Ошибки Боливара

Освобождение чего-то — это обратная невысказанная драматизация[234] рабства (обратная сторона медали), навязанная механизмами ума.

Когда нет чего-то, во что можно освободить людей, то акт освобождения — это просто протест рабов. А поскольку ни один человек не является свободным, пока он аберрирован в телесном цикле, политическое освобождение, конечно, только жест, поскольку это освобождает его только в анархию драматизаций его аберраций без какого-либо контроля и без чего-либо внешнего, с чем он мог бы сражаться. И без обращения своих интересов на внешний мир он просто тихо или буйно сходит с ума.

Раз уж совершено такое большое зло, как развращение живых существ, то, разумеется, не существует никакой свободы без освобождения от самой порочности или, по крайней мере, от самых очевидных ее влияний в обществе. Короче, нужно сначала освободить человека от аберраций, прежде чем вся его социальная структура сможет быть освобождена от аберраций.

Если мы не можем полностью освободить человека от записанных в его реактивном уме шаблонов поведения, то мы можем, по крайней мере, освободить человека от их рестимуляторов[235] в обществе. Если иметь для этого все данные (но не обладать технологией Саентологии), то можно просто использовать реактивные шаблоны для того, чтобы взорвать старое общество, а затем аккуратно собрать обломки и построить из них новый рисунок. Если человек ни сном, ни духом не ведает, насколько аберрированным он может быть (а Боливар, конечно, ничего об этом не знал), то все еще остается работающая формула, "инстинктивно" используемая наиболее преуспевающими, практичными политическими лидерами:

Если вы освобождаете общество от тех вещей, которые, как вы видите, неправильны в нем, и используете силу, требуя, чтобы делалось то, что правильно, и если вы продвигаете дело вперед с решительностью и основательностью и без постоянных промедлений, то Вы можете, применяя свое обаяние и способности, вызвать великую политическую реформу или улучшить положение катящейся пропасти страны.

Итак, первая и самая существенная ошибка Боливара связана с жизненно важными словами "вы видите" предыдущего абзаца. Он ни на что не смотрел и даже не слушал разумные доклады собственной разведки. Он был так уверен, что может правильно все воодушевить, победить, очаровать, что даже никогда не искал то, что нужно исправить, пока не становилось слишком поздно. Это предел самоуверенности, доходящей до крайнего самолюбования. "Когда он появится, все прийдет в порядок", — в это он не только верил, это была его основная философия. И поэтому в первый же раз, когда это не сработало, он лишился сил. Все его искусство и обаяние сводились только к этому критерию. Это все, что он был в состоянии видеть.

Не для сравнения с Боливаром, но чтобы показать, как я понимаю это:

Я однажды попал в подобную ситуацию. "Я буду продолжать движение столько, сколько я смогу, а когда меня остановят, я умру". Это было решение, которое было довольно легко принять и трудно понять, если вы хоть приблизительно не знаете, что я подразумевал под словами "продолжать движение". Метеоры продолжают движение — очень, очень быстро. Продолжал движение и я. Затем в один прекрасный день, очень давно, меня, наконец, остановили — после бесконечных маленьких остановок, связанных с социальными контактами и с семьей. Кульминацией всего этого стал моряк, более устремленный к нашивкам, чем к смерти врагов — и я ушел буквально. Некоторое время я не мог понять, что же со мной не в порядке. Жизнь стала совершенно непереносимой — пока я не нашел новое решение. Так что я знаю уязвимость этих окончательных решений. Я не сравниваю себя с Боливаром, а просто хочу показать, что это случается со всеми нами, а не только с Боливаром.

Боливар был совершенно лишен проницательности. Он видел только внешнюю сторону вещей, и даже тут он не смотрел и не слушал. Он исправлял вещи воодушевлением (т.е., воодушевляя их). К сожалению то, что он мог делать это, пошло ему во вред. А потом он уже и этого не мог. Когда не удавалось воодушевлять, он рычал, а когда не мог рычать, ввязывался в битву. Поскольку гражданские враги — это не военные враги, то у него совсем не осталось решений.

Ему никогда не приходило в голову применять что-то помимо околдовывания вещей, так чтобы они становились правильными и победоносными.

Его падение было предопределено тем, что он возложил слишком тяжелые задачи на свое искусство — просто потому, что это было легко. Он был очень хорош в только в этом. Так что он никогда не пытался овладеть каким-нибудь другим искусством и никогда даже не представлял, что есть и другой путь.

У него никогда не было общего видения каких-либо ситуаций и представления об организационных или подготовительных действиях, необходимых для политической и личной победы. Он знал только военную организацию, и этим его организационная проницательность и ограничивалась.

Он был воспитан в головокружительной атмосфере Французской революции, известной своей организационной неспособностью к созданию общества, и, к несчастью, с детства его учителем был человек до крайности непрактичный в своей личной жизни (Симон Родригес, отлученный священник, ставший воспитателем).

У Боливара не было финансовых способностей. Он начал жизнь богатым, а кончил ее нищим, и можно проследить уменьшение его статистики — от одного из самых богатых людей в Южной Америке, если не самого богатого, до изгнанника, похороненного в чужой ночной рубашке. И это в то время, когда собственность роялистов[236], богатейшие земли и богатства шахт Южной Америки были для него широко открыты — это просто невероятно! Но так оно и было. Он никогда не требовал платежей по своим ссудам правительствам, даже когда был во главе этих правительств.

Так что нет ничего удивительного в еще двух очень явных ошибках, которые привели к его падению: он не заботился о вознаграждении для своих солдат и офицеров, и он не стремился обеспечить платежеспособность государств, которыми он руководил. Было бы в порядке вещей не платить им, если бы у них впереди были долгие годы сражений, а никаких реальных богатств еще не было бы завоевано, но не вознаграждать их, когда все было в его распоряжении?!... Это уж слишком!

Пределом его финансовых способностей было требовать небольших денег для оплаты текущих расходов от церквей, — которые вначале не были активными его противниками, но которым надоели бесконечные поборы, — и производить некоторые платежи по хозяйству.

Он мог (и должен был) экспроприировать все владения и поместья роялистов и разделить их между своими офицерами и солдатами, а также людьми, поддерживающими его. Это было теперь без владельцев. И это упущение стоило экономике страны потери всех налоговых поступлений от всех прибыльных земельных владений (всего богатства, которое дает земля). И нет ничего удивительного в том, что его правительство было неплатежеспособным: ведь прибыльные земельные владения либо вообще не функционировали, либо были разграблены индейцами, либо, в лучшем случае, ими управляли спекулянты. Кроме того, не сумев предпринять столь очевидные действия, он отдал богатства страны в руки своих более предусмотрительных врагов и оставил своих офицеров и солдат без гроша, не дав им возможности поддерживать материально как свою собственную, так и его, стабильность в новом обществе, .

Что касается государственных финансов, то великие рудники Южной Америки, внезапно оставшиеся без владельцев, уплыли между пальцев, а затем были захвачены и разрабатывались иностранными авантюристами, которые просто пришли и прибрали их к рукам, ничего не заплатив.

Испания тратила на нужды страны доходы от сборов с рудников и налогов с населения. Боливар не только не собирал налогов, он допустил, чтобы земля стала такой бесполезной, что не могла быть обложена налогами. Он должен был любыми уловками заставить функционировать поместья и организовать государственное управление всеми принадлежащими роялистам рудниками, раз уж они были в его руках. Не сделать этого было полной, хотя и типичной для людей, глупостью.

Устраивая такой раздел собственности, он должен был оставить его на попечение офицерских комитетов, действующих как арбитражные суды, не пятная своих рук естественной в таких делах коррупцией. Он остался вдвойне уязвим, поскольку он не только не уделял этому внимания, но и обвинялся в коррупции, когда кто-нибудь что-либо захватывал.

Ему не удалось также осознать широкую разбросанность своих стран, несмотря на все его передвижения и сражения на их землях, и поэтому он пытался создать жестко централизованное правительство, не только централизуя государства, но также централизуя различные народы в одно федеральное государство. И все это на бескрайних просторах с непреодолимыми расстояниями, непроходимыми джунглями и пустынями, без почты, телеграфа, радио, автомобильных и железных дорог, речных кораблей и даже пешеходных мостиков, которые требовали ремонта после изнурительной войны.

Была возможна только иерархическая лестница от пуэбло (деревни) до штата, от штата до целой страны и от страны до федерального государства (на таких огромных просторах, где кандидаты на любую должность не могли быть лично известны в большой области, и даже их мнения и высказывания не получали распространения дальше, чем на несколько миль проложенной ослами тропы), где только в пуэбло была бы демократия, а выше — только назначения, причем он сам должен был бы утверждать все титулы, если это ему было бы нужно. Поскольку его офицеры и его армии управляли землями как владельцы всего отобранного у роялистов и испанской короны, против него не было бы мятежей. Были бы, конечно, маленькие гражданские войны, но мог бы существовать суд для улаживания их окончательных требований, и только на федеральном уровне, что заставляло бы обращающихся в суд путешествовать так много и на такие большие расстояния, что это, с одной стороны, сильно снижало бы желание добиться правосудия, а с другой стороны — из-за сведения счетов путем перегрызания горла друг другу, что позволило бы ему иметь на местах в качестве правителей сильнейших, если бы он не принимал ничью сторону в этих разборках.

Он не отступал и не отрекался от диктаторского положения. Он ошибочно принимал военные приветствия и воинские способности за инструмент мира. Войны приносят только анархию, вот он ее и получил. Мир — это больше, чем "приказ объединиться" (его любимое выражение). Продуктивный мир — это занять людей делом, дать им что-то такое, из чего они хотят что-нибудь сделать, и говорить, чтобы они продолжали делать это.

Он так и не начал распознавать подавляющих людей, никогда не считал необходимым убийство, кроме как на поле боя. Там это приносило славу. Но был некто, порочивший само его имя и разрушавший его душу, подрывавший безопасность всех его сторонников и друзей, подавляющая личность Сантандер, его вице-президент, одной сотой имеющихся свидетельств против которого было бы достаточно, чтобы арестовать его и казнить силами одного взвода, кто мог обратить против Боливара всю казну и население, тогда как Боливар, постоянно предупреждаемый и заваленный свидетельствами его преступлений, даже не упрекнул бы его за это. И это привело к потере Боливаром популярности и к его последующему изгнанию.

Точно так же он не сумел защитить свих военных соратников и Мануэлу Саенц от других врагов. Так он ослабил своих друзей и не принял в расчет своих врагов просто из-за невнимания к ним.

Его величайшей ошибкой было то, что, прогоняя испанцев, он не преследовал самое сильное из послушных орудий испанцев — католическую церковь. Он даже не выделил и не наградил за лояльность отделившуюся южноамериканскую ветвь церкви. Он вообще ничего не делал против (за исключением взимания с нее денег) этой организации, неустанно, изо всех сил работавшей в пользу Испании и втихомолку настраивавшей каждого человека в стране непосредственно против "царства ужаса" Боливара. Нужно либо склонять на свою сторону такую группу, либо прекратить ее существование, когда она перестает быть беспристрастной и становится или является партнером врага.

Поскольку церковь имела громадные владения и поскольку войска и сторонники Боливара не получили ничего, даже грошовой оплаты солдата, тогда, если нельзя было касаться поместий роялистов, то можно было, по крайней мере, реквизировать церковную собственность и раздать ее солдатам. Генерал Вальехо[237] сделал это в Калифорнии в 1835 году, что очень похоже на современность, и не последовало никакой катастрофической реакции со стороны Рима. Захватить эту собственность нищие государства. Нельзя допускать, чтобы враг оставался финансируемым и платежеспособным, в то же время давая своим друзьям голодать, в игре, подобной южноамериканской политике. Ни в коем случае!

Он высылал своих врагов. Он вывозил за границу "годос"[238] и побежденных роялистских солдат. Как правило, у них не было дома нигде, кроме Южной Америки. Он не объявлял амнистий, на которые они могли рассчитывать. Они были вывезены за границу или оставлены умирать в канаве — и среди них лучшие умельцы страны.

Когда один из них (генерал Родиль) не сдал форт Кальяо[239] после завоевания Перу, Боливар, после широковещательно объявленной амнистии, не сумел добиться его сдачи и взял форт штурмом. Четыре тысячи политических изгнанников и четыре тысячи роялистских войск умирали много месяцев на виду у всей Лимы, жестоко преследуемые Боливаром только за то, что форт сражался. Но Боливар должен был сразу навести порядок в Перу, а не сражаться с поверженным врагом.

Правильным ответом такому глупому командиру, как Родиль, было бы, поскольку у Боливара были войска, чтобы сделать это, перекрыть все дороги из форта фланговым артиллерийским огнем так, чтобы сделать невозможной никакую вылазку из форта, разместить еще большее число своих солдат на удобном и удаленном на безопасное расстояние от форта месте, а затем объявить: "Мы не хотим сражаться. Война окончена, глупые вы люди. Посмотрите на этих дураков там внутри, питающихся крысами, в то время, как они могли бы просто выйти из форта и спать ночью дома или уехать в Испанию, либо записаться в мои войска, либо просто пойти гулять", и давать всем желающим входить и выходить из форта, делая тем самым командира форта (Родиля) мишенью для обвинений каждой плачущей жены или матери снаружи и каждого потенциального дезертира или мятежника в стенах форта, пока он, словно овечка, не забудет о своих претензиях: один в поле не воин. Но битва всегда была славой Боливара. И в результате к нему стали чувствовать сильную неприязнь, потому что непрестанная канонада, направленная в никуда, была утомительной.

Почести всегда много значили для Боливара. Быть любимым было его жизнью. И, наверное, это больше значило для него, чем действительно видеть вещи правильно. Он никогда не поступался принципами, но он всегда жил восхищением других — довольно нездоровая диета, поскольку она, в свою очередь, требует от человека постоянного "театра". Человек есть то, что он есть, а не то, за что восхищаются или ненавидят. Судить себя по своим успехам значит отметить, что исходные положения были верными, что бывает уверенность в своих способностях. Требовать, чтобы было кем-то высказано, что эти исходные положения работают — только подвергать критике свое зрение и давать врагу копье, которым он в любой удобный ему момент нанесет рану Вашему тщеславию. Аплодисменты приятны. Великолепно, когда Вас благодарят, Вами восхищаются. Но работать только для этого? И Боливара убила именно его жажда к этому, его приверженность к самому нестабильному в истории наркотику — славе. Это направленное в самого себя копье. Он постоянно повторял всему миру, как его убить — снижением его оценки. И поскольку деньгами и землей можно купить любую шайку интриганов, его можно было убить, испортив его репутацию, и нет ничего легче, если Вы имеете дело с толпой.

Вся власть была у него. Он не использовал ее ни на добро, ни на зло. Нельзя удерживать власть и не использовать ее. Это противоречит Формуле Власти. Это служит предостережением другим от такого же поведения, если у них есть какая-то власть, и поэтому они видят своим единственным решением уничтожение носителя власти, поскольку он, не используя власть и не передавая ее другим, сам не желая того стал камнем преткновения для всех их планов. Так что даже многие из его друзей и его войска в конце концов согласились, что он должен уйти. Они не были способными людьми. Они были в беде. Но плохо или хорошо, они должны были что-то делать. Дела были в отчаянном положении, разорение и голод после 14 лет гражданской войны. Поэтому либо они должны были иметь что-нибудь от этой абсолютной власти, либо совсем ничего нельзя было сделать. Они не были великими умами. Он думал, что он не нуждается ни в каких "великих умах", даже если на словах он призывал их. Он видел их жалкие и часто убийственные решения, и он упрекал их. Таким образом он удерживал власть и не использовал ее.

Угроза, исходящая от другой личности, была для него невыносимой.

Беда в Перу произошла, когда он взял верх над истинным покорителем Перу (из Аргентины) Ла Маром[240] в маленьком триумфе по поводу присоединения Гуаякиля[241] к Колумбии. Боливар хотел снова видеть себя триумфатором и не заметил, что это реально стоит ему поддержки и стоит Перу поддержки Ла Мара — который, вполне понятно, ушел в отставку и уехал домой, оставив Боливара побеждать перу. К сожалению, Перу уже было у него в руках. Ла Мару нужны были войска, чтобы очистить страну от небольшой роялистской армии — и это все. Ла Мару не было нужно, чтобы Перу потеряла Гуаякиль — так или иначе, это никогда не принесло никому никакой реальной пользы!

Боливар становился пассивен, когда сталкивался с неоднозначностью проблем — он не знал, каким образом действовать. И он не делал ничего.

Более храброму, чем любой другой генерал в истории, на поле боя, в Андах[242] или в бурных реках, ему реально недоставало храбрости, чтобы доверять менее умным людям и переносить их промахи, часто шокирующие. Поэтому он не решался спустить с поводка многих своих рвущихся гончих.

Он умел вести за собой людей, умел заставить людей чувствовать себя замечательно, умел заставить людей сражаться и отдавать свою жизнь, перенося трудности, которых ни одна армия в мире не претерпела ни до, ни после этого. Но он не умел использовать людей даже когда они просили, чтобы их использовали.

Нужно иметь страшно высокий уровень храбрости, чтобы использовать людей, которые, как Вы знаете, могут быть жестокими, порочными и некомпетентными. Он никогда не боялся, что люди повернутся против него. Когда они в конце концов сделали это, он был потрясен. Но он защищал "народ" от власти, данной людям, компетентность которых под вопросом. Поэтому он никогда не использовал никого, кроме трех или четырех генералов хорошего характера и весьма выдающихся способностей. Всем остальным он во власти отказывал. Он очень заботился о туманном "народе", но на деле был очень плохим по отношению к общему благу. И на самом деле именно это довело его до смерти.

Нет. Боливар — это был театр. Он весь был театром. Невозможно делать такие ошибки и все еще считать, что думаешь о жизни как о жизни, с красной кровью и реальными фактами. Реальные люди и реальная жизнь полны опасных, насильственных, жизненных ситуаций: и раны болят, и голод — это само отчаяние, особенно когда Вы видите, что это касается человека, которого Вы любите.

Этот всемогущий актер, поддерживаемый фантастическими возможностями своей личности, сделал ошибку, думая, что темы свободы и его собственной великой роли на этой сцене было достаточно, чтобы наполнить интересом часы работы и страданий людей, покупать им хлеб, платить их шлюхам, стрелять в любовников их жен, перевязывать их раны или хотя бы вносить достаточно драматизма в их обремененную жизнь для того, чтобы заставить их хотеть жить.

Нет, к несчастью, Боливар был единственным актером на этой сцене, и ни один человек в мире, кроме него самого, не был для него реален.

И вот он умер. Люди любили его. Но они тоже были на сцене, когда они умирали за свободу по его сценарию или сценарию Руссо[243], но не по сценарию своей вполне реальной жизни.

Он был величайшим полководцем во всей истории, если учесть все препятствия, людей и земли, на которых он воевал.

И он был полнейшим неудачником для себя самого и своих друзей.

Будучи в то же время одним из величайших людей, живших в его время. И мы видим, насколько ниже оказываются другие в сапогах вождя среди людей.