Михаил Булгаков—журналист •Л/) J драматург, прозаик. 1921—1929 Zt J%J

 

Здесь упоминаются новые друзья Булгакова — фило­лог Н. Н. Лямин и его жена Н. А. Ушакова, художница-иллюстратор (с ними знакомство состоялось у писателя С. С. Заяицкого в марте 1924 года на чтении «Белой гвар­дии»), лучший театральный макетчик Москвы С. С. Топле-нинов, писатель В. Н. Долгоруков. Лямин, Ушакова и Заяицкий были членами Государственной академии худо­жественных наук (ГАХН) — одного из последних опло­тов дореволюционной культуры. ГАХН помещалась на Пречистенке, в доме № 32, на углу с М. Левшинским, то есть совсем рядом с квартирой Булгаковых. Писа­тель был хорошо знаком и дружен с такими видными деятелями академии, как ее вице-президент извест­ный философ Г. Г. Шпет, философ и литературовед П. С. Попов (самый близкий булгаковский друг), искус­ствовед Б. В. Шапошников, театровед В. Э. Мориц (он упомянут в «Собачьем сердце» как человек, пользующий­ся невероятным успехом у женщин (именно Мориц увел у Н. Н. Лямина первую жену), искусствовед и художник А. Г. Габричевский и др. Основанная в 1921 году, ГАХН в своем уставе определяла две главные задачи:

1) действовать как научное учреждение, посвященное
искусствоведению (литература тоже включалась в поня­
тие искусство), учитывая опыт европейских академий;

2) сочетать достижения специальных наук с новым
мировоззрением и тем историческим переворотом, что
случился в 1917 году, стремиться внести достижения
чистой науки в жизнь, сделать их достоянием масс, и саму
новую художественную реальность, возникшую после
революции, изучать с помощью методов такой науки.

Большевики терпели ГАХН недолго, до тех лишь пор, пока в ВКП(б) еще продолжалась фракционная борьба. Выпущенный Академией в 1928 году первый том биобиблиографического словаря «Писатели современ­ной эпохи», составленный на основе автобиографий и анкет, постигла печальная участь. Почти весь тираж книги вскоре после выхода был уничтожен из-за того, что в ней содержалась вполне объективная статья об уже крамольном Троцком. Была в словаре и статья о Булга­кове. В ней, в частности, отмечалось: «первое выступле-

ние в печати в ноябре 1919 г. — сатирические фельетоны в провинциальных газетах». (Видимо, сообщая сведения о себе, писатель немного лукавил, ведь «Грядущие перс­пективы» относились к публицистическому, а не к сати­рическому жанру.)

Принцип деятельности ГАХН отражен в предисловии к словарю. Там утверждалось, что «словарь лишь в том случае может дать материал для характеристики литера­турной жизни революционной эпохи, если он будет заключать в себе сведения не только о писателях-рево­люционерах или принявших революцию, но и о тех из них, которые стояли и стоят в стороне от нее и даже относятся к ней враждебно. Как историк революции не может игнорировать деятельность врагов революции, так и историк литературы революционной эпохи не дол­жен, давая общую ее характеристику, пройти мимо лите­ратурных группировок, стоявших во враждебном рево­люции лагере», причем «составители словаря созна­тельно воздерживаются от какой бы то ни было оценки литературного творчества, считая, что таковая оценка не входит в задачи биобиблиографического словаря». Во многом эти принципы были созвучны принципам самого Булгакова, в письме Правительству СССР 28 марта 1930 года провозгласившего свое намерение «стать бесстраст­но над красными и белыми». Но такой подход к концу 20-х годов стал неприемлем для власти. В 1930 году ГАХН была закрыта, а многие ее деятели арестованы. К этому времени под запретом оказались и все булгаков-ские пьесы, что же касается прозы, то он также был лишен возможности ее публиковать. Власти теперь тре­бовали безоговорочного принятия художественной интеллигенцией коммунистической идеологии и отобра­жения в произведениях литературы и искусства позитив­ных черт новой послереволюционной реальности. Вся же человеческая история рассматривалась теперь не более как предыстория великого социалистического насто­ящего и будущего. «Пречистенский круг» распался, хотя со многими из «пречистенцев» (П. С. Поповым, Н. Н. Ляминым) Булгаков до конца жизни поддерживал самые добрые отношения.

2,04 ^Б°Р^ИС Сок°^лов ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

После сближения с сообществом «Пречистенки» (Е. С. Булгакова засвидетельствовала позднее, что именно «Пречистенкой» называл Булгаков «этот круг») у писателя стала постепенно рваться связь со многими прежними друзьями и знакомыми. Ю. Л. Слезкин вспо­минал об этом так:

«Тогда у нас собирался литературный кружок «Зеле­ная лампа». Организаторами его были я и Ауслендер, вернувшийся из Сибири. Ввел туда я и Булгакова. Он читал там свои рассказы «Роковые яйца» и «Собачье сер­дце». Последний так и не увидел свет — был запрещен. А рассказ хорош, но с большой примесью яда. Булгаков точно вырос в один-два месяца. Точно другой человек писал роман о наркомане. Появился свой язык, своя манера, свой стиль. Портрет Булгакова тех дней очень верно написан Вал. Катаевым в его рассказе «Зимой». Катаев был влюблен в сестру Булгакова (Лелю, вскоре, в начале 1927 года, вышедшую замуж за одного из пречи-стенцев, филолога В. М. Светлаева, друга и коллегу А. М. Земского. — Б. С), хотел на ней жениться — Миша возмущался. «Нужно иметь средства, чтобы жениться», — говорил он.

Вскоре он прочел нам первые главы своего романа «Белая гвардия». Я его от души поздравил и поцеловал — меня увлекла эта вещь, и я радовался за ее автора.

Тут у Булгакова пошли «дела семейные» — появились новые интересы, ему стало не до меня. Ударил в нос успех! К тому времени вернулся из Берлина Василевский (He-Буква) с женой своей (которой по счету?) Любовью Евгеньевной. Неглупая, практическая женщина, много испытавшая на своем веку, оставившая в Германии свою «любовь», Василевская приглядывалась ко всем мужчи­нам, которые могли бы помочь строить ее будущее. С мужем она была не в ладах. Наклевывался роман у нее с Потехиным Юрием Михайловичем (ранее вернувшимся из эмиграции) — не вышло, было и со мною сказано несколько теплых слов... Булгаков подвернулся кстати. Через месяц-два все узнали, что Миша бросил Татьяну Николаевну и сошелся с Любовью Евгеньевной. С той поры — наша дружба пошла врозь. Нужно было и Мише

 

205

ГЛАВА 5. Михаил Булгаков—журналистдраматург, прозаик. 1921—1929

и Л. Е. начинать «новую жизнь», а следовательно, пона­добились новые друзья — не знавшие их прошлого. Встречи наши стали все реже, а вскоре почти совсем пре­кратились, хотя мы остались по-прежнему на «ты».

Талант Булгакова неоспорим, как неоспоримо его несколько наигранное фрондерство и поза ущемленного в своих воззрениях человека...»

Несомненно, второй брак Булгакова играл опреде­ленную роль в литературной судьбе писателя, равно как и другие события личной жизни, вроде неудачного сва­товства В. Катаева. Но не стоит их значение преувеличи­вать. Тот же Ю. Слезкин, как мы видим, готов был при­знать наличие у Булгакова большого литературного таланта, но успеху друга мучительно завидовал (это видно и из процитированной записи). Ведь как и подавля­ющее большинство пишущих, автор «Девушки с гор» свой талант считал ничуть не меньшим, чем у Булгакова, и в первые годы их знакомства пытался (без какого-либо успеха) играть менторскую роль как писатель более опытный. Сам Слезкин благополучно публиковался, вплоть до самой своей кончины, выпуская повести и романы, никакого «фрондерства» не содержащие. Последним был роман «Брусилов», вышедший в 1947 году. Вскоре опала русского полководца сгубила перс­пективы переиздания слезкинского наследия. А затем, в пору «оттепели» и реабилитации Брусилова о Слезкине уже прочно забыли, ибо откровений в его произведениях не было, не выделялись они и в потоке себе подобных. А булгаковские выделялись, и, наверно, пусть подсозна­тельно, Слезкин это чувствовал, как чувствовали кол­леги Булгакова по «Гудку» Ю. Олеша, В. Катаев, И. Ильф и Е. Петров — писатели, слов нет, куда более талантливые, чем Слезкин, но булгаковскому гению явно уступавшие. Возможно, поэтому в литературном дне­внике «Ни дня без строчки» Олеша ни разу не упомянул Булгакова, а Катаев в беллетризованных мемуарах «Ал­мазный мой венец» дал не слишком симпатичный порт­рет бывшего друга и несостоявшегося шурина (хотя талант его признавал безоговорочно). Но зависть в чисто литературном плане, наверное — не самое главное в

207

206 ^Б°Р^{ИС Соколов} ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

отдалении былых друзей от автора «Белой гвардии» и «Дней Турбиных». Еще важнее было булгаковское «фрондерство». И Слезкин, и Катаев, и Олеша, и Ильф с Петровым по-разному, но все же пытались подладиться под власть, найти что-то по-настоящему хорошее в рево­люции, гражданской войне, социалистическом строи­тельстве, искренне поверить в это. У одних (например, у Олеши) капитуляция перед властью привела к творчес­кому бесплодию, у других (Катаева и авторов «Двенад­цати стульев» и «Золотого теленка») — нет. Но всем им надо было себя и других убедить в том, что «фрондер­ство» Булгакова — это скорее проявление каких-то нега­тивных черт его характера, вроде себялюбия, индивидуа­лизма, зазнайства, а не обыкновенное негромкое гра­жданское мужество, которое, однако, так трудно прояв­ляется в тоталитарном государстве и которого не хва­тило подавляющему большинству булгаковских собратьев по литературе и театру.

Для тех писателей, которые стали служить Советской власти, прегрешения прошлого как бы забылись. А у многих из них «грехов» было побольше, чем у Булгакова. В. Катаев, Ю. Олеша, Э. Багрицкий в годы гражданской войны в Одессе не раз «перекрашивались». И. А. Бунин вспоминал, как незадолго до занятия города красными, 11 апреля 1919 года эта троица устроила скандал в засе­дании Художественного кружка, выкрикивая: «Долой! К черту старых, обветшалых писак! Клянемся умереть за советскую власть!» Жена Бунина Вера Николаевна в дне­вниковой записи, посвященной этому событию, главной причиной подобного поведения литераторов, еще недавно весьма почтительных к старшим товарищам, называла «боязнь за собственную шкуру, так как почти все они были добровольцами...» Однако осенью 1919 года крас­ные оставили Одессу, и вот что сообщала В. Н. Бунина М. А. Волошину 18 октября: «К приходу добровольцев Вы не узнали бы одесситов, 5/6 из них уже ждало добро­вольцев, как спасателей от большевистского владыче­ства. И было смешно вспоминать, как одесситы весной радостно перекрашивались в красную краску, которая за

 

ГЛАВА 5.

Михаил Булгаков—журналист драматург, прозаик. 1921—1929

лето совершенно выгорела на них, понятно, — теперь все не прочно. Из наших общих друзей Катаев теперь на доб­ровольческом фронте в броневом поезде (пригодился опыт офицера-артиллериста. — Б. С). А Багрицкий в Одессе, кажется в контрразведке, и все в таком же виде (не оттуда ли апология карательных органов в стихах поэта уже в советский период. — Б. С.)». Катаев в авто­биографии, опубликованной в 1928 году, об этих собы­тиях писал довольно образно: «Гражданская война 1918— 1920 гг. на Украине замотала меня в доску, швыряя от белых к красным, из контрразведки в чрезвычайку». В позднейших биографиях перечисленных писателей отме­чалась лишь их служба у красных — за лояльность мно­гое прощалось. Оппозиционному же Булгакову приходи­лось тщательно скрывать переход от красных к белым.

Сам Булгаков к литературным объединениям в совет­ских условиях относился более чем скептически. Так, в дневниковой записи в ночь на 28 декабря 1924 года о «Ни­китинских субботниках» он отозвался крайне сурово: «Затхлая, советская, рабская рвань с густой примесью евреев», причем из трех десятков присутствовавших на заседании человек ни один «не только не писатель, но и вообще не понимает, что такое русская литература». В литературных кружках того времени преобладали белле­тристы средней руки — бледная тень литературы «золо­того» и «серебряного» века. Среди них Булгаков не мог найти духовно близких себе людей. Подобно большин­ству «пречистенцев», по отношению к власти и новой действительности он занимал позицию объективного и критического наблюдателя, в «строительстве новой жиз­ни» участия не принимал, что и было подчеркнуто Слез-киным в «Девушке с гор».

Главным произведением для Булгакова в первой половине 20-х годов был роман «Белая гвардия», нача­тый, возможно, еще во Владикавказе (известная, нам редакция создавалась с февраля 1922-го) и в основном законченный в августе 1923 года. Опубликован он был,

208 ^БоР^{ис Соколов} ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

причем не полностью, только в 1924—1925 годах в жур­нале «Россия». Одновременно в «Медицинском работни­ке» печатались рассказы из цикла «Записки юного вра­ча» (публикация завершилась в 1926 году, а несколько особняком стоявшая повесть «Морфий» увидела свет лишь в декабре 1927 года). Ранние редакции «Записок» создавались, как мы уже видели, значительно раньше «Белой гвардии», но опубликованы были практически одновременно с романом и прогремевшими «Днями Тур­биных». В какой-то мере и по хронологии действия и в смысловом отношении «Белая гвардия» может рассма­триваться как прямое продолжение размышлений автора о судьбах русского народа и родины. Поэтому, прежде чем перейти к роману, попробуем разобраться, какие идеи содержатся в булгаковских рассказах о буднях зем­ского врача.

В наше время очень многие, начиная от монархичес­кого крыла русской эмиграции и кончая Александром Солженицыным, склонны идеализировать дореволю­ционную Россию и исконные добродетели русского наро­да. Оправдание этого виделось в том, что случилось после февраля и октября 1917-го и внушало ужас. Все плохое, бывшее в императорской России, казалось не столь страшным. Булгаков же прошлое идеализировать не собирался. В «Записках юного врача» показана темно­та, нищета, необразованность смоленских крестьян. Надежды автор возлагает на их постепенное просвеще­ние интеллигенцией, но и здесь особенно не обольщает­ся. В «Звездной сыпи», например, крестьян, зараженных сифилисом, только бранью и чуть не силой удается удер­жать в больнице до окончания курса лечения. В «Тьме египетской» юный врач осознает себя рыцарем «не то с мечом, не то со стетоскопом», встающим на борьбу с народной темнотой (показательно, что происходит это лишь во сне). И революция мало перемен принесла в деревню. В «Звездной сыпи», которая, скорее всего, по авторскому замыслу, должна была заключать цикл, герой верит, что сейчас дела в бывшей земской больнице немного лучше: «Здание выбелено, быть может, и белье новое. Электричества-то, конечно, нет». Возможный

 

ГЛАВА 5.

Михаил Булгаков — журналист к.1921—19

-1929

драматург, прозаик.

209

прогресс, как легко убедиться, микроскопичен. Вся наде­жда, что и сейчас кто-то продолжает дело юного врача: «Когда я пишу эти строки, чья-нибудь юная голова скло­няется к груди больного. Керосиновая лампа отбрасы­вает свет желтоватый на желтоватую кожу...

Привет, мой товарищ!»

«Записки юного врача» были, очевидно, ориентиро­ваны на «Записки врача» Викентия Вересаева — буду­щего соавтора Булгакова по пьесе «Александр Пушкин» — человека, который стал его другом и нередко в тяжелые минуты помогал материально. Но булгаковский врач значительно отличается от вересаевского. Он гораздо удачливее, из всех нелегких испытаний выходит, как пра­вило, благополучно. Вересаев писал свои «Записки» еще до революции 1905 года, в период своей близости к марк­систам, когда ему казалось, что «пришли новые люди, бодрые, верящие, находившие счастье не в жертве, а в борьбе». Булгаков же свои рассказы создавал уже тогда, когда приходилось пожинать плоды этой борьбы. Для Вересаева «единственный выход — в сознании, что мы — лишь небольшая часть одного громадного, неразъедини­мого целого, что исключительно лишь в судьбе и успехах этого целого мы можем видеть и свою личную судьбу и успех». Для автора же и главного героя «Записок юного врача» прежде всего важен его собственный успех, а борьбу он мыслит, хотя и не в одиночку, но и не в един­стве со всеми, а, как в «Тьме египетской», лишь вместе со своей «ратью» — фельдшерами и медсестрами, «отря­дом» врачей («А вот идет моя рать: Демьян Лукич, Анна Николаевна, Пелагея Иванна. Все в белых халатах, и все вперед, вперед...»).

В «Белой гвардии» Булгаков показывает народ уже в огне гражданской войны. Его анализ причин и хода этой войны на Украине социологически точен. В романе запе­чатлены непосредственно пережитые писателем драма­тические события конца 1918 — начала 1919 годов, свя­занные со сменой властей в Киеве. Родной дом на Андре­евском спуске превращен здесь в дом семьи Турбиных, а в членах этой семьи многими чертами узнаются сам Булга­ков и его родные. Только перемены в персонажах по срав-

210 ^Б°Р^ИС С⁰*⁰™⁸ ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

нению с прототипами довольно значительны. Главный герой Алексей Турбин, в отличие от Булгакова, не зем­ский врач, лишь формально числящийся на военной службе, а настоящий военный медик, много повидавший во время первой мировой войны. У него больше основа­ний, чем у Булгакова, оказаться в горниле военного про­тивостояния, поступить в добровольческую офицерскую дружину. Он более напоминает те тысячи и тысячи офи­церов, кому приходилось делать свой выбор в граждан­ской войне, покидать родной дом, становясь в ряды вра­ждующих армий. В «Белой гвардии» противопоставлены две группы офицеров — те, которые «ненавидели боль­шевиков ненавистью горячей и прямой, той, которая может двинуть в драку», и «вернувшиеся с войны в наси­женные гнезда с той мыслью, как и Алексей Турбин, — отдыхать и отдыхать и устраивать заново не военную, а обыкновенную человеческую жизнь». Лейтмотивом романа становится идея сохранения Дома, родного очага во всех перипетиях революции и внутренней междоусо­бицы.

Сильная сторона «Белой гвардии» — изображение массовых движений той эпохи. Булгаков честно расска­зывает о ненависти крестьян к помещикам, офицерам, немцам, питавшей петлюровское восстание. Сам Пет-люра при этом, как подчеркивает Булгаков, обретает черты мифические, что выражается в разноречивых слу­хах о его биографии и внешности. Глава Директории — «просто миф, порожденный на Украине в тумане страш­ного восемнадцатого года». Автор «Белой гвардии» показал, что стояла за этим мифом «лютая ненависть. Было четыреста тысяч немцев, а вокруг них четырежды сорок раз четыреста тысяч мужиков с сердцами, горя­щими неутоленной злобой. О, много, много скопилось в этих сердцах. И удары лейтенантских стеков по лицам, шрапнельный беглый огонь по непокорным деревням, и спины, исполосованные шомполами гетманских сердю­ков, и расписки на клочках бумаги почерком майоров и лейтенантов германской армии.

«Выдать русской свинье за купленную у нее свинью 25 марок».

 

ГЛАВА 5.