Хомский стал могильщиком не только структурализма в лингвистике, но и бихевиоризма в психологии. Бихевиористы считали, что структуры мозга недоступны для исследователя, поэтому внимание должно быть сосредоточено на поведении человека и его взаимодействии со средой. Соответственно, язык рассматривался как "вербальное поведение" — так называлась вышедшая в 1957 году книга психолога Скиннера. Спустя два года в журнале Language 30-летний Хомский опубликовал рецензию на нее — одну из самых убедительных разгромных рецензий в истории науки.
Хомский был категорически не согласен с тем, что ребенок — "чистый лист", чье "языковое поведение" определяется в первую очередь тем, как его обучают и что он слышит от взрослых. Дети самого разного социального происхождения и интеллектуального уровня овладевают родным языком примерно в одно время и с одинаковым успехом. Если ребенок не ходит в школу, он может не уметь читать и писать, но говорить он тем не менее умеет, и здесь ему не нужно никаких стимулов и поощрений, которые так любят бихевиористы. Наконец, главный аргумент Хомского состоит в том, что при отсутствии врожденной языковой способности вообще невозможно объяснить, как дети, располагая конечным числом языковых фактов, которые они когда-либо слышали, способны понимать и составлять бесконечное число предложений.
Языковая способность развивается естественно, как способность видеть и слышать, причем довольно рано, до пяти лет, когда интеллект развит еще слабо. Значит, есть врожденный орган, отвечающий за эту способность, определенный участок мозга, причем он есть только у человека и в этом смысле чрезвычайно важен для определения сущности "человеческого". Системы коммуникации есть и у животных, но они используются обычно под действием внешнего стимула, а арсенал возможных "высказываний" конечен, тогда как человек использует язык творчески, порождая бесконечное множество непредсказуемых высказываний.
Структурализм и бихевиоризм были похоронены, хотя традиционалисты долго еще ворчали и считали Хомского и его учеников варварами. Зато эти самые ученики, восприняв хомскианский критический пафос, обратили его против учителя. По их мнению, слабость концепции Хомского заключалась в недооценке роли семантики, и они задумали дополнить порождающую грамматику "порождающей семантикой". Знаменитый пример Хомского — "Бесцветные зеленые идеи яростно спят" — иллюстрирует как раз то обстоятельство, что структуру можно изучать независимо от значения: это предложение бессмысленно, но является правильным с точки зрения грамматики.
Изучение языка интересовало Хомского главным образом как способ проникнуть посредством языковых структур в недоступные до сей поры механизмы человеческого мышления. Использование языка для общения, которое обычным людям кажется его главной функцией, не оказывает никакого влияния на язык как структуру, и поэтому Хомского не интересовало.
Теория Хомского остается предметом жарких споров на протяжении полувека; за это время она несколько раз кардинально менялась, в том числе усилиями самого основоположника. Одну из последних глобальных ревизий генеративизма — "Минималистскую программу" — он опубликовал в 1995 году. Будучи крайне жестким оппонентом, Хомский не только не боится менять свои научные взгляды и признавать ошибки, но и считает это абсолютно необходимым: "Если преподаватель на протяжении пяти лет рассказывает студентам одно и то же, значит, либо наука, которой он занимается, умерла, либо он ничего о ней не знает".
Научная общественность восприняла хомскианскую революцию почти как в свое время "теорию относительности" Эйнштейна. Леонард Бернстайн использовал теорию Хомского, чтобы анализировать музыку; психологи едва ли не впервые основательно занялись изучением детской речи и процессов усвоения родного языка. Философы стали вновь обсуждать идеи, о которых никто всерьез не задумывался со времен Декарта. Даже те, кто не был согласен со многими положениями хомскианства, получили мощный инструмент изучения языка. И все-таки главным достижением Хомского его коллега Джон Серль называет нечто выходящее за границы любой науки: "Он сделал огромный шаг к тому, чтобы восстановить традиционный взгляд на уникальность человека и на человеческое достоинство".