МихаилБулгаков—режиссер, D О 1

дается, тКак>, напр<имер>, вариант окончания пов<ести> «Рок<овые> яйца» и повесть «Собачье сердце».

Обидно для Вас, для актеров и для нас, грешных, а хриплой Осанне тоже обидно: негромкое Ваше слово, несомненно, заглушает ее хриплый вой. Видно, демокра­тия и всякие свободы нам не по плечу. Всегда в таких слу­чаях вспоминаю Блока, его стих<отворение> «Старинные розы».

И той же тропою С мечом на плече Идет он за мною В туманном плаще.

Теперь мы знаем, что вышло из этого плаща и куда направился этот меч. Не унывайте, — пишите, не ждет ли и Вас судьба Мольера? Вас будут ставить и читать и Вами восхищаться, когда от Афиногеновых и слуху не останется.

Всегда счастлива читать или видеть Ваши произведе­ния.

Ваша читательница».

Таким образом, Булгаков, по-видимому, еще при жизни оказался одним из первых авторов отечествен­ного самиздата, и можно предположить, что в списках распространялся именно пессимистический вариант финала «Роковых яиц», с торжеством захвативших Москву гадов. Как раз общественного воздействия «Мольера» власти больше всего опасались, потому и сняли пьесу со сцены.

В тот же день, 9 марта, как фиксирует в своем дне­внике Елена Сергеевна: «Вечером звонок Феди (Михаль-ского, администратора МХАТа. — Б. С): «Надо Мише оправдываться письмом». — В чем? М. А. не будет такого письма писать.

Потом пришли Оля, Калужский и — поздно — Горча­ков (режиссер «Мольера». — Б. С). То же самое — пись­мо.

И то же — по телефону — Марков (завлит МХАТа. — Б. С).

Все дружно одно и то же — оправдываться.

S32 Борис Соколов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

Не будет М. А. оправдываться. Не в чем ему оправды­ваться».

Сохранился и отчет от 14 марта 1936 года неизвест­ного осведомителя НКВД о реакции Булгакова на снятие «Мольера»: «Статья в „Правде" и последовавшее за ней снятие с репертуара пьесы М. Булгакова особенно уси­лили как разговоры на эту тему, так и растерянность. Сам Булгаков сейчас находится в очень подавленном состоянии (у него вновь усилилась его боязнь ходить по улицам одному), хотя внешне он старается ее скрыть. Кроме огорчения от того, что его пьеса, которая репети­ровалась четыре с половиной года, снята после семи представлений, его пугает его дальнейшая судьба как писателя... Он боится, что театры не будут больше рис­ковать ставить его пьесы, в частности уже принятую театром Вахтангова «Александр Пушкин», и, конечно, не последнее место занимает боязнь потерять свое мате­риальное благополучие. В разговорах о причине снятия пьесы он все время спрашивает «неужели это действи­тельно плохая пьеса?» и обсуждает отзыв о ней в газетах, совершенно не касаясь той идеи, какая в этой пьесе заключена (подавление поэта властью). Когда моя жена сказала ему, что, на его счастье, рецензенты обходят молчанием политический смысл его пьесы, он с притвор­ной наивностью (намеренно) спросил: «А разве в „Моль­ере" есть политический смысл?» и дальше этой темы не развивал. Также замалчивает Булгаков мои попытки уговорить его написать пьесу с безоговорочной совет­ской позиции, хотя, по моим наблюдениям, вопрос этот для него самого уже не раз вставал, но ему не хватает какой-то решимости или толчка. В театре ему предла­гали написать декларативное письмо, но этого он сделать боится, видимо, считая, что это «уронит» его как незави­симого писателя и поставит на одну плоскость с «кающи­мися» и подхалимствующими. Возможно, что тактичный разговор в ЦК партии мог бы побудить его сейчас отка­заться от его постоянной темы (в «Багровом острове», «Мольере» и «Александре Пушкине») — противопостав­лении свободного творчества писателя и насилия со сто­роны власти; темы, которой он в большой мере обязан

Михаил Булгаков—режиссер, О О О

либреттист, романист. 1930—1940 JJJ

своему провинциализму и оторванности от большого русла текущей жизни». Эта, как и другие сводки агентур­ных данных о Булгакове, была выбрана для публикации в печати с таким расчетом, чтобы «бойцы невидимого фронта» остались безвестными. Но несомненно, что автор цитированного донесения был хорошо знаком с драматургом, и смысл булгаковского творчества аноним­ный информатор определил в целом верно.

Не исключено, что безымянным осведомителем, столь информированным о булгаковской жизни, был свояк писателя актер Художественного театра Евгений Васильевич Калужский, муж Ольги Сергеевны Бокшан-ской — сестры Елены Сергеевны Булгаковой. Как мы уже убедились, Калужский с Бокшанской были у Булга­кова 9 марта, в тот момент, когда драматургу предлагали оправдываться за «Мольера» письмом. Сам Калужский, страдавший алкоголизмом, однажды как будто даже прямо намекал Булгаковым на свою связь с органами. 24 августа 1934 года Елена Сергеевна записала в дневнике: «Вечером был Женя Калужский, рассказывал про свою летнюю поездку. Приехал во Владикавказ, остановился в гостинице. Дико утомленный, уснул. Ночью пришли в номер четыре человека, устроили обыск, потом повели его в ГПУ. Там часа два расспрашивали обо всем... Потом извинились: Ошибка. Приняли за другого». На Калужского как на осведомителя указывает и более ран­нее обзорное донесение от 23 мая 1935 года, написанное, очевидно, тем же лицом, что и донесение о событиях, связанных со снятием пьесы о Мольере: «БУЛГАКОВ М. болен каким-то нервным расстройством. Он говорит, что не может даже ходить один по улицам и его прово­жают даже в театр, днем». Далее приводится дословная оценка драматургом руководителей МХАТа: «Работать в Художественном театре сейчас невозможно. Меня угне­тает атмосфера, которую напустили эти два старика СТАНИСЛАВСКИЙ и ДАНЧЕНКО. Они уже юрод­ствуют от старости и презирают все, чему не 200 лет. Если бы я работал в молодом театре, меня бы подтаски­вали, вынимали из скорлупы, заставили бы состязаться с молодежью, а здесь все затхло, почетно и далеко от жиз-

334 ^Б°Р^{ИС Соколов} ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

ни. Если бы я поборол мысль, что меня преследуют, я ушел бы в другой театр, где наверное бы помолодел». В дневнике Е. С. Булгаковой похожий разговор зафикси­рован 20 марта 1935 года как раз с Калужским: «Вчера у нас были Оля с Калужским. М. А. рассказывал нам, как все это (репетиции «Мольера». — Б. С.) происходит в Леонтьевском. Семнадцатый век старик (Станислав­ский. — Б. С.) называет «средним веком», его же — «во­семнадцатым». Пересыпает свои речи длинными анекдо­тами и отступлениями, что-то рассказывает про Стахо-вича (речь идет об отставном генерале А. А. Стаховиче, поступившем в Художественный театр актером, ставшим потом одним из директоров театра, а после революции покончившим с собой; он послужил прототипом упоми­наемого в «Театральном романе» покойного генерал-майора Клавдия Александровича Комаровского Эшап-пара де Бионкура, артиста Независимого Театра. — Б. С), про французских актеров, доказывает, что люди со шпагами не могут появиться на сцене, то есть нападает на все то, на чем пьеса держится. Портя какое-нибудь место, уговаривает М. А. „полюбить эти искажения"».

В кампании против «Мольера» принял постыдное уча­стие и М. М. Яншин, один из ближайших друзей Булгако­ва. 17 марта в газете «Советское искусство» появилась его статья «Поучительная неудача», где утверждалось, что «на основе ошибочного, искажающего историческую действительность текста поставлен махрово-натурали­стический спектакль». Как ни оправдывался потом Яншин, как ни открещивался от статьи, утверждая, что репортер газеты, записывавший эту статью-беседу, зло­намеренно исказил его мысли, Булгаков навсегда разор­вал дружбу с Михаилом Михайловичем.

Весной и летом 1936 года МХАТ безуспешно пытался договориться с драматургом о переделке «Мольера». Снятия пьесы Булгаков театру не простил. Конфликт из-за «Мольера» предопределил уход Михаила Афанась­евича из МХАТа. Еще в мае он дал согласие сделать для Художественного театра перевод шекспировских «Винд­зорских проказниц». Булгаков задумал создать факти­чески оригинальную пьесу по мотивам Шекспира, как

Михаил Булгаков — режиссер, либреттист, романист. 1930—1940

ранее, осенью 1932 года, он написал для Государствен­ного театра Ю. А. Завадского по мотивам мольеровского «Мещанина во дворянстве» «Полоумного Журдена», где представлена постановка этой комедии в театре Мольера (спектакль в театре Завадского не состоялся). Перевода «Виндзорских проказниц» Булгаков не сделал. С этим были связаны события, приведшие к разрыву с МХАТом. 1 сентября 1936 года, сразу после возвращения с отдыха на Кавказе, Е. С. Булгакова записала в дневни­ке: «Конец пребывания в Синопе был испорчен Горчако­вым... Выяснилось, что Горчаков хочет уговорить М. А. написать не то две, не то три новых картины к «Моль­еру». М. А. отказался: «Запятой не переставлю».

Затем произошел разговор о «Виндзорских», которых М. А. уже начал там переводить. Горчаков сказал, что М. А. будет делать перевод впустую, если он, Горчаков, не будет давать установки, как переводить.

— Хохмочки надо туда насовать!.. Вы чересчур цело­
мудренны, мэтр... Хи-хи-хи...

На другой же день М. А. сказал Горчакову, что он от перевода и вообще от работы над «Виндзорскими» отка­зывается. Злоба Горчакова.

Разговор с Марковым. Тот сказал, что театр может охранить перевод от посягательств Горчакова...

— Все это вранье. Ни от чего театр меня охранить не
может».

А 9 сентября Елена Сергеевна отметила: «Из МХАТа М. А. хочет уходить. После гибели «Мольера» М. А. там тяжело.

— Кладбище моих пьес».

Интересно представить себе, как могли бы разви­ваться события, если бы МХАТ не подчинился давлению и оставил «Мольера» в репертуаре. Власть на это, конеч­но, никак не рассчитывала, и трудно сказать, как бы она повела себя в такой ситуации. Ведь прямой запрет пьесы мог бы активизировать толки в обществе о присут­ствующих в ней аллюзиях. Ни Булгаков, ни руководи­тели МХАТа не были людьми наивными и прекрасно понимали, что редакционная статья «Правды» о «Моль­ере» была инспирирована сверху и таким образом содер-

336 ^Б°Р^{ИС Соколов} ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

жала в себе скрытый приказ Художественному театру самому отказаться от пьесы. Мольер когда-то был одно­временно придворным комедиографом и директором придворного театра. Также и Станиславский с Немиро­вичем-Данченко возглавляли фактически придворный театр, но Булгаков не желал превратиться в придворного драматурга. Прояви главные режиссеры МХАТа гра­жданское мужество в вопросе с «Мольером», — не исключено, что судьба пьесы и ее автора сложилась бы иначе. Неизвестно, рискнул бы Сталин в этом случае применить репрессии — все-таки театр был всемирно известен и в немалой степени влиял на международный престиж СССР. Однако Станиславский и Немирович (в письме к Елене Сергеевне Булгаков именовал его «фили­стером»), как и подавляющее большинство интеллиген­ции, гражданским мужеством не обладали.

15 сентября 1936 года Булгаков одновременно подал заявления о расторжении договора на перевод «Виндзор­ских проказниц» и об увольнении с должности режис­сера-ассистента. Новое место службы опальный драма­тург нашел почти случайно. 9 сентября к нему обрати­лись композитор СИ. Потоцкий и режиссер Большого театра Т. Е. Шарашидзе с просьбой переделать либретто оперы Потоцкого «Прорыв» — о штурме Перекопа Красной Армией в ноябре 1920 года. Булгаков отказался. Тогда его стали уговаривать написать новое либретто на ту же тему. 14 сентября, сразу после тяжелого разговора Булгакова с директором МХАТа М. П. Аркадьевым Потоцкий и Шарашидзе пришли снова, подкрепленные художественным руководителем Большого театра С. А. Самосудом, и, согласно записи Е. С. Булгаковой, уговаривали подписать договор на либретто, причем «М. А. в разговоре сказал, что, может быть, он расстанется с МХАТом.

Самосуд:

-— Мы вас возьмем на любую должность. Хотите — тенором?» Обещание Самосуда, несмотря на шутливый тон, было вполне серьезным и подтолкнуло Булгакова подать заявление об уходе. 1 октября были подписаны договоры о работе драматурга в Большом театре в каче-

Михаил Булгаков — режиссер, либреттист, романист. 1930—1940

стве консультанта-либреттиста с обязательством писать по одному либретто ежегодно и о создании либретто «Черное море» (о Перекопе) для Потоцкого. Булгаков получил высокий оклад — 1000 рублей в месяц, в то время как во второй половине 30-х годов среднемесячный заработок рабочих и служащих не превышал 390 рублей, а доходы колхозников были еще ниже. Вопреки распро­страненным легендам, в последние годы жизни Булгаков материальной нужды не испытывал, хотя до роскоши, в которой жили наиболее преуспевающие деятели литера­туры и театра, вроде Алексея Толстого или драматургов Александра Афиногенова и Владимира Киршона (по­следний — до своей опалы и гибели), ему, конечно, было далеко.

В письме Вересаеву 2 октября 1936 года Булгаков так излагал обстоятельства, приведшие его в Большой театр: «Из Художественного театра я ушел. Мне тяжело работать там, где погубили «Мольера». Договор на пере­вод «Виндзорских» я выполнять отказался. Тесно мне стало в проезде Художественного театра, довольно фокусничали со мной.

Теперь я буду заниматься сочинением оперных либретто. Что ж, либретто так либретто!»

В обязанности Булгакова в Большом театре входило не только создание собственных оригинальных либрет­то, но и рецензирование чужих, в значительном количе­стве поступавших в театр. Он понимал все сложности, связанные с работой в специфическом жанре либретти­ста. Оперные либретто означали для Булгакова освоение новой сферы искусства, пограничной с театральной. У него уже был опыт работы в другой смежной области — кинодраматургии. В марте 1934 года, уже будучи автором инсценировки для МХАТа, Булгаков заключил договор с «Союзфильмом» на создание сценария для экранизации «Мертвых душ». В начале июля он завершил первую редакцию сценария, названную «Похождения Чичикова, или Мертвые души» (все последующие редакции называ-

338 ^БоР^{ис Сокол}°^в ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА