Мне кажется, есть такое понятие, как «любить слишком сильно».
Ты возводишь человека на пьедестал и из такого ракурса, снизу, начинаешь замечать в нем недостатки: выбившийся из пробора волосок, стрелку на чулках, сломанную кость. Ты тратишь все свое время и все свои силы, чтобы довести его до идеала, и не замечаешь, как сам разваливаешься на части. Ты даже не понимаешь, как ты выглядишь, как ты опустился, потому что не сводишь глаз с предмета своего обожания.
Это меня не оправдывает, но я лишь так могу объяснить, почему оказалась здесь, у твоей кровати. Запястья у тебя перевязаны бинтами и сломаны: это врачи пытались остановить кровотечение. Ребра тоже поломаны: делали закрытый массаж сердца, когда оно остановилось.
Я уже привыкла слышать, что ты сломала кость, что тебя нужно будет прооперировать, что тебе наложат гипс. Но сегодня врачи произносили слова, которых я услышать не ожидала: «потеря крови», «членовредительство», «самоубийство».
Как может шестилетняя девочка хотеть покончить с собой? Неужели только так можно было заставить меня прислушаться? Если да, то у тебя получилось. Ты привлекла мое внимание.
И обездвижила меня раскаянием.
Уиллоу, всё это время я просто хотела, чтобы ты поняла, как я тобой дорожу. Что я готова на всё, чтобы ты жила как можно лучше… а ты, как выяснилось, вообще не хотела жить.
– Я не верю, – истово шептала я, хотя ты еще спала и должна была проспать под успокоительным до самого утра. – Я просто не могу поверить, что ты хотела умереть.
Я провела пальцем по твоей руке, пока не наткнулась на бинт, укутавший глубокий порез на запястье.
– Я люблю тебя! – Мои слова отдавали жестью. – Я так сильно тебя люблю, что вообще не знаю, кем была бы без тебя. И даже если мне придется всю жизнь доказывать, что тебе стоит жить, я готова на это.
Я выиграю этот суд, и получу кучу денег, и повезу тебя на паралимпийские игры. Я куплю тебе спортивное кресло и собаку-поводыря. Я облечу с тобой полмира, чтобы ты повстречала людей, которые тоже добились своего вопреки здравому смыслу. Я докажу тебе, что быть не такой, как все, – это не смертный приговор, а призыв к бою. Да, ты продолжишь ломать – но уже не кости, а преграды.
Твои пальчики слабо шелохнулись, и ты несмело приоткрыла глаза.
– Привет, мамочка, – пробормотала ты.
– Ох, Уиллоу… – разрыдалась я. – Ты испугала нас до смерти.
– Извините.
Я подняла твою здоровую руку и поцеловала ладошку, чтобы ты носила мой поцелуй, как конфету: пока не растает.
– Нет, – прошептала я. – Это ты меня извини.
Шон встал с кресла в углу палаты, где уже успел задремать.
– Привет, – сказал он. Увидев, что ты проснулась, он вмиг просиял. – Как поживает моя девочка? – спросил он, присаживаясь на край кровати и убирая непослушные пряди с твоего лица.
– Мама?
– Что, детка?
И в этот миг ты улыбнулась, впервые по-настоящему улыбнулась за очень долгое время.
– Вы оба рядом, – сказала ты, как будто только этого всегда и хотела.
Оставив тебя с Шоном, я спустилась в приемный покой и позвонила Марин: она уже оставила уйму сообщений на моем автоответчике.
– Не прошло и полгода! – рявкнула она. – У меня для вас новости: оказывается, нельзя выбегать из зала суда в разгар заседания, тем паче не предупредив своего адвоката, куда вас черти понесли! Вы хоть представляете, какой я выглядела дурой, когда судья спросил, где моя клиентка, а я не знала, что ответить?
– Мне пришлось ехать в больницу.
– К Уиллоу? Что она теперь сломала?
– Она порезала себе вены. Потеряла много крови… Когда врачи пытались ей помочь, то сломали несколько костей… Но она выжила. Просто придется переночевать в больнице. – Я задержала дыхание. – Марин, я не смогу прийти завтра в суд. Я должна быть рядом с ней.
– Один день, – сказала Марин. – Я смогу добиться отсрочки ровно в один день. И… Шарлотта, вы меня еще слышите? Я рада, что с Уиллоу всё в порядке.
Я тяжело перевела дыхание.
– Не знаю, что бы я без нее делала.
Марин помолчала.
– Главное, чтобы Гай Букер ничего подобного не услышал.
С этими словами она повесила трубку.
Я не хотела возвращаться домой, потому что там придется смотреть на кровь. Я представляла, что кровью забрызгано всё: занавеска в душевой, кафель на полу, сток в ванне. Я представляла, что мне придется взять известь и тряпку и выжимать эту тряпку над раковиной десятки раз. И руки будут гореть, и глаза воспалятся. Я представляла струи розовой воды и запах – запах страха, что я могла тебя потерять, запах, который не выветрится даже после получасовой уборки.
Амелия ждала меня на первом этаже в кафетерии, где я оставила ее с чашкой горячего шоколада и тарелкой картошки фри.
– Привет, – сказала я.
Она привстала на стуле.
– У Уиллоу всё…
– Она как раз проснулась.
Амелия, казалось, вот-вот готова была рухнуть в обморок – и немудрено: это она нашла тебя в луже крови, она вызвала «скорую».
– Она что-нибудь говорила?
– Почти ничего. – Я коснулась ее руки. – Сегодня ты спасла Уиллоу жизнь. Не могу передать, как я тебе благодарна.
– Не могла же я бросить ее истекать кровью, – сказала она, но я чувствовала, как она дрожит.
– Хочешь ее увидеть?
– Я… Не знаю, смогу ли. У меня перед глазами стоит… – Она скукожилась, как это часто делают девочки-подростки. Словно листок папоротника, – Мама, а что было бы, если бы Уиллоу умерла?
– Не смей даже думать об этом, Амелия.
– Ну, не сейчас… Не сегодня. Шесть лет назад. Когда она только родилась.
Она посмотрела мне в глаза, и я поняла, что она вовсе не хочет меня огорчать: ей действительно интересно, как сложилась бы ее жизнь, если бы не пришлось жить в тени сестры-инвалида.
– Не знаю, Амелия, – честно призналась я. – Могу только сказать, что я безумно счастлива, что она выжила. И тогда, и – благодаря тебе – сегодня. Мне очень нужны вы обе.
Дожидаясь, пока Амелия стряхнет остатки картошки в мусорное ведро, я задумалась, как оценил бы нанесенный тебе ущерб психиатр. Может, ты порезала себе вены просто потому, что даже твоего необыкновенного словарного запаса не хватило, чтобы попросить меня остановиться. Я не понимала, откуда ты вообще знаешь, что таким образом можно покинуть этот мир.
Словно прочитав мои мысли, Амелия вдруг сказала:
– Мама, мне кажется, Уиллоу не хотела себя убить.
– Почему ты так решила?
– Она же знает, что без нее нашей семьи не будет.