Михаил Булгаков—журналист

-1929

драматург, прозаик.

к. 1921—1'

257

 

второй — год «великого перелома», явившийся перелом­ным и в судьбе Булгакова и изображенный им в своем романе. И горькой иронией в «Мастере и Маргарите» можно считать то, что начало повествования приходится именно на день международной солидарности: почти все персонажи романа разобщены и думают лишь о своем благополучии, а главные герои наконец соединяются и находят последний приют лишь в потустороннем мире Воланда. Ночь же на 1 мая — это знаменитая Вальпурги­ева ночь, великий шабаш ведьм на Брокене, после кото­рого Воланд со свитой и прибывает в Москву.

Существуют и другие доказательства того, что дей­ствие московских сцен «Мастера и Маргариты» начи­нается вечером Страстной среды 1 мая, а заканчивается в Пасхальную ночь с субботы на воскресенье, с 4-го на 5-е мая 1929 года (в эту Пасхальную ночь в финале романа современный московский мир сливается с древним ерша-лаимским, и происходит это слияние в вечном потусто­роннем мире).

Одно из доказательств нашей версии можно найти в истории Фриды, одного из образов романа. Для этого персонажа Булгаков воспользовался работой швей­царского психолога и врача Августа Фореля «Поло­вой вопрос» (выписки из этой книги сохранились в булга-ковском архиве). Внимание писателя привлекла история швейцарки Фриды Келлер, удавившей шнурком своего незаконнорожденного сына пяти лет. Форель также описывает случай с уроженкой Силезии Кониецко, за­душившей своего младенца носовым платком. В образе Фриды контаминированы Фрида Келлер и Кониецко, причем за основу взята история первой и добавлены важные детали из дела второй — носовой платок как ору­дие убийства и младенческий возраст убитого ребенка. Фрида Келлер родила мальчика в мае 1899 года. Автор «Мастера и Маргариты» заставил свою Фриду задушить ребенка сразу после рождения, как это сделала Кониецко (Фрида Келлер убила своего ребенка тоже в мае, на католическую Пасху 1904 года — еще один повод Булга­кову включить ее историю в свое повествование). Таким

образом, слова Коровьева о том, что вот уже тридцать лет камеристка кладет платок Фриде на стол, однозначно указывают на май 1929 года как на время действия в мос­ковских сценах романа.

То, что визит Воланда в Москву состоялся именно в начале мая, подтверждает упоминание в главе 7 «Нехоро­шая квартира» недавнего разговора Лиходеева с Берлио­зом, «происходившего, как помнится, двадцать четвер­того апреля вечером» (с этим разговором Степа связы­вает неожиданное исчезновение Михаила Александро­вича и печать на его двери). Поскольку разговор состо­ялся совсем недавно (иначе не мог бы Степа точно помнить день и время), речь может идти о событии при­мерно недельной давности, что тоже указывает на начало мая как на время, когда разворачиваются собы­тия в московской части романа.

Наконец, в одном из вариантов последней редакции «Мастера и Маргариты», написанном в 1937 году, на известное предложение Бездомного отправить Канта годика на три в Соловки Воланд отвечал, что «водрузить его в Соловки невозможно, по той причине, что он уже сто двадцать пять лет находится в местах, гораздо более отда­ленных от Патриарших прудов, чем Соловки». Великий немецкий философ, как известно, скончался 12 февраля 1804 года, так что события на Патриарших оказываются неоспоримо приурочены к 1929 году. В окончательном тек­сте, правда, Булгаков заменил «сто двадцать пять лет» на «с лишком сто лет», чтобы избежать прямого указания на точное время действия, но ряд косвенных доказательств, указывающих на Страстную неделю 1929 года, сохранил.

В московских сценах «Мастера и Маргариты» в основ­ном присутствуют приметы конца эпохи нэпа, когда на улицах извозчики еще соседствовали с автомобилями и еще функционировал ряд писательских организаций (РАПП, МАПП и т. д.), распущенных в 1932 году (по их образцу в романе сотворен МАССОЛИТ). Есть и явные анахронизмы, вроде троллейбуса, появившегося в Москве лишь в 1934 году, но здесь анахронизм непредна­меренный, пришедший в текст вместе с эпизодом, напи­санным в середине 30-х годов.

258 ^Б°Р^{ИС Соколов} ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

Скрытая датировка содержится и в возрасте героя — Мастера, безусловно, тоже автобиографичного. Это — «человек примерно лет тридцати восьми», а именно столько Булгакову исполнилось 15 мая 1929 года, через неделю после сдачи в «Недра» главы романа и ровно через две недели после того, как Воланд и его компания прибыли на Патриаршие пруды.

В редакции 1929 года срок, прошедший с момента суда над Иешуа и его казни до появления в Москве Воланда со свитой и извлечения из лечебницы Мастера был опреде­лен точно. Иешуа говорил Пилату, что «тысяча девять­сот лет пройдет, прежде чем выяснится, насколько они наврали, записывая за мной». В окончательном тексте этот промежуток назван несколько менее определенно, чтобы, опять же, избежать прямого указания на время действия. Тут Воланд в финале говорит Мастеру и Мар­гарите, что Пилат несет свое наказание уже «около двух тысяч лет». Попробуем проверить, на сколько именно лет отстоят в булгаковском романе ершалаимские сцены от московских, если в московских, как мы только что установили, действие разворачивается на Страстной неделе 1929 года.

Из чрезвычайно популярной в свое время книги фран­цузского историка Э. Ренана «Жизнь Иисуса», выписки из которой сохранились в подготовительных материалах к роману, Булгаков знал, что казнь Иисуса была приуро­чена к иудейской Пасхе, отмечавшейся 14-го нисана и приходившейся на пятницу. Допрос Пилатом Иешуа и казнь в «Мастере и Маргарите» происходят в пятницу, 14-го нисана, гибель Иуды — в ночь на субботу, 15-го нисана, встреча же Пилата с Левием Матвеем приходится на утро субботы. Кроме того, как вспоминает Матвей, в среду, 12-го нисана Иешуа покинул его у огородника в Вифании, затем последовали арест Га-Ноцри и его допрос в синедрионе, о которых лишь упоминается. Таким образом, действие ершалаимских сцен, как и мос­ковских, тоже укладывается в четыре дня Страстной недели, со среды до субботы.

Ренан отмечал, что на пятницу 14-е нисана приходи­лось в 29, 33 и 36-м годах, которые, следовательно, могли

 

ГЛАВА 5.

Михаил Булгаков — журналистдраматург, прозаик. 1921—1929

быть годами казни Иисуса. Французский историк скло­нялся к традиционному 33-му, поскольку считался с еван­гельскими показаниями о трехлетней проповеди Иисуса Христа и принимал, что проповедь Иоанна Крестителя, непосредственно предшествовавшая Иисусовой, приш­лась на 28 год. Ренан отвергал 36-й, поскольку в этом году еще до праздника Пасхи и Пилат, и Кайфа лишились своих постов. Возраст основоположника христианства он оценивал в 37 лет. У Булгакова же Иешуа гораздо моло­же, а проповедь его продолжается лишь незначительное время, что указывает на 29 год как на год, когда развора­чиваются события в ершалаимских сценах «Мастера и Маргариты». Га-Ноцри — человек «лет двадцати семи». Проповедь его продолжалась недолго, поскольку, хотя его красноречие оценил даже Пилат, он успел увлечь единственного ученика, а сам прокуратор узнает о суще­ствовании Иешуа Га-Ноцри лишь после его ареста. Если за год рождения Иешуа принять традиционный (хотя и оспариваемый) 1 год н. э., то в 29 году ему еще вполне могло быть двадцать семь лет, если брать опять-таки тра­диционную дату Рождества — 25 декабря. Кроме того, Афраний упоминает, что он «пятнадцать лет на работе в Иудее» и «начал службу при Валерии Грате». Из книги немецкого религиоведа Г. А. Мюллера «Понтий Пилат, пятый прокуратор Иудеи и судья Иисуса из Назарета» Булгаков специально выписал годы прокураторства как Пилата, так и Валерия Грата. Последний правил Иудеей с 15 до 25 год. Если Афраний произносит свою речь в 29 году, то это значит, что первым годом его службы был 15 год, а последним, пятнадцатым — 29-й.

События московских глав пародийно повторяют события ершалаимских через промежуток ровно в 1900 лет. В финале же романа, в Пасхальную ночь на воскре­сенье время московское и ершалаимское сливаются вое­дино. Это одновременно и 5 мая (22 апреля) 1929 года и 16 нисана 29 года (точнее, того года иудейского календаря, который приходится на этот год юлианского календа­ря) — день, когда должен воскреснуть Иешуа, и его видят Пилат и Мастер с Маргаритой, а также Воланд со своими помощниками. Становится единым и пространство мое-

260 ^БоР^ис С⁰¹"»™"* ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

ковского и ершалаимского миров, причем происходит это в вечном потустороннем мире, где властвует «князь тьмы» Воланд. Ход современной жизни как бы смы­кается с романом Мастера о Понтии Пилате, в свою оче­редь совпадающим с «евангелием от Воланда», и с реаль­ной историей Пилата и Иешуа, происшедшей девятнад­цать столетий назад. Затравленный в земной жизни, Мастер обретает бессмертие в вечности.

Три основных мира романа — древний ершалаимский, вечный потусторонний и современный московский не только оказываются связанными между собой, причем роль связки выполняет мир Воланда, но и обладают соб­ственными шкалами времени. В потустороннем мире оно вечно и неизменно. Поэтому бесконечно длится полночь на балу сатаны. В ершалаимском — время прошедшее, в московском — настоящее. Но, что еще важнее, три мира имеют три коррелирующих между собой ряда основных персонажей, причем представители различных миров формируют своеобразные триады, объединенные функ­циональным подобием и сходным взаимодействием с пер­сонажами своего мира. Разбор этих триад позволяет понять, взгляды каких философов отразились в «Мас­тере и Маргарите», а посредством этого можно попы­таться постигнуть и философию автора романа.

Первая и наиболее значимая триада — это прокура­тор Иудеи Понтий Пилат — «князь тьмы» Воланд — директор психиатрической клиники профессор Стравин­ский. В ершалаимских сценах события развиваются бла­годаря действиям Пилата. В московских — все происхо­дит по воле Воланда. Он безраздельно царит в потусто­роннем мире. Стравинскому же в клинике вынуждены подчиниться все персонажи московского мира, ставшие жертвой Воланда и его свиты. Своя свита есть и у Пила­та, и у Стравинского. Пилат пытается спасти Иешуа, Воланд спасает Мастера, которого до того безуспешно пытался спасти Стравинский. Власть каждого из трех оказывается и по-своему ограниченной. Пилат из-за соб­ственного малодушия не способен помочь Иешуа. Воланд лишь предсказывает будущее тех, с кем соприка­сается, как бы доказывая, что в каждом сидит дьявол, и

 

ГЛАВА 5.

Михаил Булгаков — журналистдраматург, прозаик. 1921—1929

дьявола этого пробуждая. Стравинский же не в силах спа­сти от земной смерти Мастера или вернуть полное душев­ное спокойствие Ивану Бездомному.

Есть и некоторое внешнее сходство между персона­жами первой триады. Воланд — «по виду — лет сорока с лишним» и «выбрит гладко». Стравинский — «тщатель­но, по-актерски обритый человек лет сорока пяти». У Воланда «правый глаз черный, левый почему-то зеле­ный», причем «правый с золотой искрой на дне, сверля­щий любого до дна души, и левый — пустой и черный, вроде как узкое игольное ухо, как выход в бездонный колодец всякой тьмы и теней». Стравинский же человек «с очень пронзительными глазами». Внешнее сходство Стравинского с Пилатом отмечает при первой встрече с профессором Иван Бездомный, который также обра­щает внимание на то обстоятельство, что директор кли­ники, как и прокуратор, говорит на латинском.

Вторая триада: Афраний, первый помощник Пила­та — Фагот-Коровьев, первый помощник Воланда — врач Федор Васильевич, первый помощник Стравинско­го. Связь между Афранием и Фаготом устанавливается также на основе замечательного соответствия их имен. В статье «Фагот» Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона указано, что изобретателем этого музыкаль­ного инструмента был итальянский монах Афранио (по свидетельству Л. Е. Белозерской, Брокгауз был у них в квартире на Б. Пироговской, кроме того, многочислен­ные выписки из словаря сохранились в подготовитель­ных материалах к роману). Между персонажами есть и внешнее сходство. Так, у Афрания «маленькие глаза... под прикрытыми, немного странноватыми, как будто припухшими веками», в них «светилось незлобное лукав­ство», и вообще начальник тайной стражи «был накло­нен к юмору». У Коровьева «глазки маленькие, ирони­ческие и полупьяные», к тому же он — неистощимый шутник.

Третья триада: кентурион Марк Крысобой, командир особой кентурии — Азазелло, демон безводной пусты­ни — Арчибальд Арчибальдович, директор ресторана дома Грибоедова. Все трое выполняют палаческие функ-

262 Борю Соколов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

ции, последний, правда, только в воображении рассказ­чика, превращаясь в капитана пиратского брига в Кариб­ском море и вздергивая на рею незадачливого швейцара. «Холодный и убежденный палач», Марк Крысобой в сов­ременном мире имеет аналогом юмористическую, паро­дийную фигуру.

Четвертую триаду в романе формируют животные, в большей или меньшей степени наделенные человечес­кими качествами: Банга, любимый пес Пилата — кот Бегемот, любимый шут Воланда — милицейский пес Туз-бубен, почти точная копия собаки прокуратора. В мос­ковском мире Банга — единственное существо, понима­ющее и сочувствующее Пилату, как бы вырождается в милицейскую собаку.

Пятая и единственная в романе женская триада — это Низа, агент Афрания — Гелла, агент и служанка Фагота-Коровьева — Наташа, служанка (домработница) Марга­риты. Низа по поручению Афрания завлекает в ловушку предателя Иуду, а Гелла, по поручению Фагота, — преда­теля барона Майгеля. Все три служанки готовы оказать своим господам любые услуги.

На пятой исчерпываются те триады, которые объеди­няют Воланда, Пилата, Стравинского и связанных с ними лиц. Интересно, что здесь практически все персонажи вызывают читательскую симпатию и улыбку. Даже хлад­нокровный палач Марк Крысобой, по определению Иешуа, несчастный человек, изуродованный людьми и теперь мстящий им за свое уродство. Ненависти он не вызывает.

Герои романа, противостоящие Пилату и Воланду и стремящиеся погубить Иешуа и Мастера, тоже форми­руют триаду, шестую по общему счету. Ее образуют Иосиф Кайфа, первосвященник, председатель Синедриона — Михаил Александрович Берлиоз, председатель МАССО-ЛИТа и редактор «толстого» литературного журнала, — неизвестный в Торгсине, выдающий себя за иностранца. Кайфа делает все для гибели Иешуа, а Берлиоз, девят­надцать веков спустя, как бы вторично убивает Иисуса, утверждая, что его никогда не существовало на свете. Берлиоза Стравинский путает с французским композито-

 

ГЛАВА 5.

Михаил Булгаков — журналист драматург, прозаик. 1921—1929

ром, и председатель МАССОЛИТа оказывается «мни­мым иностранцем». Такого же мнимого иностранца мы видим покупающим рыбу в Торгсине, причем даже вне­шне он очень похож на Берлиоза — «низенький, совер­шенно квадратный человек, бритый до синевы, в новень­кой шляпе, не измятой и без подтеков на ленте, в сирене­вом пальто и лайковых перчатках». Председатель МАС­СОЛИТа одет «в летнюю серенькую пару, был малень­кого роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирож­ком нес в руке, а на хорошо выбритом лице его помеща­лись сверхъестественных размеров очки в черной рого­вой оправе». И Кайфе, и Берлиозу, и мнимому ино­странцу в сиреневом пальто в романе уготована злая судьба. Иудейскому первосвященнику Пилат предрекает будущую гибель вместе с Ершалаимом, провидчески рисуя страшную картину взятия города легионами Тита, и в конце концов после убийства Иуды подбра­сывает Кайфе компрометирующую записку. Берлиоз гибнет под колесами трамвая и затем оказывается в поту­стороннем мире, на балу у Воланда. Он как бы принадле­жит двум мирам. Псевдоиностранец в Торгсине, как и председатель МАССОЛИТа, не привык к не поддающим­ся объяснениям фактам, поэтому на появление Воланда и лиц из его свиты оба реагируют абсолютно одинаково — пытаются вызвать милицию. Но Берлиозу Булгаков дал «полную гибель всерьез» и тем самым хоть какое-то искупление его грехов — политической конъюнктурщи­ны, казенного атеизма и неспособности принять подлин­ные произведения искусства, вроде гениального романа Мастера. Уже в редакции 1929 года, как и в окончатель­ном тексте, Воланд в полном согласии с законами астро­логии, предсказывал председателю МАССОЛИТа гибель за удачу в торговле («Меркурий во втором доме» — именно так расшифровывается эта загадочная фраза) — за то, что в святой храм литературы он привнес господ­ство материального интереса. Конец же мнимого ино­странца откровенно пародиен. Мелкий жулик, стремя­щийся получить блага, положенные обладателям валюты и золота, он со страха плюхается в бочку с той самой селедкой, которую только что хотел купить.

2,64

колов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

ГЛАВА 5.

Михаил Булгаков — жу драматург, прозаик. 192

шалист 1—1929

265

 

Враги Иешуа и Мастера образуют еще одну триаду, седьмую по счету: Иуда из Кириафа, служащий в меняль­ной лавке — барон Майгель, служащий зрелищной комиссии «в должности ознакомителя иностранцев с достопримечательностями столицы» — Алоизий Мога-рыч, журналист, знакомящий публику с новинками лите­ратуры. Все трое — предатели. Иуда предает Иешуа, Могарыч — Мастера, а Майгель пытается предать Воланда, вместе со всеми участниками бала, то есть пре­дать мир сатаны. Барон в равной мере принадлежит, как и Берлиоз, и современному, и потустороннему миру, ибо переход его во власть «князя тьмы» предопределен с самого начала. Иуду и Майгеля за предательство насти­гает смерть. Могарыч же за предательство выброшен в одних подштанниках Воландом из Москвы в поезд, иду­щий в Вятку, но благополучно возвращается и успешно возобновляет свою деятельность. Современный мир «князь тьмы» исправить не в силах, это могут сделать только люди, а Воланд лишь обнажает существующие людские пороки.

Последнюю, восьмую триаду в романе формируют те, кто выступает в роли учеников Иешуа и Мастера, а ра­нее — Каифы и Берлиоза. Это — евангелист Левий Матвей, бывший сборщик податей и правоверный иудей, приверженец и подчиненный Каифы, ставший един­ственным последователем Га-Ноцри — поэт Иван Без­домный, бывший последователь Берлиоза, а потом един­ственный ученик Мастера, позднее превратившийся в профессора Института истории и философии Ивана Николаевича Понырева — поэт Александр Рюхин, член МАССОЛИТа, безуспешно пытающийся встать вровень с Пушкиным и безнадежно ему завидующий. Левий Матвей, по словам Иешуа, неверно записывает за ним. Поэма об Иисусе, написанная Бездомным, сильно иска­жает облик Христа. Наконец, бездарные вирши Рюхина, который пишет революционные стихи, хотя в револю­цию уже не верит, профанируют высокие пушкинские традиции поэтического слова. В образе Рюхина спароди­рованы знакомый Булгакову его непримиримый идей­ный противник Маяковский (рассуждения Рюхина о

Пушкине заставляют вспоминать стихотворение Маяков­ского («Юбилейное»), а также бездарный завистник Юрий Слезкин. Один же из прототипов Бездомного, ожесточенный критик Булгакова поэт А. Безыменский был с Маяковским в ссоре и не раз высмеивался им в эпи­граммах. Это обстоятельство и отражает ссора Бездом­ного с Рюхиным. Рюхину так и не удается освободиться от «учения», навязанного ему Берлиозом, и он впадает в запой. Бездомный же, хотя и отходит от МАССОЛИТа и навсегда оставляет поэзию, от бациллы всезнайства изба­виться не может, так же как Левий Матвей сохраняет свою нетерпимость и уверенность в том, что лишь он один в состоянии толковать учение Иешуа. Не веривший в Бога Иван Бездомный под влиянием испытаний, устроенных ему Воландом, уверовал в дьявола, подобно тому, как Левий Матвей во время казни на Лысой горе отрекся от Бога и обратился к помощи дьявола. Бездом­ный в некоторой степени может считаться причастным и к потустороннему миру — в этот мир он ежегодно прони­кает во сне в ночь весеннего полнолуния, когда вновь видит Мастера и Маргариту. •

Больше триад в романе нет, зато диаду образуют два таких важных и тесно связанных между собой героя, как Иешуа и Мастер. Мастер принадлежит как современно­му, так и потустороннему миру. Он появляется у Воланда в праздничную, вечно длящуюся полночь и сопровождает сатану в последнем полете. Этим обстоятельством, веро­ятно, и объясняется отсутствие третьего персонажа, при­надлежащего к миру Воланда. Иешуа Га-Ноцри совер­шает жертвенный подвиг во имя истины и добра, а Мас­тер — подвиг творческий, создав роман о Пилате и Иешуа.

Наконец, героиня, чье имя внесено в название рома­на, занимает здесь уникальное положение. Тем самым Булгаков стремился, в частности, подчеркнуть неповто­римость ее любви к Мастеру. Она — символ милосердия и вечной женственности.

Три мира «Мастера и Маргариты» имеют также ряд параллельных эпизодов и описаний. Например, мрамор­ная лестница, окруженная стенами роз, по которой спус-

266 ^БоР^исСо"»"»»- ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

каются Пилат со свитой и члены Синедриона, повторяется в такой же лестнице на балу Воланда, по которой спуска­ются зловещие гости. Толпа этих гостей заставляет вспо­мнить ершалаимскую толпу, слушающую приговор и сопровождающую казнимых к Лысой Горе, а также мос­ковскую толпу у касс Варьете. И в Москве, и в Ерша-лаиме нестерпимо печет солнце — признак близкого появления дьявола (будто дьявол водил Пилатом, когда он утверждал приговор Иешуа Га-Ноцри). Почти бук­вально совпадают и описания московской и ершалаим-ской грозы.

Все три мира романа — миры иерархические. Строгая иерархия в ершалаимском мире, во главе которого нахо­дятся Пилат и Кайфа, причем второй подчинен первому. Вечная иерархия и в мире Воланда. Иерархичен и совре­менный Булгакову московский мир. Здесь во главе лите­ратурной иерархии — Берлиоз, а в клинике безраздельно царит Стравинский, который в итоге оказывается могу­щественнее незадачливого председателя МАССОЛИТа. Отношениями любви, а не иерархического господства и подчинения в романе связаны лишь двое — Мастер и Маргарита.

Трехмирность булгаковского романа можно соотнес­ти со взглядами известного русского религиозного фило­софа и ученого — физика и математика П. А. Флорен­ского, с творчеством которого писатель был хорошо знаком. Одно время они жили неподалеку друг от друга в М. Левшинском переулке, но знакомы лично, как кажет­ся, не были (во всяком случае, мы не располагаем какими-либо свидетельствами на этот счет). В архиве Булгакова сохранилась вышедшая в 1922 году книга Фло­ренского «Мнимости в геометрии» с многочисленными пометами владельца. Отметим также, что взгляды и идеи Флоренского давно изучал ближайший друг писателя П. С. Попов, в библиотеке которого имелось, в частно­сти, главное сочинение философа и богослова «Столп и утверждение истины». В этом сочинении Флоренский утверждал, что «троичность есть наиболее общая харак­теристика бытия», и это положение стало краеугольным камнем его философской системы. Троичность бытия

 

ГЛАВА 5.

Михаил Булгаков — журналист к. 1921—199

алис 1929

драматург, прозаик.

267

Флоренский непосредственно связывал с христианской Троицей. В книге «Мнимости в геометрии» он особо выделяет надмирную область Неба, где действуют законы мнимого пространства. Троичная структура «Мастера и Маргариты» во многом выглядит как отра­жение взглядов Флоренского. У Булгакова персонажи современного и потустороннего миров как бы пароди­руют друг друга, при этом воспроизводя в шаржирован­ном виде героев древнего евангельского мира, превраща­ющегося в финале в надмирность, где Пилат встречается с Иешуа. А то пространство, куда возвращается Воланд со свитой, превращается из обители Бога у Флоренского в местопребывание сил тьмы, написанных в «Мастере и Маргарите» гротескно и фантасмагорично.

Флоренский в «Столпе и утверждении истины» отме­чал, что «число три, в нашем разуме характеризующее безусловность Божества, свойственно всему тому, что обладает относительной самозаключенностью, — при­суще заключенным в себе видам бытия. Положительно, число три являет себя всюду, как какая-то основная кате­гория жизни и мышления». В качестве примеров он при­вел трехмерность пространства; три основные категории времени: прошедшее, настоящее и будущее; наличие трех грамматических лиц практически во всех языках; размер полной семьи в три человека: отец, мать, дитя; философский закон трех моментов диалектического раз­вития: тезис, антитезис и синтез; а также наличие трех координат человеческой психики, выражающихся в каждой отдельной личности: разума, воли и чувства. Мы со своей стороны хотим добавить сюда еще такой хорошо известный в лингвистике факт, что никогда не заимствуются из других языков первые три числитель­ных: один, два и три. Православный философ доказал, что троичность как основную категорию бытия невоз­можно логически вывести ни из каких оснований и потому возводил ее к изначальному триединству Боже­ственной Троицы. Отметим также, что элементы троич­ности присутствуют не только в христианстве, но и в большинстве других религий мира. Если же подходить к проблеме троичности с точки зрения науки, а не веры, то

268 ^БоР^{ис Соколов}- ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

троичность бытия можно прежде всего объяснить троич­ностью человеческого мышления, которая, в свою оче­редь, скорее всего связана с выявленной асимметрией функций полушарий головного мозга. Ведь число 3 — это простейшее выражение асимметрии в целых числах по формуле: 3=2+1.

В булгаковском романе троичная структура в прин­ципе не несет религиозной нагрузки. В то же время, мно­гие ее свойства, выявленные Флоренским, отразились в «Мастере и Маргарите». Так, автор «Столпа» писал: «...Истина есть единая сущность о трех ипостасях... „По­чему же ипостасей именно три?" — спросят меня. Я говорю о числе «три», как имманентном Истине, как внутренне неотделимом от нее. Не может быть меньше трех, ибо только три ипостаси извечно делают друг друга тем, что они извечно же суть. Только в единстве трех каждая ипостась получает абсолютное утверждение, устанавливающее ее, как таковую. Вне Трех нет ни одной, нет Субъекта Истины. А больше трех? — Да, может быть и больше трех, чрез принятие новых ипоста­сей в недра Троичной жизни. Однако эти новые ипостаси уже не суть члены, на которых держится Субъект Исти­ны, и потому не являются внутренне необходимыми для его абсолютности; они — условные ипостаси, могущие быть, и могущие и не быть в Субъекте Истины... В трех ипостасях каждая — непосредственно рядом с каждой, и отношение двух только может быть опосредствовано третьей. Среди них абсолютно немыслимо первенство. Но всякая четвертая ипостась вносит в отношение к себе первых трех тот или иной порядок и, значит, собою ста­вит ипостаси в неодинаковую деятельность в отношении к себе, как ипостаси четвертой...

Другими словами, Троица может быть без четвертой ипостаси, тогда как четвертая — самостоятельности не может иметь. Таков общий смысл троичного числа».

У Булгакова троичность также имманентна Истине, на ней держится пространственно-временная структура романа и его этическая концепция.

Флоренский утверждал: «Личность, сотворенная Богом, — значит святая и безусловно-ценная своею вну-

 

ГЛАВА 5.

Михаил Булгаков — журналист драматург,прозаик. 1921—1

269

тренней сердцевиною, — личность имеет свободную творческую волю, раскрывающуюся как система дей­ствий...» Такая творческая личность у Булгакова — это Мастер. Философ считал, что «получает человек по мере того, как отдает себя; и, когда в любви всецело отдает себя, тогда получает себя же, но обновленным, утверж­денным, углубленным в другом, т. е. удваивает свое бытие». Булгаковская Маргарита обретает бытие после смерти за свою любовь, а Мастер — за подвиг свободной творческой воли, воссоздающей бытие.

Еще один принцип, сформулированный Флоренским, на этот раз в «Мнимостях в геометрии», нашел отраже­ние в «Мастере и Маргарите». Он указывал: «Если смот­ришь на пространство через не слишком широкое отвер­стие, сам будучи в стороне от него, то в поле зрения попа­дает и плоскость стены; но глаз не может аккомодиро­ваться одновременно и на виденном сквозь стену про­странстве и на плоскости отверстия. Поэтому, сосредото­чиваясь вниманием на освещенном пространстве, в отно­шении самого отверстия глаз вместе и видит его и не видит... Вид через оконное стекло еще убедительнее при­водит к тому же раздвоению; наряду с самим пейзажем в сознании налично и стекло, ранее пейзажа нами увиден­ное, но далее уже не видимое, хотя и воспринимаемое осязательным зрением или даже просто осязанием, например, когда мы касаемся его лбом... Когда мы рас­сматриваем прозрачное тело, имеющее значительную толщину, например аквариум с водой, стеклянный сплошной куб (чернильницу) и прочее, то сознание чрез­вычайно тревожно двоится между различными по поло­жению в нем (сознании), но однородными по содержа­нию (и в этом-то последнем обстоятельстве — источник тревоги) восприятиями обеих граней прозрачного тела. Тело качается в сознании между оценкой его, как нечто, т. е. тела, и как ничто, зрительного ничто, поскольку оно призрачно. Ничто зрению, оно есть нечто осязанию; но это нечто преобразовывается зрительным воспомина­нием во что-то как бы зрительное. Прозрачное — приз­рачно... Как-то мне пришлось стоять в Рождественской Сергиево-Посадской церкви, почти прямо против закры-