Парадоксальное словесное обращение в дзэн-буддизме хорошо согласуется с традицией символической передачи учения, ведущей свое начало от Бодхидхармы. Ведь именно он, как утверждает предание, оставил одну из основных истин чань-буддизма: «Передавайте учение вне слов». Однако самая древняя каноническая история о символической, безмолвной передаче учения восходит к временам Будды Шакьямуни.
Однажды ученики и почитатели Будды попросили его развернуть перед ними «величественную гирлянду цветов учения». Но тот вместо проповеди лишь едва заметно указал глазами на цветок, находящийся у него в руке. Никто не заметил этого. Только Кашьяпа – близкий ученик Будды – воспринял и понял этот знак учителя и едва заметно улыбнулся ему в ответ.
Из этой классической истории о «цветочной проповеди» Будды выросла впоследствии целая традиция передачи учения чань (дзэн) с помощью знаков, намеков и «уловок». Особенно яркое выражение это нашло в дзэнском искусстве, все виды которого – чайная церемония, искусство икэбаны, «сухих садов», музыкальный дзэн и многое другое – это разнообразные способы передачи учения, побуждающие к постижению своей истинной природы, подталкивающие к Просветлению.
Подлинное искусство дзэн всегда являлось внешним выражением, реализацией просветленного состояния мастера. Проявления мудрости просветленного сознания – предельно выразительные, легкие и естественные – не только фиксировали состояние творца, но и передавали его в мир.
Число разнообразных творческих проявлений дзэн колоссально. Это – обустраивание интерьеров и бытовые росписи, строительство чайных домиков и сама чайная церемония, театр Но, искусства разбивки садов и составления букетов (икэбана), дзэнская живопись и каллиграфия, стихосложение (танка, рэнга), музыкальный дзэн и т. д.
Такой широкий размах конкретных проявлений творческого духа дзэн привел к его необыкновенной популярности и известности не только в Азии, но со временем и во всем мире, а постепенное распространение дзэнских искусств – к их демократизации и во многих случаях к потере первоначального, истинного назначения. Ныне о дзэнском искусстве чаще всего говорят как о самостоятельном направлении, независимом от подлинной традиции дзэн.
Особую роль начал играть дзэн в самурайской Японии с 17 в. К этому времени все великие сражения остались позади, и самураям не надо было, как в течение прошлых столетий, доказывать свою доблесть мечом на ратных полях. Отныне полем их деятельности становятся «изящные развлечения» - каллиграфия, живопись, стихосложение, театр. Все это было названо дзэнскими искусствами, поскольку именно дзэн породил целый ряд не существовавших до того и специфических для японской культуры видов искусств, а также придал традиционным занятиям творческую раскрепощенность сознания, или, используя известное выражение, сделал их похожими на “беззаботные странствия без знания дороги”. И здесь произошло нечто неожиданное и необычное для традиционного китайского чань. Известно, что в Китае чань-буддисты проповедовали отказ от многих ритуалов, чисто интуитивное постижение истины вне всяких условностей. А вот в Японии дзэн-буддизм стал, наоборот, предельно ритуализированным.
Мир самурайской культуры, - мир, пронизанный дзэнскими влияниями, - глубоко символичен. Здесь каждый жест, каждый поворот головы исполнен внутреннего смысла – нередко рука, лежащая на рукояти меча в ножнах, могла привести к жестокому поединку, а косо брошенный взгляд порождал многолетнюю вражду между самурайскими кланами.
Для японской культуры все связанное с дзэн-буддизмом имеет символическое значение, ибо представляет связь человека с Небом. В своем земном бытии человек должен соответствовать неким небесным правилам, которые выражаются в ритуалах, «истинных речах», поступках. Самурайская пословица гласит. «Даже пылинка на меч не упадет напрасно». Возведение поединка, воинской тренировки, всего самурайского образа жизни в символ, в особого рода театрализованную мистерию и придало столь характерный вид японскими боевым искусствам: кэндо и айкидо, каратэ, сумо и многим другим. В сущности все эти боевые искусства до сих пор носят именно театрализованно - игровой, ритуальный характер, хотя люди на Западе, не знакомые с историей их формирования, и каратэ, и айкидо воспринимают именно как «искусство боя». А вот японцы, ощущающие связь боевых искусств с ритуальной практикой, далеко не всегда склонны преувеличивать их боевую ценность.
Особое переживание открытия вечного в суетном, бесконечного в ограниченном и святого в бренном получило в японской эстетике название укие. Этот термин пришел из буддизма и первоначально понимался просто как «бренный мир», «суетное существование» – в противоположность вечному миру изначальной чистоты. Но позже укие становится особым стилем жизни, основанным на понятиях «вечнотекущий мир», «текущий мир наслаждений». Он подразумевает быстротечность жизни человека, вечную условность человеческого бытия.
Если в буддизме понятие «быстротечный мир» носит скорее негативный оттенок, ибо всю эту «иллюзорную пелену бытия» следует решительно отринуть, то самурайская культура, наоборот, начинает не просто восхищаться ускользающим очарованием этого мира, но и видеть в нем эстетический идеал жизни вообще. Отчасти в этом «виноват» и дзэн-буддизм, объявивший, что земное бытие (сансара) в общем не отличимо от нирваны, а значит, для обретения истины и озарения отнюдь не следует порывать все связи с жизнью.
Японское эстетическое направление моно-но аварэ («чувство в вещах») позволяло человеку очаровываться вещами. Этот принцип эстетической традиции так и назывался – «очарование вещей» (аварэ, аварэ-но моно).
Отсюда же проистекает и столь характеное для японской эстетики восхищение чем-то неживым, например, в беспорядке лежащими камнями, которые благодаря моно-но аварэ как бы «оживляются». Перекидывается мост между живым и неживым, а, по сути, – между естественным и искусственным в жизни человека. Искусственное, ненатуральное вдруг оказывается символом абсолютной естественности, природной изначальности, зримым образом упорядоченной структуры мира. Именно эту функцию выполняли «сады камней», или «сухие сады», самым известным из которых является созданный в 15 в. сад Реандзи.
Традиционное японское «любование» каким-нибудь явлением – суть все того же процесса обнаружения себя «истинного» в природе. Существовало, например, «любование осенними листьями клена» (момидзигари). Поэтов особенно вдохновляло «любование луной» (цукими), художники находили творческое вдохновение в «любовании тихими снегами» (юкими) – не случайно засыпанная снегами деревушка часто становится сюжетом живописи. В основе искусства аранжировки цветов – икэбаны – лежит «любование цветами» (ханами). Это – особая грань символического мировосприятия, близкая национальной психологии японцев.
Парадокс такого «любования» заключается в том, что за внешней формой может скрываться лишь одно - Пустота. Пустота как основное понятие дзэн-буддизма. Пустота понимается как исток, завязь, начало всякого явления, и в то же время – это его завершение, предел высшая степень проявления. Не случайно великий фехтовальщик Миямото Мусаси говорил о конечной точке развития мастерства самурая как о приходе в Пустоту. А излюбленным дзэнским изображением стал пустой, ничем не заполненный, одним взмахом кисти начертанный круг – его рисовали в ответ на просьбу изобразить «себя истинного», или «кем ты был, когда тебя не было», или «нарисовать истину».