Предмет любой науки, в том числе и юридической, — это то, что эта наука изучает. Так, по крайней мере, считается в классическом науковедении. Такой подход проистекает из идеи репрезентатизма и корреспондентской теории истины, сформулированной А. Тарским. Отсюда следует имеющая мифо-религиозную основу[36] идея о том, что предмет науки образуют объективные законы бытия (соответствующей формы материи). Однако с позиций постклассической эпистемологии, которая ставит под сомнение эти исходные постулаты классического науковедения, предмет науки следует рассматривать как рефлексивное отношение субъекта и объекта, включенное в процесс интерсубъективной коммуникации. Предмет науки, следовательно, это не сама по себе объективная реальность (в таком случае предмет науки не отличим от объекта) и даже не ее рефлексивный образ[37], а гносеологическое отношение познания (восприятия, описания, объяснения, интерпретации и, насколько это возможно, предсказание) субъектом выделяемой из объекта его определенной части (стороны, аспекта) с последующей практической деятельностью по его использованию. Это свидетельствует о том, что предмет науки вообще и юриспруденции в частности определяется как объектом (в нашем случае — спецификой правовой реальности), так и субъектом (факторами, с субъектом связанными)[38]. Рассмотрим эти факторы, определяющие предмет юридической науки, подробнее.
Прежде всего, предмет юриспруденции зависит собственно от того, что изучается. Очевидно, что изучать правовую реальность — это одно, а звезды на небе — несколько иное. Однако образ права формируется «позднее» (после его описания, объяснения и интерпретации) и на основе тех обстоятельств, которые были обозначены как субъективные (относящиеся к субъекту, а не к креативной воле субъекта)[39].
Предмет юридической науки зависит от уровня накопленных знаний связанного с историей соответствующего общества. Очевидно, что по мере «взросления»[40] социума представления о праве изменяются в сторону их уточнения[41]. При этом изменяется акцент субъекта познания на те или иные стороны объекта в силу их актуальности для данного социокультурного контекста — соответствующего общества. Смена актуализации той или иной стороны объекта обусловлена как объективными обстоятельствами (спецификой состояния общества), так и сме-ной доминант (универсалий, по терминологии В. С. Степина, или эпистем, если следовать словарю М. Фуко) культуры — господствующих в данное время в данной цивилизации представлений о мире, человеке в нем и т. д. Так, эпистема Нового времени (эпохи Просвещения) определила юснатуралистическое представление о праве и, соответственно, предмет юридической науки. Позитивистская эпистема — это ориентация на внешние признаки права, вследствие чего изменяются и границы предмета юридической науки.
Принципиальное значение для определения предмета юриспруденции играет тип цивилизации, в которой существует эта дисциплина и к которой принадлежит субъект, его конструирующий. Разные типы цивилизаций обусловливают различные образы правовой реальности[42] и отличающиеся друг от друга правовые системы. В результате предмет юридической науки (как и ее существование) получает специфические именно для данной культуры (цивилизации) характерные черты. Несмотря на процессы глобализации культурные различия продолжают оказывать(а может быть, и усиливают) определяющее воздействие на научную деятельность и ее предмет[43]. Это доказывается тем несомненным фактом, что наука не может существовать вне научного сообщества. А последнее является носителем специфических культурных особенностей соответствующего социума. Это же касается и специфики социальной стратификации данного общества, того места, которое в нем занимает наука (и юриспруденция в частности). В социальной психологии доказано, что классовая принадлежность во многом обусловливает специфику восприятия любого социального явления[44], в том числе и права. Вышеизложенное необходимо отличать от вульгарного социологизма, коим страдают наиболее радикальные концепции социологии знания. Социальный контекст, несомненно, оказывает значительное влияние как на отдельного представителя научного сообщества, так и на всю совокупность ученых. Однако это воздействие не прямое, а опосредованное, в частности, существующими ценностями и нормами науки, ее внутренней структурой, категориальным аппаратом и другими факторами, преломляющими и адаптирующими социокультурное воздействие. В то же время нельзя не обращать внимание и на процесс трансляции и даже переноса и заимствования научных знаний, как в исторической ретроспективе, так и в кросс-культурном аспекте (речь идет о навязывании образцов науки, в том числе юридической, Западом всем остальным регионам мира). В любом случае отрицать влияние социокультурного контекста на формирование предмета теории государства и права невозможно, как и не следует его переоценивать, считать, что он прямо и непосредственно его (предмет) определяет[45].
На предмет юриспруденции влияет также отношение социума к данной дисциплине, выражающееся как в применимости соответствующих знаний на практике, так и в институционализации этой дисциплины. Важным показателем востребованности научной дисциплины в этой связи выступает ее престиж в общественном сознании и, как следствие, ее выбор абитуриентами. Парадоксальным образом возникновение юридической науки непосредственно было связано с преподаванием римского права в первых средневековых университетах[46].
Необходимо обратить внимание и на зависимость предмета науки (а следовательно, и юридической) от господствующих социальных и научных представлений, существующих в данном обществе. Эта зависимость прекрасно показана представителями школы П. Бурдье, продемонстрировавшими, что даже статистика, казалось бы, неангажированная наука, оперирующая «объективными» данными, является «ставкой в борьбе за символическое доминирование». Выбор объекта социологического исследования, способ классификации явлений внешнего мира и их номинации всегда избирательны и зависят от позиции субъекта в поле символического капитала[47].
Предмет юриспруденции зависит и от того, какой тип правопонимания господствует в данную эпоху, в данной культуре и в данном научном сообществе[48]. Представитель юснатурализма основной акцент будет делать на природе человека, обусловливающей вечные и неотчуждаемые права личности; сторонник позитивизма — на внешних формах права; социолог права — на влиянии общества на право и права на общество. Между этими подходами к определению предмета юриспруденции, несомненно, существуют точки соприкосновения. Все они, например, не могут не включать в предмет этой дисциплины нормы права. Однако понимаются нормы права сторонниками различных концепций правопонимания по-разному: как «природа человека», статья нормативно-правового акта или обычай.
Таким образом, вышеизложенное позволяет сформулировать промежуточный вывод: предмет юридической науки не является заданным, но конструируется[49] субъектом в рамках объекта. Определение предмета науки — это активная деятельность субъекта, но отнюдь не произвольная: она обусловлена как объектом, так и историческим и социокультурным контекстом, о котором речь шла выше.
После рассмотрения контекста предмета юриспруденции необходимо обратиться к анализу субъекта, конструирующего предмет. Проблема субъекта социальной (и правовой) реальности и ее познания актуализируется в конце 60-х годов ХХ в. в постструктурализме, а затем в постмодернизме и связывается с утратой субъектом социокультурной идентичности. В 1968 г. Р. Барт провозгласил «смерть субъекта (автора текста)»[50], а в 1969 г. эту же мысль развил М. Фуко[51]. Постструктуралисты и постмодернисты показывают, что субъект обусловлен (жестко детерминирован) социокультурной и исторической ситуацией, за пределы которой ему не вырваться. Насилие структуры над субъектом — главный мотив исследований Р. Барта, Ж. Делеза, М. Фуко и других основоположников постмодернизма[52].
Вышесказанное имеет самое непосредственное отношение к юриспруденции: кто создает и познает право, кто ответствен за последствия того и другого? Насколько депутаты Государственной думы РФ являются действительными авторами познанной необходимости в законотворчестве и ее реализации в нормативно-правовом акте? Насколько произволен судья в принятии судебного прецедента? По мнению Ю. Батлер, автономность субъекта — иллюзия, так как он является продуктом социальности[53]. Эту же мысль несколько иначе выразил Л. И. Спиридонов в работе «Социология уголовного права»[54]. Общественные отношения, по его мнению, определяют социальную обусловленность уголовного права, как и всего правопорядка, и, следовательно, любого социально-значимого поступка каждого отдельного индивида и в конечном счете даже его биографические особенности. Это не означает, что индивид «запрограммирован» ими на конкретные поступки. Они (господствующий тип социальных связей) определяют рамки поведения, выйти за которые индивид не может (как нельзя быть тем, статус кого еще не возник). Свобода воли существует только внутри этих рамок. Изменить их отдельному человеку, даже харизматическому лидеру, не под силу.
Субъект права и его познания, конструирующий предмет юриспруденции внутренне диалогичен. Диалогичность субъекта состоит не просто в его противоречивости, но в постоянном воспроизведении им взаимообусловленности и взаимного перехода противоположных его моментов, сторон. Главной характеристикой так понимаемого субъекта выступает диалог индивидуального и общественного, являющийся главным противоречием социального мира. М. М. Бахтин выразил это термином «полифоничность» (многоголосие субъекта) — включающий, как минимум, два «голоса» — личности и общества. Напряжение (диалог) между ними является основанием нетождественности индивида самому себе[55] и, добавим от себя, трансцендентности — выхода за собственные (обусловленные социумом) рамки.
Эта диалогичность раскрывается Л. И. Спиридоновым применительно к диалектике индивидуального и общественного правосознания[56]. В процессе индивидуальной социализации общественное правосознание — господствующие идеи и представления — доминирует над индивидуальным, формируя его. После завершения правовой социализации, когда правосознание, принадлежащее выдающимся мыслителям, религиозным, политическим деятелям, сформировалось, оно «опережает» общепринятые концепции и представления, если в них вносится нечто новое. Внесение правовой инновации и есть проявление процесса трансцендирования субъекта правотворчества. Таким образом, автономность субъекта познания права состоит в его «опережающей рефлексивности» по отношению к господствующей точке зрения.
Каково содержание предмета юридической науки? Классическое науковедение одно из главных отличий науки от «ненаучных» форм знаний видит в том, что именно наука изучает закономерности соответствующего объекта. Другими словами, предмет науки, с этой точки зрения, образуют закономерности, изучаемые наукой. Поэтому предмет юриспруденции образуют закономерности возникновения, развития и функционирования правовых явлений. При этом закономерность (или закон) — это связь сущностей явлений, процессов, порядок или последовательность их возникновения, изменения и развития, действующие при определенных условиях[57].
По поводу приведенной точки зрения следует заметить, во-первых, что предмет юридической науки образуют не сами по себе, например, закономерности, но знания, представления о них субъекта. Не случайно В. М. Сырых говорит о «познанных закономерностях», утверждая далее, что структуру правовой науки образует не юридическая практика, а знания[58]. Во-вторых, большинство сложных систем (а право, несомненно, относится к числу таковых) являются диссипативными[59], т. е. открытыми (постоянно обменивающимися веществом и энергией со средой), неравновесными (характеризующимися неустойчивой внутренней структурой) и нелинейными (способными к самоорганизации). Устойчивое состояние в таких системах образуется из синтеза порядка и хаоса, которые не могут существовать один без другого, так как являются условиями существования друг друга[60]. Такие системы можно представить также в виде аутопойетических[61], характеризующихся постоянным самосозиданием, осуществляющимся в процессе коммуникации. В них нет заранее предопределенного единства и иерархичности (ее элементы не атомы, а события не объединены в фундаментальную целостность)[62]. Идеи аутопойезиса использовал в своих исследованиях Н. Луман. В частности, его знаменитое определение права как «продолжение коммуникации другими способами» свидетельствует о том, что задача права состоит в редуцировании до минимума сложности (контингентности) перенасыщенного возможностями мира через разрешение конфликтов[63]. Все это свидетельствует о том, что признание существования законов (по крайней мере, в их классическом варианте), наиболее важным из которых является причинно-следственная зависимость, сегодня достаточно проблематично. Н. Н. Моисеев в этой связи пишет, что закон причинности «нельзя доказать логически и вывести из каких-либо других аксиом. Или даже четко определить... Нам следует набраться мужества отказаться от тривиального представления о причинности, когда нам кажется, что одни и те же “причины”, действующие на один и тот же “объект”, обязательно должны порождать одни и те же следствия»[64]. Р. Будон небезосновательно заявляет, что крах теорий социального изменения, которые строились на основе прогнозов и были опровергнуты самой жизнью, произошел из-за господства в классической науке закономерностей, рассматривавшихся как универсальные и вневременные. Это заставляет пересмотреть теорию причинности и, соответственно, представление о социальных (добавим от себя — и политико-правовых) закономерностях[65].
Если можно говорить о правовых закономерностях, знания о которых образуют предмет юридической науки, то лишь как об условных и вероятностных тенденциях. Такого рода тенденции, несомненно, существуют в науке (собственно этим наука отличается от собрания нарративов — рассказов). Но они действуют только при определенных исторических и социокультурных условиях и проявляются как закон больших чисел. В. М. Сырых по этому поводу пишет: «Одна и та же объективная закономерность в различных конкретно-исторических условиях проявляет себя по-разному, действует инвариантно. И доказать преимущество какого-либо одного варианта перед другим, апеллируя к познанным объективным закономерностям, не представляется возможным... Методом проб и ошибок, последовательно проверяя научные теории, государство устанавливает более или менее эффективную систему действующего права»[66]. Тенденции функционирования правовой реальности, описываемые, объясняемые и интерпретируемые категориями юридической науки, и образуют содержание ее предмета.
Предмет юриспруденции, если подходить к нему с позиций постклассической эпистемологии, является внутренне диалогичным. Классическая наука, в том числе и юридическая, исходила из примата одной стороны наиболее важной антиномии социального мира (личность — общество). В результате господствовал либо методологический (превращающийся в онтологический) индивидуализм, представленный, например, индивидуалистическими теориями естественного права[67] или общественного договора, либо органицизм, выраженный в концепциях исторической школы права или институционализма. Первые постулировали приоритет самоволящего индивида, который по своему разумению устанавливает социальные институты, тогда как вторые в качестве основания утверждали социальное целое, выводя его из постулируемой объективной потребности (духа нации или солидарности)[68].
Диалогическая эпистемология (и онтология) в качестве основания считает не один из аспектов (сторон) социального образования, а процесс их взаимообусловленности и взаимоперехода[69]. Так, социальный (и политико-правовой) институт есть безличностная связь между социальными (правовыми) статусами (характеристика органицизма), воспроизводимая конкретными действиями персонифицированных субъектов. Государственный служащий, например, в таком случае — это «диалог» (взаимообусловленность) юридического статуса и конкретного человека — носителя должностной компетенции. Другой не менее важной антиномией социального мира является противоречие идеального и материального. Их диалогичность проявляется в том, что любое социальное (и правовое) действие, процесс, явление «сопровождается» (воспроизводится, моделируется, при этом всегда частично, но включая характеристики, не присущие материальному объекту) его идеальным образом. Последний всегда содержит те стороны и аспекты социального явления, которые непосредственно не наблюдаемы[70]. Так как любой образ (знак) имеет материальный референт, объективированный хотя бы словесно (когда речь идет, например, о симулякрах), то, следовательно, право — это не фикция, но система знаков, которая реализуется в определенных объективированных и потому материальных формах. Все это свидетельствует о необходимости учитывать (вводить в предмет юриспруденции) как объективные (материальные) характеристики права, так и представления о них субъекта правовой реальности.
И последнее замечание, касающееся предмета юридической науки. «Право, — неоднократно повторял вслед за Гегелем и Марксом Л. И. Спиридонов, — лишь момент общества, реально существующий как элемент (сторона) социально-экономической формации. Оно не имеет собственной истории, отдельной от истории социальной»[71]. Он отмечает также: «Право, нравственность, искусство или религия не могут быть воспроизведены в самостоятельной, т. е. несоциологической, а лишь юридической, этической и т. д. теории, не признающей общество непременной предпосылкой всех своих последующих рассуждений. Не обладает такой «самостоятельностью» и экономика. Все общественные науки социологичны по самому своему существу...»[72]. Это говорит о том, что право (и предмет юриспруденции) обладает лишь относительной самостоятельностью и не может быть отгорожен «китайской стеной» от политики, экономики и других социальных явлений. Не случайно В. М. Сырых к предмету юриспруденции относит и неправовые явления: «Невозможно познание предмета общей теории права без системного и целенаправленного вторжения в сферу неюридического»[73]. Значительный интерес в этой связи представляют исследования американской школы «Правового реализма» и их продолжателей, показавших, что на принятие судебного решения оказывают огромное влияние политика, экономика, биографические особенности судьи, его личностные пристрастия и другие обстоятельства «человеческого фактора»[74].
Таким образом, содержание предмета юридической науки образует система категорий, описывающих, объясняющих и интерпретирующих диалогичность правовой реальности.