Сейчас мы с вами бросим быстрый взгляд на пропущенные нами годы между 1518 и примерно 1522. В эти годы произошло очень много важных событий, было опубликовано Лютером множество крайне важных сочинений. Рассмотреть все это сколько-нибудь подробно у нас с вами нет никакой возможности. Поэтому мы ограничимся, действительно, беглым обзором, сосредотачиваясь, главным образом, на темах, вынесенных в заглавие данного раздела. Такую поверхностность и отчасти одностронность рассмотрения мы с вами можем позволить себе потому, что самое важное в теологии Лютера уже, собственно, нами обозначено. Все остальное – это лишь закономерное развитие его основных идей.
1. Лютер и Фридрих мудрый
Дело Лютера и его развитие невозможно сколько-нибудь точно описать и объяснить, не привлекая политику того времени. Политика и политические события или политические фигуры сыграли в жизни Лютера огромную роль. О них мы будем еще упоминать. Сейчас же, прежде всего, нужно немного поговорить о таких важных в истории Реформации отношениях Лютера и его господина курфюрста Саксонии Фридриха Мудрого. Это, кроме того, послужит хорошим и конкретным началом для обозначенной нами темы. Привязанность курфюрста к Лютеру и то постоянное покровительство, которое он ему оказывал очень трудно объяснить. Проще всего было бы сказать, что речь идет о личной симпатии. Но это очевидно не так, уже хотя бы потому, что Лютер и Фридрих никогда не встречались лично.
Тем не менее, столь же неверно было бы все сводить к политике, дескать, выступление Лютера против Рима и римской Церкви было экономически и политически выгодно немецкому князю Фридриху. Такое объяснение было бы слишком плоским и примитивным, хотя определенная доля истины в нем и содержится. Личная вера и христианские убеждения Фридриха сыграли во всем этом деле все-таки решающую роль. Можно вспомнить, например, о его удивительных словах, которые он произнес за месяц до смерти в самый разгар крестьянской войны, когда положение в империи стало, действительно, угрожающим. Фридрих сказал: «Если же Бог пожелает так, то так и случиться, что править будут простые люди. Если же на то нет Божьей воли, и это не служит Его славе, то скоро все изменится». Князь готов принять полный политический переворот, если на то будет воля Божия. Кстати, именно такую позицию критиковал в то время Лютер, призывая не пассивно ждать исхода войны, полагаясь на волю Божью и гадая, какой она будет, а активно вести боевые действия против восставших, борясь с ними всеми возможными методами. В этом смысле князь оказался как бы даже более «благочестивым», более «набожным», чем Лютер.
Такого рода набожность видимо была у его рода в крови. Достаточно назвать еще один эпизод из истории. Племянник и наследник Фридриха мудрого Иоганн Фридрих, страстный последователь Реформации, лишился своей власти именно из-за своей набожности. В 1547 г. накануне решающего сражения с императорскими войсками он посчитал, что посещение воскресного богослужения важнее, чем несение караульной службы и повелел всем солдатам, включая часовых, отправится на богослужение. В результате этого противник сумел незамечено перегруппироваться и, нанеся неожиданный удар, одержал победу. Этот пример должен наглядно показать, что далеко не всегда набожность и религиозность являются лишь лицемерным прикрытием политических или экономических интересов. По крайней мере, так не было для Иоганна Фридриха, так не было и для Фридриха Мудрого.
Тем не менее, в чем конкретно состояли религиозные убеждения Фридриха, понять не так уж просто. Ярым и страстным сторонников Реформации, во всяком случае, он не был.
Интересно, что он был страстным собирателем реликвий. Его собрание различных реликвий в замковой церкви в Виттенберге было известно далеко за пределами Германии и считалось одним из самых интересных и крупных. Сам Лютер неоднократно явно и резко обличал курфюрста в этом. Он пишет, например, о «проклятой материальной заинтересованности» курфюрста, что из-за его собрания реликвий церковь в Виттенберге превратилась в церковь всех чертей и тому подобные вещи. Удивительно, что Фридрих все это терпеливо сносил и, тем более что он оказывал Лютеру всяческое покровительство. Тем более, что, как мы уже говорили, страстным сторонником идей Лютера он вовсе не был.
Лишь на смертном одре он согласился принять Причастие под двумя видами. Траурное богослужение при его погребении совершал Лютер по реформаторской литургии.
2. На пути к отлучению
Будучи опубликованы, 95 тезисов, как мы уже говорили, вызвали неожиданно бурную реакцию в обществе и Церкви. Изначальной задачей тезисов было обсудить одну из основополагающих богословских проблем на примере конкретного злоупотребления из церковной практики. Однако вскоре дискуссия принимает особый оборот. Положение в Церкви и политическая ситуация продиктовали вполне определенное ее развитие и задали тем самым во многом характер развития Реформации.
Опять же, как мы уже упоминали, запланированного Лютером диспута по проблеме индульгенций не состоялось. Сама проблема индульгенций, как таковых, быстро отходит на второй план. Не первый же план выходят, казалось бы, совсем другие темы и проблемы. Дискуссия принимает новый оборот.
Направил эту дискуссию, а тем самым, возможно, и все дело внешней Реформации, в новое русло придворный папский теолог доминиканец Сильвестр Маззолини из города Приеро, потому известный больше по имени Сильвестр Приерий. Он дал ответ на 95 тезисов Лютера. Однако он постарался опровергнуть эти тезисы, исходя не из их внутренней глубинной теологической логики, а из одного важного ему самому пункта. Самое страшное, что он усмотрел в этих лютеровских тезисах, было то, что Лютер подвергал сомнению абсолютность папской власти. Именно это сделал Приерий исходным моментом своего опровержения 95-ти тезисов, опровержения, которое он успел составить всего за три дня. Свой ответ он назвал «Диалог о власти папы». Эта его публикация важна потому, что она во многом предвосхитила позднейшее развитие римской теологии, для того же времени она была совсем не типична.
Согласно Приерию, папа – это высший авторитет и основание Церкви. Он непогрешим, если в своем качестве папы принимает какое-либо решение. Решения соборов могут стать непогрешимыми только в том случае, если они получили папское одобрение. Здесь мы видим, как за несколько лет до первого Ватиканского собора ясно звучит учение о непогрешимости папы. Разумеется, это решение не было придумано на первом Ватиканском соборе. У него достаточно глубоко уходящие в историю корни. Впервые оно возникло еще в 13-м веке в кругу радикально настроенных францисканских теологов. После того, как в 15 веке особую силу получило течение, подчеркивавшее особые полномочия соборов, это учение получило в качестве некоего противовеса этому течению достаточно широкое распространение в Италии. Однако в других частях христианского мира, в том числе в Германии во времена Лютера оно было еще чем-то неслыханным. Поэтому первая реакция Лютера на эту работу Приерия была вполне определенной. Он просто опубликовывает ее – без всяких комментариев. Уже просто этого было бы достаточно. Однако Лютер все же не может оставить это выступление своего противника и без содержательного ответа. Суть лютеровского ответа сводится к тому, что не папа, а Писание является единственным масштабом и нормой для учения и практики Церкви. И это был уже, действительно, радикальный шаг в сторону Реформации. Теперь, с подачи Приерия, Лютер уже не просто теолог с несколько радикальными и своеобразными взглядами. Теперь он становится тем, кто покушается на сами устои Церкви. И это полностью меняет дело. Покушаясь на власть папы, Лютер тем самым ставит под сомнение и саму Церковь, как институт, распоряжающийся благодатью и спасением. Оказывается, что самое важное не является собственностью Церкви, не находится в ее распоряжении, но стоит вне ее и независимо от нее.
Еще до всякого официального процесса в Риме решают, что перед ними злейший еретик и направляют требование руководству ордена августинцев обеспечить арест и заключение Лютера.
Однако в дело вмешивается большая политика. Турки завоевывают Египет и Италия и Венгрия оказываются открыты для их вторжения. Главной заботой становится организация контрудара. В Германию направляется кардинал Кайетан с целью добиться у императора Максимилиана ведения специальной индульгенции и специального налога для финансирования крестового похода против турок. Однако ему очень хорошо известны настроения в Германии и тамошнее отношение к индульгенциям. Оно же было весьма скептическим. Немецкому дворянству было весьма больно смотреть на то, как немецкие деньги уплывают в Рим. Понятно, что в связи со всей этой историей имя Лютера становится известным и в политических кругах. Его выступление против индульгенций для немецких дворян оказалось весьма кстати.
Но вмешательство большой политики в дело Лютера не ограничилось только этим. Случилось кое-что и посерьезнее турок. Папе Льву становится известно, что престарелый император Максимилиан своим преемником планирует сделать короля Испании Карла. Папе этот выбор не очень подходил, поскольку Карл в силу сложных политических конфигураций оказался бы слишком сильным властителем, чем любой другой кандидат. Императора согласно закону должно избрать собрание из семи курфюрстов. Одним из них является господин Лютера курфюрст Фридрих Мудрый. И вот как раз Фридрих тоже практически единственный из курфюрстов выступает против избрания Карла. Понятно, что, так сказать, акции Фридриха моментально подскакивают в цене. Его слово приобретает особый вес. И сохраняет его впредь до смерти Максимилиана и избрания нового императора, которым стал все-таки Карл пятый в 1519 г. Но и после этого года Фридрих сохраняет во многом свое влияние. Во всяком случае, его оказывается достаточно, чтобы оказывать действенную помощь Лютеру и уберечь его от всех опасностей. Теперь же в 1518 г. ему удается добиться того, чтобы Лютер получил возможность быть официально выслушанным, причем на немецкой территории.
Лютер должен явиться в Аугсбург и предстать пред кардиналом Кайетаном. Невзирая на покровительство Фридриха, это был, пожалуй, самый опасным момент в жизни Лютера. И он сам осознавал это. Он направился в Аугсбург в уверенности, что ему предстоит неизбежная мученическая смерть. Вернуться оттуда живым он не рассчитывал.
Кайетан получил строгую инструкцию: не вступать в дискуссию с Лютером, а только потребовать от него отречения. К чести кардинала надо сказать, что эту инструкцию он выполнил не буквально. Между ними состоялся разговор, по крайней мере, обмен аргументами.
И этот обмен оказался очень важен потому что теперь прояснилась, а может быть, и только сейчас окончательно сложилась позиция Лютера по вопросу авторитета в Церкви. Раньше он мог ссылаться на отцов Церкви и на каноническое право, теперь он признает предание и церковное право, по меньшей мере, чем-то ненадежным.
Обе стороны остались при своем. А это значит, что распоряжение об аресте Лютера окончательно вступает в силу. Штаупиц освобождает Лютера от послушания ордену. Он делает это, чтобы не быть вынужденным подчиниться приказу курии взять Лютера под стражу.
Следующим важным этапом становятся переговоры с еще одним посланником Рима рыцарем Карлом фон Мильтицем, который приехал в Виттенберг, чтобы убедить Фридриха выдать Лютера и в случае отказа опубликовать буллу об отлучении Лютера от Церкви. Однако он решил поступить иначе и вступить в переговоры с самим Лютером. Результатом стала его договоренность о взаимном молчании Лютера и его противников, пока третья, нейтральная инстанция не разрешит спора. Однако молчание Лютера, понятно, продолжалось недолго. Мильтиц ведь не мог остановить публикацию всех сочинений против Лютера, поэтому и тот, сдерживаясь некоторое время, все же быстро снова принялся за старое: публикацию все новых сочинений. Молчание не могло продолжаться, как мне кажется, и по внутренним причинам. Мы с вами видели, что как раз в это время в 1518-19 гг. Лютер делает свое, так сказать, второе реформаторское открытие, открытие внешнего слова. Разумеется, ему было бы очень трудно сдерживаться именно теперь, когда он нашел способ понятно и доступно донести до всех свои мысли и открытия. И именно на этом фоне продолжается начатая Приерием дискуссия. Теперь эстафету подхватывает Иоганн Экк, профессор из Ингольштадта. Он вызывает на диспут Анреаса Карлштадта, университетского коллегу Лютера, который, будучи сначала противником Лютера, позже перешел на его сторону. Однако в тех тезисах, что Экк публикует для этого диспута, он нападает по сути больше на Лютера, чем на Карлштадта. Диспут состоялся в Лейпциге летом 1519 г. Лютер прибыл туда изначально лишь, как спутник Карлштадта, однако вскоре именно он становится главной действующей фигурой.
Экк знает свое дело. Он снова склоняет разговор к старой теме власти папы. Друзья, в том числе и сам Карлштадт, советуют Лютеру уклониться, но тот увлеченный своими идеями не прислушивается к их советам и тем самым, попадает в расставленную Экком ловушку. Мало того, что он снова ставит Евангелие выше папы, он теперь вынужден высказать и совсем уже ни в какие ворота не лезущую мысль о том, что и соборы могли ошибаться и заблуждаться. Теперь всем становится ясно, что Лютер опасный и закоренелый еретик. Поэтому вполне закономерным было появление в 1520 г. буллы Exurge Domine, которая угрожала Лютеру отлучением и ставила его вне закона, если в течение 60 дней он не отречется от своих взглядов. Отречения не последовало. Наоборот: еще до появления буллы и после него из-под пера Лютера вышли несколько сочинений, которые окончательно разрушали его отношения с церковью. Стоит назвать лишь такие классические работы как «К христианскому дворянству немецкой нации», «О вавилонском пленении Церкви» и «О свободе христианина». Не стоит уже упоминать об известном факте сожжения Лютером этой буллы, вместе с книгами канонического права перед городскими воротами Виттенберга.
Таким образом, совершился окончательный разрыв с Римской церковью.
Сейчас же нам важно следующее: кажется, что результатом всех упомянутых диспутов должен бы быть полный разрыв с Церковью вообще. Нужна ли она вообще, если истина располагается заведомо вне ее, во Христе, в Писании?
3. Учение о Церкви
Идея об отвержении Церкви вообще была Лютеру абсолютно незнакома. Напротив, всю свою деятельность он видит, как служение на благо церкви. Только теперь мы имеем дело с совершенно иным пониманием Церкви, чем оно было до сих пор. Что же учит, что же говорит Лютер о Церкви?
В этом разделе у нас нет возможности полностью изложить, а тем более изложить систематически лютеровскую экклезиологию во всех ее деталях. Тем более я не ставлю здесь своей целью говорить подробно о лютеранской экклезиологии вообще. Моя цель - показать некоторые характерные черты понимания Лютером церкви и ее проблем. Учение Лютера о сущности Церкви, о таинствах, о церковном служении, о богослужении было воспринято лютеранством, и мы с вами уже много говорили о них, а также еще будем неоднократно говорить в разных курсах.
Лютер не делит историю на «время Христово» и последующее время. Для него одно является продолжением другого. И там и там действуют те же законы. Сатана по-прежнему борется с Богом, только он меняет маски: фарисеи, еретики, римский император или руководители самой церкви. Главное утешение церкви в том, что не она сама, сама по себе имеет власть и силу, но что она обращена к распятому Христу, что в нем ее исток и фундамент.
Сила и власть церкви поэтому не принадлежит ей самой, более того они скрыты во Христе и в Боге. Она сама по себе церковь отнюдь не является невидимой. Она существует реально и в истории, поэтому не может не быть незримой, поэтому нуждается в организации и служениях.
То, что возмущает Лютера это, что в современной ему церкви все происходит наоборот: истинная церковь не может показать своего богатства, потому что оно у Бога, но может и должна являть миру свое свидетельство. Современная же ему церковь, напротив, не свидетельствует о Христе и Евангелии, но выставляет напоказ свое богатство и славу. В Шмалькаденских артикулах встречаем мы знаменитую фразу: «слава Богу, даже семилетнее дитя знает, что такое церковь, а именно: святые верующие и овцы, что слышат голос их Пастыря». Вероятно, во времена Лютера дети были куда умнее, чем сегодня…
Церковь – это те, кто слушают Слово Христа, те, к кому оно обращено, то есть грешники, оправданные грешники. Поэтому видимая церковь всегда была и есть грешница. Она состоит из грешников и есть сама по себе не более чем их собрание. И в то же время одно из песнопений Лютера начинается словами: «Она так мила мне, эта славная дева». Там он описывает жену из 13-й главы Откровения, но в ее лице он прославляет церковь. Церковь, как ту, что очищена Евангелием и свидетельствует о нем. Сама по себе церковь не имеет никакой ценности, ее ценность заключается в том, что в ней возвещается Евангелие Христово.
Церковь не является полностью незримой. Ее можно увидеть и узнать по ряду признаков. В разное время Лютер по-разному говорил об этих признаках. Наиболее известно то их перечисление, которое Лютер делает в одной из своих поздних работ «О соборах и церкви» (1539). Всего в этой книге Лютер называет семь признаков истинной церкви. Впрочем, они больше, чем просто признаки. Лютер пишет, что если бы это слово не было так затаскано и им не злоупотребляли бы так часто, то он назвал бы эти семь признаком семью таинствами. То есть для него речь идет о семи реальностях, через которые верующий в зримой, материальной, ощутимой формой испытывает на себе Божью милость, прикасается к ней. Итак, эти семь признаков, или, если угодно, семь «таинств» следующие: проповедь, крещение, причастие, отпущение грехов, церковное служение, молитва и крест. Интересен для нас здесь самый последний признак. На первый взгляд, когда впервые встречаешь это слово в тексте работы Лютера, то создается впечатление, что речь идет о почитании креста, о наличии образа креста, о воспоминании о кресте Христовом. И это так, только с одной оговоркой: речь должна идти не о мертвом изображении креста, а о его живом переживании, то есть о преследованиях, которым должны подвергаться христиане. Это истинный крест, который должен быть в церкви, а не позолоченные или серебряные изображения распятия. Итак, преследования, угнетение - необходимый признак истинности церкви. Церковь даже внешне не может и не должна быть местом уверенности, чем-то твердым и надежным. Все, что она имеет – это крест. Все, что она может – это претерпевать преследования.
В 1523 г. в Брюсселе сожгли двух сторонников Реформации. Это был первый случай такого рода. К слову, именно этот случай подтолкнул Лютера заняться церковными песнопениями. Его первой песнью была баллада «Новую песнь возносим мы» написанная как раз по этому событию. Однако Лютер написал по этому поводу не только это песнопение. Ему принадлежат и другие весьма примечательные слова: «Слава Христу, который начал, наконец, взращивать плоды моего, вернее Его, провозвестия». Напомню, это 1523 г. Реформация уже в самом разгаре. Пользуясь советской терминологией, можно сказать, что вовсю идет ее триумфальное шествие по Германии. И вдруг – первые плоды. Становится ясно, что сам Лютер меряет успех или неудачу Реформации, ее развитие, движение вперед, совсем другими мерками, чем церковные историки. О каких плодах, вообще, идет речь?
Для Лютера Реформация не была началом новой эпохи в истории церкви или человечества. Речь шла не о становлении новой, истинной церкви. Истинная церковь существовала всегда, ведь всегда сохранялась проповедь Евангелия. И стать совсем видимой, триумфальной, обладающей властью истинная церковь не может уже в силу своей природы. Церковь креста просто не может победить. Крест – это поражение. Церковь креста всегда будет не церковью победителей, а церковью мучеников. Поэтому Реформация и не была для Лютера становлением новой церкви. Речь шла о чем-то куда более значительном. Реформация была для Лютера началом не нового времени, а началом последнего времени. Никакого другого прогресса, развития и успехов не будет – кроме все большей ярости дьявола и сопротивления мира делу Евангелия. И закончиться все должно не созданием новой Церкви и не обновлением старой, а концом света и наступлением Царства Божия. Отчасти и поэтому церковь, истинная церковь не может быть твердой организацией. Она видима, но видима лишь как малое и страдающее сообщество, собравшихся вокруг Евангелия. Разумеется, страдания не всегда означают преследование в буквальном смысле. Это страдание, это угнетение может быть даже в равнодушии мира, даже в лицемерном почтении, которое мир оказывает церкви. Это все – тоже нападки дьявола. Церковь бессильна перед ними. И она не должна становиться сильной, иначе она предаст саму себя.
Иначе видели дело вдохновители и теологи реформатского движения, особенно Кальвин. Для него речь шла именно о победе истинной церкви над миром и над церковью ложной. Именно поэтому кальвинизм, реформатство, так сказать «воплотили» в себе дух нового времени и смогли в свою очередь эффективно влиять на него, оказались столь успешными.
Там же где установилась реформация лютеровского толка, там положение церкви было иным. Она знала о своей слабости, о своей, если можно так сказать, бесформенности, о своей беззащитности. И именно поэтому ощущала она потребность во внешней защите. Защите со стороны государства.
И это еще одна важная причина, почему государство, государственная власть была так важна для Лютера. Именно государство должно дать церкви внешнюю защиту. Сама церковь на это не способна и не должна это делать. Поэтому ошибаются те, кто говорят, будто активное участие государства в организации церковной жизни было для Лютера и первых лютеран вынужденной мерой, нет, оно важно именно из-за существа дела: церковь должна оставаться слабой, беззащитной и неорганизованной, поэтому ей нужен кто-то, кто смог бы заняться ее защитой и организацией. Это государство.
Здесь нет противоречия с учением о двух царствах. Ведь духовное царство – это церковь в самой своей сущности, то есть проповеди Евангелия. Туда государство вмешиваться не может и не должно. Но вот все, что касается внешней стороны церковной жизни, здесь по Лютеру, открывается поле деятельности именно для государственной власти.
И здесь нельзя не признать определенной истины. Мы знаем, как тяжело бывает тогда, когда церковь сама вынуждена заниматься организационными или материальными, экономическими заботами. Она занимается тогда не своим делом. Это неверно, когда пастор или епископ, которые должны проповедовать Евангелие, вынуждены, например, увольнять какого-нибудь нерадивого работника. Это противоестественно. Ничуть не менее, а может быть, даже и более противоестественно, чем включение церкви, как одного из элементов в государственные структуры. Церковь не должна становиться частью государственной машины, но и организация внешней стороны ее жизни, тоже не дело для провозвестников Евангелия. Здесь есть о чем задуматься. Не случайно в этом смысле произведение Лютера «К христианскому дворянству немецкой нации».
В нем он исходит из очень простой мысли, что если церковные руководители: священники или епископы оказались неспособны реформировать Церковь и руководить ей, то этим должны заняться простые верующие. Ведь каждый из них является перед Богом священником. Все они равны в своих духовных правах. Однако лучше всего будет, если дело руководства церковью возьмут на себя те, кто и так уже имеет влияние в обществе и пользуется авторитетом, то есть представители мирских властей. Отсюда призыв Лютера христианским князьям и властителям: взять дело руководства церковью и ее реформы в свои руки. Не проповедь, как таковую должны они взять на себя, а именно внешнее руководство церковными делами.
Заботится о какой-то новой системе организации церкви для Лютера не важно по двум названным уже причинам. Во-первых, организация церковной жизни – дело внешнее, мало того, организуясь, церковь подпадает под искушение усилиться стать сильной, стать влиятельной и уважаемой организацией. И, во-вторых, потому что по убеждению Лютера наступили последние времена и потому всякие вопросы организации являются более чем второстепенными. Таким образом, Лютер просто не думает о церкви в категориях организации, о том, как лучше организовать и устроить ее. Это не имеет решающего значения. Именно поэтому он спокойно может, например, перенимать старые формы богослужения: не потому что они особенно святы, а потому что и через них вполне может возвещаться Евангелие, а люди к ним уже привыкли.
4. Открытие Писания
В 1519 г. как мы уже говорили, старый император умирает и на его место избран новый король Испании – Карл V. В 1528 г. он собирает первый свой рейхстаг. Местом его проведения назначен город Вормс. Понятно, что обстановка была тяжелой. Мы уже упоминали о недовольствах многих немецких князей, стремившихся к большей независимости. А тут еще дело Лютера. Поэтому после долгих размышлений принимается решение пригласить Лютера в Вормс, чтобы окончательно решить его дело в присутствии немецких князей и нового императора.
Невзирая на все данные ему гарантии безопасности Лютер понимает, что это предприятие будет весьма опасным. И, тем не менее, он отправляется в Вормс. Его восторженные сторонники превращают эту поездку в триумфальное шествие. Однако сам Лютер весьма далек от триумфальных мыслей. Он страдает от тяжелых приступов болезни, и его мучают сомнение и страх. И неудивительно поэтому, что в первый день своего присутствия на рейхстаге он был так напуган, что не сумел внятно ответить на вопрос о том, готов ли он отречься от своих сочинений. Вопрос об отречении, поставленный ему, означал ведь на самом деле: как смеешь ты один выступать против тысячелетней священной христианской традиции, против Матери-Церкви, против светской власти, которую ты, кстати, так высоко ценишь? И теперь этот вопрос поставлен более чем официально.
Однако после суточного размышления Лютер готов дать ответ: «Моя совесть пленена Словом Божьим. Поэтому я не могу и не хочу ни от чего отрекаться, ибо поступать против совести не безопасно и не полезно. Иначе я не могу. На этом я стою. Да поможет мне Бог. Аминь» Эти слова стали знамениты и послужили поводом к превращению образа Лютера в образ героя и борца за свободу совести, которым он не был. Он был человеком всю жизнь борющимся с собой, страдающим от искушений. И, тем не менее, он нашел в себе силы не отречься от своей такой сложной и мучительной веры и не спрятаться под такие уютные и надежные крылья современной ему церкви.
Следствием Вормского рейхстага стало для Лютера его объявление вне закона. Теперь уже не только Церковь, но и высшая светская власть в империи рассматривает его как своего врага.
Далее, как известно, происходит следующее: на обратном пути Лютера по приказу Фридриха Мудрого похищают и укрывают в замке Вартбург, где он проводит достаточно долгое время. Оттуда он пишет письма своим сторонникам, там он работает над рядом своих сочинений и, наконец, там возникает перевод Нового Завета, изданный в сентябре 1521 г. и потому именуемый «Сентябрьский завет».
Здесь следует сразу же опровергнуть ряд легенд. Часто приходится слышать, что во время Средневековья Библия была запрещена и недоступна простым верующим, что Лютер сам долго не знал о ней ничего. Это неверно. Библии издавались и раскупались огромными тиражами. Библия была единственным имуществом Лютера в монастыре. Ее ему вручили при поступлении в монастырь. И для него было очень тяжело расстаться с ней, когда он был вынужден покинуть орден. Ведь он уже привык именно к этому ее изданию и легко находил там все нужные места. Библия не была чем-то сокрытым, во всяком случае, от людей, интересующихся верой.
Более того, Лютер отнюдь не был и первым, кто перевел Библию на родной язык. До него существовало множество немецких и иных переводов, которые вполне легально продавались в книжных магазинах. Конечно, перевод Лютера был языковым шедевром, да и сама известность его личности прибавила к успеху его перевода. Перевод Лютера отнюдь не является исключительно точным. Он стремиться не за языковой корректностью, но ищет передачи смысла. Для этого он использует все языковые возможности, стремится говорить на понятном языке. Сам он это называет так: «Нужно смотреть в пасть простому народу». Только так сможешь стать по Лютеру хорошим переводчиком.
Не удивительно, что Лютер не оставляет после себя никакого систематического сочинения в области догматики. Заменой такому сочинению Лютер видит свой перевод Библии, над которым он продолжал работать всю жизнь. Сам дух Лютера противоположен системе. Библия, как живое и яркое, иногда непоследовательное, но именно живое изложение христианской истины ему гораздо ближе. И именно ее – а не какие-то догматические сочинения – стремится он приблизить к народу.
Однако главным было все же не то, что Лютер якобы вообще открыл простым людям и теологам Библию, а то, как он обращался с ней – это было самым главным новшеством. Теперь Библия становится единственным высшим авторитетом, стоящим выше любого человеческого авторитета, выше авторитета папы и даже авторитета всей церкви. Поэтому мыслить теологически и проповедовать можно только, опираясь на Библию. Библия имеет для Лютера непререкаемый авторитет. Однако это авторитет совершенно особого рода: Библия ценна, потому что она возвещает об Иисусе Христе. Библия – это не книга истин, к которым можно было бы что-то потом, скажем, и добавить, например, догмы Церкви. Библия возвещает только одну-единственную истину: Иисуса Христа, и эта истина объемлет все остальные.
По сравнению со средневековыми, да и с современными представлениями, это совершенно неслыханное новшество. Лютер все концентрирует на одном пункте – на распятом Иисусе Христе. Христос является центром Писания. Писание – это не собрание аргументов, тезисов и доказательств, а спасительная истина Иисуса Христа. Но раз в Писании есть центр, то должна быть и периферия, то есть такие места или темы, которые лишь мало сообщают нам о Христе, лишь в небольшой степени передают Евангелие или вообще не передают его, поэтому они не могут быть признаны истинными сами по себе. Сама Библия нуждается в оценке. К ней нельзя подходить как гладкой равнине, где все на одном уровне. Она имеет свою вершину. И только взгляд с этой вершины позволяет нам правильно понимать ее. Лютер противопоставляет Писание церкви, но не потому что Писание является самоценностью, а потому, что в нем зафиксировано Евангелие, потому что оно – это зримый носитель Евангелия.
Чтобы полностью понять Лютера нужно постараться встать на его точку зрения. Главным мотивом всей жизни Лютера и всей его теологии был один-единственный мотив: бессилие человека перед лицом Божьим. И это для Лютера центральное и ясное учение священного Писания.
Для нас сейчас положение несколько сложнее. История показала, что нет однозначного толкования Библии, что ее можно понимать совершенно по-разному. Сама за себя говорить Библия практически не способна. Отсюда и возникновение в начале 19-го века так называемого «библейского фундаментализма», то есть попыток защитить истинность Библии во всем, объявление неприкасаемой каждого ее слова, каждой ее буквы. Причем именно такое учение, как правило, выдается за учение Лютера. И это неверно. Исходный пункт Лютера совершенно в ином. Этот иной исходный пункт можно обозначить известными словами самого Лютера: «Бог и Писание различны, точно также как различны Творец и творение». Поэтому принцип «только Писание» нуждается в толковании. Он был во многом искажен уже первым, но, главным образом, вторым поколением реформаторов, которые, как Кальвин, пользовались юридическими методами. В юриспруденции же на первое место выходит не традиция, не толкование, не скрытый смысл, а сам текст закона, текст, как таковой. Этот же принцип применяется теперь к Писанию. Библия становится, таким образом, на место папы и превращается по выражению Мюнцера в «бумажного папу». И это совершенно не соответствует Лютеру. Библия – это свидетельство об откровении Божьем, свидетельство об Иисусе Христе. Она не может, да и не должна исчерпать Бога. Она может и должна лишь передавать нам Евангелие. Современный фундаментализма – это попытка бежать от сокрытого Бога и одновременно попытка смягчить всю неслыханность Евангелия, всю его новизну и скандальность. Гораздо проще иметь дело с мертвой книгой, чем с живым Богом. Главное различие между Лютером и современным фундаментализмом можно поэтому сформулировать так: для Лютера Писание было прозрачным окном, сквозь которое он распознавал свет Божьего Евангелия. Для фундаменталистов Библия становится ставнями, которыми они закрываются от этого слишком яркого для них света.
5. Учение о богослужении и Таинствах
Пребывание Лютера в Вартбурге было прервано волнениями в Виттенберге. Профессор Карлштадт и ряд других сподвижников Лютера решили, что дело Реформации продвигается слишком медленно и что его нужно поэтому продвигать активнее. Ими была инициирована очистка церквей от всяких изображений, введение обязательного причастие под двумя видами и ряд других подобных новшеств. Причем это было сделано вопреки воле властей. Горожане также оказались расколотыми: часть восторженно поддерживала нововведения. Часть была возмущена ими, многие колебались.
Для Лютера настал момент, когда вмешательство стало необходимым. Сначала он появляется в Виттенберге инкогнито в декабре 1521 г. В марте 1522 г. он появляется в Виттенберге открыто и целую неделю – первую неделю Великого поста, после воскресенья Invocavit - читает проповеди, призванные успокоить страсти. Его главная мысль: не нужно принуждать людей к определенному порядку. Реформы требуют постепенности и душепопечительской заботы. Главное – это незамутненная проповедь Евангелия. Остальное может подождать. Мы должны проявлять терпение ради тех, чья совесть еще слаба. Евангелие не должно стать символом одной партии в церкви. Слово Евангелия должно оставаться бессильным, его нельзя насаждать при помощи насилия.
Таким образом, в Виттенберге снова наступает мир. Богослужение совершается по старым порядкам, лишь с небольшими изменениями. Призванными очистить его от всяких намеков на то, что Причастие является жертвой.
В 1523 г. Лютер выпускает сочинение Formula missae et communionis. В нем он предлагает уже более сильно подчищенный латинский порядок богослужения. Однако здесь главный акцент делает Лютер на немецкоязычном богослужении. Порядок этого богослужения он формулирует окончательно в 1526 г. в своем сочинении Deutsche Messe. Об этом порядке вы должны были или будете еще говорить на курсе литургики.
Нам важнее, что же Лютер понимает под богослужением. Здесь существенно его известное определение: Богослужение – это Божье Слово, обращенное к нам и человеческий ответ на него. Это не жертва, это не способ умилостивить Бога, это не возможность заслужить что-то у Бога. Это действие Бога, направленное на нас и наш свободный ответ на это действие. Ответ, прежде всего, благодарности.
В чем же состоит это действие Бога? Это действие происходит в Его Слове. Это же Слово может быть в двух видах: произносимое и слышимое Слово, с одной стороны, и Таинство, с другой. Речь не идет о двух разных вещах. Слово и Таинство являются одной и той же реальностью. Одно нельзя ставить выше другого.
Бог дает человеку Своего Духа, воздействует на человека, открывает себя человеку только через нечто внешнее, телесное. Это для Лютера не подлежит никакому сомнению. Никакие мои размышления, внутренние откровения и открытия, никакие мои чувства или переживания не приводят меня к соприкосновению с Богом, к спасительному соприкосновению с Ним, к соприкосновению с Его спасением. Это спасение не может быть от меня, оно не может быть внутри меня. Оно всегда вовне. Оно приходит ко мне извне. Поэтому спасительное слово может быть только внешним. И оно не может быть плодом только размышлений. Скажем, я прочитал Библию, поразмышлял над ней и сделал вывод, что я спасен. Такого не бывает. Такое никогда не может дать мне убежденности в спасении – это лишь плод моих размышлений и моей фантазии. На свои размышления и фантазии я положиться не могу. Мне нужно что-то реальное, что-то ощутимое, что-то вне меня. Таким и становится внешнее слово, слово, сказанное мне кем-то, слово, возвещающее мне прощение. Оно должно быть реально произнесено и реально услышано. Слово прощения и оправдания должно быть конкретным, произнесенным, ощутимым, как говорит Лютер, «телесным» словом. В этом смысле каждое произнесенное слово прощение, будь оно произнесено после исповеди, будь оно выражено в проповеди, является, по сути, Таинством: оно реально дает прощение грехов. Оно, именно оно: не мое раскаяние, не моя радость от этого слова, не моя готовность воспринять его, не моя внимательность при слушании этого слова, не моя благочестивая настроенность по отношению к нему – а само это слово.
В том же, что мы обычно называем Таинствами, это слово дополнительно соединяется еще с каким-либо материальным элементом, обретает, так сказать, дополнительную материальность, дополнительную телесность, становится особенно телесным. Скажем, даже в слове пастора после исповеди я могу сомневаться: а действительно ли оно обращено ко мне, а может быть, пастор имеет в виду не меня. А может быть, во мне есть что-то, что мешает этому слову воздействовать на меня. Это слово прозвучало и рассеялось в воздухе, как я могу быть уверен, что оно, действительно, воздействовало на меня? В Таинстве же уже никаких сомнений не должно оставаться: спасение, прощение буквально прикасаются ко мне водой крещения, входят в меня под видом хлеба и вина. Таинство – это слово прощения и оправдание, даваемое в такой форме, в которой уже можно не сомневаться. Поэтому, скажем, к Причастию должен идти не тот, кто уже достаточно подготовлен и получил прощение, чувствует себя прощенным, а тот, кто особенно сомневается в своем прощении, кто особенно в нем нуждается.
И здесь лежала одна из причин расхождений Лютера по вопросу о причастии со швейцарскими реформаторами, прежде всего с Цвингли. Тот тоже понимал причастие как безусловный дар Господа, однако он не мог понять, почему этот дар должен совершаться в такой грубой материальной форме. Он исходил из Ин. 6, 63: «плоть не пользует ни мало». Важным для него было, что духовно происходит во время Причастия, а не сам телесный акт вкушения хлеба и вина. Поэтому и присутствие Христа в причастии может быть для Цвингли только духовным, а не телесным, не материальным. Мы вспоминаем о крестной смерти Спасителя и, тем самым, духовно соединяемся с Ним, получаем прощение и оправдание от Него. Из этой позиции исходил он в своем знаменитом диспуте с Лютером в 1529 г.
Для Лютера же Христос дается нам в причастии именно телесно. Телесное и духовное Лютер противопоставлять отказывается. Дух действует именно в материальном хлебе и вине, так же как распятие Иисуса на кресте явилось духовным событием. Дух и тело, дух и материя не противоположны. Противоположны дух и грех. Именно поэтому для Лютера было так важно подчеркнуть реальное присутствие Тела и Крови Христовых в хлебе и вине причастия. Лютер не просто говорит, что раз в Библии стоит «это есть Тело мое», значит, это действительно есть Тело Христово. Так часто представляют позицию Лютера. Он принимает эти слова буквально потому, что они подтверждают основы его теологии, потому что они согласуются с ними, потому что он видит жизненную необходимость в том, чтобы причастие было больше чем просто воспоминанием о Спасителе и каким-то непонятным духовным соединением с Ним.
Что касается Крещения, то здесь Лютер исходит из подобных же позиций. Вода не является знаком или символом прощения. Она дает, реально дает нам прощение. Это подчеркивание, однако, имеет не смысл исключения: кто не крещен, тот не может спастись. А смысл подтверждения: я крещен и значит, я могу быть убежден в том, что я спасен.
В отличие от средневековой теологии Лютер не утверждает, что крещение уничтожает в человеке грех. Оно не уничтожает греха, он дает человеку его прощение. Поэтому крещение является более чем одноразовым актом. Вся жизнь верующего должна быть постоянным возвращением ко крещению. Любое покаяние должно быть возвращением ко крещению, актуализацией крещения. Отпущение грехов, получаемое каждый раз на исповеди – это то же самое отпущение, что было дано в крещении. С крещением в человеке не происходит никаких качественных изменений. Изменяются его отношения с Богом. Человек не перестает грешить, он по-прежнему несет в себе всю губительную силу первородного греха. Но он всегда может получить и получает прощение своего греха, снова и снова принимается Богом. Окончательное и качественное изменение приносит человеку не крещение – а смерть. Именно в смерти и воскресении будет человек изменен, избавлен от греха, навсегда преображен.
6. Музыка
Однако богослужение состоит не только из Слова Божьего, обращенного к человеку, но и – как мы уже слышали – и из человеческого ответа на него. И этот ответ заключается, прежде всего, в прославлении и молитве. И вот: в обоих этих аспектах: и в провозвестии Слова и в ответе на него, в дело вступает музыка.
И надо сказать сразу: музыка была для Лютера чем-то гораздо большим, чем просто хорошим инструментом для оформления богослужения, чем хорошим украшением богослужения. Музыка сама по себе, музыка, как таковая имела для него богословское значение. Известна его фраза: «Чудеса, которые мы видим глазами, значительно меньше тех чудес, которые мы воспринимаем ушами». Разумеется, здесь, прежде всего, имеется в виду Слово Божие. Однако сама эта фраза уже показывает на то, что Лютер был человеком, так сказать, ориентированным на слуховое восприятие. Лютера снова и снова поражало то, что музыка приходит к нам тем же путем, что и Евангелие: через голос и слух. Но и этого мало: наиболее естественный путь возвещения Евангелия для Лютера – это через музыку, через пение.
Музыку среди всех человеческих наук и искусств он ставит на второе место после теологии. И не только потому, что она выполняет служебные функции в провозвестии. Нет. Некоторые исследователи говорят даже, что для Лютера музыка была своего рода естественным Евангелием. В музыке непосредственно открывается неземная, Божественная красота. Музыка имеет собственное теологическое значение. Она Божественна независимо от того, что именно поется на данную мелодию и кто играет ее. Музыка для Лютера не просто наука или искусство. Она – прямое творение Божие. Она сотворена непосредственно Богом – на благо человека. Она величайший дар Божий человеку. Музыка веселит душу человека, она изгоняет бесов, она дарует чистую радость, изгоняет все злое из души, она царит, когда на земле устанавливается мир, она внутренне связана с миром. И это не образная речь. Для Лютера это все чистая правда и реальность. Поэтому, именно поэтому Евангелие должно быть неразрывно связано с музыкой. Эти два величайших дара Божиих должны соединиться вместе, чтобы достичь своей наивысшей цели и своего наиболее полного осуществления. И без связи со словом музыка может и должна быть в церкви, потому что, когда звучит музыка, тогда происходит благое вмешательство Божие в человеческий мир. Но в соединении с Евангелием музыка достигает своей вершины. Более того, нет ничего более естественного, чем такое соединение: Евангелие и музыка как бы ищут друг друга, внутренне стремятся друг к другу.
Для Лютера нет при этом плохой или недостойной музыки. Вся музыка - дар Божий. Именно поэтому для многих своих песнопений он заимствует популярные мелодии, как мы бы сейчас сказали, мелодии шлягеров. Пишет он мелодии для своих песен и сам. Новые песнопения становятся для него очень важны, как эффективное средство проповеди Евангелия. Недаром часто говорят о том, что Реформация победила не своей проповедью, не своим учением, а своим пением. И это так. Нередко именно пение реформаторских хоралов было той силой, что захватывала людей и обращала их в новую веру. И в этом была одна из самых сильных сторон лютеранской Реформации. Не случайно поэтому музыка играет такую огромную роль в богослужении лютеранской Церкви. И здесь изначальный толчок, изначальный импульс исходит от Лютера.