Михаил Булгаков—режиссер, либреттист, романист. 1930—1940

347

 

ство и мы будем отстаивать его независимость». Однако в июне 1936 года он прекратил работу над учебником, успев написать более или менее связный текст, посвя­щенный истории России 1720-х — 1870-х годов. Очевид­но, Булгаков понял, что не успеет закончить книгу в срок, да и не позволят ему стать автором учебника исто­рии СССР — после гибели «Мольера» он опять оказался как бы в полуопальном положении: публиковаться не давали, но и не отнимали средств к существованию. 7 ноября 1936 года неизвестный информатор НКВД пере­давал разговор с Булгаковым «у себя дома»:

«— Я сейчас чиновник, которому дали ежемесячное жалованье, пока еще не гонят с места (Большой театр), и надо этим довольствоваться. Пишу либретто для двух опер — исторической и из времени гражданской войны. Если опера выйдет хорошая — ее запретят негласно, если выйдет плохая — ее запретят открыто. Мне говорят о моих ошибках, и никто не говорит о главной из них: еще с 1929—30 года мне надо было бросить писать вообще. Я похож на человека, который лезет по намыленному столбу только для того, чтобы его стаскивали за штаны вниз для потехи почтеннейшей публики. Меня травят так, как никого и никогда не травили: и сверху, и снизу, и с боков. Ведь мне официально не запретили ни одной пьесы, а всегда в театре появляется какой-то человек, который вдруг советует пьесу снять и ее сразу снимают*. А для того, чтобы придать этому характер объективно­сти, натравливают на меня подставных лиц.

В истории с «Мольером» одним из таких людей был Олеша, написавший в газете МХАТа ругательную статью. Олеша, который находится в состоянии литера-

* Характерный пример явления «какого-то человека» приводит Е. С. Булгакова в записи 13 мая 1936 года, где рассказывается о гене­ральной репетиции «Ивана Васильевича» в Театре Сатиры: «Смотрели спектакль (кроме нашей семьи — М. А., Евгений и Сергей, Екатерина Ивановна (Буш, няня Сергея. — fi. С) и Боярский (заместитель Кер­женцева. — Б. С), Ангаров из ЦК партии к концу пьесы, даже не сни­мая пальто, держа в руках фуражку и портфель, вошел в зал Фурер, — кажется, он из МК партии.

Немедленно после спектакля пьеса была запрещена. Горчаков пере­дал, что Фурер тут же сказал:

— Ставить не советую».

турного маразма, напишет все, что угодно, лишь бы его считали советским писателем, поили-кормили и дали воз­можность еще лишний год скрывать свою творческую пустоту.

Для меня нет никаких событий, которые бы меня сей­час интересовали и волновали. Ну, был процесс, троцки­сты, ну еще будет — ведь я же не полноправный гражда­нин, чтобы иметь свое суждение. Я поднадзорный, у которого нет только конвойных.

Что бы ни происходило в стране, результатом всего этого будет продолжение моей травли...

Если бы мне кто-нибудь прямо сказал: Булгаков, не пиши больше ничего, а займись чем-нибудь другим, ну, вспомни свою профессию доктора и лечи, и мы тебя оставим в покое, я был бы только благодарен.

А может быть, я дурак и мне это уже сказали и я только не понял».

В своих последних пьесах Булгаков основное внима­ние вынужден был уделять истории, а не современности. Пьесу «Александр Пушкин» он начал в 1934 году сов­местно с В. В. Вересаевым, который поставлял драма­тургу документально-мемуарный материал. 17 декабря 1934 года ими был заключен договор с театром имени Евг. Вахтангова. В дальнейшем Вересаев не принял бул-гаковской концепции образа Дантеса и снял свое имя с рукописи. 19 мая 1935 года он писал Булгакову: «Образ Дантеса нахожу в корне неверным и, как пушкинист, никак не могу принять на себя ответственность за него. Крепкий, жизнерадостный, самовлюбленный наглец, великолепно чувствовавший себя в Петербурге, у Вас хнычет, страдает припадками сплина; действовавший на Наталью Николаевну именно своею животного силою дерзкого самца, он никак не мог пытаться возбудить в ней жалость сентиментальным предсказанием, что «он меня убьет». Булгаков отвечал Вересаеву 20 мая: «Нель­зя трагически погибшему Пушкину в качестве убийцы предоставить опереточного бального офицерика. .. .Я не могу найти, где мой Дантес «хнычет», где он пытается возбудить жалость Натальи? Укажите мне это. Он нигде не хнычет. У меня эта фигура гораздо более зловещая,

348 Борис Соколов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

нежели та, которую намечаете Вы». В примечании к этому письму он привел большую подборку крайне про­тиворечивых отзывов современников о Дантесе, пока­зав, что это далеко не однозначная фигура. Романтичес­кая концепция образа Дантеса была заимствована Булга­ковым из романа Л. П. Гроссмана «Записки д'Аршиака» (на это обратил внимание Вересаев в письме 1 августа 1935 года). В итоге Дантес в пьесе — достойный против­ник так и не появляющегося на сцене Пушкина и один из самых сильных образов (чего не скажешь о булгаковской Наталье Николаевне, не поднимающейся над уровнем штампов тогдашнего пушкиноведения).

Несмотря на то, что текст «Пушкина» в итоге был написан одним Булгаковым, он, памятуя, в частности, что в трудное время Вересаев ссужал его деньгами, настоял, чтобы в договоре было оставлено положение о разделе гонорара поровну между бывшими соавторами. 9 сентября 1935 года Михаил Афанасьевич завершил последнюю редакцию пьесы, на следующий день пере­данную вахтанговцам и в Главрепертком. Лишь 26 июня 1939 года «Пушкин» был разрешен к постановке, причем в рецензии политредактора Главреперткома Евстрато-вой утверждалось, что «пьесу вернее было бы назвать «Гибель Пушкина» (при постановке в 1943 году МХАТ изменил название на «Последние дни», оставив «Алек­сандр Пушкин» только как второе название) и что «ши­рокой картины общественной жизни нет. Автор хотел создать лирическую камерную пьесу. Такой его замысел осуществлен неплохо». Интересно, что в конце 1948 года, пять лет спустя после постановки «Последних дней», пьеса, очевидно, в связи с общим ужесточением цензуры, была направлена в Главрепертком на пере­смотр. 2 декабря ее было решено все-таки оставить в репертуаре МХАТа, но теперь уже другой политредак-тор, Торчинская, пришла к выводу: «Ввиду сложности драматического материала, считаю нецелесообразным пьесу разрешать широко», что закрывало возможность постановки «Последних дней» в других театрах.

И в «Пушкине» для Булгакова главным оставалось противостояние поэта-творца и тиранической власти.

 

349

ГЛАВА 6.

Михаил Булгаков—режиссер, либреттист, романист. 1930—1940

Однако в 30-е годы пушкинский миф занимал в советской пропаганде совершенно особое место, в частности, в связи с широко отмечавшимся в 1937 году 100-летием со дня гибели великого поэта. Неизбежные аллюзии, возни­кавшие в пушкинских произведениях и биографии, вла­сти как бы «не замечали». Поэтому судьба у булгаков-ского «Пушкина» была благоприятнее, чем у других его пьес 30-х годов. Но Булгакову не суждено было дожить до постановки, осуществленной лишь 10 апреля 1943 года под руководством В. И. Немировича-Данченко (это был его последний спектакль).

24 июня 1937 года Булгаков получил письмо от худо­жественного руководителя вахтанговского театра В. В. Кузы с предложением инсценировать «Дон Кихота». Драматург долго колебался, браться ли за это: судьба предыдущих пьес оптимизма не добавляла. Договор был заключен только 3 декабря 1937 года. Булгаков должен был через год, не позднее 3 декабря 1938 года, сдать инс­ценировку в театр. 9 сентября 1938 года он представил текст вахтанговцам. Пьесу долго не разрешал Главре­пертком. 27 декабря 1938 года Булгаков передал в театр новую редакцию пьесы, где усилил ее трагическое звуча­ние. 5 января 1939 года драматург, согласно записи Елены Сергеевны, пригрозил цензорам: «Буду жало­ваться в ЦК, что умышленно задерживают разрешение». Конечно, аллюзии были и здесь, хотя бы из-за возможно­сти сближения образа главного героя с самим Булгако­вым, который почти всю жизнь, как с ветряными мель­ницами, сражался с советскими цензорами, но инсцени­ровка достаточно точно передавала роман Сервантеса, а предъявлять претензии испанскому писателю, умершему более трехсот лет назад, было абсурдно. 17 января 1939 года пьеса «Дон Кихот» была разрешена. По договору спектакль должен был выйти до 1 января 1940 года. Бул­гаков писал Вересаеву 11 марта 1939 года с печальным фатализмом: «Одним из последних моих опытов явился «Дон Кихот» по Сервантесу, написанный по заказу вах-танговцев. Сейчас он лежит у них, и будет лежать, пока не сгниет, несмотря на то, что встречен ими шумно и снабжен разрешающей печатью Реперткома. В своем

350

Борис Соколов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

ГЛАВА 6.

Михаил Булгаков — режиссер, либреттист, романист. 1930—1940

351

 

плане они поставили его в столь дальний угол, что совер­шенно ясно — он у них не пойдет. Он, конечно, и нигде не пойдет. Меня это нисколько не печалит, так как я уже привык смотреть на всякую свою работу с одной стороны — как велики будут неприятности, которые она мне доставит? И если не предвидится крупных, и за то уже благодарен от души». Театр выплатил драматургу неустойку и назначил новый срок — 1 апреля 1941 года. До постановки «Дон Кихота» в Вахтанговском, осущест­вленной 8 апреля 1941 года И. Рапопортом, Булгаков уже не дожил. Два театра успели сделать премьеры пьесы раньше вахтанговцев: театр им. А. Н. Островского в Кинешме 27 апреля 1940 года, всего полтора месяца спу­стя после смерти Булгакова, в конце января 1941 года — театр им. А. С. Пушкина в Ленинграде. Кажется, будто на самом деле кто-то незримый тайно мешал появлению на сцене даже тех из булгаковских пьес, что формально были разрешены цензурой. Не случайно 24 марта 1937 года драматург сообщал П. С. Попову: «Некоторые мои доброжелатели избрали довольно странный способ уте­шать меня. Я не раз слышал уже подозрительно елейные голоса: «Ничего, после вашей смерти все будет напечата­но!» Я им очень благодарен, конечно!»

Единственной крупной булгаковской публикацией в 30-е годы стал выход в 1938 году в собрании сочинений Мольера перевода «Скупого» (он был сделан еще в 1935 году). Однако эта и другие работы, во многом вызванные необходимостью заработка, отвлекали Булгакова от главного: с 1931 года он вновь возвратился к роману «Мастер и Маргарита».

Продолжались споры вокруг зарубежных гонораров за постановки булгаковских пьес. 18 апреля 1939 года Михаил Афанасьевич получил сообщение из Лондона от переводчицы Кельверлей. Акционерное общество «Кур-тис Браун», которое защищало права драматурга в Анг­лии, имело представленную Каганским доверенность. Как говорится в дневнике Е. С. Булгаковой, доверен­ность была якобы подписана Булгаковым и предусматри­вала, что «50% авторских надлежит платить 3. Каган-скому (его парижский адрес) и 50% Николаю Булгакову

 

в его парижский адрес, что они и делали, деля деньги таким путем!!!

Мы с Мишей как сломались!.. Не знаем, что и думать!» В Лондон была отправлена телеграмма с требованием задержать платежи и заявление, что никакой доверенно­сти Каганскому Булгаков не подписывал. Отношения с братом на время оказались омрачены. 9 мая были посланы письма брату Николаю и Каганскому в Париж. 24 мая пришло письмо от «Куртис Браун» с двумя копи­ями писем Н. А. Булгакова. Стало ясно, что ему перечи­слялись авторские и за лондонскую постановку «Дней Турбиных». Наконец, 26 мая 1939 года после долгого перерыва пришло письмо и от брата Николая. Он жало­вался, что несколько раз писал в Москву, но письма, оче­видно, не доходили. Николай Булгаков сообщал: все попытки обойти претензии Каганского через суд кончи­лись неудачей. Выяснилось, что Каганский имеет полно­мочия от берлинских издательств Фишера и Ладыжнико-ва, которые, согласно Бернской конвенции, издав сочи­нения Булгакова в Германии и других странах, имели на них права. Поэтому Николай решил заключить с Каган­ским соглашение о разделе гонорара пополам. Долю бра­та он не тратил и сообщил, что для Михаила имеется бо­лее 1600 франков за парижскую постановку «Зойкиной квартиры» и более 42 фунтов стерлингов за лондонскую постановку «Дней Турбиных». Михаил Афанасьевич понял бесполезность и безнадежность борьбы с мошен­ником Каганским. Да и в отношениях с братом остался, очевидно, неприятный осадок. Из-за трудности перевода булгаковского гонорара в СССР Николай на неопреде­ленное время оставался фактическим распорядителем этих сумм, что рождало подозрение, будто, заключая соглашение с Каганским, брат преследовал и собствен­ный интерес.

В 30-е годы Булгаков много работал над прозой. 11 июля 1932 года он заключил договор с редакцией серии «Жизнь замечательных людей» на биографию Мольера,

353

352 ^Б°Р^ИС Сокол⁰⁸- ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

в марте 1933 года сдал рукопись в издательство. 9 апреля последовала отрицательная рецензия редактора серии А. Н. Тихонова. Редактор признавался: «Как и следовало ожидать, книга в литературном отношении оказалась блестящей и читается с большим интересом.

Но вместе с тем по содержанию своему она вызывает у меня ряд серьезных сомнений.

Первое и главное это то, что Вы между Мольером и читателем поставили некоего воображаемого рассказчи­ка, от лица которого и ведется повествование. Прием этот сам по себе мог бы быть очень плодотворным, но беда в том, что тип рассказчика выбран Вами не вполне удачно.

' Этот странный человек не только не знает о суще­ствовании у нас в Союзе так называемого марксистского метода исследований исторических явлений, но ему даже чужд вообще какой-либо социологизм даже в буржуаз­ном понятии этого термина.

Поэтому нарисованная им фигура Мольера стоит вполне обособленно от тех социальных и исторических условий, среди которых он жил и работал.

Какова была классовая структура Франции эпохи Мольера? Представителем какого класса или группы был сам Мольер? Чьи интересы обслуживал его театр, и проч.? Все это необходимо знать, т. к. без этого будет многое непонятно в его личной судьбе, а в особенности в судьбе его театра.

Исторические события, на фоне которых развертыва­лась деятельность Мольера, освещены Вашим рассказчи­ком под углом зрения Иловайского (русский историк, автор гимназических учебников по русской и всеобщей истории. — Б. С). «Фронда» для него не более как вну­тренняя «междоусобица», война с Нидерландами и Испа­нией — личное дело Людовика XIV и пр.

В книге совершенно недостаточно выяснено значение мольеровского театра — его социальные корни, его бур­жуазная идеология, его предшественники и продолжате­ли, его борьба с ложно-классическими традициями ари­стократического канона (что значила сия абракадабра, вряд ли ясно понимал и сам Тихонов. — Б. С).

 

ГЛАВА 6.

Михаил Булгаков — режиссер, либреттист, романист. 1930—1940

Литературная генеалогия пьес Мольера — также неубедительна и ограничивается уголовными ссылками на заимствования и плагиаты (пбчему-то советская офи­циальная критика с самого начала очень не любила вся­кие упоминания о заимствованиях, практически не разли­чая заимствования и плагиат. Сам Булгаков обвинялся в печати, что чуть ли не украл из рассказа А. Н. Толстого «Ибикус» идею тараканьих бегов, хотя подобные бега были придуманы уже в рассказах А. Т. Аверченко в сборнике 1922 года «Записки простодушного». Вероятно, дело было в том, что советская идеология склонна была мифологизировать признанных ей великих людей прош­лого и настоящего и потому представлять плоды творче­ства гениев как нечто абсолютно самобытное, ориги­нальное и неповторимое. Позднее такая позиция полно­стью распространилась и на творчество уже канонизиро­ванного Булгакова, хотя именно здесь мы наблюдаем едва ли не наиболее интенсивное в мировой литературе использование литературных источников для создания сугубо оригинальных произведений. — Б. С).

Рассказчик неоднократно упоминает имена Корнеля, Расина, Шапеля и др. современников Мольера. Но какие же сведения о них мы получаем? Корнель — был влюб­лен в Дю-Парк, Расин — был интриганом, Шапель — пьяницей. И это почти все! А что они делали и писали, какова их роль в литературе и театре — об этом нет почти ничего.

Помимо этого и других крупных недостатков, Ваш рассказчик страдает любовью к афоризмам и остро­умию. Некоторые из этих афоризмов звучат по меньшей мере странно. Например: «Актеры до страсти любят вообще всякую власть», «Лишь при сильной и денежной власти возможно процветание театрального искусства», «Все любят воров, потому что возле них всегда светло и весело», «Кто разберет, что происходит в душе у власти­телей людей» и прочее в этом роде.

Он постоянно вмешивается в повествование со своими замечаниями и оценками, почти всегда мало уместными и двусмысленными (о ящерицах, которым отрывают хвост, о посвящениях, которые писал Мольер высоким

334 ^Б°Р^ИС Соколов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

ГЛАВА 6. Михаил Булгаков—режиссер,