Современная жизнь чаньского монаха — это сложнейший комплекс принципов, сформулированных великими патриархами. Примечательно, что хотя в сровременных чаньских монастырях существуют строгие кодексы и уставы, которые соблюдаются всеми без исключения монахами, превыше них стоит целый ряд сутр, где сформулированы принципы миросозерцания, достойные истинных монахов. Основным трудом считается знаменитая «Алмазная сутра», где речь идёт о важнейших принципах веры. Другой же труд — «Сутра помоста шестого патриарха» — стал главным руководством по чаньской медитации и правилам жизни.
Автор этого произведения — шестой чаньский патриарх Хуэй-нэн (VII в.) — человек, который фактически и сформировал окончательный чаньский канон. В детстве он был простым продавцом хвороста и однажды на рынке, услышав как монах читает нараспев «Алмазную сутру», был столь поражён мудростью её слов, что тотчас отправился в буддийский монастырь. Он так никогда и не научился ни читать, ни писать, но лучшего учителя чаньская традиция не знала, и поэтому ученики старательно собирали все его проповеди. Так и родился сборник, названный «Сутрой помоста», поскольку именно с пастырского помоста произносил Хуэйнэн свои проповеди.
В светской литературе по буддизму, в том числе и в отечественной, укоренилось мнение будто представители Северного и Южного направлений, сложившихся к VII в., были непримиримыми противниками, между ними велись бесконечные, изнурительные и в сущности абсолютно бесплодные споры. Реальность же является более ёмкой и многогранной.
Сам Хуэйнэн называл разделение на «внезапное» и «постепенное» Просветление «пустыми речами». Всё зависит не от концепции, которая всегда есть чисто умозрительное, отвлечённое построение, а от конкретного человека, от его способностей, от учителя, что наставляет его. Патриарх писал: «Изначально в истинном учении не было разделения на „внезапное" и „постепенное", просто в самой природе человека заложено разделение на разумное и тупое. Глупые люди совершенствуются в „постепенном", а разумные сближаются с „внезапным". Если ты познал собственное сердце, если ты узрел собственную природу, то для тебя не существует таких различий. Поэтому настаивать на „внезапном" или „постепенном" — это лишь придерживаться пустых названий, что царят в суетном мире».
Основой шаолиньской чань-ской школы считаются две составляющие — самадхи(медитативная концентрация) и праджня (высшая мудрость).
Казалось бы, эти два принципа не представляют ничего нового по отношению к другим буддийским школам, однако чаньское братство внесло абсолютно новый оттенок в их осмысление. Дело в том, что в других школах, например в тяньтай, самадхи и праджня были разделены и считались как бы двумя ступенями на пути к достижению состояния бодхисаттвы. Хуэйнэн же заявил, что «придерживаться такого взгляда равносильно тому, что утверждать, будто Закон (буддийская дхарма) имеет два проявления». Этим и было заложено начало концепции «недвойственности».
«Чему подобны созерцание и мудрость? Подобны они свету и светильнику. Если есть светильник, то существует и свет, без светильника же наступает тьма. Светильник — это основа для света, а свет — это использование светильника. И хотя по своим названиям они различны, в своей основе они едины. Вот такова дхарма созерцания и мудрости».
Но что же такое чаньская медитация, столь прославленная во всём мире? Может, это сидение в неподвижности, многочасовая концентрация? Действительно, такая практика присутствует в шаолиньской школе, в специальном полутёмном молельном зале проходят двух-трёх часовые сеансы медитации, порой по несколько раз в день. Существуют периоды и так называемого «большого созерцания», когда в течение недели-двух монахи ничем не занимаются и только сидят в недвижимости, прозревая принцип дхармы. Старшие монахи практикуют дхьяну в высокогорной пещере Бодхидхармы, где первоучитель провёл, по легенде, девять лет, не вставая. Сегодня реальные подвиги духа значительно скромнее, монахи проводят в созерцании семь дней, соблюдая полный пост.
Шаолиньские монахи считают сидячую медитацию лишь небольшой частью общего комплекса достижения высшей мудрости — ведь само по себе сидение в неподвижности ничего не даёт человеческому духу, ибо Хуэйнэн учил: «Практикующие самадхи прямо говорят: „Сиди в постоянстве, не двигаясь; не возбуждай сердце иллюзиями — это и есть самадхи"». Таким образом, шаолиньские монахи ведут речь не о «способах сосредоточения», «методах медитации», но прежде всего о состоянии сердца.
«Если сердце не мешает проявлениям дхарм, то Путь в этом случае распространяется повсеместно. Если же сердце препятствует проявлению дхарм, то это зовётся „связыванием самого себя". И если даже говорят, что самадхи это — „сидеть в постоянстве, не двигаясь", то и это неверно.
С самого начала в нашей школе внезапного озарения сидение в медитации отнюдь не заключалось лишь в созерцании собственного сердца. Сердце изначально суетно. Познание сердца подобно иллюзии, а поэтому лучше не созерцать ничего. Если говорить о созерцании чистоты, то изначальная природа человека в своей основе чиста, но суетные мысли покрывают всё истинно сущее. Однако вне суетных мыслей изначальная природа сама очищается. Если же, возбудив сердце, созерцать чистоту, то наоборот — породишь лишь иллюзию чистоты. У иллюзии нет постоянного места — ведь созерцание уже есть иллюзия. Изначально чистота не имела ни форм ни проявлений, но сейчас возникли внешние и иллюзорные проявления чистоты».
Хуэйнэн сформулировал три принципа — три «состояния сознания», которые должен сберегать в себе монах. Первое — это «отсутствие мыслей», т. е. воспоминаний, что могут омрачить сердце человека, ибо проживать жизнь надо свободно и легко, подобно «листку, плавно падающему с дерева». Другой принцип — «отсутствие проявлений». Это означает, что монах даже не должен задумываться над тем, реален или иллюзорен мир перед ним. Этот вопрос вообще не актуален для развития сознания и «пробуждения природы будды внутри себя», а значит о всяких «проявлениях» следует вообще забыть. Наконец, «отсутствие обители». Монах не должен иметь постоянного места пребывания как снаружи, так и внутри себя, ибо он никак не привязан к этому миру — он случайный странник в нём.