Чин пострижения в монашество во многом напоминает погребение. Монах умирает для мира. Он, как бы предвосхищая Всеобщее воскресение, должен жить теперь жизнью духа, той жизнью, в которой отражается тайна будущего века. Если монах мертв для мира, он жив для Бога; если он жив для мира, то мертв для Бога. К смерти для мира есть два пути. Первый – безмолвие в пустыне, которое для нас почти невозможно. Второй – послушание, в котором умирает испорченная воля монаха, этот источник греха. Если монах не отдал себя во всецелое послушание, то, значит, он не умер для мира и есть, по сути, лишь некий «монахообразный» мирянин, по-прежнему живущий в смраде своих страстей и гордыни. Без послушания даже внешние подвиги человека обращаются в пищу тщеславия и гордыни, и он совершает их, принимая разгоряченное самомнение за ревность по Богу. Такая ревность оканчивается обычно падениями, которые ввергают гордого в уныние и отчаяние, но редко вразумляют его. Он, как мифический Сизиф[xxxii], поднимает камень на вершину горы, а тот срывается и катится вниз.
Другое следствие непослушания – нерадение. Человек постепенно остывает, оставляя монашеские обязанности, живет в лености и страстях, смотрит на монашество как на «профессию», которая дает ему средства для существования, и свыкается с мыслью, что в наше время жить по-другому нельзя. Монашество требует обуздания желаний души и тела, установления над ними контроля со стороны духа. Душа обладает мыслительной способностью (но – на низшем плане), возможностью рассуждения и представления (мы имеем в виду логическое рассуждение, которое вовсе не есть то же, что духовное ведение, но, напротив, часто вступает в противоречие с ним). Поэтому монах должен через послушание отвергнуть этот душевно-плотской разум. Если монах сам принимает решения вопреки советам и благословениям своего наставника, то он принадлежит миру. Надежда на свой душевный разум – уже падение. Здесь ложное знание противопоставляется вере – подвигу души. Поэтому монах должен не искать земной мудрости, а ограничить мирские знания необходимым и даже в чтении духовных книг руководствоваться благословением наставника.
Другая сторона душевно-плотского разума – это воображение. Оно особенно проявляется в искусстве. Поэтому монахом мирское искусство должно быть категорически отвергнуто, тем более что образное мышление еще более, чем логическое, связано с нашими страстями. Монах, жадно любующийся земной красотой, не видит красоты духовной. Смотреть на красоту природы позволено только для отдыха, в виде паузы между молитвой и работой, как снисхождение к немощи человека. У святых отцов нет того восхищения красотой видимого мира, которое мы называем эстетизмом. Иногда мы можем встретить у них слова о том, что если на земле, пораженной грехом, лишь отблески истинной красоты, то как же должен быть прекрасен Создатель. Но здесь надо возводить ум от низшего к высшему. Монах, любующийся восходом и заходом солнца, цветами и прозрачными струями реки или прислушивающийся к пению птиц, которое захватывает его сердце, до забвения молитвы, потерял чувство небесной красоты, он жив для отвергнутого с клятвой в монашеском постриге мира.
Кто живет в послушании, тот лишь едва-едва соприкасается с землей, послушание, как огненная стена, стоит между этим миром и его душой. Только через послушание человек может войти в свое сердце, иначе страсти, как черный полог, сделают сердце непроницаемым для ума, а ум, обремененный тяжестью собственных помыслов и мирских знаний, в свою очередь, не сможет войти в сердце, как ожиревшая туша не сможет пройти сквозь узкую дверь. Послушание освобождает ум от земного груза, делает его острым, как нож. Послушание, как вода, тушит огонь страстей в человеческом сердце, поэтому у послушника быстро соединяются ум и сердце в Иисусовой молитве.
Имя Иисуса Христа – Любовь. Но у Него есть еще одно сокровенное имя – это Смирение[145]. Поэтому смиренное сердце безгласно зовет к себе Христа, и Христос входит в это сердце, как в Свою обитель. Преподобный авва Исаия в назидание монахам писал: «Я подобен птичке, пойманной мальчиком и привязанной им за ноги на нить. Когда мальчик ослабит нить, птичка вспархивает, полагая, что освободилась; но мальчик натягивает нить и снова низвергает птичку на землю»[146]. Это надо помнить всем нам, когда нам кажется, что мы «свободны от страстей». Только послушание – искреннее, постоянное и всецелое – может разорвать вервь, посредством которой держит нас, точно на привязи, демон. Святитель Иоанн Златоуст утверждает странную, казалось бы, вещь: что подающий милостыню нищим ради Христа выше оказывавших благодеяния Христу во время Его земной жизни. Слова Христа были сладостны, лик Его прекрасен, Он совершал чудеса, а здесь человек видит нищих – грязных, зловонных и безобразных, но благодетельствует им ради Христа, и его милостыню в лице этих нищих приемлет Сам Христос. Поэтому будем слушаться наших наставников – также ради Христа,– не обращая внимания на их немощи и недостатки, и, быть может, такое послушание будет иметь больше цены, чем послушание ангелоподобным старцам, имевшим дар чудотворения.
Монах, не пребывающий в послушании,– уже лжец против своих монашеских обетов. Его душа не может воскреснуть со Христом, он дышит воздухом этого мира, и потому монашеская жизнь не дает ему радости и опытного ощущения благодати. А он, не понимая этого, ругает своих наставников и скорбит, что не родился тысячу лет тому назад.