УДАР СУДЬБЫ

К исполнению должности при дворе ангальт-кётен-ского князя директор камерной музыки приступил

Семья еще не разместилась в новом жилище, а Иоганн Себастьян уже отправился в Лейпциг. Мария Барбара

 

 

опять взяла на себя заботы по обживанию домашнего гнезда.

Время не донесло до нас ни одного изображения же­ны Баха. Не в обычаях цеховых мастеров было зака­зывать художникам портреты своих супруг. Не осталось и писем Марии Барбары. Чистому сопрано ее не дове­лось артистически расцвесть. Жизнь свою она посвятила заботам о муже и детях.

Мария Барбара помогала Себастьяну сохранять спо­койствие, когда его самолюбие ущемлялось властителями, не рассуждая, верила она в его идеалы. Можно пред­полагать, что она не очень берегла свое здоровье и мало заботилась о себе. Барбара знала разного Себастьяна: удрученного, когда он не прикасался к нотной бумаге, и переполненного музыкой, счастливого, возбужденного, — тогда он едва успевал записывать мелодии, возвратив­шись домой после импровизации на церковном органе. Себастьян сбрасывал сюртук, парик и садился за стол. Непременно за стол, потому что и ученикам запрещал сочинять музыку за инструментом, в шутку называя таких сочинителей «гусарами».

Жена обыкновенно загодя затачивала перья, и Се­бастьян скорописью заносил в нотные строки найденные сегодня музыкальные темы. В шкафах накапливались тетради с записями кантат, хоральных прелюдий, фуг, фантазий, токкат.

Молодая мать и жена чувством, непереложимым на слова, понимала, как в строгие формы прелюдий, фуг и мотетов Себастьяна выливались страдания, молитвы, на­дежды, радости, колыбельные мотивы. Может быть, и мотивы мук и счастья матери она отыскивала в звуках органа, когда, оставив детей на попечении старшей сест­ры или служанок, слушала, сидя на скамье в веймарской церкви, импровизации Себастьяна.

Увы, не найдено ни одного сочинения, хотя бы песни, посвященной ей. Молодой Бах видел в жене опору сво­его артистического труда, надежную хозяйку, воспита­тельницу детей. В Веймаре семья потеряла двух младен­цев-близнецов, кётенские годы омрачатся смертью еще одного ребенка, сына. Жена странствующего музыканта стойко переносила скорбь. И делила радости с мужем.

Теперь вот Барбара первой перелистала черновые страницы с прелюдиями «Органной книжки» для Фриде

мана. Приедет Себастьян, перепишет набело и вручит сы­ну. Подрастает и второй, Эммануель...

Расставлена мебель, разложены вещи, устроена дет­ская. Мария Барбара выбрала час, одев потеплее Фри-демана и накинув шубейку на плечи, вышла осмотреть­ся. Обширный трех-, а частью и четырехэтажный замок с крутыми кровлями и многогранными высокими баш­нями. Вокруг замка сады, они голые и неуютные зимой, но в них много украшений. Жизнь кётенского замка ка­жется более открытой, чем молчаливого веймарского. Что-то ждет семью в этом городе?

Тем временем Себастьян, любезно принятый в Лейп­циге, изучал новый орган церкви св. Павла, построен­ный мастером Иоганном Шейбе. Он осмотрел механизм. Когда же органист сел на скамью нового инструмента, чтобы завершить испытание концертом, церковь напол­нилась желающими послушать гостя. Были здесь пасторы в своих строгих костюмах и городские музыканты, уни­верситетские педагоги и, конечно, студенты в зимних форменных плащах. Обилием любителей музыки отли­чался юридический факультет. Считалось, что музыкаль­ному искусству ближе всего юриспруденция, история и древние языки. Посетил ли Иоганн Кунау, кантор Тома-скирхе, концерт своего молодого собрата? Ему уже было под шестьдесят, юрист по образованию, в юности он по­лучил степень адвоката за диссертацию об основах цер­ковной музыки, где сближал музыку с ораторским искус­ством. Кунау называл музыку «оратором, который овла­девает аффектами всех умов».

Встреча в Галле сблизила маститого и молодого музы­кантов. Кунау уже давно в одном из своих романов обри­совал облик музыканта-виртуоза. Не поверхностного лов­кого фокусника, какие обычно нравятся публике, а музы­канта образованного, знающего и теорию композиции, и тайну построения музыкальных инструментов. Он вы­сказывался даже за присвоение звания виртуоза таким музыкантам.

Кунау был наслышан об успехе Баха в Дрездене и других городах.

Бах одобрил инструмент Иоганна Шейбе. Дал по­хвальный отзыв, который стал вернейшей рекомендацией трудолюбивому строителю органов. Благодарный за по­хвалу мастер привязался к Иоганну Себастьяну и не знал с тех пор лучшего советчика в своем деле...

 

Вскоре Бах поспешил в Кётен, чтобы приступить к новым своим обязанностям.

Пора теперь сказать и о новом повелителе нашего придворного музыканта, князе Леопольде. Ему не испол­нилось и двадцати пяти лет. Будучи еще тринадцатилет­ним принцем, он убедил свою мать взять на службу ко двору хотя бы трех музыкантов. Сам Леопольд успешно обучался игре па скрипке и виоле да гамба. Музицирова­ние стало любимым его развлечением, а вскоре у юноши объявился несильный, но приятный бас. Мать спустя не­сколько лет передала власть сыну. Княжество управля­лось чиновниками двора, которые исправно пополняли казну поборами с подданных. Князь любил путешествия, не спешил с женитьбой. По моде просвещенных феода­лов объявил себя тоже покровителем искусства. Создал небольшую капеллу, взяв па службу способных музыкан­тов и певцов. В 1717 году в капелле насчитывалось че­тырнадцать человек. Леопольд встречал Баха, бывая в веймарском герцогстве, и рад' был взять его на службу директором камерной музыки и своим аккомпа­ниатором. Бах ему был необходим тем более, что незадол­го до того он расстался со своим учителем, образован­ным знатоком искусства, музыкантом и теоретиком музы­ки Иоганном Гейнихеном. С ним князь путешествовал по разным странам, в частности по Италии, где попол­нил свои представления об искусствах. Его игра на скрип­ке приближалась к профессиональной, а бас был вполне обработан.

Иоганн Себастьян оценил по достоинству музыкаль­ные способности молодого князя, а тот с должным до­стоинством отнесся к таланту своего нового директора музыки.

На перекрестках феодальной Германии Кётену дове­лось стать самым спокойным местом в жизни Баха, а Леопольд оказался единственным деликатным и вели­кодушным покровителем странствующего музыканта. Будем справедливы и отметим эту добродетель князя; в остальном он представлялся таким же своевольным правителем, как в другие феодалы тогдашней Германии.

Леопольд и его приближенные принадлежали к каль­винистской церкви, не терпевшей духовной музыки. Последняя здесь полностью отсутствовала: и органная и певческая. Бах оказался в должности руководителя му­зыки светской, инструментальной. Он, однако, оставался

Иоганн Амвросиус Бах, отец И. С. Баха.

Ганс Бах, прадед И. С. Баха. С гравю­ры 1617 года.

Дом в Эйзенахе, где родился Бах.

«Новая церковь» в Арнштадте. Рисунок А. Розе.

 

 

Старинные музыкаль­ные инструменты в эйзенахском «Доме Баха».

Дом «под золотым венцом», где жил Бах в Арнштадте.

Кафедра управления «баховского органа» в Арнштадте.

Себастьян Бах (около 1715 года).

 

Арнштадт.

Любек.

Дворцовая церковь в Веймаре.

Веймар.

Георг Филипп Телеман (1681 — 1767).

Иоганн Матиас Геснер, друг Баха (1691—1761).

 

Эрдман Ноймейстер,

поэт, либреттист кантат (1671—1756).

Иоганн Маттесон, компо­зитор, музыкальный кри­тик (1681—1764).

Георг Фридрих Гендель (1685—1759).

Арканджело Корелли (1653—1713).

Антонио Вивальди (1678—1741).

И. С. Бах, с портрета художника Й. Иле (1720).

Заглавный лист рукописи «Хорошо темперированный клавир» (1722)

Иоганн Адамс Рейнкен, гамбургский композитор и органист (1623—1722).

Князь Ангальт-Кётенский Леопольд.

 

Карл Филипп Эммануель, второй сын Баха.

Вильгельм Фридеман, старший сын Баха.

Автограф Баха. Восьмая прелюдия из второго тома «Хорошо темперированного клавира».

И.С. Бах, с портрета маслом Лисовского, написанного в 1722 году.

верным лютеранином и сыновей своих отдал в лютеран­скую школу.

Не орган, а клавесин и клавикорд, скрипка и альт стали теперь инструментами Баха. Впрочем, Себастьян и до Кётена не проводил резкой границы между духов­ной и светской музыкой. Считал инструментальную музы­ку «веселящей душу», сочиняемой тоже «во славу бо-жию» и «ближним в поучение». И если под властью гер­цога Веймарского он совершил свою миссию поэта орга­на, не контролируемый зависевшим от двора консистор­ским начальством, то в Кётене он в полной мере выявил дар поэта светской камерной музыки.

Леопольд любил выезжать к владетелям других не­мецких земель и в Чехию. Иногда брал с собой арти­стов капеллы. Иногда же только свою скрипку, дорож­ный клавикорд и, конечно, директора музыки, чтобы при случае блеснуть и своей скрипкой, и своим аккомпаниа­тором. Бах обходился ему дешевле поваров.

Ни одного высказывания, ни. одного письма Баха не осталось от этих лет. Несомненно, он встречался в других городах и с видными музыкантами, и с хорошей музы­кой. В общем-то обстоятельства складывались благоприят­но и для самого Баха, и для семьи. Жил он в доволь­стве. И спустя много лет искренне писал об этом време­ни, что в Кётене «всю жизнь пробыть полагал».

Зная многое из европейской музыки своего времени, Бах в первую очередь внимательно следил за творениями немецких композиторов — Кунау, Телемана и, конечно же, Генделя, искуснейшего полифониста. Гендель был уже автором множества концертов для органа и оркестра, он поставил на сцене несколько своих опер. Вскоре, в 1720 году, блистательный Георг Фридрих Гендель ока­жется в Англии, и ему доведется там выдержать суровую, тяжелую борьбу за жанр оперы, а затем за утверждаемую им монументальную форму оратории...

Гендель вот-вот собирался покинуть Германию, Бах и мыслить не смел об этом. Гендель стал знаменитостью Европы при жизни, в относительно молодые годы, к Баху слава не спешила...

Бах не встретился ни разу со своим знаменитым свер­стником, а этого он хотел, бесспорно. Кто-то в Кётене по­лучил известие из Галле о том, что в свой родной город приехал Гендель повидаться со старухой матерью. Лег­кий на подъем Иоганн Себастьян с почтовой каретой

отправился в Галле. Какое огорчение: в день приезда Баха, надо же было так случиться, Гендель покинул город!

Случайность ли, что двум великим сынам Германии не пришлось ни разу встретиться? Впоследствии возник даже спор на эту тему. Возобладало печальное мнение, что, несмотря на истинное уважение к музыке Баха, Гендель не проявил ни малейшего желания повидаться с единственным равным ему в Германии композитором. К такому выводу пришел в своем труде английский ис­следователь жизни и творчества Баха Терри.

К мнению о равнодушии Генделя к великому соотече­ственнику склоняется и Вольфрум, он пишет о Бахе: «Все его попытки сблизиться с Генделем не привели ни к чему, так как последний не выказал ни малейшего интереса к Баху и его произведениям (даже такие мел­кие дела, как приглашение итальянских певцов, его инте­ресовали гораздо больше)».

Но будем осторожны в выводах. Тот же Терри сде­лал интересное наблюдение. Генделя, навещавшего роди­ну, услужливые царедворцы не прочь были использовать как знатную приманку для развлечения. Когда-то в рези­денции первого министра дрезденского двора Флемминга интриганы столкнули Баха с Маршаном, теперь Флем-минг намеревался устроить при случае и публичное со­стязание между двумя именитыми немцами: Генделем и Бахом. Можно допустить, что Гендель чуял неладное в возне вокруг себя. Сохранено красочное свидетельство самого премьер-министра Флемминга, его частное пись­мо от 6 октября 1719 года. Имея в виду Генделя, он пишет:

«Я сделал все, чтобы вступить с ним в контакт, и по­лагал, что сумею с помощью необходимой любезности расположить его к себе, однако мне ничего не удалось добиться. То он был в отъезде, то плохо себя чувствовал; одним словом, встретиться с ним было невозможно». И автор письма доверительно добавляет французскую фразу, означающую: «Мне думается, что он (то есть Ген­дель) не совсем нормален» *.

Красноречивый документ, характеризующий феодаль­ные нравы!

* Цит. по кн: Хаммершлаг. Если бы Бах вел дневник, с. 43.

...Шла своим чередом, шла спокойно и счастливо жизнь семьи кётенского директора камерной музыки. Оркестр пополнился способным гамбистом-виртуозом Христианом Фердинандом Абелем. Его виолончель укра­сила капеллу, и Бах полюбил голос виолы да гамба в ру­ках этого артиста.

В начале 1720 года Себастьян принялся за новый сборник «наставительных упражнений» своему Фриде-ману. На сей раз не органных, а для чембало и клави-корда. На обложке отец любовно вывел: «Клавирная книжечка для Вильгельма Фридемана Баха. Начата в Кётене 22 января 1720 года».

Весной этого года, дождавшись теплых, цветущих дней, непоседливый князь Леопольд отправился, взяв с собой и придворного музыканта, в длительную поездку.

Начало лета они провели в Карлсбаде.. Немало часов было отдано увеселению избранного общества музыкой. Незатейливо, но приятно играл на чембало и скрипке сам князь.

Участвовал в музицировании, конечно, и Бах.

В июле отправились домой. Приближаясь к Кётену, скучающий князь соблаговолил посадить в свою роскош­ную коляску и концертмейстера. У заставы властителя встретил эскорт конной дворцовой стражи. Офицер что-то доложил вполголоса.

Себастьян почувствовал неладное. Князь стал молча­лив, но удержал Баха в своей коляске.

Спустя несколько минут Бах узнал, что в дом его на­грянуло горе: Марии Барбары нет в живых.

Когда Бах музицировал с князем в Карлсбаде и они собирались уже домой, в кётенском его домике молодая женщина скоропостижно скончалась от апоплексического удара. Ее похоронили 7 июля. Себастьян опоздал про­ститься с нею, со своей Марийхен.

Пораженный несчастьем, бледный, он остановился у дома, осенил себя крестом, взошел на крыльцо, держась за перила. Его встретила как-то сразу повзрослевшая Катарина, оставшаяся старшей. В комнате у клавикорда стоял девятилетний Фридеман, он играл и в это утро: крышка инструмента была открыта. Фридеман подбежал к отцу и уткнулся лицом в пыльный дорожный костюм. В детской плакал кто-то из маленьких.

После расспросов, таких ненужных уже теперь, Себа­стьян, не переодеваясь, пошел на кладбище с Катариной

Доротеей и сестрой Барбары. За ними, держась поодаль, шли понаехавшие родственники.

Свежий холмик, убранный травой и полевыми цвета­ми. Не проронивший до сей минуты слезы, Себастьян припал к влажной от утреннего дождика земле. Он не сдержал слез и ссутулился, как крестьянин в горе, как странствующий шпильман, потерявший самое дорогое в пути.

Баху теперь нестерпимо стало оставаться в городе, где его постигло горе. Но не перевяжет же он ремнями по­житки и не отправится куда глаза глядят. Надо при­вести в порядок дом. Подрастают дети, им нужно дать образование. Не допустит же он, отец, чтобы Фридеман, а за ним и Эммануель хлебнули невзгод, какие испытал сам он. Да и найдется ли у них столько трудолюбия, упрямства, стойкости, сколько бог отпустил ему? Или как его дорогой воспитатель брат или — не хватало бы еще! — как арнштадтский Хертум, станут каждодневно гудеть трубами, повторяя одни и те же благочестивые, но такие бесцветные и скучные хоральные мелодии? Им нужно университетское образование. Новые времена идут.

Князь Леопольд выказал внимание своему придворно­му музыканту и не часто в эти месяцы вызывал его во дворец для аккомпанирования. Но исполнением камерной музыки капеллы, конечно, занимался Себастьян и теперь.

В это нелегкое время проявились новые грани харак­тера художника. Композитор-вдовец, преодолевая скорбь, отдался вдохновенному сочинению музыки, которая по поверке столетий оказалась причисленной к шедеврам его инструментального искусства.