Михаил Булгаков — режиссер, либреттист, романист. 1930—1940

была доведена театром Сатиры до генеральной репети­ции 13 мая 1936 года, но не допущена до постановки после снятия МХАТом «Мольера».

Главной же для Булгакова в первой половине 30-х годов, без сомнения, стала пьеса о Мольере. 3 октября 1931 года Главрепертком разрешил ее к постановке (на­звание «Кабала святош» цензуре не понравилось и было снято, видимо, чтобы не порождать ненужных аллюзий). 12 октября того же года Булгаков заключил договор о постановке пьесы с Ленинградским большим драматичес­ким театром, а 15 октября — с МХАТом. Однако выход «Мольера» в Ленинграде сорвал рядом критических ста­тей в местной прессе драматург Всеволод Вишневский, видевший в Булгакове не только идейного противника, но и опасного конкурента. 14 марта 1932 года БДТ изве­стил Булгакова об отказе от пьесы. Автор «Мастера и Маргариты» отплатил Вишневскому, зло спародировав его (через лавровишневые капли) в образе критика-конъюнктурщика Мстислава Лавровича.

Во МХАТе судьба пьесы тоже сложилась не очень благополучно. Репетиции затянулись на пять лет, прев­ратившись для актеров и режиссеров в изнурительный марафон. 5 марта 1935 года спектакль (без последней картины «Смерть Мольера») был наконец показан Ста­ниславскому. Ему постановка не понравилась, но основ­ные претензии отец-основатель Художественного театра предъявил не к актерской игре, а к булгаковскому тек­сту: «Не вижу в Мольере человека огромной воли и таланта. Я от него большего жду. Если бы Мольер был просто человеком... но ведь он — гений. Важно, чтобы я почувствовал этого гения, не понятого людьми, затоп­танного и умирающего... Человеческая жизнь Мольера есть, а вот артистической жизни — нет». «Гениальный старик» словно чувствовал цензурную неприемлемость той главной идеи, которая была у Булгакова — трагичес­кая зависимость великого комедиографа от ничтожной власти — напыщенного и пустого Людовика и окружа­ющей его «кабалы святош». Потому-то Станиславский стремится несколько сместить акценты, перенести кон­фликт в план противостояния гения и не понявшей его

326 ^Б°Р^ИС С™""¹™»- ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

толпы. Даже сатирическая направленность творчества Мольера, очевидно, казалась Константину Сергеевичу не столь опасной. Станиславский считал: «Ведь Мольер обличал всех без пощады, где-то надо показать, кого и как он обличал». 22 апреля 1935 года Булгаков отправил ему письмо, где отказался переделывать пьесу, утверж­дая, что «намеченные текстовые изменения... нарушают мой художественный замысел и ведут к сочинению какой-то новой пьесы, которую я писать не могу, так как в корне с нею не согласен» и предложил забрать пьесу из театра. В результате Станиславский согласился текст не трогать и решил попытаться добиться торжества своих идей только посредством режиссуры и игры актеров. На этот раз его система не сработала, труппа практически не смогла играть в предложенном ключе. В конце мая 1935 года Станиславский отказался от репетиций. За постановку взялся Немирович-Данченко. 5 февраля 1936 года прошла первая генеральная репетиция, с публикой, а 16 февраля состоялась премьера «Мольера». Публике спектакль нравился, а драматургу — не очень. Пышные декорации и игра актеров во многом делали из «Моль­ера» пьесу на историческую тему. 6 февраля, после гене­ральной репетиции, Е. С. Булгакова записала в дневни­ке: «Это не тот спектакль, которого я ждала с ЗО-го года, но у публики этой генеральной он имел успех». Однако участь постановки была очень быстро решена вне всякой зависимости от мнения зрителей. 29 февраля 1936 года председатель Комитета по делам искусств при СНК СССР П. М. Керженцев представил в Политбюро записку «О „Мольере" М. Булгакова (» филиале МХАТа)». Партийный чиновник информировал вождей: «М. Булгаков писал эту пьесу в 1929—1931 гг. ... т. е. в период, когда целый ряд его пьес был снят с репертуара или не допущен к постановке... Он хотел в своей новой пьесе показать судьбу писателя, идеология которого идет вразрез с политическим строем, пьесы которого запре­щают.

В таком плане и трактуется Булгаковым эта «истори­ческая» пьеса из жизни Мольера. Против талантливого писателя ведет борьбу таинственная «Кабала», руководи-

 

ГЛАВА6.

Михаил Булгаков—режиссер,

либреттист, романист. 1930—1940

мая попами, идеологами монархического режима... И одно время только король заступается за Мольера и защищает его против преследований католической церк­ви.

Мольер произносит такие реплики: «Всю жизнь я ему (королю) лизал шпоры и думал только одно: не разда­ви... И вот все-таки раздавил...» «Я, быть может, вам мало льстил? Я, быть может, мало ползал? Ваше величе­ство, где же вы найдете такого другого блюдолиза, как Мольер?» «Что я должен сделать, чтобы доказать, что я червь?»

Эта сцена завершается возгласом: «Ненавижу бессуд­ную тиранию!» (Репертком исправил на «королевскую»).

Несмотря на всю затушеванность намеков, политиче­ский смысл, который Булгаков вкладывает в свое произ­ведение, достаточно ясен, хотя, может быть, большин­ство зрителей этих намеков и не заметят.

Он хочет вызвать у зрителя аналогию между положе­нием писателя при диктатуре пролетариата и при «бес­судной тирании» Людовика XIV».

Керженцев критиковал булгаковского Мольера вполне в духе Станиславского, хотя вряд ли был знаком с тезисами руководителя МХАТа: «Пьеса о гениальном писателе, об одном из самых передовых борцов за новую буржуазную культуру против поповщины и аристокра­тии, об одном из ярчайших реалистов XVIII столетия (насчет века тут явная опечатка, а насчет реализма — нет, поскольку тогда, как, впрочем, иной раз и сейчас, его искали и находили всюду, в том числе и у правовер­ного классициста Мольера. — Б. С), крепко боровше­гося за материализм против религии, за простоту против извращенности и жеманства. А где же Мольер?

В пьесе Булгакова писателя Мольера нет и в помине. Показан, к удовольствию обывателя, заурядный акте-рик, запутавшийся в своих семейных делах, подлизыва­ющийся у короля — и только.

Зато Людовик XIV выведен как истый «просвещен­ный монарх», обаятельный деспот, который на много голов выше всех окружающих, который блестит на солнце в буквальном и переносном смысле слова».

328

Борис Соколов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

ГЛАВА 6.

Михаил Булгаков — режиссер, либреттист, романист. 1930—1940

329

 

Говоря здесь о Людовике, Керженцев сознательно кривил душой. У Булгакова король показан с иронией и уж никак не «на много голов выше всех окружающих». Но глава Комитета по делам искусств ясно дал понять, кто подразумевается под фигурой Людовика, и опасался говорить об этом персонаже плохо. Вывод же он делал для драматурга убийственный: «Если оставить в стороне политические намеки автора и апофеоз Людовика XIV, то в пьесе полная идейная пустота — никаких проблем пьеса не ставит, ничем зрителя не обогащает, но зато она искусно, в пышном пустоцвете, подносит ядовитые кап­ли».

От опытного цензорского глаза не укрылись и попытки МХАТа приглушить политические мотивы «Мольера»: «Что же сделал театр с этим ядовитым пустоцветом? Политические намеки он не хотел подчеркивать и старался их не замечать. Не имея ника­кого идейного материала в пьесе, театр пошел по линии наименьшего сопротивления. Он постарался сделать из спектакля пышное зрелище и взять мастерством актер­ской игры.

Вся энергия театра ушла в это внешнее. Декорации (Вильямса), костюмы, мизансцены — все это имеет зада­чей поразить зрителя подлинной дорогой парчой, шел­ком и бархатом».

Предлагал Керженцев следующее: «Побудить филиал МХАТа снять этот спектакль не путем формального его запрещения, а через сознательный отказ театра от этого спектакля как ошибочного, уводящего их с линии социа­листического реализма. Для этого поместить в «Правде» резкую редакционную статью о «Мольере» в духе этих моих замечаний и разобрать спектакль в других органах печати.

Пусть на примере «Мольера» театры увидят, что мы добиваемся не внешне блестящих и технически ловко сыгранных спектаклей, а спектаклей идейно насыщен­ных, реалистически полнокровных и исторически вер­ных — от ведущих театров особенно».

Сталин предложения председателя Комитета по делам искусств одобрил, другие члены Политбюро —

естественно, тоже. Еще до решения Политбюро в прессе появились отзывы, направленные против «Мольера». Так, 11 февраля в газете «Советское искусство» была опубликована статья давнего гонителя Булгакова предсе­дателя Главреперткома О. Литовского (критик Латун-ский в «Мастере и Маргарите» стал его прототипом). В тот же день в письме П. С. Попову драматург так охарак­теризовал этот отзыв: «О пьесе отзывается неодобри­тельно, с большой, но по возможности сдерживаемой злобой...» 22 февраля в мхатовской многотиражке «Горьковец» против «Мольера» выступили собратья по писательскому цеху: Вс. Иванов, А. Афиногенов и Ю. Олеша. Вс. Иванов, например, обвинял Булгакова в том, что он написал «ординарную мещанскую пьесу», а Ю. Олеша считал главным недостатком «отсутствие в фигуре Мольера профессиональных черт поэта, писате­ля». Будто не читали интервью Булгакова в одном из предыдущих выпусков «Горьковца» под названием «Он был велик и неудачлив», где автор пьесы утверждал: «Меня привлекала личность учителя многих поколений драматургов, — комедианта на сцене, неудачника, мелан­холика и трагического человека в личной жизни... Я писал романтическую драму, а не историческую хронику. В романтической драме невозможна и не нужна полная биографическая точность». Булгаков утверждал, что «любовный конфликт в пьесе» построен так, чтобы попытаться «проникнуть в загадку личной драмы Моль­ера» — в пьесе было отражено мнение ряда современни­ков и позднейших исследователей, будто вторая жена Мольера, Арманда Бежар, в действительности была его дочерью, — за это на пьесу также обрушились критики. 17 февраля рецензент в «Вечерней Москве» заявил, что «недопустимо строить пьесу на версии о Мольере-крово­смесителе, на версии, которая была выдвинута классо­выми врагами гениального писателя с целью его поли­тической дискредитации». Слова о великом комедио­графе из булгаковского интервью оказались вполне применимы к характеристике создателя «Кабалы свя­тош», ведь Булгакова вплоть до сегодняшнего дня мно­гие «доброжелатели», совсем как когда-то Мольера,

330 Борис Соколов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

пытаются сохранить в виде мумии или иконы, высту­пая против предания гласности ряда фактов его личной жизни.

Главный удар был нанесен 9 марта 1936 года, когда в «Правде» появилась инспирированная Политбюро и Кер­женцевым редакционная статья «Внешний блеск и фаль­шивое содержание», повторявшая основные тезисы пред­седателя Комитета по делам искусств. «Мольер» в ней назван «реакционной» и «фальшивой» пьесой, Булгаков же обвинен в «извращении» и «опошлении» жизни фран­цузского комедиографа, а МХАТу вменялась в виду попытка прикрыть недостатки пьесы «блеском дорогой парчи, бархата и всякими побрякушками». В этот день Е. С. Булгакова отметила в дневнике, что по прочтении статьи «Миша сказал: «Конец «Мольеру»; конец «Ивану Васильевичу». Днем пошли во МХАТ — «Мольера» сня­ли, завтра не пойдет. Другие лица». Пьеса успела пройти только семь раз.

Конечно, отнюдь не все зрители поняли содержащи­еся в «Мольере» политические намеки. Но проницатель­ные нашлись, и скорее даже читатели, а не зрители, ибо мало кто успел увидеть пьесу на сцене. От одной из таких читательниц в роковой день 9 марта Булгаков получил письмо, несомненно, ободрившее его в трудную минуту, показавшее, что его творчество, несмотря на многолет­ний запрет, знают и понимают. Письмо это заслуживает быть приведенным полностью:

«Уважаемый Булгаков!

Печальный конец Вашего Мольера Вы предсказали сами: в числе прочих гадов, несомненно, из рокового яйца вылупилась и несвободная печать.

А т<ак> к<ак> не только багровой, но и красной рас­цветки нет в Вашей пьесе, то ее отстранили, как «Багро­вый остров».

Но все же однообразная Осанна, которую поют охрипшими голосами «поэтические рвачи и выжиги», так надоела, что Ваши талантливые произведения всем известны (я узнала содержание Вашего «Мольера» осенью 30-го г.), и многое другое, что пишется Вами, а м<ожет> б<ыть> и приписывается, переписывается и пере-

 

ГЛАВА 6.