Функцию раздробления и одновременно соединения фраз впоследствии могли брать на себя отдельные формульные обороты и повторы значимых слов и словосочетний. Формульные конструкции речи или повторы имен, по всей видимости, оформлялись в качестве компенсации недостаточного, но интенсивно развивающегося синтаксиса. Обращенные к природе имен и номинативных выражений, языковые формулы и клише помимо сакрализации новых имен представляли собой средство перекодировки (своего рода «удержания») знакомых имен, в том числе, посредством придания им дополнительных оттенков, задающих новые аспекты значений, и т.п. Это способ актуализации, одновременно декларирующий незыблемость института традиционных имен, является сугубо традиционным и обязательным условием жизнеспособности естественного языка.
Языковые формулы и клише служат наряду с целями выделения значимых структур смысла также обозначению сигнала для простой смены ролевых позиций, превращающей говорящего в слушателя, обеспечивая переход солирующей партии от одного к другому в разрывах хорового исполнения и т.п. Таковую функцию некогда выполняли передаваемые друг другу по завершении собственной «речевой партии» ветви растений, как, например, оливковые ветви в платоновской Академии, переходящие от одного юноши к другому, или сучковатый посох произносящего свою партию оратора у исполнителей эпических поэм Гомера. «Очередь на песню-сколий передается за столом вместе с веткой, которая переходит из рук в руки исполнителей»[30], аналогичную функцию исполняет сплетенный крестьянами из трав и цветов венок, передаваемый в аграрном ритуале от исполнителя к исполнителю солирующих партий. Таким образом, формульные обороты и целые хоры эксплуатируют, как правило, ту же растительную тему. Внедрение растительных знаков, разрывающих речевой поток и, одновременно, интенцирующих каждое новое солирующее включение, гарантировало поддержание хрупкого звучания индивидуального голоса мощным движением хорового мелоса.
В славянской традиции аналогичную функцию выполняют коллективно исполняемые припевы обрядовых урожайных песен и ритуальных песен, использующих магические растительные семантемы «Кострома» (от «костра» - метелка колосящегося злака), «Виноградье», «Овсень». Сходную магическую семантику имело представление о самой функции «вьюнишных» (от ‘виться, расти, плестись’) песен. «Общей чертой отношения к слову как к магической силе является неконвенциональная трактовка языкового знака, т.е. представление о том, что слово – это не условное обозначение некоторого предмета, а его часть, поэтому например, произнесение ритуального имени может вызывать присутствие того, кто им назван […] Истоки неконвенционального восприятия знака лежат не в изначальном фидеизме сознания, но в первичном синкретизме отражения мира в человеческой психике – это одна из фундаментальных особенностей дологического мышления. Таким было мышление первобытного человека…»[31]. Аграрный миф на определенном этапе органичен таковому мышлению.
На раннем этапе глоттогенеза знаки растений могли служить мелико-ритмической и смысловой организации речи, а впоследствии, включенные в формат традиции, они компенсировали жесткость устанавливаемых традиционным каноном языковых правил. Сама фразовая структура, представляющая собой последовательность ветвящихся значений, ассоциировала с растением. В лингвистике закрепилось устойчивое именование таковых последовательностей в качестве синтаксических, деривативных структур – «деревьев». Возможно, с отмеченной темпорированной функцией ветвящейся структуры связана избыточность формы метафорического: «расцвечивающая» или «украшающая» оформленность метафоры, венчающей завершенную фразу, отрезок высказывания или фрагмент речи.
Столь бросающаяся в глаза при знакомстве с античной поэзией «избыточность метафорического» представляется «цветком смысла» на ветви последовательности языковых значений. Формальный аспект такого рода семантики предопределяет уже не только ее смысловую (понятийную), но и стилеобразующую роль. О.М.Фрейденберг особо отметила связь античной метафоры с растительной, астральной или хтонической метафорикой[32]. Если же учесть, что судьба растения – это история (миф) восхождения из подземного (хтонического) состояния к небесному (астральному), и связи цветения с солярной символикой, то можно предположить, что семантика растения покрывала собой все возможные вариации метафорической вариативности. Темы восхождения из преисподней и достижения путем страданий небесного (вечного) состояния – основные мотивы древневосточных сюжетов и сценариев античных мистерий.