Интерлюдия: 1918

 

И создал Соломон себя, Соломона Мюллера.

И родил он дочерей, и отдал их замуж за богатых торговцев.

И брат его Бернард, по природе ленивый, женился поздно, а детей так и не родил. И занимался он лошадьми и табаком, и веселился без устали, и дожил до глубокой старости, до девяносто одного года. И пережил он всех своих трудолюбивых братьев.

И брат его Адольф родил сыновей, Морриса и Артура, но ни один из них не приумножил родового богатства.

Поначалу Соломон помогал им. «Люди должны совершать ошибки и учиться на них», – говорил он Адольфу. Однако вскоре старшее поколение обнаружило, что единственный урок, который мальчики извлекают из своих ошибок, это что у ошибок их не будет никаких последствий. Адольф поседел, пытаясь подыскать им достойную их фамилии работу, однако на благосостоянии семьи это никак не сказалось.

Младший же брат, Саймон, родил Уолтера, которого Соломон любил, как собственного сына. И унаследовал Уолтер корону, поскольку двоюродные братья его ничего не добились.

Уолтер был человеком Старого Света, утонченным и хитрым – качества, говорившие о европейских корнях, которыми теперь похвалялись Мюллеры.

То, как Соломон приехал в страну без гроша, как он выпрашивал деньги у кредиторов, как прошел с тележкой пятнадцать тысяч километров, – все это было вычеркнуто из истории семьи. Решено было, что Соломон происходит из королевского рода, что бы там о нем ни говорили. Наняли генеалога, и в его опытных руках еврейская беднота (Хаим, Абрам, Иосиф) превратилась в немецких аристократов (Генриха, Альфреда, Иоганна). На бланках корпорации появился фамильный герб. Мюллеры крестились, стали членами закрытых клубов. Подвернулась возможность дать взаймы профсоюзам, и Соломон не упустил ее. Он бывал на обедах в Белом доме, заключал сделки от имени правительства, лоббировал законопроекты в сенате. Мюллеры попали в число первых граждан Соединенных Штатов Америки.

Исаак Зингер не соврал. В этой стране ты был тем, кем себя объявлял.

И Уолтер, характером и поступками похожий на возлюбленного дядю его, родил Льюиса.

И Льюис породил ужас в сердцах, ибо застали его в тот момент, когда поваренок делал ему минет.

Казалось бы, чем посудомойки-то его не устраивали? Бернарду они вполне годились. Чем не устраивали юные барышни, пачками валившиеся к ногам юного миллионера? Совсем потеряв голову, они соревновались, кто дольше продержится в его присутствии, танцуя котильон. Девушки негласно объявили его самым завидным женихом на Манхэттене, если не на всем Восточном побережье. Чем они не устраивали Льюиса?! Чем его не устраивали женщины? Дочери партнеров по бизнесу – с их помощью можно было бы укрепить сотрудничество. Дочери конкурентов – с их помощью можно было бы объединиться против новых врагов. Дочери иностранных дипломатов, и городских политиков, и сенаторов. Девушки со старой родины – чем они-то его не устраивали? Чем плоха женщина, вежливая, красивая, хорошо воспитанная, длинноногая, потенциальная мать наследника, – чем она плоха? Почему вообще можно отвернуться от женщин?

Льюис женился.

 

Ранний вечер, 23 апреля, 1918-й. Дом на Пятой авеню – подарок родителей на свадьбу. Льюис женился два года назад. Он проходит по огромным комнатам. В тот день, когда они с Бертой въехали сюда, его мать сказала: «Ты должен заселить все комнаты». С тех пор она только и делает, что жалуется. Можно подумать, родители уже помирать собрались, так они переживают, что нет внуков.

Заселить каждую комнату. Бред какой. Это надо гарем завести. Или быть Чингисханом. Пять этажей дерева, мрамора, стекла, золота и драгоценностей. Интерьер в готическом стиле, с крестовыми сводами, высокими потолками, просторными комнатами. Да его за всю жизнь не заполнить. Каждый год они сжигают тонны угля, чтобы поддерживать здесь температуру, пригодную для обитания.

Из-за камня каждый звук порождает жуткое эхо. Ощущение, будто ты уже в аду.

Берта ненавидит дом. В мавзолее и то жить лучше, сказала она. Вряд ли это правда, хотя их фамильный склеп отделан с большим вкусом, и там наверняка меньше шансов разбить что-нибудь ценное. Быть хозяином в доме, следить, чтобы ничего не сломалось, ему нисколечко не нравится. Сплошной кошмар: то трубы прорвет, то паркет вспучится. А мертвых такие бытовые неурядицы не беспокоят. Вот пусть они и живут на Пятой авеню, а они с Бертой переедут в их склеп на Салем-Хиллз.

Он-то хотя бы на работу ходит. Берта остается тут одна, и ей пришлось нанять целый штат прислуги, чтобы не сойти с ума. Обычно в доме Льюиса Мюллера работают двадцать семь служащих, и хозяйка дома лично контролирует каждого. Тем, кто незнаком с особенностями предпочтений Льюиса, может показаться, что хозяйка дома все делает шиворот-навыворот: все слуги – мужчины и женщины – в возрасте, старые и морщинистые.

Берта получила, что хотела. Как всегда.

Двадцать третьего апреля весь персонал отпустили пораньше, а тем, кто проживает в доме постоянно, велели пойти пройтись. Такой тишины Льюис не слышал с той первой страшной ночи. Тиканье часов превращается в мерный стук топора. Напряженное ожидание. В перерывах между отчаянными криками тишина слышнее всего. Начинается весенний дождик, размывая вид за окном. Он стоит на лестнице, на третьем этаже, и ждет.

Вот опять.

Как кричит! Льюис восхищается неиссякаемыми запасами энергии жены. Наверное, лучшей компаньонки он и желать не мог. Берта не тратит ни денег, ни времени, ни слов. Забеременев, она перестала требовать, чтобы он приходил к ней по ночам. Даже кинула ему кость – наняла нового повара. Берта добилась своего. «Один ребенок, – сказала она Льюису. – Мальчик, девочка, неважно. Мы будем счастливы».

Льюис уже понял, что даже один ребенок изменит их жизнь. С раннего детства каждый год он ездил на воды в Бад-Паппенхайм. Сначала с родителями, потом с женой. В этом году Берта отменила поездку. Она потребовала, чтобы он остался и отправился вместе с ней и их будущим малышом в Бар-Харбор. Льюис пожаловался на Берту матери, надеясь найти у нее поддержку.

Мать переметнулась на сторону жены.

– Разумеется, она не готова к путешествию на корабле. Мы все останемся дома. И все поедем на побережье, отец будет в восторге.

Да, грядут большие перемены, прямо-таки землетрясение.

Берта снова кричит. Льюис рвет салфетку, которую вертел в руках. Обрывки падают на пол. Льюис мечется по комнате, трет виски. Он всегда так делает в кризисных ситуациях.

Ему еще повезло. Он благодарен за это. Мог разразиться скандал, и какой. Никто его и пальцем не тронул, никто не наорал. Его просто отвели в комнату и представили девушке с вьющимися каштановыми волосами и родинкой под левым глазом. Он знал, что она симпатичная. Девушки должны быть симпатичными. Улыбка у нее была сонная, будто она теплую ванну принимала и не вполне осознавала, что происходит. Игра, как он узнал позже. Берта подмечала малейшие детали, оценивала обстановку. В этом ей не было равных.

Вот что их объединяет – желание сохранить лицо. Он должен гордо носить фамилию Мюллер. Она должна походить на обычную женщину. Хотя на самом деле Берта могла бы управлять всей компанией левым мизинцем.

Компания. Хоть тут он отца не подвел. У них разные стили управления, но работается им вместе хорошо. После сорока Уолтер стал похож на толстого кота. Его ненависть к профсоюзам приобрела патологические формы. Иногда они беседовали с Рузвельтом. «Никогда он мне не нравился. Рузвельт похож на ребенка, которого надо бы выпороть», – говорил Уолтер.

Льюис же предпочитает решать проблемы путем мирных переговоров. Легче всего добиться своего, позволив противнику считать, будто он победил.

Берта кричит все чаще. Хороший это знак или плохой? Может, уже почти все? Рождение ребенка – загадочный процесс. И беременность тоже. Льюис почти не видел Берту эти месяцы. Он уходил на работу, когда она еще спала, возвращался, когда жена была уже в постели. При каждой встрече ему казалось, что она вдвое увеличилась в размерах. К концу Берта напоминала скорее не женщину, а яйцо на ножках.

Боже правый, как она кричит.

Неужели так и задумано? Льюис ходит по комнате. Может, он не любит ее в том смысле, в котором положено, но ведь сил же нет слушать этот вой, сердце кровью обливается. Врач переместил ее на четвертый этаж и всех выгнал. Оставил только трех медсестер и двух самых надежных горничных, похожих как две капли воды. Льюис никогда к ним не обращается, потому что не может запомнить их имена. Делия и Далила, кажется… Ужас. Их и без того не различишь. Вообще, тут столько народу, и не упомнишь. И почему в жизни все так сложно? Часто Льюису не хочется вылезать из постели, не хочется ни с кем разговаривать. Ему хочется просто спать.

Берта кричит еще час. Льюис уже почти привык к шуму, он уже начал даже жалеть, что хоть одного повара не оставили, потому что есть хочется невыносимо. И тут все стихает.

Сердце сползает в желудок. Жуткая мысль: а вдруг она умерла. Берта умерла, и он опять холост. Кошмарные времена. Прекрасные времена. Свобода, долгожданная свобода. Но ведь его заставят снова жениться. И как можно скорее. Найдут какой-нибудь невинный розовый цветочек, лет на десять моложе его. И чтобы она ничего не знала о его пристрастиях. Она будет заботиться о нем, «убитом горем», утешать его, вытеснять Берту из его сердца, ложась с ним каждую ночь. Каждую ночь. О господи!

Льюису трудно дышать. Придется производить на свет еще одного наследника. Хоть бы она еще раз закричала, он бы знал, что она жива. Ну же, кричи, кричи, чтобы я знал, что ребенок жив, ты получила, что хотела.

Он не любит Берту, но ведь без нее будет еще хуже. И он привязался к ней. Если жена умрет, он останется в доме один и управлять слугами не сможет. Берта – капитан этого корабля. Она помнит, как кого зовут и сколько кому платить. Именно страх перед ней не дает им растащить все ценное. Льюис очень ценит ее. Она – двигатель прогресса. Может, он даже когда-нибудь и полюбит ее, хотя бы чуть-чуть, как любят старого друга. Нет, он не хочет, чтобы она умерла, хотя мысленно уже видит себя свободным. Льюис переживает, ускоряет шаги. Со стены ему злобно подмигивает огромный медный щит с фамильным гербом. Кричи же, ну же, кричи!

Не в силах вынести ожидание, Льюис мчится наверх и врывается в комнаты, превращенные в родовую палату. Гостиная, за ней спальня, которую выложили резиновыми ковриками и чистыми простынями. Льюис наблюдал за этими приготовлениями несколько недель назад и не мог понять, зачем нужны такие меры предосторожности. Неужто ребенок, словно пуля, вылетает из утробы матери?

Дверь в спальню заперта, за ней слышится тихий разговор. Льюис стучит изо всех сил:

– Эй! Эй, что происходит?

Голоса стихают.

– Мистер Мюллер, это вы? – спрашивает врач.

– Как моя жена?

Врач отвечает что-то, но Льюис его не понимает.

– Берта!

Он дергает ручку, створки распахиваются, он налетает на медсестру, которая машет на него, гонит из комнаты. Льюис пытается заглянуть ей через плечо, но вторая медсестра уже закрывает перед его носом дверь.

– Немедленно объясните, что происходит!

– Пожалуйста, сэр, ступайте за мной.

– Вы слышали? Я требую…

Медсестра берет его за руку и тянет в другую комнату.

– Что вы делаете?

– Сэр, пойдемте со мной, так будет лучше для матери и ребенка.

– Я никуда не… Почему она так вопила? – Он пытается вырваться. – Отвечайте – или я выставлю вас на улицу.

– Роды прошли хорошо, сэр.

– Тогда почему они вдруг остановились? Где Берта?

– Она отдыхает, сэр. Она очень устала.

– Устала? Что значит «устала»?

– Роды – тяжелый труд, сэр. – Медсестра совершенно спокойна, но Льюису почему-то кажется, что она над ним издевается.

– Я хочу ее видеть.

– Прошу вас, сэр, спуститесь вниз. Как только врач посчитает возможным…

– Чушь! Берта – моя жена, я в своем доме и пойду туда, куда захочу. – Он разворачивается, но медсестра встает на его пути.

– Вам нужно дать ей отдохнуть, сэр.

– Вы уже все сказали. Пропустите меня.

– Я могу попросить врача выйти и поговорить с вами, если желаете.

– Да, и немедленно.

Она склоняет голову и уходит. Льюис остается один.

Через пять минут появляется врач. Он, как мог, привел одежду в порядок, и все же на воротничке остались пятна крови. Льюис потрясен.

– Поздравляю вас, мистер Мюллер! У вас родилась дочь!

Дочь! Это невозможно. Ему нужен сын. Надо сказать доктору попробовать еще разок.

– Где Берта?

– Она отдыхает.

– Мне надо с ней поговорить.

– Ваша жена прошла через тяжелейшее испытание. – Руки врача дрожат. – Сейчас нужно дать ей отдохнуть.

– С ней что-нибудь случилось?

– Ровным счетом ничего. Как я и сказал, она устала, но совершенно здорова.

Ну, Льюис-то не дурак. С Бертой точно что-то случилось. Он снова повторяет вопрос. Врач снова успокаивает его. Но руки… руки-то дрожат. Льюису приходит в голову еще одно:

– Может, что-то не так с ребенком?

Доктор открывает рот, но Льюис перебивает:

– Я хочу ее видеть. Немедленно. Отведите меня к ней.

Доктор колеблется.

– Пойдемте, – наконец говорит он.

Они проходят через гостиную, и Льюис думает, что будет, если ребенок умрет. Придется попытаться снова. Но похоже, так и так придется. Девочка никого не устроит. Если она умрет, Льюис расстроится, но больше из-за Берты. Она выносила и родила ребенка одна, без всякой его помощи. Берта не успокоится, пока не увидит на своей груди живого младенца. Она столько сил вложила, так надеялась. Льюис должен сделать все, чтобы подарить ей этот момент счастья. Если ребенок умрет, он возьмет себя в руки и постарается поскорее подарить ей нового.

Доктор что-то говорит, но Льюис его не слушает. «Такое иногда случается…»

Случается, а как же. Младенцы часто рождаются мертвыми, он это и сам знает. Его мать родила мертвого младенца, еще до Льюиса. Хватит уже. Ему хочется сказать врачу, будьте мужчиной.

Они проходят в спальню. Служанка, бог ее знает, которая из двух, держит сверток. Тихо, спокойно, поскрипывает кресло-качалка. Виден лишь красный кусочек кожи. Сверток коротко всхлипывает. Живой.

Льюис не думал, что обрадуется. Он как-то не подготовился. Еще не видя лица девочки, он уже знает, что будет ее любить. И любить не так, как любил прежде. Прежде мир вращался вокруг него одного. А сейчас ему отчаянно хочется защитить этот комочек.

Врач берет сверток из рук служанки. Льюис почти вырывает у него свою дочь. Свою девочку. А то у врача руки дрожат – еще уронит.

Доктор показывает, как держать головку, кладет ребенка на согнутый локоть Льюиса. Лица по-прежнему не видно, его закрывает уголок одеяльца.

– Я хочу на нее посмотреть.

– Поймите, – испуганно говорит доктор, – предсказать такое невозможно. – И откидывает ткань.

Льюис смотрит на дочь и ничего не понимает. Кажется, ему подсунули китайчонка. Неужели Берта изменила ему? Что происходит? Ротик маленький, язычок торчит набок, и глаза… Узкие, веки со складками, на радужке белые пятнышки. Врач говорит об умственном отставании, о методиках лечения, Льюис слышит его, но не понимает.

– Как я объяснял, мы не знаем, почему это происходит. Наука пока не в состоянии предсказать рождение таких детей. К сожалению, я не могу назначить курс лечения. Все опробованные методики не давали результата, хотя в этой области проводятся постоянные исследования…

Льюис не понимает этой чепухи, не понимает, что такое «монголизм»,^[24] не понимает, почему всхлипывает служанка. Он понимает только, что на его голову пал новый позор и что есть вещи, которые не спрячешь, даже в Америке.