты смотришься, определяется только тем, как именно можно использовать партнера для целей само­познания и самооценки.

ОСНОВНЫЕ МОТИВЫ ОБЩЕНИЯ

Прежде чем перейти к вопросу о возникновении моти­вов общения, необходимо коротко остановиться на том, как мы понимаем, что такое «мотив» вообще.

Как известно, термин «мотив» толкуется раз­ными психологами весьма неодинаково. В той концепции деятельно­сти, которую мы взяли за основу при интерпретации общения, понятие мотива тесно связано с понятием по­требности. А. Н. Леонтьев пишет об этом так: «В са­мом потребностном состоянии субъекта предмет, кото­рый способен удовлетворить потребность, жестко не за­писан. До своего первого удовлетворения потребность «не знает» своего предмета, он еще должен быть об­наружен. Только в результате такого обнаружения по­требность приобретает свою предметность, а восприни­маемый (представляемый, мыслимый) предмет — свою побудительную и направляющую деятельность функ­цию, т. е. становится мотивом» [7, т. 2, с. 205]. Таким образом, мотив деятельности совпадает с ее предметом. Следовательно, для каждого участника взаимодействиямотивом общения служит другой чело­век, его партнер по общению. В случае коммуникации с взрослым мотивом общения, побуждающим ребенка обратиться к взрослому, совершив инициативный акт общения, или ответить ему, совершив реактивное дейст­вие, является сам взрослый человек. При коммуника­циях со сверстником мотивом общения является другой ребенок.

Но и ровесник, и взрослый очень сложны и разнооб­разны. Кроме того, они постоянно изменяются под влиянием различных событий и обстоятельств. В раз­ные периоды детства ребенок способен увидеть в своем партнере лишь часть его действительных качеств. Взрослея, ребенок постигает других людей в их все бо­лее существенных и глубоких свойствах. Параллельно изменяется и то в партнере, что мотивирует социаль­ные акты детей на различных ступенях дошкольного детства. Так возникают разные категории мотивов об­щения и происходит развитие каждой из них.

Очень важно учитывать тот факт, что в процессе об­щения активны все участники взаимодействия. Следова­тельно, если между ребенком и взрослым разворачива­ется общение, то не только взрослый оказывается мо­тивом социального поведения ребенка: ребенок тоже обязательно становится объектом — а значит, и моти­вом — деятельности общения у взрослого человека. Эти два мотива принадлежат разным людям: один — ребенку, а другой — его партнеру, но они функционируют в едином взаимодействии этих людей и поэтому взаимно обусловливают друг друга. Изучая мотивы общения детей с взрослыми и сверстниками, мы столкнулись с переплетением их встречных мотивов, настолько тес­ным, что в большинстве случаев разделить их можно только путем сложного анализа. Мы постоянно вынуж­дены говорить не только о том, что привлекает ребенка в партнере, но и о том, что он получает от него, становясь мотивом (объектом) активной коммуникативной деятельности последнего.

Основные группы мотивов общения детей с окру­жающими людьми. Анализируя результаты эксперимен­тальных работ, мы пришли к выводу, что мотивы, по­буждающие ребенка вступать в общение с взрослыми, связаны с тремя его главными потребностями: это 1) по­требность во впечатлениях, 2) потребность в активной деятельности и 3) потребность в признании и поддерж­ке. Общение с взрослым составляет лишь часть более широкого взаимодействия ребенка и взрослого, в осно­ве которого лежат указанные нужды детей.

О существовании у детей острой потребности во впечатлениях свидетельствуют работы многих исследо­вателей.

После появления на свет ребенок обнаруживает тя­гу к новым впечатлениям, жадно ловя лучи света, на­пряженно прислушиваясь к разным звукам, замирая от прикосновения к своему телу. При этом, чем сложнее и необычнее (т. е. информативнее) объект, тем больше он приковывает внимание, тем дольше к нему интерес ребенка. С течением времени потребность во впечат­лениях постоянно увеличивается и возрастает [20, 12]. Но возможности ребенка само­стоятельно удовлетворить эту потребность невелики. Длительность состояния беспомощности приводит к тому, что долгое время лишь через посредство взрослых дети могут насытить свою жажду впечатлений. Таким образом, потребность в новых впечатлениях рождает у детей стремление вступить в контакт с взрослыми. Так возникает первая группа мотивов общения, которые мы называемпознавательными, или мотивами общения де­тей с взрослыми на познавательные темы. Согласно пред­лагаемой концепции, этим мотивом является сам взрослый в одном своем определенном качестве: как источник сведений и как организатор новых впечатлений ребенка.

Потребность в активной деятельности присуща де­тям столь же очевидно, как и потребность во впечатле­ниях. Всякий, кто наблюдал ребенка, поражается его неуемной активности. Непоседливость детей, переход их в течение дня от одной деятельности к другой говорят об остроте испытываемого ими голода активности [19, 15]. Вялость ребенка, его пассивность служат безошибочным признаком его болезненного состояния [10] или дефектов развития (см. описание «анаклитической депрессии» у детей с явлениями госпитализма [24, 25]). Возможно, потребность детей в активной деятельности представляет собой частный случай того явления, кото­рое обозначают как «нужду органа в функционирова­нии» [1]. Но для целей анализа до­статочно, что такая потребность присуща детям.

На протяжении первых 7 лет активность, проявляе­мая детьми, достигает высокого уровня развития и по своей форме, и по содержанию. Но для достижения максимальной эффективности детям всегда требуется участие и помощь взрослого. Это приводит к тому, что в деятельности детей появляется взаимодействие со взрослым, а среди разных видов взаимодействия посто­янное место устойчиво занимает тот его вид, который мы называем общением. Так, потребность детей в ак­тивной деятельности становится источником побужде­ний для обращения к взрослому и порождает особую группу мотивов общения, которые мы назвали деловыми, подчеркнув тем самым основную роль того дела, которым занят ребенок, и служебную, подчинен­ную роль общения, в которое ребенок вступает с целью скорейшего достижения некоторого практического ре­зультата (предметного или игрового). Согласно разви­ваемым представлениям, деловым мотивом общения является взрослый в своем особом качестве — как партнер по совместной практической деятельности, помощник и образец правильных действий.

Потребность детей в признании и поддержке подчеркивается многими исследователями.

При ближайшем рассмотрении оказывается, что потребность детей в признании и поддержке — это их стремление к общению, потому что только в результате этой деятельности они могут получить от окружающих оценку своей личности и реализовать стремление к общности с другими людьми.

Это общение не составляет «служебную» часть более широкой деятельности ребенка — познавательной или продуктивной, а обособлено от остальных видов взаимодействия и замыкается на себя. Характерной особенностью описываемого рода общения следует признать его сосредоточенность на личности людей — на личности самого ребенка, который ищет поддержки; на личности взрослого, который выступает как носитель правил нравственного поведения, и других людей, познание которых служит, в конечном счете, делу самопознания детей и познания ими социального мира. Поэтому мы и назвали мотивы третьей группыличностными.В отличие от познавательных и деловых мотивов общения, которые играют служебную роль и опосредствуют более далекие, конечные мотивы, рождающиеся из потребностей во впечатлениях и в активной деятельности, личностные мотивы получают в деятельности общения свое конечное удовлетворение. В качестве этого последнего мотива перед ребенком предстает взрослый человек как особая личность, как член общества, представитель определенной его группы.

Ведущие мотивы общения. Познавательные, деловые и личностные мотивы появляются в период становле­ния коммуникативной деятельности практически одно­временно. В реальной жизненной практике ребенка все три группы мотивов сосуществуют и тесно переплета­ются между собой. Но в разные периоды детства их относительная роль изменяется: то одни, то другие из них занимают положение ведущих. Причем речь идет не об индивидуальных особенностях взаимоотношения разных мотивов [4], а об особенно­стях именно возрастных, типичных для большинства или для многих детей соответствующего возраста. Выдвижение на передний план определенной группы мотивов связано с изменением содержания общения, а последнее отражает особенности общей жизнедеятель­ности ребенка: характер его ведущей деятельности, степень самостоятельности.

Полученные факты показали, что в первом полуго­дии жизни ведущим мотивом общения детей с взрослы­ми является личностный мотив. Он олицетворяется в персоне взрослого как ласкового доброжелателя, который в то же время служит центральным объектом познания и деятельности детей.

Начиная со второго полугодия жизни и позднее, вплоть до 2,5 лет, ведущим становится деловой мотив общения. Он воплощается в лице взрослого как искус­ного партнера по игре, образца для подражания и эксперта по оценке умений и знаний ребенка. В раннем возрасте дети продолжают ценить внимание взрослого, радуются его похвалам [9], но на первое место у них выдвига­ется стремление к совместной деятельности и соответст­венно те качества взрослого, которые делают из него хорошего партнера в этом деле. «Пустая», ни с чем не связанная ласка обычно раздражает малыша, застав­ляет его увертываться от поглаживающей руки, а похвала за успешное действие вызывает и особую радость ребенка, и даже опережающий ее поиск отношения взрослого.

В дошкольном возрасте в становлении мотивов общения наблюдаются три периода: сначала ведущее место занимают деловые мотивы общения, затем познавательные и, наконец, как у младенцев, личностные.

Литература

1. Бернштейн H.А. О построении движений. — M., 1947.—254 с.

2. Бижу У., Баер Д. Некоторые методологические достижения функционального анализа процесса развития ребенка//Изучение раз-вития и поведения детей. М., 1966. С. 199—240.

3. Божович Л. И. Личность и ее формирование в детском возрасте — М., 1968. —464 с.

4. Власова H.H. Изучение особенностей доминирования у детей младшего школьного возраста//Вопр. психологии. 1977. N 1. С. 97-106.

5. Выготский Л.С. Младенческий возраст//Собр. соч.: В6 т. — М., 1984.—Т. 4—С. 269—317.

6. Кистяковская M. Ю. Развитие движения у детей первого года жизни. — М., 1970—224 с.

7. Леонтьев А.Н. Избранные психологические произведения: В 2 т. —M.. 1983.

8. Пейпер А. Особенности деятельности мозга ребенка.— М., 1962. — 519 с.

9. Сорокина Т.M. O некоторых индивидуально-возрастных особенностях общения детей раннего возраста//Вопросы обучения и воспитания. Горький, 1978. С. 142—154.

10. Спок Б. Ребенок и уход за ним.—М., 1971.—456 с.

11. Berline D.E. Conflict, arousal and curiosity. N.Y., 1960. – 274 p.

12. Bruner J. S. Beyond the information given: Studies in the psychology of knowing.—L., 1970.—216 p.

13. Cantor G.N. Reactions of infants and children on complex and new stimuli//Advances in child development and behavior. N.Y., L., 1963. P. 114—147.

14. Dunn J. Distress and comfort.—Cambridge; Mass, 1977. —208 p.

15. Elkind D. Cognitive growth cycles in mental developmcnt//Neb-raska Simposium on motivation. 1971. Vol. 19. P. 1—31.

16. Fantz R.L. Pattern discrimination and selective attentions as determinants of perseptual development from birth//Perceptual deve-lopment in children. N. Y., 1966. P. 64—91.

17. Gibson J. Growing up: A study of children.—Reading, Mass. 1978. —526 p.

18. Наrlow H.F., Наrlow M. Learning to love//Amer Sci. 1966. Vol. 55. N 3. P. 293—315.

19. McGrow M. The neuromuscular maturation of the infant.—N. Y., 1943. —284 p.

20. Piaget J. The child's conception of physical causality. – L. 1930. —120 p.

21. Plaget J. The construction of reality in the child. - N. Y., 1954. -135 p.

22. Ribble M. The right of infants: early psychological needs their satisfaction. — N. Y., 1943.— 172 p.

23. Spitz R. Hospitalism: an inquiry info the genesis of psychiatric conditions in early childhood//Psychoanal. Study o Child. N. Y., Vol. 1. P. 53—74.

24. Spitz R. Hospitalism: a follow up report on investigations des-cribed in Vol. 1., 1945//Psychoanal. Study of Child. N. Y., 1945. Vol. 2.
P. 11—31.

25. Spitz R. Anaclytic depression: an inquiry into genesis of psychi-atric conditions in early childhood //Psycholog. Study of Child. N. Y., 1946 b. N 2. P. 217—234.

 

Альфред Адлер
МОТИВ ВЛАСТИ[71]

Адлер (Adler) Альфред (1870–1937) – австрийский психолог и врач, один из наиболее видных представителей психоанализа, создатель школы «индивидуальной психологии». Изучал медицину в Венском Университете, начал карьеру как офтальмолог, однако вскоре переключился на общетерапевтическую практику, из которой и вынес впоследствии ключевые для его концепции понятия неполноценности отдельных органов и компенсации. В 1907 году вошел в группу под руководством З. Фрейда, которым был назначен президентом Венского Аналитического Общества. Несмотря на это, активно критиковал Фрейда, а в 1911 году покинул группу с девятью сподвижниками и организовал Общество Свободного Психоанализа, которое затем было превращено в Общество Индивидуальной Психологии. Во время Первой Мировой войны работал врачом в австрийских войсках, тогда же начал разрабатывать понятие «социального интереса». В 1926 году был впервые приглашен с лекцией в США, а в 1934 окончательно эмигрировал туда с семьей. Редактор и соредактор ряда научных журналов.

Сочинения: The Neurotic Constitution (1912); The Practice and Theory of Individual Psychology (1927); Understanding Human Nature (1927); Problems of Neurosis: A Book of Case Histories (1929); The Science of Living (1930); What Life Should Mean to You (1931); Social Interest: A Challenge to Mankind (1933) и др. В рус. пер.: Практика и теория индивидуальной психологии (1993); О нервическом характере (1997); Воспитание детей. Взаимодействие полов (1998); Понять природу человека (2000).

 

Быть большим! Быть могущественным! Вот всегдашнее стремление всех маленьких или чувствующих себя малень­кими. Всякий ребенок тянется к высоким целям, всякий слабый – к превосходству, всякий, кому недостает надеж­ды, — к вершинам осуществления: отдельный человек так же, как и масса, народы, государства и нации. Это извечное стремление людей есть попытка преодолеть чувство своей недостаточности, незащищенности, слабости. Но для того, чтобы двигаться в этом направлении, им нужен путеводный образ, указывающий будущее. Выдуманный идеал совер­шенства слишком невнятен для того, чтобы выполнять эту роль. Ищущий дух формирует конкретный идеал, помо­гающий уверенно идти избранным путем. Видит ли че­ловек свою цель в том, чтобы стать кучером, врачом, донжуаном, другом, тираном, – он всегда усматривает в этом высшее осуществление и утверждение своей сущности. По­может ли этот идеал осуществить себя при данных конк­ретных обстоятельствах, зависит от подготовки человека, от его умений, от выбора метода, от его оптимистической активности, с одной стороны, и от соответствия внешним возможностям, с другой. В отношении первых факторов мы можем предъявлять требования к образованию, пос­ледние же нужно уметь познавать и распознавать. Все эти факторы взаимозависимы и оказывают друг на друга вза­имное влияние.

Мы бы могли много сделать для выбора правильного жизненного пути, если бы располагали точным знанием о внешних обстоятельствах. Многое из того зла, которое пор­тит жизнь людей, можно было бы переносить гораздо легче и даже одерживать над ним верх, если бы мы не просто жаловались на судьбу, но видели в этих трудностях выра­жение сложного развивающегося и прогрессирующего дви­жения. Мы все страдаем от того, что находимся в таком моменте развития, который благодаря творческой силе че­ловечества должен быть преодолен. Представитель инди­видуальной психологии может с уверенностью утверждать, что всеобщее и личное страдание всегда связаны между собой, потому что мы сегодня строим наш путеводный идеал не столько на основе чувства общности, сколько на основе [цели] личного могущества. Огромное количество трудновоспитуемых детей, невротиков, сумасшедших, ал­коголиков, кокаинистов, морфинистов, уголовников и са­моубийц представляют собой, в конце концов, сходную картину: борьба за личную власть или неверие в возмож­ность достичь этого посредством общеполезной деятель­ности. Наш путеводный идеал, который в настоящее время выступает в законченной форме как стремление к превос­ходству над другими, конкретизируется как власть над дру­гими, и эта проблема стоит перед каждым на переднем плане, оттесняя все другие и оказывая влияние на всю нашу душевную жизнь.

Как это зло пришло в мир? Стремление к личной власти представляет собой форму конкретизации стремления к совершенству! И ее искушение особенно сильно в нашей культуре. Понятная ошибка, подражание бесконтрольной природе, когда совершенство одного достигается путем жес­токого торжества над более слабым. Но даже и в животном мире есть немало моментов, смягчающих борьбу: социаль­ные, стадные инстинкты, которые, по-видимому, служат защите вида и предотвращают его уничтожение. В человеке же зов чувства общности сильнее. Ибо в отличие от при­родных существ и вопреки жестокости жизни союз с себе подобными для него гораздо более насущен. Без разветв­ленного разделения труда он обречен на гибель. Господство мужчины над женщиной лишает его высшего эротического наслаждения. При более развитом состоянии культуры это должно привести к бунту женщины против отведенной ей роли, а это составляет угрозу самому существованию че­ловеческого рода. В этом смысле народы с менее высоким уровнем культуры имеют преимущество.

Основываясь на результатах исследований индивиду­альной и массовой психологии, можно утверждать: стрем­ление к личной власти — это роковое заблуждение, отрав­ляющее жизнь человеческого общества. Тот, кому дорого человеческое общество, должен отказаться от стремления пересилить других. Самоутверждение посред­ством насилия представляется многим самоочевидной мыслью. Мы даже добавим: простейшим путем ко всякому благу и всему, что обещает счастье, кажется именно путь власти. Но когда же в жизни людей или в истории чело­вечества такое намерение удавалось осуществить? Насколь­ко мы можем видеть, даже малая толика насилия всегда вызывает противодействие, даже там, где мы имеем дело с придавленными гнетом людьми: патриархальная система, просвещенный абсолютизм — ужасные примеры тому. Даже с богами своими ни один народ не примирился без неко­торого противодействия. И если человек или народ попадает в зависимость от другого, в нем сразу же — явно или скрыто — пробуждается дух сопротивления, который не исчезнет, пока не падут все оковы. Победоносная борьба пролетариата против гнета капитализма отчетливо свиде­тельствует о таком ходе развития, хотя возрастающая мощь организации рабочих может при неосторожном образе действий вызвать большей или меньшей силы внутреннее со­противление у вялых натур.Там, где свои вопросы решает власть, она, навязывая свои намерения и цели, приходит в столкновение с волей к власти отдельных людей и вы­зывает их противодействие.

Яд главенства проникает даже в родительскую любовь и под именами авторитета и заботы о детях ведет к утвер­ждению видимости превосходства и непогрешимости. И тогда перед детьми возникает задача перерасти своих вос­питателей. Та же картина и в отношении учителя. Также и в любви мы видим множество уловок и попыток под­чинить себе своего партнера. Жажда власти у мужчины домогается со ссылкой на «природное установление» под­чинения со стороны женщины; в результате — безрадостная картина разрушения всех непосредственных отношений и паралич созидающих ценности сил. Даже любимые игры детей обнаруживают для искушенного взгляда целую сис­тему способов удовлетворения стремления к господству.

Однако современные данные исследований душевной жизни показывают, что черты стремления к господству, честолюбие и стремление к власти над другими вместе со всеми сопутствующимиим явлениями не являются врож­денными и неизменными. Скорее они прививаются детям с раннего возраста: ребенок воспринимает их из атмосферы, пропитанной жаждой власти. В нашей крови все еще есть тяга к опьянению властью, и наши души становятся мя­чиками в игре стремления быть наверху. Только одно может нас спасти — недоверие к господству. Наша сила заклю­чается в убеждении, в организующей силе, в мировоззре­нии, а не в силе оружия и чрезвычайных законах. Эти средства уже доказали свою негодность в борьбе других могущественных сил.

Мы же избираем путь и тактику, исходя из нашей высшей цели, — развития и укрепления чувства общности.

Человек может подавлять в себе чувство общности, но он не может задушить его. Человеческая душа в ослеплении может попытаться освободиться от логики. Самоубийство — пример своеволия жизненных сил, пытающихся отрицать инстинкт жизни. Но и логика, и инстинкт жизни суть ре­альности, присущие обществу. Бунт против них — это грех против природы и против святого духа человеческой общнос­ти. Но не легко подавить в себе здравый смысл. Преступнику требуется ввести себя в раж, чтобы заставить замолчать свое чувство общности, — будь то до или после преступления. Предоставленные сами себе юнцы группируются, ибо таким образом они как бы делят на всех чувство ответственности и тем самым уменьшают ответственность каждого. Расколь­ников целый месяц лежал в постели, размышляя над тем, Наполеон ли он или вошь. Но после, уже поднимаясь по лестнице с целью убить старую и бесполезную старуху-про­центщицу, он не может унять сердцебиения. Это голос чувства общности, звучащий в его крови. Война — это вовсе не продолжение политики другими средствами, а величайшее преступление перед человечеством. Какая масса лжи, насилия, изощренного подстрекательства, разжигания низких страстей потребовалась для того, чтобы заткнуть рот возмущенному голосу человечности!

Волны, порождаемые стремлением к власти в обществе, проникают и в детскую комнату. Властные притязания родителей, отношения низа и верха в доме, привилегии маленьких неизбежно внушают