В ту ночь я уснула в кресле у твоей больничной койки, и мне приснилась Пайпер. Мы снова были вместе на острове Плам и занимались буги-бордингом, но волны вдруг покраснели, как кровь, и испачкали нам волосы и кожу, Я взгромоздилась на такую могучую, роскошную волну, что берег изогнулся под ее напором. Оглянувшись, я увидела, что ты барахтаешься под гребнем волны. Твое тело швыряло на осколки стекла и шершавые камни. «Шарлотта, – кричала ты, – помоги!» Я слышала тебя, но развернулась и ушла.
Разбудил меня Шон.
– Привет, – прошептал он, тряся меня за плечо, но поглядывая в твою сторону. – Ты всю ночь проспала?
Я кивнула, разминая затекшую шею. И тут заметила у него за спиной Амелию.
– А Амелии разве не надо в школу?
– Нам нужно поговорить, сказал Шон тоном, не терпящим возражений. – Как ты думаешь, можно отойти на пару минут за кофе, чтобы она осталась одна?
Предупредив дежурных медсестер, я последовала за Шоном в кабинку лифта. Амелия послушно плелась за нами. Что же между ними произошло, черт возьми?
Мы спустились в кафе, и, пока Амелия выбирала себе хлопья, Шон налил нам кофе. Мы сели за столик. В такой час тут было людно: молодые стажеры впопыхах глотали свои бананы и латте перед утренним обходом.
– Мне надо в туалет, – сказала Амелия.
– Не получится, – отрезал Шон.
– Если ты хочешь что-то рассказать, можно дождаться, пока она вернется…
– Амелия, может, сама объяснишь маме, почему тебе нельзя идти в туалет?
Она опустила глаза на пустую миску.
– Он боится, что я… Опять буду блевать.
Я непонимающе уставилась на Шона.
– Она что, подхватила какой-то вирус?
– Как насчет булимии?
Меня будто пригвоздило к стулу. Наверное, я ослышалась.
– Амелия не булимичка. Иначе мы бы знали…
– Ага. Ведь о том, что она режет себя лезвием уже целый год, мы тоже знали, верно? А еще ворует в магазинах всякую дрянь, включая бритвенные станки, один из которых попался под руку Уиллоу…
У меня отвисла челюсть.
– Не понимаю…
– Вот-вот, – кивнул Шон, откинувшись на спинку стула. – Я тоже не понимаю. Не возьму в толк, зачем это девочке, у которой есть любящие родители, крыша над головой и, в общем-то, не самая паршивая жизнь.
Я повернулась к Амелии.
– Это правда?
Она кивнула, и сердце ёкнуло у меня в груди. Я что, ослепла? Или я так пристально следила за дочкой, которая ломала кости, что не заметила ту, которая рассыпалась на мелкие осколки?
– Вчера вечером к нам приходила Пайпер – рассказать, что у Амелии большие проблемы. Судя по всему, мы этого не видели… а Эмма видела. И не раз.
Пайпер. Заслышав это имя, я окаменела.
– Она приходила к нам в дом? И ты ее пустил?
– Боже мой, Шарлотта…
– Нельзя верить всему, что говорит Пайпер. Кто знает, может, это такой трюк, чтобы заставить нас отозвать иск…
Я, конечно, смутно понимала, что Амелия сама во всем созналась, но это сейчас не имело значения. Я видела перед собой лишь Пайпер, которая стояла в нашем доме и, притворяясь идеальной мамашей, исправляла мои недосмотры.
– Знаешь, я, кажется, понимаю, почему Амелия начала это делать… – пробормотал Шон. – Ты же не в себе.
– О, знакомая песня! Прекрасно! Обвинить во всем Шарлотту, потому что в таком случае ты выходишь сухим из воды…
– Тебе никогда не приходило в голову, что ты не единственная жертва в мире?
– ПРЕКРАТИТЕ!
Мы оба обернулись на голос Амелии.
Она сидела, зажав уши руками, в глазах блестели слезы.
– Прекратите же!
– Прости, солнышко, мне так жаль, – сказала я, протягивая ей руку, но она отстранилась.
– Ни о чем ты не сожалеешь! Ты только радуешься, что с Уиллоу больше ничего плохого не случилось. Кроме этого тебя ничего не волнует! Хочешь знать, почему я режу себя? Потому что всё это больнее, чем порезы!
– Амелия…
– И хватит притворяться, что тебе на меня не наплевать!
– Я не притворяюсь.
Рукав у нее задрался, и я увидела пунктир шрамов, похожий на какой-то изощренный линейный код. Прошлым летом Амелия упорно носила вещи с длинными рукавами, даже когда стояла жара под девяносто градусов. Я, если честно, сочла это проявлением скромности. Приятно видеть девушку, которой знакома стыдливость, в мире, где все расхаживают, считай, голышом… Я и не догадывалась, что дело не в излишней скромности, а в хитром расчете.
Я не могла подобрать нужных слов, я знала, что сейчас Амелия не станет меня слушать, поэтому просто коснулась ее запястья. На этот раз она не отпрянула. Я вспоминала, сколько раз она падала с велосипеда и прибегала домой в слезах; сколько раз я усаживала ее на стол, чтобы выбрать из раны мелкий гравий и дать старт заживлению при помощи поцелуя и полоски пластыря; сколько раз она смотрела, как я накладываю тебе на ногу самодельную шину, и, заламывая руки, просила поцеловать тебя – и всё должно было пройти. И вот сейчас, взяв ее за руку и отвернув рукав, я снова и снова касалась губами белых черточек, похожих на деления мерного стакана. Таким образом я еще раз пыталась сосчитать свои неудачи.