Невольно приходит на память завязка этой истории. Право, она, как привратник, стоит на страже остальных воспоминаний, не пуская их дальше. Ну что ж, начнем с нее. Пусть вспоминается, как вспоминается...
В первый понедельник апреля 1625 года карета, в которой я находилась, считала выбоины на дороге, ведущей к городку Менгу, если не ошибаюсь, знаменитому только тем (не считая, конечно, моего посещения, которое сделало честь этому месту), что здесь родился автор «Романа о розе». Вот бедолага!
День начинался препаршиво и прошел в полном соответствии со своим началом.
Во-первых, мы опаздывали.
Де Рошфор, конюший кардинала де Ришелье, срочно вызвавший меня на встречу в Менге, с утра ждал в гостинице «Вольный мельник». А ждать он терпеть не мог, да и я не люблю опаздывать. Но за час до городка неожиданно полетело колесо, пришлось стоять над людьми с хлыстом наготове, чтобы поломка исправилась в предельно короткие сроки.
Во-вторых, было слишком жарко и пыльно. Даже странно для апреля. Может быть, это было даже во-первых.
В-третьих, при внезапной остановке кареты я сломала ноготь.
В общем, было от чего прийти в ярость. Видимо, это почувствовал кучер, потому что он сумел расшевелить своих ленивых нормандских подопечных. Громыхая колесами, карета ворвалась в Менг. Оставив на Главной улице и в истории города отпечатки своих колес, она остановилась у «Вольного мельника», возле которого уже нетерпеливо маячила хорошо мне знакомая высокая темноволосая фигура в фиолетовом мятом дорожном костюме.
На удивление, Рошфор был в довольно спокойном расположении духа. Оказывается, он отвел душу в ссоре с каким-то гасконским юнцом, трусящим на оранжевой кляче в Париж. (А куда же еще могут направляться горячие головы?!)
Даже подобие улыбки пряталось в его глазах и губах, правда, не знающий Рошфора сказал бы, что в жизни не встречал более холодного и высокомерного лица. Стоя на подножке моей кареты, он подробно рассказывал все перипетии своего развлечения.
— Итак, Его Высокопреосвященство приказывает мне... — пришлось намекнуть Рошфору, чтобы он перешел, наконец, от самых замечательных цитат из рекомендательного письма этого юноши, адресованного де Тревилю, к делу, за которым меня вызвали в Менг.
— ...возвратиться тотчас же в Англию и уведомить его нимало не медля, если бы герцог оставил Лондон.
Нечего сказать, весьма срочное поручение и, главное, стоило сломя голову нестись с Туманного острова, чтобы получить приказание срочно отбыть обратно. Простого гонца послать не сочли возможным, надо вызвать секретного агента!
— А остальные распоряжения? — кисло спросила я, уже ни на что не надеясь.
— Они заключаются в этом ларце, который откроете уже по другую сторону Ла-Манша.
Это было уже что-то. Возможно, содержание ларца искупит все тяготы, которые пришлось претерпеть за время путешествия. Ведь Его Высокопреосвященство передает в ларцах для агентов не только инструкции, но и определенные суммы денег для их наилучшего выполнения.
— Хорошо! А вы что станете делать?
— Я возвращаюсь в Париж, — сообщил довольный тем, что выполнил свою часть задания, Рошфор.
Еще бы ему не быть довольным, он столько времени пробыл в Брюсселе и добился там весьма впечатляющих успехов, так что в Париже его ждет полный триумф и особое расположение Его Высокопреосвященства. Удачам соратников радуешься, но и немного завидуешь, потому я поддела его:
— Не наказав этого дерзкого мальчугана?
Но не успел Рошфор и рта раскрыть, как чей-то срывающийся голос крикнул:
— Этот дерзкий мальчуган сам наказывает других! И надеюсь, что тот, кого он собирается наказать, на сей раз не ускользнет от него!
В дверях гостиницы стоял смуглый юнец с головой, обвязанной полотенцем, почти мальчик. Гасконца в нем было видно за три лье. Он был невысокого роста, худой и жилистый, про таких говорят «из породы гончих». На продолговатом лице его отдельные части физиономии не успели еще прийти к соглашению и каждая рвалась выделиться: что выдающиеся скулы, что чрезмерно развитые челюстные мышцы, что крючковатый задорный нос.
Черные глаза из-под серой ветхой тряпки, которую трактирщик необоснованно именовал полотенцем, глядели на моего собеседника с таким лютым гневом, что, право, я немного заволновалась за дальнейшую судьбу Рошфора.
— Не ускользнет?! — сдвинул брови резко побагровевший Рошфор.
— Нет, я полагаю, в присутствии дамы, — юнец бросил в мою сторону восхищенный взгляд, — вы не посмеете бежать!
Рошфор с тихим рычанием рванул свою шпагу из ножен. Надо было вмешиваться.
— Вспомните! — тронула я его руку. — Вспомните, что промедление смерти подобно!
Не знаю, как развивалось бы дело дальше, но, к счастью, Рошфор опомнился и пришел в себя.
— Вы правы! — произнес он. — Поезжайте своей дорогой, я поеду своей!
Он поклонился, спрыгнул с подножки, и мой кучер обрушил град ударов на спины лошадей. Рошфор взлетел в седло своего скакуна, и мы разъехались в противоположные стороны.
Знай я, какое будет продолжение у этой встречи, не только не удержала Рошфора от убийства гасконского мальчишки, но и сама бы сделала все, чтобы он и его апельсиновая кляча никогда бы не увидели стен Парижа...
Повинуясь данным указаниям (интересно, кто бы меня проверил, вскрой я ларец раньше?.. но таскаться с незапечатанным ларцом просто неудобно), я дотерпела до Лондона и там ознакомилась с его содержимым.
Инструкции Его Высокопреосвященства были, как всегда, предельно точны и рассчитаны именно на мои возможности. Как и сумма.
Дела же, помнится, на тот момент обстояли вот как.
Около года прошло, как кардинал де Ришелье вошел в состав Королевского совета и был назначен королем своим первым министром. И по-прежнему, как больше полувека назад, Францию просто раздирало на части от выяснения отношений между ее детьми на предмет того, как же правильнее верить в Бога.
Как-то на собрании духовенства один высокопарный, но мало влиятельный священнослужитель, чудом пробившийся на трибуну, долго пыхтел, а потом, к радости заскучавших было слушателей, с видом пророка изрек: «Ла-Рошель зловонной протестантской занозой сидит в нежной груди бедной доброй Франции!»
Очень глубокая мысль, а главное, оригинальная. Если идти по такому аллегорическому пути, то я, в свою очередь, сравнила бы бедную добрую Францию с пышной ягодицей, в которой после спуска по ежевичному склону засело немало протестантских заноз (достаточно вспомнить Нерок и Клерок, Монтобан и Милло), частично протестантских вроде Нима и Монпелье, не говоря уж о громадной занозе — целой щепке — Беарне, которую с кровью извлекли пять лет назад. (Ведь там, в горах, полвека о мессе [В независимом графстве Беарн имуществом Церкви владели протестанты, католическое богослужение было под запретом. В августе 1620 года король повел свою армию на протестантский практически независимый Беарн. В ноябре того же года Беарн и Наварра официально вступили в союз с Францией, губернатор-протестант По — главного города региона — был заменен губернатором-католиком, и католическое богослужение было восстановлено на обеих территориях] и не слыхивали, и как малютка д'Артаньян в таких ужасных условиях умудрился вырасти добрым католиком, одному богу известно...)
Ну вот, после того как молодой король тяжелой рукой навел порядок в маленьком, но гордом графстве и научил тамошних жителей уважать правильную веру, наши гугеноты забеспокоились. И весьма обоснованно. А Белая Гора [8 ноября 1620 года в битве под Белой Горой протестантские силы под командованием Христиана Анхальтского были разбиты имперской армией Тилли] убедила даже тех, кто еще сомневался, что наступают тяжелые времена.
В Ла-Рошели собралась их ассамблея, которая порешила, что отрицающие мессу будут сопротивляться короне всеми силами. Вплоть до вооруженных столкновений.
Кардинал в ту пору был практически частным лицом, но прилагал массу усилий, чтобы оставаться влиятельной персоной, а значит, имел сведения обо всем мало-мальски важном, что творится в королевстве. Как обычно, он разработал не меньше пяти путей развития ситуации. И во многом оказался прав.
Даже перед лицом такой опасности единения гугенотских кланов не произошло. Буйон, Сюлли и Ледигьеры предпочли остаться в стороне. Ла Форс и Субиз рвались в драку. Верховным главнокомандующим был выбран герцог Анри де Роан, принц де Леон, некрасивый собой, но мужественный и умный полководец.
Озабоченные организацией собственного спасения, гугеноты стали вести себя так, словно короля нет.
Король так не думал и ринулся с войском на юго-запад.
Все выглядело так, словно вернулась эпоха Походов веры за море. Вот с того момента и начался новый виток проблем, символом которых стала непокоренная Ла-Рошель.
Армия короля и армия гугенотов сталкивались друг с другом с переменным успехом. То у короля пол-армии сбежало с поля боя, а то, что осталось, покосила чума, то Роан обнаружил, что у него нет ни денег, ни солдат. Поэтому осенью 1622 года в Монпелье заключили мирный договор, так как продолжать настоящую войну сил у обеих сторон не было.
Гугеноты обоснованно надеялись, что у правительства еще долгое время не хватит денег на финансирование новой военной кампании, правительство не менее обоснованно рассчитывало на раскол в рядах гугенотов.
В это время король вернул кардинала из опалы.
Так что Его Высокопреосвященство, как всегда, не прогадал, когда остался верен королеве-матери и последовал за ней в Блуа. Он восстановил свои позиции при дворе, но теперь уже в союзе с королем. Правда, денег на военные кампании по-прежнему не хватало, гугеноты воспряли духом, и самонадеянный герцог Субиз, брат Роана, поднял мятеж. Он надеялся на поддержку Англии, это и слепому было ясно.
Вот это и была моя задача — Субиз мог рассчитывать на что угодно, но Его Высокопреосвященству было нужно, чтобы английский двор, искренне одобряя действия братьев по вере, не затруднял себя конкретной помощью мятежникам.
Это было не так уж и трудно. Правительства, как и люди, гораздо охотнее склоняются к выжидательному ничегонеделанию, чем к каким-либо действиям.
Пока два флота, как две стаи, кружили возле Ла-Рошели, Монморанси [Монморанси — адмирал королевской эскадры; Субиз руководил кораблями гугенотов] отогнал Субиза к острову Рэ и не подпускал к крепости; на Туманном острове не без моей помощи шли долгие дискуссии на тему, каким образом помочь единоверцам, когда это лучше всего сделать и как соблюсти при этом свои интересы.
Что же касается первого министра...
Бекингэм, после Амьена [В Амьене произошло одно из скандальных свиданий Бекингэма с Анной Австрийской] ставший страшно загадочным, был вообще очень занят. Он отделывал в своем дворце алтарь, посвященный Анне Австрийской, и оторвать его от этого занятия был не в силах даже король. Что в общем-то вполне соответствовало интересам французского правительства.
А потом он вдруг исчез, о чем и было тотчас же сообщено Его Высокопреосвященству.
Красавец Бекингэм поехал к вечно заплаканной королеве, которая его совсем не ждала.